Глава 75. О том, что выход через сувенирную лавку

Как помнят все читатели, ваш любимый автор с особым пиететом относится к, увы, уже далекому, ленинградскому, или, как его еще называют некоторые биографы, санкт-петербургскому периоду своего творчества.
В один из эпизодов раннего расцвета, юный автор гостил пару недель у бывших тбилисских соседей, перебравшихся после той, большой войны и эвакуации, обратно в Ленинград. Жили они на улице Марата, бывшей Николаевской, неподалеку от музея Арктики и Антарктики, переделанной Старообрядческой церкви.
Хозяева были в летах, говорили очень тихими голосами, читали, как было положено в то время «Новый мир», за вечерним чаем пытались беседовать на идиш, чтобы совсем не забыть звучание языка дедушек и бабушек.
В квартире было огромное количество книг, в основном геологической направленности. Их сын – геолог, в комнате которого я, собственно, расположился, находился в какой-то очередной многомесячной экспедиции. Он создал из своего жилища что-то вроде филиала музея Ферсмана, кругом штабелями были сложены ящики с минералами и геологическими образцами, перемешанные с каталогами, пачки рукописей в виде толстых тетрадей, заполненных мелким убористым подчерком, просто перевязанные крест-накрест стопки исписанной бумаги, журналы наблюдений и куски брезента с фрагментами породы, которые мне велено было не трогать.
К оконной фрамуге, снаружи, был привинчен старинный ртутный термометр с толстым столбиком. В те дни он показывал зимние питерские - 18. К этому добавлялась сырость и балтийский ветерок, чему мое пальто от фабрики «Большевичка» даже не пыталось сопротивляться.
В один из дней, уже довольно поздним вечером, невероятно замерзший, я вернулся в свое геологическое логово и обнаружил там громко спящего господина. Очевидно, это и был неожиданно вернувшийся из своей экспедиции хозяин комнаты.
Ваш любимый автор оказался в весьма неудобном положении – идти некуда, будить хозяев невозможно, геолога – тем более. Я отправился на кухню и принялся читать первый попавшийся журнал из огромной стопки.
На кухню где-то через час вышел Макс. Ничего общего с образом геолога (борода, свитер грубой вязки, широкие плечи и могучий торс) он не имел. Макс оказался очень худеньким и дружелюбным еврейским парнем, предложившим мне идти ложиться в комнату, а для себя расстелить на кухне матрас, и бесконечно уверявшим меня, что ему вообще все равно, где спать.
Он достал из холодильник открытую банку «Иваси», пачку масла и хлеб. Поставил на плиту чайник, предусмотрительно сняв свисток, чтобы не разбудить родителей.
Достал из рюкзака бутылку «Русской» и разлил по стаканам. Тост был коротким, геологическим, как выстрел ракетницы – «Будем!».
Автор в тот день перемерз страшно, любимый русский напиток вызвал волну тепла и чувства благодарности.
Сразу скажу, что бутылки в рюкзаке было три.
К середине второй, Макс рассказал, что самое прекрасное в геологии.
Самым прекрасным оказалась внутренняя эмиграция. Не надо было участвовать во всей советской блевотине. Не надо было ходить на партсобрания, смотреть лозунги на растяжках, видеть повсюду портреты вождей, стоять в очередях за штанами и перчиком. Можно спокойно бродить по лесам и горам, жить в палатках, заниматься наукой, получая за это приличные деньги.
Публика в геологические партии собиралась самая разнообразная, в том числе нанимались помощниками геологов люди без образования, выполнять техническую работу, - кашеварить, растягивать палатки, таскать мешки с породой, размечать участки. Народ там, рассказывал Макс, бывает интересный, кто-то наломал дров в разных делах, кто-то решил отсидеться подальше от ментовских троп.
Разговор зашел о нелюбви, Питере, и об одном тбилисце из семьи, неплохо известной автору. Рассказ Макса неожиданно связался в полотно, заслуживающее нашего с вами уважаемого внимания.
Звали того тбилисца Эрик, он работал в последней экспедиции Макса «прислугой за все», происходя при этом, из номенклатурной грузинской семьи.
