Звёздный час

Сегодня у него на работе был праздник и, хотя жил он от неё совсем недалеко, всё-таки решил пораньше выйти из дома. Это был его звёздный час, его публичное выступление. Хотелось лично убедиться, что там всё для этого готово и неприятных сюрпризов не ожидается.

Любимая жена Клотильда уже давно хлопотала на кухне, готовя завтрак, а все четыре дочери помогали ей в этом. Ведь её муж всерьёз считал, что с пустым желудком из дома выходить нельзя. Мало ли что может случиться на работе и вдруг придётся задержаться, а ты голоден? Поэтому он любил очень плотно покушать с утра, благо недостатка в продуктах в их семье не было никогда, ни при его отце, ни при деде. Суеверные торговцы на рынке отдавали их совершенно бесплатно, чтобы они ни брали.

В честь праздника на столе уже красовалось его любимое красное вино, налитое в тёмно-зелёную бутыль, оплетённую лозой, называемую на его родине «фьяско». В городе такого вина было не купить. Совсем случайно обнаружилось, что ключи от его рабочего подвала подходят к дверям винного погреба во дворце и время от времени он угощался вином, которое подавали к королевскому столу. Он не считал это воровством, убеждая себя в том, что городские власти мало ему платят, и расценивал вино как дополнительную плату за его хорошую и добросовестную работу, которую любил и действительно старался выполнять «на совесть».

Он надел белую рубаху свободного кроя, тщательно причесался и гладко выбрил лицо, подровняв узкие бакенбарды и бородку клинышком на дворянский манер. Потом вошёл в столовую, заметив у стены жену и дочерей, наряженных в белые чепцы и передники, соответствующие праздничному дню.

Они стояли, смирено сложив руки и потупив взор, ожидая его разрешения сесть за стол. Эту традицию он подсмотрел на королевской охоте, когда весь двор томился в ожидании, пока государь не откушает и не удалится в шатёр своей фаворитки. Затем они в пару минут, чавкая и рыча от жадности, уничтожили всё съестное на огромном трапезном столе. Увиденное так его поразило, что он поклялся никогда так не поступать в своей семье и всегда ограничивался всего лишь одним бокалом вина, выпиваемым в гордом одиночестве. После этого он широким жестом руки приглашал своих девочек за стол.

После завтрака они вышли из дома вдвоём, он и его старшая дочь Грета, и пошли на его работу в городскую тюрьму, расположенную неподалёку. Солдаты пропустили их без лишних разговоров, свой знак показывать не пришлось, да он никогда никому его не показывал. Это было и не нужно, городского палача знал в лицо весь город.

Во дворе тюрьмы его ждал гвардейский лейтенант, местный щёголь и фаворит королевы. Несмотря на уже начинающуюся жару на нём была новенькая сверкающая позолотой кираса и шлем, украшенный разноцветными перьями.

– Э…, любезный! – обратился он к палачу, прижимая к лицу надушенный кружевной платок, – моя королева прислала меня узнать, всё ли готово к казни?

– Да, господин лейтенант, – поклонился палач вместе с дочерью, – казнь состоится ровно в полдень.

– Барон, любезный! Называй меня только так! – взвился лейтенант.

– Да, господин барон, – снова поклонился палач.

– Ты проверил этот, как его? Э-ша-фот? – он поморщился, с трудом по слогам выговаривая незнакомое слово.

– Да, господин барон, – снова поклонился палач.

– Что ж, не смею тебя больше задерживать, – он направился к выходу, – я доложу королеве.

– Да хоть королю, фазан ты неощипанный, – негромко буркнул ему в спину палач и направился к себе в подвал, положив руку на плечо Грете и увлекая её за собой, – пойдём, дочка, опаздывать нам нельзя.

Для сегодняшнего представления на городской площади по его чертежам был построен помост, для того чтобы как можно больше людей могло увидеть эту казнь и насладиться его искусством. Он не любил этого новомодного слова «эшафот», пришедшего из вертлявой заграницы, предпочитая называть всё своими именами. В этом он был согласен с одним из своих любимых философов, называвшего неприятие чуждого сохранением своей культуры. В его понимании было лучше прослыть тугодумом, чем болтливым попугаем-придворным, зачастую не понимающим смысла новых заграничных слов, что он произносит к месту и не к месту.

