Гештальт как культурный феномен

Герасимова С.В.,
кандидат филологических наук, доцент,
Российский государственный университет им. А.Н. Косыгина

Гештальт как культурный феномен
Abstract: Models and dogmas exist in the sacred and profane codes of culture. In the sacred code of culture models become the language in which the personality expresses itself, in the profane code of culture they are perceived as the fetters of the personality, subjugating it to itself. Culturology studies models of culture, since the structuring of reality is the most important property of a person's consciousness, which underlies the culture created by him and is subject to secondary influence from models created by itself. As a result, there is an idea that it is not consciousness that determines language, but language – consciousness. The profane code of culture perceives a person's personality and his consciousness as an object of influence of linguistic and cultural models, and not as a subject who created them.
Keywords: cognition, cultural code, dogma, freedom, personality.

В статье речь пойдет о моделях поведения или паттернах в культуре и литературе. Язык рассматривается как часть культуры. Цель статьи – проанализировать типы гештальтов в культуре. Задачи: предложить систематизацию стереотипных моделей или гештальтов, указать их генезис и ценность с точки зрения аксиологии. Новизна работы состоит в реализации междисциплинарного подхода: указываются принципы анализа стереотипных (универсальных) моделей или гештальтов в рамках психологической, лингвистической и культурно-исторической методики исследования.
Во-первых, необходимо выделить психологические устойчивые модели поведения: гештальты и игры. Под гештальтом понимают целостную фигуру на фоне, складывающуюся благодаря прогностической функнции мозга, - это может быть зрительный, музыкальный, вербальный образ и др. Во-вторых, гештальт – это поведенческий отклик на потребность, удовлетворение которой тоже представляет собой поведенческую единицу – цикл, гештальт. Удовлетворение потребности в общении с родителями или с супругом и др., в сытости, в достижении цели или успеха возможно, если человек, стремящийся к цели, проходит определенные ступени, ведущие его от возникшей потребности – к удовлетворению и покою. Символично, что, завершив свою миссию, Гамлет произносит, что дальше тишина. Цикл завершен, но он может быть и прерван. 

 
Рисунок 1 URL: https://www.zagorskaya.info/cicle_contakt-v-gestalt / (дата обращения: 08.02.2023)

Джойс [5] приводит примеры прерывания цикла-контакта на одном и том же месте, в результате чего складывается жизненный сценарий:
переживший травму или оскорбление, а следовательно, не имеющий контакта со своей Внутренней Зоной (телесными ощущениями) прерывает контакт перед ощущением, то есть на стадии преконтакта и рождения потребности;
склонный к перееданию прерывается на стадии распознавания своих ощущений, ошибочно принимая эмоциональный голод за обычный и прерываясь между ощущением и распознаванием на стадии преконтакта;
тревожный «застревает» между мобилизацией и действием, то есть на границе контактирования и полного контакта;
неразборчивый в связях предпринимает действия, постоянно завязывая новые знакомства, но неспособен вступить в реальный контакт, застревая между действием и контактом;
трудоголик, вступая в контакт и завершая цикл, не способен получить удовлетворение и немедленно приступает к новому делу, прерываясь между контактом и удовлетворением (постконтактом);
тревожный и боящийся смерти, даже устав, не может заснуть, поскольку не способен отключиться, предаваясь неизвестности сна, поэтому прерывается между удовлетворением и отключением;
успешный бизнесмен, ища новые возможности, неспособен к созерцанию и тишине, прерывая цикл между удовлетворением и благодатной тишиной.
Перечисленные социальные характеры принадлежат и психологии и культурологии, поскольку их фиксирует и литература, и живопись, и музыка.
 Культура создается социумом, поэтому структурные особенности сознания человека формируют структурные особенности культуры, которая оказывает вторичное влияние на сознание человека. В 20-е г. ХХ в. в Америке сложилась гипотеза лингвистической относительности Сепира – Уорфа, согласно которой языковые модели формируют мыслительные модели. В данном случае лингвисты собрали примеры обратного влияния семиотической системы, сложившейся под влиянием человеческого сознания и отражающей его структуры, на мыслительные процессы. Теория лингвистической относительности развивалась параллельно с теорией лингвистической универсальности, связанной с именем Ноама Хомского и исследующей лингвистические универсалии, то есть общие свойства всех естественных языков мира. Теории лингвистической универсальности и относительности восходят к средневековому спору реалистов, признававших универсалии, и номиналистов, отрицавших их.