Дело было еще в глухое советское время. Эрик поехал как-то в город на Неве развеяться, походить по театрам, заскочить в Эрмитаж, получить, так сказать, столь необходимый культурный импульс. Программу по духовному обогащению он начал с посещения какого-то шоу-кабаре на плавучем ресторане «Кронверк». За столиком Эрик познакомился с очень милыми девушками. С одной из очаровательных блондинок у него тут же завязались дружеские отношения, нашедшие продолжение в гостинице «Выборгская», что на «Черной речке». У девушки там были какие-то связи, благодаря которым их поселили в номер без проверки обязательного в те времена штампа о браке. Напомню еще раз, что Эрик, как и ваш любимый автор происходил из Тбилиси. Дедушка Эрика трудился заместителем председателя комиссии партийного контроля ЦК Компартии Грузии. Не знаю, надо ли объяснять современному читателю, что с такой должностью дедушки, денег у Эрика было, как у дурака фантиков. Еще у него, разумеется, были все атрибуты роскоши того времени - джинсы «Левис», кроссовки «Адидас», магнитофон JVC и канадская дубленка (на самом деле, румынская).
Продолжим, однако, знакомство с героями. Нина происходила из страшной дыры ленинградской области – города Сланцы.
В Ленинграде она работала медсестрой в Военно-Медицинской Академии имени Кирова, и, якобы, собиралась поступать в 1-й Мед им Павлова. Хотя автор оставляет за собой предположение, что на самом деле работала она все же в «Кронверке», а поступать никуда не собиралась. В своих подозрениях автор исходит из целого ряда причин, одна из которых вполне очевидна, - речь Нины была настолько нестройной, и так изобиловала характерными для г. Сланцы неологизмами, что представить ее, сдающей хоть какой-то экзамен, автор бы не взялся. Воспроизводить неологизмы я тоже, пожалуй, воздержусь – до рукописи могут дорваться дети. С другой стороны, у Нины было хоть и простенькое, но симпатичное личико, улыбка с ямочками, более-менее ровные зубки и неплохая фигурка. Что, как говорится, еще надо для большой и чистой любви.
Эрик планировал поездку на неделю, но ему пришлось изрядно задержаться. Причиной тому были некоторые мелкие события, произошедшие после счастливой встречи с Ниной. Дело в том, что через несколько дней непрерывной романтики наши новые друзья – Эрик и Нина вылезли из постели и, наконец, оделись. Нина пошла на работу, по крайней мере, так она сказала, а влюбленный отправился осматривать Эрмитаж. Эрика мучили комплексы – будучи в Ленинграде не посмотреть Эрмитаж. -  Как потом показаться в Тбилиси? Что рассказать дедушке и бабушке?
В Эрмитаже он почувствовал жжение в натруженном в последние дни месте, в Русском музее уже появились рези при мочеиспускании, а когда экскурсия дошла до Алексеевского равелина Петропавловской крепости, мочеиспускание стало проблематичным, а жжение нестерпимым.
Эрик принял единственно правильное решение, получил в справочном бюро адрес и отправился в медицинское учреждение со строгим и таинственным названием «КВД».
Там заполнили все формуляры, сделали анализы и, спросив со всей свойственной Северной Столице суровостью, о половых контактах, велели привести Нину с паспортом.
Борьба с сифилисом, триппером и другими заболеваниями, связанными с внебрачными наслаждениями, была поставлена в Советском Союзе на твердую социалистическую основу. С Эриком провели все положенные лечебные и санитарные мероприятия, включая комплексное промывание уретры, а Нину, помимо лечебных процедур, поставили на учет в районное отделение милиции, как живущую без прописки и ведущую паразитический образ жизни. И велели собираться домой, в Сланцы.
Видимо, после промывания уретры Эрик почувствовал, что как человек порядочный, он должен сделать девушке предложение. Мало того, слегка сгибаясь от ноющей боли внизу живота, он его сделал.
Очень впечатлительная Нина, как и положено, всплеснула руками и залилилась счастливыми слезами. Между лечебным вагинальным спринцеванием и мероприятиями по борьбе с педикулезом лобковой области, девушка предложение приняла, несмотря на тошноту от лошадиных доз антибиотиков, которые ей скармливала лучшая в мире медицина. 