– Хочешь сделать хорошо – сделай сам, – частенько говаривал он сам себе, проверяя заточку топора или скольжение верёвочной петли на виселице. Это было его правило –  всегда всё проверять самому.

Поэтому помост он осмотрел ещё вчера и уже установил на нём плаху, наказав двум солдатам охраны никого не подпускать к нему и не подниматься самим.

– Будете спать, – и он выразительно провёл себе по горлу огромной волосатой ладонью.

Потом повернулся и пошёл домой, с удовлетворением отметив, как побледнели и вытянулись их лица. Как-то он подвесил за ноги одного нерадивого солдата и тот на жаре к исходу дня чуть не запёкся в своей кирасе. С тех пор солдаты гарнизона выполняли его указания едва ли не лучше и быстрее приказов своих офицеров. Капитан городской стражи так и вовсе закрыл глаза на этот случай, не желая связываться с мрачной личностью палача, сделав вид, будто ничего не произошло.

Палач открыл большой замок на дверях подвала, подождал пока Грета зажжёт факел у входа и пойдёт впереди него, освещая путь, уверенно шагая по широким ступенькам вниз. Навстречу, из темноты, тянуло прохладой и особым запахом, что сложился здесь за сотню лет существования тюрьмы. Солнце никогда не попадало сюда, так как здесь не было ни одного окна. Свежий воздух поступал через продухи, которые на время допросов помощник палача закрывал специальными деревянными пробками. Чтобы ни одно слово не покидало помещения, а уж если допрос проводился с пристрастием, то и вопли и крики. Но особый запах пыточной всё равно не выветривался, пропитав собой стены, одежду и самих людей, что попадали сюда по доброй и не очень воле.

Они шли мимо бочек с водой для омовения, столов с разложенными на них орудиями пыток, в отсветах пламени виднелись развешанные на стенах кнуты, верёвки и различные приспособления. Из-под ног с недовольным писком выскочила огромная крыса и метнулась куда-то под один из специальных механизмов с воротом. Все эти творения ума человеческого были призваны развязывать человеку язык и заставлять говорить правду, а иногда только то, что хотели услышать дознаватели.

Старый король был добр, вместо смертных приговоров преступников чаще отправляли в шахты и на рудники, где они и заканчивали свои дни. Казни проводились редко, оттого палач их ценил, тщательно готовился и устраивал из них целое представление. С воцарением нового короля дело пошло, и он даже стал подумывать о найме второго помощника, как вдруг в дело вмешалась его жена. К его удивлению, она предложила ему за неимением сына рассмотреть на эту должность его старшую дочь Грету. Той едва минуло двенадцать, но даже мальчишки постарше боялись её крепких кулаков и стремились перейти на другую сторону улицы, завидев издалека её высокую, не по годам мощную фигуру.

Два его предыдущих помощника оказались полными олухами и не могли даже запомнить, какой стороной нужно вешать на стену меч правосудия и как растопить камин в пыточной, не надымив при этом. Зато его родная дочь Грета, к удовольствию отца, прекрасно справлялась со всеми обязанностями. Вот уже целый год она присутствовала на всех казнях и дознаниях, не боялась крови и пыток, помогала ему не хуже, а может быть и лучше помощников-мужчин. Имея высокий, в отца, рост и большое, грузное тело, ей было нетрудно выдавать себя за мужчину, коротко остригшись и используя соответствующую одежду помощника палача.
«Не сын, так дочь продолжит моё дело», – искренне радовался он.

Бог не дал ему сына, зато дал дочь по характеру и наклонностям полностью соответствующую его профессии. Ещё будучи маленькой девочкой, она отличалась от других детей неоправданной жестокостью. С удовольствием душила новорождённых котят и давила ногами птенцов, выпавших из гнезда, за что и получила прозвище «душегубка».

Он любил свою жену, свою маленькую смуглую Кло, и всегда во всём слушался, хотя её приёмный отец не дал за ней никакого приданого. Она была нежеланным плодом насилия наёмного солдата над цыганкой, который в голодный год безжалостно выбросили в сточную канаву на улице. Там её начавшее уже синеть тельце, и нашёл бездетный мусорщик, ставший ей отцом. Это был человек с доброй душой, спасший от голодной смерти и воспитавший четырнадцать детей.