В наши дни интерес к теории лингвистической относительности возобновился. Современные ученые исследует влияние языка на представления о пространстве, цвете, времени и движении. Ищут точки соприкосновения между этими противоположными теоретическими тенденциями: «Вероятно, представленные позиции могут дополнять друг друга: методология Кея позволяет выявить некоторые универсалии в цветовой денотации, а релятивистский подход способен вскрыть функционирование лексем в рамках семантической структуры конкретного языка. Несмотря на теоретические противоречия, и универсалисты, и релятивисты согласны в том, что язык обуславливает категориальное восприятие цвета, т. е. делает возможным более быстрое и четкое различение стимулов из разных цветовых категорий в сравнении со стимулами из одной категории» [4, с. 111].
Хомский выделил языковые универсалии, своебразные гештальты общечеловеческой грамматики, которые можно наблюдать, например, в десткой речи (ДР) и в креольских языках: «отсутствие словоизменительной парадигматики в креольских языках можно сопоставить с соответствующим этапом развития ДР, когда слово выступает в своей так называемой первоформе – единственной пока форме» [6, с. 55]. Отметим также, что «креольская грамматика, созданная чистым детским умом, представляет собой не что иное, как врожденные грамматические механизмы, активизированные в процессе усвоения языка. В подтверждение этой идеи Д. Бикертон обращает внимание на сверхъестественное сходство различных не связанных между собой креольских языков, а именно, наличие одной и той же базовой грамматики» [1, с. 81-82].
Универсальная грамматика Н. Хомского [14] – это своего рода гештальт. Мозг, обладая прогностической функцией, создает идеально удобную для сознания человека модель языка. Подобно языковым универсалиям, мозг формирует универсальный язык поведенческих моделей.
Конкретный вариант стереотипа, или паттерна в поведении человека, - это гештальт, но он может называться и игрой, если следовать традиции Берне [3]. Однако сущность игры и гештальта не вполне совпадает. Если незавершенный гештальт – результат неосознанности поведения и излечивается именно благодаря пониманию ситуации, которое может оставаться невербальным, и благодаря «экзистенциальной встрече» с пустотой неизвестности [5]; то игра – следствие внутреннего лукавства, и может быть излечена переключением из роли ребенка или родителя в роль взрослого. Гештальт-терапия [16] рассматривает человека в динамике, а теория игр – подчеркивает стабильность жизненного сюжета.
В контексте семиотической системы русской культуры целительной может быть встреча с личностью Христа, переживание христианского катарсиса, который становится условием полноты самосознания и свободы от гештальтов, - как это описал Достоевский на примере князя Мышкина из романа «Идиот». Герой повторяет духовный опыт апостола Павла (Деяния, 22 : 6-13), переживая встречу с божественным светом и приступы падучей из-за чрезвычайной его интенсивности. Эта телесная немощь в образе князя Мышкина соседствует с его духовным здоровьем и красотой. Мы ее встречаем, например, когда князь прощает Ганю за пощечину, когда учит семейство Епанчиных полноте бытия и жизни на счет минут, когда стремится спасти своей любовью Настасью Филипповну, Рогожина, Ипполита – всех, кто оказался рядом с ним. Князь Мышкин разламывает гештальты и стереотипы, он может вызвать доверие у Рогожина, который видит его в первый раз, и заговорить о тайне жизни и смерти со слугой в доме Епанчиных. Гештальт-теория впитала в себя традицию атеистического экзистенциализма и буддизма, поэтому терапевт готовит к встрече не с божественным светом, а с экзистенциальной тревогой [12] и пустотой, восходящей к традиции буддизма.
Рассказывая на примере Катрин о «Вовлечении клиента», Джойс отмечает, что она стала видеть свой паттерн: Катрин в течение всей жизни в общении с людьми сперва подавляла злость, а потом отдалялась [5]. Паттерны аналогичны играм на всю жизнь [3].
В психологии понятия «гештальт» и «игра» обладают отрицательной коннотацией и свидетельствуют о том, что человек из-за них не способен погрузиться в само бытие.
