особенный подвид

Самое смешное во всем этом,  что я удалил тиндер. Это я-то, для которого перелистывание фото с губами, грудями и попами было хобби сродни перетасовке карт таро в  инфоцыганской инсте! Найти кого-то особенного в тиндер - дохлый номер, поверьте старому солдату, так, посмотреть на какой уровень развития вышла отечественная косметология и пластика - куда ни шло. Что? А, ну да. Именно особенного, сами  живите с  вашим простым семейным счастьем.

А у нее на фото  оказались настоящие губы, большие глаза, осмысленные, светлые. И прозрачная бело-розовая кожа - идеальный холст.

Я ей соврал, конечно, что наш общий друг мне фото не показывал. Ну…Типа я ее впервые увидел. Не знаю почему, склероз, дедушка старенький, вот почему. Почему-то казалось - если узнает, что я пытался год с ней познакомиться, отошьет. И так уже отказалась прийти на встречу, где был я.

Друг, что показательно, помнил, что она из академических кругов и любит бдсм. Как зовут, не помнил. Я решил на месте узнать. Потому что…Хочу. А я всегда делаю, что хочу.

В общем, она мне по морде врезала. Не так. Я вошел, увидел спину - она. Потом напился не как старый солдат, а салага-корнет, предложил ей массаж, бондаж, поправить такелаж. Врезала.

А потом, когда мы из клуба выходили, я купил кофе, и она, не спрашивая разрешения, взяла, отхлебнув добрую треть.

Так и завертелось.

Она потом лепила фантастическую чепуху - про то, какие у меня молодые синие глаза, как у нее сердце замерло. А я просто думал - хоть бы не вспомнила, как уже отшила. Надо будет стрельнуть у хозяев клуба ее телефон.

Вспомнила. Посмеялись. Поговорили.

И все - как у всех. Хорошо-хорошо-хорошо - плохо. Хорошо, хорошо, плохо. ***во. Никак - не видишь, ты мешаешь, ты душишь, ты заебала, отъебись…  Зачем я так с ней? Правильно, так с ними и надо - я уже давал слабину, хоть на этой-то не дам.  Я не солдат - уже много лет. Не важно, алло? Алло, барышня, лучше дайте Смольный.

Ну, тут долго можно сопли развешивать, это вы к ней обращайтесь - напишет ****острадательного до ****ы. Вот, кстати, у нее всем на зависть, морщиться в Смольном будете, барышня, а я говорю - ахуенная у нее …вагина. И вообще. Смотрите, завидуйте. Не, не смотрите, не заслужили. Да-да, даже одним глазком.

Я лучше расскажу, что отличает нас от всех.

Она вещала, верещала: придумали люди кодексы. Старались. Дроч…измышляли. Страницы белые изводили, переводили потом. Неужели ты не уважаешь чужой труд?

А я ответил - попросись ко мне в нижние. Ко мне, а не абстрактному доминанту - если тебе выдадут тематический паспорт, в нем печати от загсов не поместятся.

Просись ко мне, найди для меня слова.

Она нашла. И находила потом каждый раз новые. Потому что важно было новые находить  - у старых сила исчезала.

Я слова слушал как забытую  мелодию - первые ноты еще помнил, остальное то ли забыл, то ли сам для себя выдумал. И что важно - она каждый раз по-честному, без дураков, была готова к любому раскладу.

Я бы пошутил как-нибудь: а вот не достойна ты, не принимаю прошение. Люблю шутить, кто это понимает - молодец, остальные не присутствовали на раздаче чувства юмора. Но она дрожала, пока ждала ответа, и шутка застревала комом в горле.

Бело-розовая кожа  - красиво. Я добавлял синие, фиолетовые, пурпурные мазки  - синяк, кровоподтек, надорванная корочка на сосках с запекшейся кровью. Крики, вопли, вой. Без стоп-слова. Не могла физически в стоп.

Потрясающая женщина. Только ей не говорите, что я вслух сейчас.

Я обожал, обожаю ее мучить - до потери сознания, очень круто, если она при этом сидит на члене. Скачет, скачет - обмякает. И в глазах другой мир. В том мире все правильно.

Особенно: «еще» - пересохшими губами.

Мне интересно, какое количество ударов она сама себе назначит - то же, что я, или больше? Больше, жестче, как правило. Если ее размах слабый -  просит меня.

Я раньше думал - раз саба, значит, терпит ради меня, ради того, что может от меня получить.

Женщины! Оказалось, сабы - особенный подвид женщин, она не терпит, а предоставляет себя моему удовольствию, заставляя и свои гормоны шевелиться, двигаться, на зубчиках шестеренок неся эндорфины.

Крикнула, забыв о скромности: «смотри мне в глаза!  Я хочу видеть, как ты…!» Захлебнулась криком. Я смотрел в глаза, зеленые, лисьи, с дрожащим изумлением - узнавания.

Раз ей важно видеть, как я кайфую, это важно ведь?

Особенный подвид…

Да идите в жопу со своим доминированием. Обычный садист. Мучаю сиськи и письки, груди и вагины, перси и гроты удовольствия, бу-э, у вас есть пакетик? Спасибо.