«А что? Попытка – не пытка, – подумал палач, – Глядишь, и получится. Будет, кому ремесло передать. Помощник носит колпак, скрывающий лицо, ведь не все потом сдают экзамен и становятся палачами. Под ним и не видно, баба там или мужик. Потом привыкнут, хотя она может его и дальше носить на заграничный манер. Палач он и есть палач, в колпаке или без. Сможет сдать экзамен, значит, будет палачом. Нет, так нет».

И он стал брать её с собой на работу, показывал все премудрости и тонкости ремесла заплечных дел мастера. Учил владению оружием, искусству оглушения, связывания и подавления воли, разным способам отъёма жизни, пыткам и прочим атрибутам его нелёгкого ремесла.

Специально для этого праздника он приготовил себе новую одежду. Медленно и с особым тщанием облачился в просторную чёрную рубаху с коротким рукавом, не сковывающую движений и такие же штаны. Натянул на ноги удобные кожаные туфли на мягкой подошве, делающие его походку по-кошачьи бесшумной. На запястья надел плотные кожаные наручи, широким ремнём перетянул брюхо, выдававшее в нём большого любителя поесть и выпить пива.

Его сегодняшний клиент как нельзя лучше подходил для своей роли. Это был бедный мелкопоместный дворянчик, восьмой сын в семье, который не мог рассчитывать ни на какую часть отцовского наследства. Ну, разве что на кота как в известной народной сказке, и он улыбнулся собственной шутке.

В общем, шестнадцатилетний сопляк не придумал ничего лучше как попытаться ограбить на лесной дороге карету с местным священником. Убил возницу, но два монаха, сопровождавшие падре, живо скрутили незадачливого разбойника, передав его в руки правосудия.

Сейчас он в тюремной камере дожидался прилюдного оглашения приговора и напрасно надеялся на королевское помилование. По закону он считался совершеннолетним, а значит, к нему применялся принцип «око за око». Казней давно не было, а тут всё-таки хоть и захудалый, но дворянин, какое-никакое, а развлечение для двора и жителей города. Тем более, что родне нечем было заплатить штраф в казну за убиенного им возницу. Палачу уже заранее шепнули вердикт суда, и он готовился сделать мальчишку своей юбилейной, тысячной жертвой. Желал обставить всё так, чтобы эта казнь надолго оставалась в памяти народа, как свидетельство его профессиональных умений и смертельного ужаса перед ним самим.

Дворянская кровь требовала особого отношения, и вместо топора предписывалось использовать меч правосудия. Это был прямой обоюдоострый клинок с закруглённым концом, не дающим данному оружию возможности колоть, только рубить, для чего он собственно и был предназначен. На самом мече была выгравирована надпись: de justitia arbitrio (вершитель правосудия), изображение виселицы и ступеней в ад и в рай. Райские ступени он сточил и отшлифовал клинок, будто их никогда там и не было, считая, что те, кого уже казнили, и ещё будут казнить этим мечом, достойны только преисподней. Двуручную рукоять палач освободил от медной проволоки и крест-накрест туго перемотал кожаными ремешками, образовавшими своего рода сетку. Она позволяла рукам не скользить, если придётся измазаться в крови, что в его профессии случалось довольно часто.

Такую штуку он увидел на гравюре в одной из книг университетской библиотеки. Ему позволяли ходить туда и рассматривать книги с изображениями казней, пыток и разных видов оружия. Он смог убедить главного архивариуса в том, что это необходимо для его работы, оттачивания так сказать ремесла и тот поверил, разрешив посещать библиотеку в любое время. Он ходил туда с завидной регулярностью. На самом деле его настоящей страстью были книги, вещавшие о мироустройстве, философии и прочих знаниях, не связанных с его ремеслом, ну разве что ещё по медицине и анатомии. Да, это было неслыханно, но он умел читать и писать, научился за долгие годы, проведённые в библиотеке. Не каждый обитатель дворца мог похвастать этим умением, а уж возможностью писать на родном языке были наделены и вовсе единицы.

Грета взвалила на плечо огромный топор, он снял со стены меч и завернул его в ярко красную кожу, соответствующую его сегодняшнему празднику. Они приехали на площадь чуть раньше своей будущей жертвы и спрятались от жары под помостом, предусмотрительно взяв с собой кувшин ледяной воды.

Скоро палачу предстояло выйти наружу и подняться на помост, на свою импровизированную сцену. Назначенное время уже истекло, но сегодня он не мог не заставить толпу на площади, да и членов королевской семьи и их двора в придачу ощутить себя всего лишь зрителями в театре. Ждать его появления с нетерпением, достойным самых великих актёров современности, изредка посещавших их город, чьи представления он никогда не пропускал.