Поведенческие модели формируют сюжеты литературы. Так, описание игры «Алкоголик» у Берне коррелирует с описанием судьбы Мармеладова в романе Достоевского «Преступление и наказание». Система персонажей с преследователем алкоголика, эту роль играет Катерина Ивановна, простаком, отдающим деньги алкоголику, как поступает Сонечка, словно не подозревая, что эта жертва спровоцирует новый виток пьянства, со спасателем, которого у Мармеладова в романе нет, - эта система персонажей перенесена из реальной жизни, с ее устойчивыми моделями поведения, в роман.
Литература отражает не жизнь, а ее устойчивые модели, паттерны, гештальты, игры, перенося структуры сознания и взаимодействия людей между собой из жизни – в литературу.
Культурные модели, или Гештальты, в системе Шпенглера [15] коррелируют с концептами когнитивной лингвистики, создающей и структурирующей на основе фреймов и концептов языковую картину мира. Способность мыслить моделями, являясь универсальной способностью человеческого сознания, и ускоряет мышление, облегчая концептуализацию текучей действительности, и уводит от этой действительности, которая видится сквозь призму обобщенных формулах, лишающих действительность ее парадоксальной глубины.
Созданный на основе структурирования истории культуры, труд «Закат Европы» Освальда Шпенглера дает основание для формирования «Гештальткультурологии», актуальной в наши дни, поскольку «работа по упорядочению и систематизации “образов мира”, представленных в “Закате Европы”, будучи обозначена известным российским культурологом С.Н. Иконниковой еще семнадцать лет назад, до сих пор не завершена, что добавляет стимулов к научной разработке данного вопроса» [8, с. 156; 9, с. 95].
Шпенглер обобщил культурно-историческую рефлексию, представленную в трудах многих писателей, служителей искусства и философов. Он относил к своим учителям Гете, заимствовав у него методологию исследования; Ницше с его постановкой вопроса; Достоевского, воспринимавшего Европу как кладбище культур; Вагнера. Гессе и Гуссерль одобрили книгу Шпенглера. Байройт – город, где построен храм Вагнера, стал местом встречи философа с Гитлером, но расстались они, не найдя взаимопонимания, так как Гитлер предлагал вступить с ним в союз с целью предотвратить закат Европы, а для Шпенглера сама эта формулировка была знаком, что его идеи не понимают. Продолжателями традиции Шпенглера стали Карл Ясперс, написавший «Смысл и назначение истории» и полагавший, в отличие от Шпенглера, что смысл у нее есть; Арнольд Тойнби, который в труде «Постижение истории» также ищет закономерности развития.
На основе исследования истории культуры, которая ведет себя как живой организм, Шпенглер стремится создать ее морфологию, которую предлагает изучать в следующей последовательности:
во-первых, должна заинтересовать физиогномика культуры: политика, экономика, искусство, религия, философия, наука (ПЭИРФН) – морфологическое единство малых форм, складывающихся в культуру; ПЭИРФН выражают «стиль души» и характер культуры, который Шпенглер называл термином «габитус», или «habitus». Он проявляется в формах поведения и симптомах, к которым Шпенглер относит события, идеи, произведения, теории, персоналии (СИПТП); герменевтика истории – умение считывать симптомы; на этом этапе важно изучение мифологии культуры с ее циклическим или спиральным временем;
во-вторых, ученого должен привлечь поиск аналогий (методами исторической компаративистики) и выявление типического в культурах как морфологических единствах.
Типичная «лучевая» схема истории, как полагает Шпенглер, имеет иудео-христианское происхождение. Выделяя античность, средние века и Новое время, она отражает не истину, а европецентрический взгляд на историю. Изучать нужно каждую цивилизацию по отдельности.
Шпенглер считает, что единую функцию в культуре исполняют Александр Македонский и Наполеон как собиратели цивилизации, способствовавшие переходу культуры в цивилизацию. Единой была функция Канта и Аристотеля. Они явились рационализаторами знания, выраженного Гете и Платоном, то есть Гете – это Платон для Канта – нового Аристотеля.
В истории Шпенглер выделял два плана: передний и задний. К переднему, или условному, плану принадлежат Александр Македонский и Ницше, все события и персонажи – на этом языке говорит риторика истории и случай. Безусловный план, или задний, выражает логику истории, ее «судьбу», впитавшую идеи событий и функции персонажей.