Можно, конечно, позлословить, мол, Нине совершенно не улыбалось менять «Петра Творенье» и Кронверк, на Сланцы и дом культуры Газзавода. Что, дома ее ждали сланцевские менты и неулыбчивые парни с коксовой печи. Но правда все же в том, что Эрик ей нравился, к тому же у него были деньги, да и вообще очень хотелось замуж.
Пройдя все необходимые лечебные мероприятия, молодые люди получили строгое наущение, не дожидаясь прихода официальных бумаг, встать на учет в вендиспансеры по месту проживания, и отправились в кассы аэрофлота, что на углу Невского и Малой Морской, покупать билеты в Тбилиси.
Из кабинки междугороднего переговорного пункта Эрик вышел весь мокрый. Оттуда раздавались крики «Я приеду не один», «Нет, пока только сделал предложение», «Её зовут Ниночка», и с «Мамой познакомиться не успел».
Насчет знакомства с родителями невесты, Эрик, конечно, немного слукавил. Познакомиться с папой было бы вообще затруднительно, поскольку вопрос отцовства в Сланцах решался в соответствии с традициями иудаизма, - кто это был не имело решительно никакого значения. А вот мама у невесты как раз существовала, но найти ее было непросто – вольный ветер свободы давно дул в паруса души прекрасной контролерши Газзавода.
В аэропорту города-героя Тбилиси Эрика с Ниночкой встречала черная «Волга», домчавшая наших Орфея и Эвридику до роскошной квартиры в номенклатурном доме на Чавчавадзе.
Заметим, что в тот день у Нины все происходило в первый раз. До этого она никогда не летала в самолете, черные «Волги» с водителями видела только издалека, а о существовании квартир с огромными комнатами, черным дубовым паркетом, лоджиями и высокими потолками, даже не догадывалась.
Здесь нам следует сделать небольшую паузу в повествовании и познакомить читателя с семьей нашего дорогого Орфея, то бишь Эрика.
Происходил герой из классической тбилисской номенклатуры второго эшелона. Обычно это были смешанные грузино-армянско-русские семьи, в них все хорошо знали грузинский, но дома говорили по-русски. Папа сидел на хлебной должности в управлении торгами, а вполне еще молодая мама, заведовала в медицинском кафедрой внутренних болезней. Главой семьи был дедушка, Теймураз, о его положении и должности я уже упомянул. Номенклатура второго эшелона в те времена реально тащила всю работу, которую худо-бедно надо было делать. В первом номенклатурном ряду обычно присутствовали статусные грузины, их задача была исключительно демонстрировать, представлять и олицетворять.
Ну что тут рассказывать, ситуация в нац республиках всем известна.
Дедушки Теймураза дома не было, он вообще появлялся в исключительных случаях, связь с ним осуществлялась в основном через водителя.
Ниночку и Эрика встретили сорвавшиеся по этому случаю с работы мама и папа. Даже блестящий, признанный во всем мире талант вашего любимого автора, не может в полном объеме описать всю игру чувств, взглядов, внешне ничего не значащих междометий, что были произнесены в чудесный момент знакомства.
Надо сказать, что выглядели жених и невеста так себе. Сказалось, знаете ли, лечение в ленинградском КВД. Лица у них были такие, скажем так, серенькие, обоих слегка шатало.
Служанка, которую, как было положено в тех кругах, стыдливо называли «родственница», начала на скорую руку накрывать стол.
Ниночка, окончательно загрустившая от всех впечатлений, только тупо смотрела на огромный концертный рояль, стоявший в углу гостиной.
«Играете?» —спросила ее мама. Ниночка мотнула головой и выбрала новый объект наблюдения – огромное, в полстены, окно с эркером, по крайней мере, нельзя было спросить - «Выкидываетесь?».
Родители оставили девочку продолжать рассматривать оконный проем, и забрали единственного сыночка на кухню, выяснить что к чему.