Обычный садист и особенная женщина. Верхний, который себя не считает Верхним и прекраснейшая из смертных. Сука, сентиментален стал, старею. Лучше о ****е. Она все никак не решается снова на иглы. Тянет. Трусит, конечно, трусиха. Врет, что не готова. А это просто страх. Хотя она уверяет, что боится сдаться, не хочет, чтобы  я ее видел жалкой.

А я дрочу на ее  запрокинутую шею, на искаженное мукой лицо: низкий болевой порог - хорошо; мука, не боль и страдание, а на пределе возможностей эмоция, сразу на лице видна. Вздрагивает голубая жилка. Я не знаю, как сказать, что ничего я не видел ошеломительней ее лица, восторженней ее улыбки - когда боль стихает и она улыбается, ощерив хищные зубы как лиса. Не умею сказать, не кончали мы  в академиях.

Дождусь, не денется она никуда. Никаких инсулиновых - нормальные толстые внутримышечные иглы, от вида которых она аж шарахается. Но не сводит глаз, завороженная. Ближе, бандерлоги, ближе.

Я беру ее за плечо и, не церемонясь, заставляю лечь спиной на письменный стол. Сосредоточенно укладываю поудобнее и раздвигаю ноги. Спокойно и размеренно, без дрожащих пальцев,   у опытных хищников  нет трепыханий, эмоционального тремора.

А я опытный, матерый, …чччерт. Мне удается провести иглу ровно, хотя в последний момент я слегка дергаюсь от ее визга. Я бы и сдержался, но начатое надо доделать, не правда ли?

Я знаю, как она тащится от моего голоса, иезуитски-ласкового по ее выражению. На этот раз  дурочка закусывает губы - до крови, бурая капля ползет по подбородку. Да какого хрена?! Дрянь, лишать меня удовольствия. В наказание я, делаю то, что хотел, ничего, вылечу сам, зашью сам, мое же, - я трахаю ее между проколотых губ. Иголка проходит вдоль темно-розовой нежной мякоти, в которой неописуемо находиться. Я так люблю быть в ней. Так, что это выше ее сил. Она заходится криком, срывает горло, хрипит, молчит. Не двигается.

Я бужу ее, резко выдергивая иглы, и от булькания в ее горле - даже дышит с трудом - мне сносит башню.

Я ее лечу, больное горло - членом, она вовлекается в процесс и сама лечится, заглатывая до конца.

И вот знаете  - я поверил. В сабость. В то, что ей хорошо, когда я ее настигаю, питаюсь ей.  Мучаю и снова выгуливаю трепетную лань. Потому что когда сделал шаг назад,   увидел — она прижимает бинт со спиртом к проколам, чтобы кровь не капала на пол.

Мелочь, а поверил.
Лань. Ну-ну. Был бы доминантом,   поверил бы в жертву, свет из больших глаз, любовь - назовут что ни попадя, а я разбирайся.

Только глаза  у травоядного зеленые, бешеные.  И ухмыляется она, ощерившись.

Облизывает ствол до основания, поддевает игриво уздечку розовым языком. Я рычу, вбиваюсь сам. Ты можешь пользоваться только горлом. А не то…

 - А не то?

 - Перестану наказывать,   - бурчу. Язвительно:  - Буду просто делать, что всегда хотел.

Была бы ланью - губки бы задрожали, подбородочек затрясся. 
- Вернешься сидеть в тиндер? -  проблеяла бы лань. Пакетик не передадите? бу-э.

Я матерый хищник. Я знаю толк в ланях, ягнятах, пушистых зайчиках и котиках.

Мне следовало догадаться - потому что тянуло. Вот надо с ней, говорил мой внутренний хищник, интересно же. Отшила, а лично не отошьет.  Еще тогда догадаться, не молоть чепухи про «взглянул на твою спину, и кольнуло предчувствие, узнавание». Я старый солдат, не знаю слов любви, не догадался,  зато теперь знаю точно:  она мелкая, но тоже хищник.

Артерию может перегрызть, укусить. Исчезнуть по делам, особенным, мало ли дел в весеннем леcу.

 - Очень страшно,   - фыркает мелкий хищник. Осекается,   повторяет без вызова, без надрыва:  - Очень страшно.

И я думаю, повесьте вы уже трубку, барышня, а иначе получится сплошь министерство культуры. Я думаю, она не обидится, когда узнает — я ее давно на самом деле … стерег.

Она захохочет и скажет:  - знаю. Слезинки в глазах от боли и смеха. Вооооот. Ну наконец-то.

Очень смешно с тиндером получилось - а как не удалить, если ей все равно, стоит у меня тиндер, не стоит.

 - Все правильно. Ты же хищник. Я не верю в любовь, ей вообще называют что ни попадя, - скажет она.

Сопли и слова ничего не значат, потому что, без шуток, она чуяла меня звериным чутьем по кровавому следу. Сухие тонкие губы  со вкусом железа и соли. А там внизу влажные и тоже - железо, соль, стон.

Все правильно.

- Алло, алло! Смольный? Дайте барышню!