Есть безусловная модель развития культуры, которая выражается в четырех фазах ее жизни. Эту идею Шпенглер заимствует из статьи Гете «Духовные эпохи», где выделены четыре этапа: «предвремя», «раннее время», «позднее время», «цивилизация», которые Шпенглер соответственно назвал детством, юностью, зрелостью и старостью культуры, соотнеся их с временами года, где старость – это зима.
Концепция Шпенглера вступает также в диалог с историосфией Н.Я. Данилевского и Л.Н. Гумилева, Г.Д.Гачева и П.А. Сорокина, Н.А. Хренова и Л.С. Выготского, А.А. Филатова и др. [9]
Данилевский указывает на параллельное существование двух самобытных культур, обладающих самостоятельным историческим воспитанием и иерархией ценностей, - это Православная Россия и католическая Европа. Концпция Шпенглера является отрицанием культурно-исторического феномена России, ценности русской культуры, философии, богословия.
Во всемирной истории, по мнению Шпенглера, существовало только восемь культур, прошедших все фазы: египетская, вавилонская, индийская, китайская, майя, греко-римская («аполлоновская»), византийско-арабская («магическая»), западноевропейская («фаустовская»). Культуры параллельно не существуют, в каждую эпоху существует только одна культура, и срок ее существования примерно 1000 лет.
Для русской культуры таким началом будет феномен, или прафеномен, диалога, соборности. Логосом ее является тайна Троицы. Внутренний диалог, который ведет русская культура, – это, например, диалог между доминантами двух типов подвига – то есть между служением благоверного князя и юродивого. Как отмечает Г.П. Федотов в труде «Святые Древней Руси» [13], подобно тому, как в русской сказке на смену Ивану-царевичу приходит Иванушка-дурачок, так в истории культуры служение благоверных князей сменяется подвигом юродивых. Диалогичность русской культуры отмечает также М.Бахтин в труде «Проблемы поэтики Достоевского» [2].
Диалогическому прафеномену русской души соответствует монологичность и монолитность западной культуры, что отмечает и Шпенглер, видя в культуре именно целостный индивид.
Итак, по Шпенглеру, как индивид культура обладает:
телом, то есть имеет осуществленное, ставшее;
характером, или «стилем души», «habitus»;
душой, то есть возможным и становящимся;
«прасимволом», он же «прафеномен».
Центром культуры является «прафеномен» - этот термин Шпенглер заимствовал из «Метаморфозы растений» Гете, размышлявшем о прарастении, которое можно сопоставить с платоновской идеей, реализацией которой будут все растения земли.
А. Лойко [10] сопоставляет прасимвол с архетипом К.Г. Юнга, отмечая, что эти понятия вступают в следующие корреляции:
прасимволы – архетипы;
не сосуществуют, историчны – сосуществуют, вечны;
душа культуры – коллективное бессознательное;
проявляются через символы одной культуры – реализуются в разных культурах.
Юнг заимствовал термин «архетип» у блаженного Августина Аврелия, который понимал под этим термином конкретные божественные идеи-замыслы о сущем, пребывающие в божественном уме. Самостоятельно существующие платоновские идеи у блж. Августина находятся в сознании Творца. Юнг переносит эти идеи-архетипы в коллективное бессознательное, подобное вечной коллективной памяти, которой люди связаны между собой. Феноменальные проявления архетипов в разных культурах могут разниться между собой, но  все эти проявления восходят к общему источнику – к архетипу. Архетипы вечны и проявляются через символы различных культур. В отличие от архетипов, прасимволы умирают вместе с культурой. Мы не можем пережить прасимвол другой культуры, - а прасимволы нужно именно переживать, - значит, мы не можем понять, как чувствовали себя древние греки или египтяне, мы можем только догадываться об этом.
Понятие прасимвола перекликается также с кантовскими «априори», то есть с представлением о знании до опыта, которое в свое очередь восходит к «Сократическим диалогам» Платона.