Удивительно, но самый грозный палач государства, мрачного вида которого боялись даже члены королевской фамилии, чувствуя, как кровь стынет в жилах в его присутствии, стеснялся своего увлечения. Он никому о нём не рассказывал, даже жене и смотрел постановки исподтишка, из-за кулис, жадно впитывая манеру артистов держаться на сцене и стараясь использовать это в своей работе.

Он хотел заставить своих зрителей почувствовать именно его главенство на этой сцене жизни и смерти, где только полоска металла в его руках отделяет приговорённого от грани невозврата назад. Где только он может даровать человеку несколько лишних секунд существования. И он упивался осознанием собственной пусть и недолгой по времени, но поистине судьбоносной значимости. Играл свою роль до конца, заставляя людей смотреть на него как на божество и ощущая себя в этот момент центром мира.

Даже сквозь стенки помоста он чувствовал ожидание толпы, её болезненный интерес к его появлению, напополам с ужасом, щекочущим нервы каждого на этой площади, от королей до карманников, ибо в его руках мог оказаться каждый из них независимо от положения.

Многие только делали вид, что не боятся его грузной фигуры в чёрной одежде. Но в глубине души они боялись, радуясь тому, что сегодня не их последний день. Что сегодня костлявая обошла их стороной, только показав на примере казнённого, на что способна она и лично он, палач его королевского величества.

Многие неосознанно потирали шею с чувством явного облегчения от того, что их голова осталась на месте. Или от того, что шею не давит намыленная верёвка из грубого неприветливого для нежной кожи волокна. После казни люди расходились с площади в состоянии радостного возбуждения. С мыслью о том, что они прикоснулись к смерти, видели её, слышали предсмертные вопли и хрипы живого существа, такого же как они сами. Но сегодня она прошла рядом с ними, только коснувшись особо впечатлительных особ и напомнив о своём существовании. За этими ощущениями они сюда и пришли. И он, палач, щедро дарил их толпе, чувствуя каждой своей клеточкой в какой момент надо выйти на помост и как обойтись с преступником. Продлить ли его мучения или, наоборот, проявить милость, прервав их быстро за скромную плату от родственников.

Он чувствовал себя актёром на сцене бродячего театра и играл свою главную роль вдохновенно, наслаждаясь пристальным вниманием толпы. Если бы не это чувство, он никогда бы не стал палачом. Какой интерес сечь головы или душить напуганных, гадящих под себя, потерявших от страха разум людей в укромном каменном мешке тюрьмы? Никакого!

Другое дело, когда скопление народа, её нетерпеливое ожидание, нервный хохот и смешки, попытки приободрить себя суровым тоном и нагнать страх на дам, показать себя бывалым и бесстрашным мужчиной. Но шум в одночасье стихает, стоит лишь палачу сделать знак рукой, призывая к тишине. Смолкают все, и бывалые мужики и дамы, карманники не тырят кошельки, замирают облезлые уличные кошки и бравые воробьи перестают чирикать. Мир вокруг него замирает. Все молча тянут шеи и даже в королевской ложе воцаряется гробовая тишина.

Он видит их глаза, в них смешались страх и любопытство, и ожидание чужой смерти. Толпа сейчас похожа на многоликое существо, взгляд которого прикован к человеку на помосте, который вот-вот распрощается с жизнью, перейдёт из бытия в небытие. И они жадно смакуют каждое оставшееся мгновение его жизни, его слёзы, мимику и жесты, слова мольбы или проклятий, им важно всё.

Его грёзы прервал гвардейский лейтенант, который согнувшись, чтобы не зацепиться своими страусиными перьями, сунулся под помост со словами:

– Сколько можно…, – недовольный тон и конец фразы застряли у него в горле, едва он встретился взглядом с мрачным взором палача. Его будто обожгло ведром ледяной воды, он попятился назад и оказался снаружи, всё-таки стукнувшись шлемом о деревянные перекрытия.

– Чёрт знает что такое! – с этими словами, багровеющий от злости барон,  ретировался в сторону королевской ложи.

– Значит, настал полдень, – философски заметил палач и кивнул дочери, надевшей сегодня ярко-красный колпак, – нам пора, помощник.

