П 3

     В каждом доме хранятся свои особенные ценности. И не всегда это злато-серебро или дорогая посуда. Очень часто люди хранят именно те вещи, которые напоминают им родителей, свадьбу или ещё какую-то памятную дату. Матери хранят распашонку сына, первую школьную тетрадку, спортивные награды, а у кого уже есть награды за труд и особенно боевые награды – это особенная память.
     Всё это так, всё это память прожитых лет. Не каждый день, а только по особым случаям, достаём мы семейные альбомы. Что уж тут говорить, эти фотографии сотню раз смотрены-пересмотрены, а полистаешь и непременно найдёшь то, что раньше не замечалось.
     У меня, как самая ценная реликвия, хранятся мамины ПИСЬМА. Каждое письмо начну читать и уже каждую строчку помню наизусть. Однако в последнее время стала замечать за собой то, в чём сама себе признаться боюсь. Что греха таить, дорожа своим пошатнувшимся здоровьем, стала избегать того, что может вызвать те воспоминания, от которых потом не уснуть, а бессонница непременно скажется на здоровье. Но как я не осторожничаю, а от себя не спрячешься.
     Как-то я что-то торопливо записывала на листке бумаги. Думала о том, что пишу и, вдруг, словно кто-то толкнул меня. Я глянула на мною написанные строчки и меня просто ошарашила мысль: а ведь многие буквы мои похожие на мамины. Мамин-то почерк я из тысячи узнаю. Люди считают, что почерк, как и отпечаток пальца, единственный такой и не меняется. Всё меняется: лицо, фигура, голос и даже почерк. Меня так это заинтересовало, что я достала свои старые рукописи и стала по годам сравнивать свой почерк. Перемены есть, незначительные, но заметить можно. Я сама по фотографиям замечаю, что лицом повторяю мамину старость. Оказывается, эта родовая связь способна поменять не только внешность, но и походку, и…

                *      
                Природа
     Казалось бы, откуда что бралось? Никто мне лекций «о прекрасном» не читал. Скорее наоборот, родители приучали работать и ни на что не отвлекаться. Но, был в нашей семье дедушка, по материнской линии, который вечерами, молча, сидел на вершине пригорка и, можно было сесть рядом с ним, и так же, молча, созерцать с высоты этого места, где мне суждено было родиться и где прошли мои детские годы. Теперь родной край называют – Малая Родина. Тогда мы таких слов не знали. И если меня что-то удивляло или восхищало, то всего лишь надо было кивнуть в ту сторону. А потом, уже в качестве ответа увидеть, как этот мудрый старик, словно в подтверждение моих и его мыслей, медленно и согласно закивает головой. И это покачивание головой значило больше, чем бы, (для моего же блага, как они думали), множество моих ровесников и тех, кто постарше, подняли бы меня на смех и с упрёками и колючими придирками «наставляли на путь истинный». У меня был всего лишь один молчаливый единомышленник, к которому я испытывала уважение, и он мог перевесить добрый десяток «лужёных глоток» одноклассников.  Пусть молча, но он подставлял плечо моим ещё неокрепшим мыслям, чтоб я устояла на шатком мостике с уверенностью в своей правоте в том, что я считаю прекрасным, это действительно так. И пусть от этого в кармане не прибавилось ни одной затёртой копеечки, прибавилась уверенность в том, что я иду в правильном направлении.
     С нашего пригорка видно было, как голубым атласным шарфом, меж склонившихся верб, отражая небесную синь, бежит река. Река Мурафа – это живое существо, со своим характером, тревожным говором и убаюкивающим всплеском, в отдельных местах с сердитыми гребнями и зеркальным отражением небесного умиротворения. Всего один раз в году всё село наблюдает за рокочущим ледоходом. Сколько силы и мощи в разлившейся по огородам реке, несущей на своих плечах рыхлые потемневшие льдины. Нечто подобное можно увидеть в августе и даже в сентябре. Нет, река течёт себе, словно со спящим ребёнком люлечку катит. И ветра вроде бы нет. Но, там, в небесной вышине, потоки воздуха не стоят на месте. Они несут по небу кучевые облака. Никому не ведомо, когда в них созреют капли дождя, да и не так уж это важно для двух человек, сидящих на краю самой верхней тропинки. Это я, девочка-подросток, со своим дедушкой, Федотом Кононовичем. И смотрим мы не вверх, а вниз, на речное отражение облаков, очень похожих на плывущие весенние льдины. Куда они плывут? Что увидят на своём пути? В своих мечтах и даже во снах я следовала за ними. Конечно же это дело не прибыльное… Но, пустить мысли вслед за ними летят, ой, как это бывает важно в детские годы. Настолько важно, что даже через шесть десятков лет вспоминается…

                *
                «Зима, и всё опять впервые…»
                Б. Пастернак

     Сколько лет на свете ни живи, а после первого настоящего снега мир преображается. Восторгом сердце полнится и кажется, будто всё увидела впервые. Оно и в самом деле так.
     Помню, после первого снега, иду полем после уроков из школы соседнего села, смотрю издали на знакомые улицы, хаты и диву даюсь: - моё и не моё. Всё острое под снежной шапкой округлилось. Хаты, стожки, сарайки, даже неказистые придорожные колодцы, величавыми красавицами стали. Как-то всё стихло, приосанилось. Природа праздника ждала, прибралась, в новые сорочки нарядилась. Всем своим видом говорит: «Жизнь с чистого листа начинаю! Берегите люди эту непорочную чистоту…»
     И уже как-то не думается о том, что снег – это пух из мёртвого крыла, что кажущаяся радость быстро увянет, как только твоему телу зябко станет. Так хочется продлить минуты восторга от первого снега, первой обнадёживающей радости…

И белому мёртвому царству,
Бросавшему мысленно в дрожь,
Я тихо шепчу: «Благодарствуй,
Ты больше, чем просят, даёшь».
        Б. Пастернак «Иней»