В контексте русской истории культуры прафеномен – это логос, лежащий в основе культуры. Как свидетельствует Блаженный Максим Исповедник, Божественному Логосу соответсвуют логосы тварной природы. Учение святого систематизирует  профессор Сергей Леонтьевич Епифанович: «Эти логосы могут быть, однако, рассматриваемы не только в отношении к их Виновнику и Носителю, но и в отношении к образуемому ими миру, так сказать, сами по себе. Такое рассмотрение их переводит нас в сферу онтологии, в область “естественного (так сказать, философского) созерцания” тварного бытия. Все бытие по существу идеально. Оно есть не что иное, как совокупность логосов, исшедших из Логоса и разнообразно переплетающихся друг с другом. Все качественные различия бытия зависят от разных комбинаций этих логосов. Уплотнение их образует грубую чувственно постигаемую тварь. Весь мир, таким образом, представляет собой в большей или меньшей степени “одебеление” или воплощение Логоса, таинственно скрывающегося в ;;;;; под оболочкой тварного бытия и во всех действиях Своих обнаруживающего Свои ;;;;; промысла и суда. Задача онтологии – созерцать эти ;;;;;, их взаимное переплетение и постепенное одебеление и через обобщение их восходить к всевиновному Логосу» [7].
Зарождение культуры определяется становлением нового языка и арифметики. У каждого народа не только свой язык, но и своя математика. Согласно теории Шпенглера, на которую опирается теория американских лингвистов Э. Сепира – Б. Уорфа, язык определяет мышление. Один и тот же концепт для разных культур обладает различным смыслом. Для греков протяженность космоса – телесная метериальность. Также мыслил и Эвклид. Европейцы переживают космос как бесконечность пространства. Разница культур определяется спецификой их прасимволов.
Шпенглер выделяет четыре типа прасимволов: «путь» для Египта; «тело» для «аполлоновской» культуры античности – и противоположный ему прасимвол «пространства» для европейской «фаустовской» культуры; прасимвол «пещеры» для византийско-арабской культуры, в которой Шпенглер выделяет интерес к природе Христа, а также к алхимии. Душа культуры, по Шпенглеру, также проявляется в первых архитектурных монументальных произведениях.
Существующее в культурологи определение Шпенглера, видящего в гештальте аналог «“когнитивных призм” мировоззренческого уровня, особым образом преломляющих реальность для представителей той или иной культуры» [9, с. 93] соседствует с психологическим пониманием гештальта в гештальт-терапии, направленным на возращение человеку полноты бытия: с «помощью гештальт-метода можно помочь персоналу сделать свою личную и профессиональную жизнь более наполненной ощущениями и более осмысленной. Так как данный подход учит не только думать о жизни, но и переживать ее во всех ее проявлениях, открывать в себе все новые и новые ресурсы, видеть и чувствовать новые грани окружающего мира и своей личности» [11, c. 263].
Культура и формирует модели и гештальты и борется с ними как с оковами, поскольку они, по емкому выражению Епифановича, воплощают “одебеление” Логоса. Важнейшим принципом культурных моделей является двойное видение реальности, преломленной через эти модели, двойное ее кодирование: на языке сакральной и профанной культуры. Сакральные логосы проецируются на профанные гештальты, паттерны, игры и модели, которые, утрачивая, по выражению Ф.Достоевского, небесные корни, становятся оковами человеческого сознания, проецирующего страх оков и на сами логосы. Двойное бытие паттернов сознания хорошо видно на примере выражения «злачное место». Языковая картина мира зафиксировала двоение профанного и сакрального кода русской культуры. Текст панихиды содержит концепт «место злачно» - это рай. На Руси спиртные напитки делали не из винограда, а из злаковых. Так возник фразеологизм «злачное место», то есть кабак. Кабак – профанный травестийный двойник рая. Мармеладов томится по раю, но пленен кабаком, он жаждет исповеди перед причастием, а потешает всех пьяной исповедью, он мог смеяться миру как юродивый – а вызывает смех таких же завсегдатаев кабака. 
Логос догматического мышления противостоит бытовому догматизму так же, как противостоят друг другу два концепта, получившие единое языковое выражение во фразеологизме «злачное место». Сакральная догматика – это знание на вырост, это раскрытие тайны, до которой сознанию нужно дорасти. Таков труднопостижимый догмат о Троице и др. Сакральный догмат – это призыв к свободному духовному и интеллектуальному росту. Бытовой догмат – его прямая противоположность, сковывающая сознание. Борясь с бытовыми моделями и стереотипами, профанная культура проецирует свое негативное отношение и на сакральные модели – догматы и Логосы, что приводит к кризису культуры, так как сакральное двуязычие, представленное в нашей культуре русским и церковнославянским языком, и культурное двуязычие, представленное сакральным и профанным кодом культуры, - знак высокой организации и развитости культуры, а отрицание сакрального языка и сакрального кода культуры не освобождает от догм, а наоборот, лишает культуру потенциала свободы.