Эрик, сильно потея, объяснил, что встретил свою любовь, без Ниночки жить не собирается, сделал предложение и получил согласие. Подробности про обстоятельства счастливой встречи и КВД, юноша опустил, как незначительные. Не знаю, как вы, но лично я его понимаю.
На вопрос, где она работает и чем занимается, Эрик использовал Ниночкину версию, впрочем, она была ничем не плоха, хотя и вызывала скепсис не только у вашего автора, но и у папы с мамой влюбленного. Номенклатурная жизнь, номенклатурной жизнью, а кое-что они, конечно, повидали.
Ну и тема с ее родителями выглядела какой-то, мягко скажем, невнятной.
Мама предложила купить невесте билет на вечерний рейс и отправить ее с водителем в аэропорт, выдав 20 рублей на текущие расходы. «Как раз успеет», - наконец подал голос папа.
Если сказать честно, то в тот момент такое решение не вызвало бы у Ниночки неприятия. От «Волги», самолета, рояля, черного паркета, домашнего платья мамы с глубоким вырезом и картины с изображением какого-то святого на стене, она находилась уже в таком состоянии, что даже возвращение в родные Сланцы представлялось ей неплохим сценарием. Впрочем, заметим, что таких слов она не знала.
Но нам ли с вами не знать, дорогие читатели и читательницы, как устроена любовь. Она не предполагает простых решений. Мысль о непростых решениях была не чужда и маме Эрика. Сумма поднялась до 100 рублей. К 300 рублям папа впал в состояние, похожее на Ниночкино, их даже можно было посадить рядом для демонстрации маминым студентам классического кататонического ступора с симптомом Бумке.
Мама привела на кухню Ниночку, посадила в кресло и четко предложила ей 500 рублей и проводы в Ленинград.
Автор не успел рассказать, что у Ниночки был такой навык – она умела очаровательно хлопать глазками, что в сочетании с улыбкой и ямочками, производила большое впечатление на мужское население города-колыбели Великой русской революции. Услышав про 500 рублей, Ниночка как раз часто захлопала глазками. Мама поняла, что Б-г смилостивился и согласился взять деньгами, выдохнула и предложила тысячу. О таких деньгах Ниночка даже не слышала. Продолжая хлопать глазками, боясь поверить, что все это наяву, она кивнула хорошенькой головой.
Но Эрик проявил неожиданную волю. Он выдал некую тираду, автор, пожалуй, не будет ее воспроизводить. Содержательно тирада клеймила позором родителей, решивших обменять на свои грязные, пахнущие мздоимством деньги, его светлый жизненный путь, чистую и непорочную любовь с девушкой, даже взгляда, или еще чего-то которой, они все недостойны.
Папа неожиданно проснулся и решил поучаствовать в судьбе сына предложением все же ограничить сумму, и выдать даме сердца 700 рублей.
Это оказалось как-то совсем не к месту и вызвало новую волну критики со стороны Эрика.
Ниночка горько заплакала. Не буду злословить, но и не исключаю, что из-за 300 рублей. Хотя, кто знает, о чем плачут молоденькие девушки.
Судьба нашего дорогого Эрика здесь пересекается с судьбой лейтенанта Шмидта, решившего жениться на даме с облегченной социальной ответственностью Доминике Гавриловне Павловой, правда, та была все же не из Сланцев, а из самого Санкт-Петербурга, хотя трудилась в той же сфере, что и Ниночка. Кстати, веселые девчонки работали совсем неподалеку, буквально в двух шагах друг от друга, но с разницей в сто лет.
Мой дорогой читатель наверняка ждет развязки. Прихода дедушки - главы семьи, моментально урезонившей внука, осознания самой Ниночкой чуждости всех этих людей, какого-то невероятного кульбита, на которые так щедры блестящие авторские зарисовки.
Но ничего этого не произошло. Хотя натренированного в подковерных партийных играх дедушку, инфаркт и не хватил, но сделать с внуком он ничего не смог. Оказалось, что сломать Эрика труднее, чем, например, вытащить из-под московской прокуратуры целый мясокомбинат. Родители сдались гораздо раньше – не того масштаба личности. Все решили, что, мол, пусть мальчик выпьет свою чашу, все быстро закончится само по себе.
