Глава девятнадцатая. Грядущие перемены

Лихолетье Книга третья.
Глава девятнадцатая. Грядущие перемены.

 Совсем недолго пробыл Генеральным секретарём ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов. С ноября 1982 по февраль 1984 года. Осенью 1983 года его здоровье заметно ухудшилось и 9 февраля 1984 года он умер. На его место был избран Константин Устинович Черненко.
 Убирая в аптеке с видного места портрет Андропова с траурной лентой, Нина Ивановна Печерникова попросила свои сотрудниц не убирать слишком далеко траурную ленту, уж очень плохо выглядел новый Генеральный секретарь. Однако же, никто не думал, что это так скоро произойдёт. Черненко не станет уже 10 марта 1985 года.
 Никто тогда, даже в самом страшном сне, не мог предвидеть, что сразу же после его смерти страну начнут сотрясать катастрофические катаклизмы, связанные с избранием Генеральным секретарём ЦК КПСС молодого и говорливого Горбачёва. И эти потрясения с самого начала новый Генеральный секретарь назовёт перестройкой. Причём, всего и вся. Именно, она и приведёт к гибели великую державу Советский Союз.
 Казалось бы, внешне ничего катастрофического в стране не происходило. Только лишь звучали по радио и телевидению, сыпались со страниц газет партийные бравурные пламенные призывы о необходимости быстрейшего перехода к гласности и демократии. Но особенно, в основной массе, народ на них внимания почти не обращал.
 Считая всё это очередной шумихой и политической трескотнёй, какой-то новой кампанейщиной, вроде того, как: "Выполним и перевыполним!", "Борьба за экономию и бережливость", "Рабочее время работе" или же "Экономике быть экономной!".
 В стране, казалось бы, всё было по-прежнему. Незыблемо и прочно. Работали все фабрики и заводы, борьба шла за выполнение планов очередной пятилетки и Продовольственной программы. Родители ходили на работу, а дети в ясли-сады, школу, студенты - в техникумы и институты.
 Но только вот почему-то всё острее и острее стала чувствоваться нехватка продуктов питания, да всё полнее и полнее стали набиваться в выходные дни пригородные электрички до Москвы за колбасой.
 Появилась даже такая шутливая загадка: "Длинная, зелёная и пахнет колбасой. Что это?".  И все смеялись новой шутке, считая нехватку колбасы временными трудностями. И эти поездки вошли даже в привычку, считались уже не столь обременительным развлечением.
 Тем более, что от Тулы стоимость проезда стоила всего рубль девяносто копеек. Менее стоимости килограмма колбасы. Холодильники у всех дома были по-прежнему полны. Возрождалась привычка в организациях и учреждения праздновать, прямо на рабочих местах, дней рождений и юбилеев, проводов на пенсию.
 Никакого голода никто нигде не ощущал. Жизнь, по-прежнему, казалось безоблачной и светлой, радостной и прекрасней. Все были веселы и довольны жизнью, уверены в своём будущем.
 Перестройка и гласность, казались, продолжением этого праздника жизни с прекрасными песнями по телевидению и радио, речами и демонстрациями.
 После правления Андропова, с его "закручиванием гаек", то есть, попытками бороться с расхлябанностью и расслабленностью в производственной и общественной жизни, эта самая перестройка с гласностью и демократизацией всего общества, казались, теперь всем торжеством свободы и демократии. Которая должна была бы  реформировать всё общество и подвигнуть его на достижение дальнейших высот в продвижении к светлому коммунистическому будущему.
 Но на деле, все эти "реформы" нового словоохотливого генсека с его новой командой, оказались для страны не столь безобидными. Все они таили нешуточную опасность для всего общества и самого общественного строя. Все эти новые его веяния и речи были только лишь дымовой завесой, прикрытием, непонятных пока народу, его замыслов и планов, направленных на разрушение существующего общественного строя.
