Жмур

        История эта произошла в середине восьмидесятых годов прошлого века. Тогда, после объявления руководством страны о начале перестройки, медленно, но верно начало исчезать всё советское.

        Проклинаемая ныне перестройка охватила практически все сферы жизни социалистической империи: от промышленности до отношения к религии. Последнее, в частности, выражалось в желании родственников проводить умершего в последний путь «по церковному». Но ещё какое-то время, особенно в глубинке, где не было церквей, хоронить продолжали по сформировавшимся за годы советской власти светским традициям – «с музыкой». Для этого приглашался духовой оркестр, сопровождавший похоронную церемонию. Такие оркестры были во многих, даже небольших, районных центрах. Был такой оркестр и в городке Рябининск.

        Однажды, в начале зимы, неформальному художественному руководителю рябининского духового оркестра Петру Карпову позвонил председатель отдаленного сельсовета и попросил сыграть на похоронах земляка. Дело было неновое, и худрук пообещал «всё устроить».

        Обсудив гонорар, Карпов, в свою очередь, договорился с остальными музыкантами о месте и времени встречи. Но в назначенный час пришли всего трое: два трубача и баритон. Сам Карпов играл на валторне.

        Несмотря на малочисленность собравшихся, Карпов решил, что духовых инструментов должно хватить. Оставался вопрос, как быть с ударными.
— Никто не знает, почему Ленька не пришел? — спросил худрук у музыкантов.
— Запил, наверное, — предположил щуплый трубач, которого все почему-то называли Афоней.   
— Без ударника как-то несолидно будем выглядеть — заметил второй трубач высокого роста.
— Это точно, — задумчиво произнес Карпов.

        Некоторое время оркестранты стояли молча. Несмотря на то, что у каждого в руках был музыкальный инструмент, они не были похожи на духовой оркестр в привычном понимании этого слова. На заснеженном тротуаре переминались с ноги на ногу два невысоких щуплых мужичка, больше похожие на подростков, один, напротив, долговязый и толстячок среднего роста. Глядя на них, трудно было представить, что эта разнокалиберная компания в принципе способна что-либо сыграть.

        Время поджимало, и нужно было что-то решать.   
— Может, шурина моего позовем, он тут недалеко живет, — предложил Афоня. 
— Веню? Он на ударных вообще играл когда-нибудь? — в голосе Карпова прозвучала неуверенность.
— Никогда. Даже нотной грамоты не знает.
— А как же он ритм поддержит?
— Барабан мы, конечно, ему не дадим. Сыграет на тарелках. Чисто для вида.

        Худрук задумался. Было заметно, что идея пригласить человека, не имеющего никакого отношения к музыке, сыграть в оркестре, ему не понравилась.
— Похоже, что другого выхода у нас нет, —  поддержал Афоню второй трубач. 
— Ладно, зови своего шурина. Только по-быстрому. Опаздываем, — махнул рукой Карпов.
— Главное, чтобы дома был и желательно трезвый, — с присущим ему в такие минуты азартом сказал Афоня и быстро засеменил к стоявшему невдалеке дому.
— Не переживай, Петя, на бесптичье и жопа — соловей, — охарактеризовал с претензией на народную мудрость ситуацию баритон.
— Так и есть. Особенно в нашем положении.

        Тем временем Афоня, перескакивая через ступеньки, поднялся на второй этаж и, отдышавшись, позвонил в оббитую рейкой дверь. Веня открыл почти сразу.
— Здорово. Ты как будто под дверью меня ждал.
— Привет, Афоня. С чем пришел с утра пораньше?
— Дело к тебе есть. Денежное, а ещё, может, и алкогольное.
— Ты, о чем? Хлопнул что ли с утра?
— Мы на жмура едем, в деревню одну. Сыграешь с нами?
— На чем? Я же ни на чём никогда не играл.
— Сейчас это не имеет никакого значения. Наш ударник не может с нами поехать, поэтому выручай.

        Веня задумался. Сама по себе идея заработать в выходной какую-никакую копейку его заинтересовала. Другое дело, что он слабо представлял себя в роли ударника духового оркестра. Если быть точным, Веня вообще себя в этой роли никак не представлял.

        Видя, что шурин сомневается, Афоня поторопился его успокоить.
— Ты не переживай, барабан тебе никто не даст. Так, постучишь в такт тарелками — и все дела.
— Слушай, Афоня, а ты почему решил, что у меня получится?
— Как получится, так получится. Особого выбора у нас нет. Понимаешь?
— Понимаю, — неуверенно кивнул Веня и начал одеваться.