Гештальты и игры, паттерны и стереотипы стирают человеческую личность. Единство языковых моделей, социальных форм и норм самовыражения, бытовых ролей – это тот язык и та форма самовыражения личности, за которой самой личности часто не видно. На языке русской духовной традиции, мир во зле лежит, и величайшее зло, которое несет мир, выражается в том, что он стирает человеческую личность, подчиняя ее готовым моделям. Сакральный Логос человеческой личности, на языке профанной культуры, превращается в архетип, эту личность нивелирующий. Образно говоря, происходит своеобразное «грехопадение» человеческой культуры и ее моделей, видоизменяющихся от логосов до архетипов. В результате этого процесса складывается бытовая иерархия ценностей и язык символов бытового прагматизма, на котором личности трудно себя выразить – она принадлежит миру Логоса, а не материалистических закономерностей. Личность, как утверждал Ф.А. Лосев в книге «Диалектика мифа», это тайна. Личность – чудо не от мира сего. Личность – важнейший элемент кода сакральной культуры, которому в профанном коде культуры, трудно найти место.


СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Анисимова А.Т. К вопросу о врожденной когнитивной способности и проблеме обучения грамматике // Научный вестник Южного института менеджмента. 2015. № 1. С. 80-86.
2. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М. : Советский писатель, 1963. 363 с.
3. Берн Э. Игры, в которые играют люди: Психология человеческих взаимоотношений; Люди, которые играют в игры: Психология человеческой судьбы / перевод с английского под общей редакцией М. С. Мацковского. СПб.: Лениздат, 1992. 399 с.
4. Бородай С. Ю. Язык и познание: пострелятивистская исследовательская программа // Вопросы языкознания. 2019. № 4. С. 106-136.
5. Джойс Фил, Силл Шарлотта. Гештальт-терапия шаг за шагом М.: : Институт общегуманитарных исследований, 2010. 349 с.
6. Доброва Г.Р. Психолингвистические причины общности некоторых фактов детской речи и разговорной речи взрослых // Психолингвистические аспекты изучения речевой деятельности. 2007. № 5. С. 53-69.
7. Епифанович С.Л. Преподобный Максим Исповедник и византийское богословие // Azbyka.ru URL: (Дата обращения: 08.02.2023).
8. Иконникова С.Н. История культурологических теорий. 2-е изд. СПб. : Питер, 2003. 473 с.
9. Леонов И.В., Соловьева В.Л., Халльбек Д. «Гештальткультурология»: концептуализация, дисциплинарный статус и история исследований // Вестник Томского государственного университета. Культурология и искусствоведение. 2020. № 40. – С.92-107.
10. Лойко А. Существует ли логика истории? Концепция Освальда Шпенглера, Мини-курс. Часть 1. URL: https://youtu.be/lXqQVB6vDSM Часть 2. URL: https://www.youtube.com/watch?v=P32-zkSC4wA  (дата обращения: 03.02.2023)
11. Мерсиянова А.П. От гештальт-терапии к гештальт-подходу: образование, менеджмент, культура, жизненная философия// Наука и образование в контексте глобальной трансформации. сборник статей II Международной научно-практической конференции. Петрозаводск, 2022. С. 259-265.
12. Сартр Ж.-П. Бытие и ничто: опыт феноменологической онтологии. М. : Республика, 2004. 639 с.
13. Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М. : АСТ, 2003.
14. Хомский Н. О природе и языке. С очерком: Секулярное священство и опасности, которые таит демократия. М. : URSS, 2005. 285 с.
15. Шпенглер О. Закат Европы. Ростов-на-Дону : Феникс, 1998. 637 с.
16. Fogarty M., Bhar S., Theiler S. Development and validation of the gestalt therapy fidelity scale // Psychotherapy Research. 2020. Т. 30. № 4. С. 495-509.