Закончилось это все очень небыстро, из чаши удалось испить всем. Напиток оказался, надо сказать, так себе.
В той чаше было много разного – зависания Ниночки в общежитиях для иностранных студентов (арабов и афророссиян), попытки социализации и устройства ее на работу и учебу, возвращения из загулов через до боли знакомые учреждения с таинственными буквами «КВД», отправки Эрика с Ниночкой в другие города, подальше от очередного позора, хватающиеся за сердце и другие органы мама и папа.
В этом месте нашего повествования пришла пора рассказать о повороте, ставшим неким крупным событием тогдашней тбилисской жизни.
Дело в том, что через некоторое время после вхождения в семью Ниночки из Сланцев, с дедушкой Теймуразом, находившимся, как помнит читатель, на высокой партийной работе, случились большие перемены.
Во времена, когда Лаврентий Павлович Берия работал в относительно скромной должности министра внутренних дел Грузии, тогда это называлось Наркоматом внутренних дел, дедушка Теймураз оказал ему какую-то услугу. Сути этой услуги никто, разумеется, не знал, но Лаврентий его не забыл, и даже после всех событий, включая расстрел самого Берии, дедушка Теймураз был непотопляем. Его обходили бури партийных чисток, шторма всяких оттепелей и заморозков, ураганы кадровых перестановок, при смене руководства республики.
Не написав никакого письма, не поговорив с родными, он просто исчез. Утром вышел из дома, но не к парадному подъезду, где стояла «Волга» с водителем, а во двор. И пропал. Его искала вся милиция. Разумеется, подключился КГБ. Бабушка наступила песне на горло и объехала всех известных ей любовниц дедушки, включая его последнюю пассию, очаровательную молодую супругу зам министра строительства.  Побывала даже у девчонки-секретарши из машинописного бюро, жившей у чёрта на рогах, неподалеку от Навтлугского рынка. Все было понапрасну. Обыскали дачу, квартиру для интимных встреч (официально она предназначалась для «приема иностранных делегаций»), опросили официантов в любимых ресторанах, прочесали таксопарки, заглянули к известным городским сводням, долго и упорно общались с лечащим врачом из 4-го управления. Водителей допрашивали вообще круглые сутки. Поговорили с ворами, дали ориентировку тысячам сексотов и простых стукачей, даже провели беседы с директорами рынков, которые, как известно на Кавказе, знают всё и всех. Проверяли московские, ленинградские и сочинские контакты. Показывали фотографии водителям рейсовых автобусов, хотя для того, чтобы представить себе члена ЦК Компартии Грузии в автобусе, надо обладать изрядным воображением.
Всюду – тишина.
И только месяца через три выяснилось, что дедушка Теймураз пешком ушел в Грузинскую Бетанию, монастырь Святой Богородицы, что около села Квесети, километров в 20 от Тбилиси, в долине реки Вере. Приняв постриг, он стал послушником у архимандрита Лазаря, настоятеля Святой Обители.
Об этой истории говорил буквально весь город. От 1-го секретаря ЦК до курда, помогающего на рынке перетаскивать мешки с кукурузной мукой.
Трудно сказать, что привело дедушку Теймураза к такому решению – та самая услуга, оказанная когда-то Лаврентию, ходили упорные слухи, что она как-то связана с отравлением Нестора Лакобы, или усталость от хлопотной партийной жизни, запоздалое разочарование в идеалах, если они вообще когда-либо были.
Но ясно одно – дедушка увидел впереди то, что мы сегодня называем «конец истории».
И это была Ниночка из Сланцев. В ней завершилась история его семьи. В ее хлопающих глазках отразилась вся бессмысленная и полная лжи жизнь, его история нелюбви.

Как водится, к окончанию разговора об Эрике, Ниночке и похождениях дедушки Теймураза, водка закончилась, хотя парочка иваси еще призывно плавала на дне большой консервной банки.
Уже наступило утро, но зимой в Великом городе это означает лишь легкую серость за окном, выходящем во двор-колодец.