        Когда Афоня и Веня пришли к месту сбора похоронного оркестра, там уже стоял отправленный за ними председателем сельсовета УАЗик.

        С музыкантами Веня был более-менее знаком. Однако в этот раз поздоровался с каждым из них по-особенному. Как-то одухотворенно.

        Дело в том, что к этому времени у Вени сформировалось чувство причастности к важному событию. Постепенно пришло осознание того, что он вот так, внезапно, вскоре прикоснется к высокому искусству. При этом для него ровным счетом не имело никакого значения то, что речь идёт об исполнении лишь одного специфического произведения оркестром в сильно усечённом составе, да ещё и на похоронах.

        Село располагалось километрах в десяти от райцентра, поэтому доехали до него быстро. По дороге Карпов вкратце объяснил Вене, как правильно держать тарелки.
— Ты, главное, постарайся не выбиваться из ритма, — сказал он новоявленному ударнику, выходя из машины.

        Музыкантов встретил сам председатель сельсовета.
— Сейчас закончат прощаться и будем выносить. Хороший был человек, так что, ребята, вы уж не подведите.
— Не подведем, — успокоил его худрук, бросив на Веню взгляд, явно не выражающий уверенности в сказанном.

        Гроб стоял посредине большой комнаты. Вокруг сидели близкие родственники. К вошедшим вслед за председателем музыкантам подошла женщина в черном платке и сообщила, что с покойным уже все попрощались, поэтому гроб сейчас вынесут на улицу.
— У вас нет случайно водки или спирта, — поинтересовался Афоня. – На улице холодно, нужно мундштуки протереть.
— Водки нет. Всё, что выделили на похороны, отнесли в столовую. А в магазин давно не завозили. Даже талоны за прошлый месяц отоварить не получилось, – как бы извиняясь, ответила женщина. – Может одеколон подойдет?
— Подойдет, — пробасил баритон. — На безрыбье и жаба лабарданс.

        Женщина скрылась в закутке и через минуту вручила музыкантам два флакона одеколона «Шипр».

        Дождавшись, пока женщина отойдет по своим делам, оркестранты прошли на кухню и за печкой распили одеколон прямо из горла. Предложили и новому ударнику. Для творческого подъёма. Веня любил выпить, но от одеколона отказался. Несмотря на то, что после введения «сухого» закона потребление суррогатов стало нормой, Веня по-прежнему считал, что это прямая дорога к деградации.

        Музыканты же, не желая выглядеть в глазах, собравшихся опустившимися деклассированными элементами, выйдя из кухни, демонстративно протерли мундштуки и губы пальцами. Это, по их мнению, должно было объяснить причину, по которой от них исходил резкий запах «Шипра».

        На улице оркестранты пристроились в хвост идущих за гробом родственников и по знаку Карпова начали исполнять «Траурный марш» Фредерика Шопена.

        По дороге до кладбища успели сыграть его дважды. В первый раз Веня заметно нервничал и всё время сбивался. Даже вспотел, несмотря на холодную погоду.
— Надо было тебе все-таки выпить, шурин, — посетовал Афоня, воспользовавшись перерывом, — весь трясешься.
—  Не психуй, Веня. Главное — нас слушай и ритм про себя отсчитывай.

        Спокойствие худрука придало Вене уверенности в себе, и в следующий раз он сыграл значительно лучше. Поняв, что у него получается, во время опускания гроба в могилу Веня начал поднимать после ударов тарелки над головой и трясти ими. Как-то он видел по телевизору, что так делают профессиональные ударники.

        Понятно, что в таком составе оркестр не мог придать звучанию ту глубину, которую подразумевал Шопен, но никто не обратил на это внимания. Напротив, именно такое, полупрофессиональное, исполнение траурного марша полностью гармонировало с похоронами на небольшом сельском кладбище, расположенном рядом с недействующей разрушающейся церковью.

        Домой Веня возвращался в приподнятом настроении, несмотря на то, что ехал с похорон. Время от времени он непроизвольно опускал руку в карман, где лежал первый в его жизни гонорар. Значительную часть его он потратил в этот же день, отоварив талон на спиртное. Умершего Веня не знал, но посчитал своим долгом помянуть человека, благодаря которому приобщился к искусству, пусть и ненадолго.

        Больше Веню сходить «на жмура» не приглашали. Но он, будучи в достаточной степени самокритичным человеком, сильно по этому поводу не рефлексировал. Однако ещё долго непроизвольно отбивал ритм траурного марша, забивая кувалдой костыли в шпалы, чем всякий раз вызывал улыбки у других монтеров пути.