И вот на помосте появляется он, красиво и уверенно, а впрочем, как всегда и всё внимание приковано к нему, к его поступи, лицу, одежде. Сегодня в нём всё безукоризненно, он будто бы не замечает ни преступника, ни короля, ни тем более толпы. Он весь подвержен действу, тому, что сейчас творит на этом помосте, ведь для него это даже не игра, это жизнь.

И даже те, кого казнят, попадая под его гипнотическое влияние, словно заворожённые удавом кролики, ведут себя на помосте намного лучше, чем во дворе тюрьмы. Они будто чувствуют внимание зрителя и хотят показать себя с наилучшей стороны. Не так скулят, не причитают, и даже меньше гадят под себя. Поверьте, палачу есть с чем сравнить. Они тоже будто бы играют свою роль, хотят остаться людьми в памяти присутствующих и гордо встретить смерть. Как будто даже вот такое представление, последнее в жизни, делает их чуточку благороднее.

Грета поставила у выемки плахи плетёную корзину, в ожидании своей скорбной ноши – отрубленной головы, готовой скоро в неё скатиться. Палач посмотрел на старый потёртый камзол подсудимого, сквозь который просвечивало солнце. Видимо его носили все его братья и отец в придачу. Он кивнул дочери и та стянула его с несчастного, оставив того в белоснежной рубахе, которую для красоты момента палач вынужден был купить ему на свои деньги. Он вздохнул, ведь по закону вещи казнённого должны были достаться ему, а тут и взять нечего. Палач недолюбливал людей, увлекающихся всякой нечистью, но, видимо придётся пойти навстречу одной сумасшедшей придворной даме, предложившей за правую руку казнённого целую серебряную монету. Ну, с паршивой овцы хоть шерсти клок и то ладно.

Судья зачитал смертный приговор и тут щенок чуть всё не испортил. Он попытался вскочить с колен и что-то прокричать, но Грета была начеку. Она навалилась ему на плечи, не дав подняться, надавила ребром ладони на горло и наклонила голову вперёд, передавив шею, да так ловко, что его голова точнёхонько улеглась на плаху, а крик застыл в груди. Палач довольно улыбнулся ловкости дочери и картинно взмахнул мечом.

Вздох толпы, кто-то зажмурился ослеплённый лучом солнца, отразившимся от металла меча. И сразу выдох, когда в корзину с мягким стуком скатилась голова, ещё живая и не понимающая, что она уже простилась с жизнью.

Казалось бы – всё, конец казни и представления, но сегодня он ещё порадует публику, пощекочет ей нервы, ведь он самый лучший палач королевства и доиграет свою роль до конца. Он держал окровавленный меч в одной руке, а другой взял отсечённую голову за волосы и поднял её вверх, чтобы толпа видела лицо жертвы. Глаза мальчишки остались открытыми, что было гораздо интереснее, и он мысленно похвалил его за это. Они хотя и начали стекленеть, но ещё с удивлением таращились на мир, будто до конца не веря в произошедшее.

И вот он ведёт её по кругу, чтобы затухающий взор казнённого видели все. Чтобы особо впечатлительным дамам он приснился в ночном кошмаре. И, наконец, его завершающий жест, который запомнится надолго. В той стороне от помоста, где публика была победнее, он выбросил руку с головою вперёд и резко завершил «круг почёта». Струйки крови, что стекали из головы, взметнулись в воздух, рассыпаясь рубиновыми каплями, и по широкой дуге веером метнулись вниз.
Снова вздох страха. От неожиданности толпа вздрагивает и, отшатнувшись, подаётся назад. Но кровь такая штука, что всегда окажется на ком-то на кого-то всё-таки попало и слышна ругань. Вот молоденькая белошвейка, обнаружив на лице алую каплю, становится белее мела и кулем падает без чувств. Люди в королевской ложе непроизвольно встают, чтобы лучше рассмотреть произошедшее.

И это было лучшей похвалой ему. Сегодня он был доволен собой, буквально светился от удовольствия. Это был его звёздный час, его тысячная казнь и о ней ещё долго будут говорить. Люди получили то, зачем пришли в этот театр имени его, палача, а значит, будут продолжать ходить на него и дальше.

Жаль, что здесь не приняты овации, но он-то знает – сердце толпы опять завоёвано и они готовы хором блеять ему «бис» снова и снова, глядя, как волк в овечьей шкуре в очередной раз режет заблудшую овцу из их отары.

19.07.2023 г.