- Получается, я тоже ушел в монастырь, со своими геологическими партиями? – Задумчиво спросил Макс. – Но я не травил Нестора Лакобу. И расстрельные списки не подписывал. На друзей не стучал, даже цены на закупку чая не утверждал. И на квартире для «приема иностранных делегаций» никогда не был.
Молодой автор подошел к кухонному окну, из которого виднелся проржавевший скат крыши и совсем крошечный кусочек темного ленинградского неба. - Не знаю. – Но мы отвечаем за чужие преступления. 
- Ты хочешь упростить всё до мысли о несовершенстве мира? – Макс горько усмехнулся.
- Нет. Наоборот, это о совершенстве мира. Мы просто все живем, или жили, в одном доме. Твои и мои родители, Ниночка, ее папа-алкаш, скрывшийся в морозной дымке, член ЦК Компартии Теймураз, Сталин, Эрик, Нестор Лакоба, Ленин, ты, я, Зинаида Гиппиус и убийца Ногтев с Соловков.
- А какой ты видишь выход для этого общества? – спросил Макс.
- Не вижу, его нет. – Ответил автор. 
- Я думаю, что на самом деле есть, мы его знаем, но мы оба не хотим об этом говорить. - Макс покачал курчавой головой. – Пора, однако, чуток поспать, мне еще в «Горный» на семинар.
Молодой автор подремал часик в кресле, умылся и отправился по своим делам, проживать чудесный зимний день, ведь он находился в том самом возрасте, когда один день лучше другого, как бы сер и холоден он не был. И когда после бессонной ночи, день только краше и уютней.

Питер устроен обычно. Достаточно отойти на несколько сотен метров от туристических маршрутов, и ты попадаешь в другой город. В том городе необустроенные проходные дворы-колодцы, висящие на одной петле двери подъездов, облупившаяся и покрытая черным грибком сырости штукатурка, проржавевшие надписи «дом образцовой культуры быта», в подворотнях пахнет кошками, старой мочой и бедностью.
В гранитных спусках к воде вывороченные камни, куски битого стекла и асфальта.
Это настоящий город. С него давно облетели желтые листики осени Великой Империи, торжественных выездов к Александрийскому Столпу, стали военных парадов, «отсель грозить мы будем шведу…».
Питер – столица Великой Империи. Он не может существовать, как бутафория, атланты не способны держать неизвестно что. В Генеральном штабе, стоя у окна с видом на Дворцовую площадь, маршалы не могут планировать битву за коровник. В этом Адмиралтействе нельзя управлять действиями авианосца «Кузя». Клодтовских коней нет смысла удерживать. Они никуда больше не бегут, им просто некуда бежать.
Агония Империи — это нелюбовь. Над Питером нелюбовь висит густым зимним туманом, когда северное солнце нехотя показывается на пару часов, чтобы отправиться на работу в другие, более приспособленные для жизни человека места на Земле.
Подавляющее большинство людей, что живут сегодня в Питере, не имеют к этому городу никакого отношения. С равным результатом они могли бы жить в Улан-Удэ, Омске, Москве или Челябинске. Даже, если они родились и выросли в этом городе, они его не понимают и не чувствуют. Если они говорят, что любят этот город, это не имеет значения. Питер требует содержательности. Его нельзя любить за разговоры о чижике-пыжике, за новодел поруганных дворцов, или ряды унитазных сидений в коммуналке дома, где жил Прокофьев. А еще объяснять владельцам унитазных крышек, кто это такой. Это город не для всех, кто здесь живет.
Если вы, на самом деле, хотите таинства любви к Великому городу, надо прийти зимней морозной ночью, часа в три-четыре, на Дворцовую площадь, когда метель крутит по брусчатке мириады снежинок. Мосты зимой не разводят, очень холодно, людей нет. Сначала постоять минут пятнадцать-двадцать, привыкая к ледяному ветру с Невы, когда бывает трудно дышать. Потом встать спиной к арке Генерального штаба, лицом к Эрмитажу. И медленно поднять голову вверх, от поземки, мечущейся по огромной площади, к ангелу на Александрийском столпе.
Вы - в центре Вселенной. 
Выход есть. Он почти всегда там же, где и вход. Там, где сувенирная лавка.

19.07.2023