Синяя бумага

Все вспоминается мне виденная разок другой та синяя бумага, в которую заворачивали когда-то сахарные головы. Очень раннее, потрясающее воспоминание. Но суть не в сахаре, а в том, что всегда вспоминаю эту бумагу в связи с житиями некоторых отшельников-пещерников, которые, если и было в их землянке малое оконце, заклеивали его именно такой синей бумагой.
Для чего родимые они так строго ограничивали свой затвор? Неужели им мало было годами сидеть в земляной яме со свечкой, четками и книгами?  Но оконце? Чем провинился Божий мир, природа? Восходы и закаты, ливни и белые снеги?  Может ли то понять и принять обычный земнородный человек?

Одни вопрошания и никаких ответов. Разве что дальние подступы к поискам ответов. Например, святоотеческое аскетическое учение о хранении чувств (Никодим Святогорец), о хранении глаз от картинок и картин, от зрения всего того, что  оживляет страстные движения в человеке. Хранение ума от непотребных и просто дурных, рассеивающих помыслов (а отсюда и великая святоотеческая духовная практика ежедневного откровения помыслов духовному отцу),  от всего лишнего, пустого, ненужного  - в наше время прозванного  информированностью.

И впрямь: хорошо ли уму человека походить на гигантский амбар, в котором чего только не намешано - и кучи мусора, ненужного человеку-"ботанику" для жизни и спасения, для служения Богу и ближним, еще и вперемежку с кучами мертвых  богословских знаний... Может ли такой ум-амбар достичь когда-нибудь педдверия чистой молитвы?

Может ли он в этом отчаянном рассеянии (мир величает это с предыханием "эрудицией") любить Бога всем сердцем, всей крепостью своей, как гласит Первая Заповедь?

...Помнится, как однажды духовный отец, как всегда без зачинов и предисловий (мы сидели друг против друга) весело сообщил: "А знаешь,  у меня нет ни единой мысли", - и он слегка хлопнул себя по лбу.  Как было это понять или даже просто попытаться представить, не то, что войти в это состояние чистоты ума, всегда предстоящего Богу не мыслительным нажимом, не мозгословием, но чистым сердцем, исполненным любви к Живому Христу?

И да, это была та самая синяя бумага, ограждавшая внутреннего человека от раздражителей от мира сего ради мира горнего, в котором уже пребывали эти души, которые вкушали там нечто, все земные красоты и прелести безмерно превышающее.

Беда наша, что мы просто не стремимся туда, не жаждем, вкушаем земную пищу как космонавты - из тюбиков, довольствуемся ей и знать даже не хотим, что мы тут изгнанники, что человек - падшее существо, что науки и искусства - это лишь кожаные ризы, которые Милосердный дал изгнанникам из Рая, чтобы они тут в скорбях и страданиях, в трудах в поте лица смогли хоть как-то поддерживать свои слабые душевные силы и, главное, чтобы в творчестве, в этой таинственной тяге, искали бы Бога, искали бы пути, ведущие к Нему, к исцелению и преображению своей изуродованной сосложением с диаволом (вспомним историю грехопадения прародителей) природы. Святая Церковь помогала человеку преодолевать свое животно-плотское начало, свою чувствительную  и чувственную душевность ради рождения и перерождения из ветхого человека в нового, из душевно-плотского - в духовного. 

Как писал Феофан Затворник: "Без поста одолеть страсти — было бы чудом, похожим на то, чтобы быть в огне и не обгорать. У того, кто довольствует пространно плоть свою пищею, сном и покоем, как держаться чему-нибудь духовному во внимании и намерениях? Отрешиться от земли и войти в созерцание невидимых вещей и стремление к ним ему столь же удобно, как одряхлевшей птицей подняться от земли".

Вот оно точное слово: даже войти в стремление только к созерцанию невидимого, - и того мы не можем, и не хотим даже! Нужны огромные усилия, смертная брань со своей одряхлевшей "птицей" и... синяя бумага ограждения.

Каждому в его меру, конечно, синяя, может, кому и совсем блеклая, но главное, чтобы в сердечном понимании человека жил бы "синий" идеал, а немощи свои на пути к нему он врачевал бы сердечным сокрушением и слезным покаянием. Идеал же, он ведь не в мозгу должен жить, а в сердце (все мозговые идеалы не просто бессильны, они вредны как любые суррогаты-отравы), потому, что идеал - он и есть та заветная всеблагомощная любовь, которая сокрушает сердце человека, смиряет его, очищает и спасает, уготавливая его пути к истинной вечной жизни, к Небесному Иерусалиму, к Богу.

Небесный Иерусалим - фрагмент из Апокалипсиса 16 века.