 Возможно, Горбачёв и сам не понимал того, что творил, упиваясь своим словоблудием, под одобрение капиталистического запада. Но результаты его перестройки обнаружатся значительно позже, когда крушение страны станет очевидным и неизбежным.
 Но тогда об этом ещё никто не не догадывался, не подозревал, не чувствовал и не понимал. Не понимал этого и сам Сергей. Вот потому, когда Матвей Николаевич Маленчев, решивший окончательно уйти на пенсию, прощаясь за дружеским столом в редакции столом, вдруг неожиданно сказал:
 - Дай вам Бог, ребята, пережить эту перестройку!
 И выпил тут же рюмку водки, не чокаясь и не дожидаясь всех. И это всех удивило. Совсем это было на него непохоже, всегда общительного и выдержанного в словах и поступках.
 И никто не осмелился у него переспросить: "Что означают эти его слова? Что он имел ввиду?". Слишком большим было к нему уважение к его авторитету, как к старинному партийному работнику, чтобы его переспрашивать или уточнять высказанную им мысль.
  Но такое его высказывание не могло не удивить и за столом застыло неловкое молчание в ожидании продолжения его пожелания. Но он молчал. Сергей тоже почувствовал в этом его молчании скрытую тревогу и пытался разгадать его слова. 
 Но разгадка на ум не приходила, а тревога оставалась. Но откуда она? Матвей Николаевич задумчиво смотрел в окно. Сергею было его почему-то жаль: "Не понимает он, что сейчас происходит в стране. Не может перестроиться, старик, он весь в плену своих убеждений. Стране нужен новый рывок и свежее дыхание для продвижения вперёд. Гласность и демократизация общества должны дать толчок к раскрытию энергии народа народа, его творческого потенциала для технического совершенствования производства и роста экономики. производительных сил..."
 Ведь перестройка была тогда в самом разгаре. С экранов телевизоров не слезали "архитекторы" и "прорабы перестройки", радио и газеты трещали перестроечными фразами, гласность выдавала "на гора" не только лозунги, но и всё больше и больше имеющихся в стране недостатков, промахов в строительстве нового социалистического общества.
 На экраны кинотеатров хлынули зарубежные фильмы с откровенными сексуальными сценами до того запрещёнными. Не отставали от телевидения центральные и региональные газеты и журналы.
 Потому, видно, и все за столом промолчали, сделали вид, что не расслышали этих его слов. Никто не желал испортить торжество его проводов на пенсию и спорить с ним, переходить на столь серьёзную тему. Да и некому было размышлять здесь над этим? Не многие задумывались тогда над сущностью перестройки, что и как перестраивать, а воспринимали её лишь как данность, спущенную им сверху для исполнения.
 Только Элеонора Кузьминична резко вскинула брови при этих его словах, но тоже промолчала, опустив глаза к своей тарелке. Хитро улыбнулась Бутинова. Ей-то перестройка нравилась и происходящие в стране процессы. Демократия и гласность манила молодёжь кажущейся безудержной свободой во всём Как на Западе. И она причисляла себя тоже к молодёжи.
 Эти слова Матвея Николаевича не столько удивили Сергея, сколько озадачили: "С чего бы ОН это так?". Он считал его человеком умным и настоящим коммунистом. Но вот такие его слова против линии партии были, по его мнению, здесь не совсем к месту.
 Реакция многих за столом могла быть за этим столом совсем неоднозначной. Не все бы его поняли или постарались понять. Его проводы на пенсию могли бы быть испорчены ненужными спорами о том, что никто ещё не знал и не понимал.
  Но большинство, из сидящих за столом, сделали вид, что не расслышали сказанных им слов, занятые едой и разговорами между собой на далёкие от политике темы. Пытаясь всё же что-то понять и прочесть в его глазах, Сергей взглянул прямо в лицо старому фронтовику- коммунисту.
 Глаза его были печальны. Но они поняли друг друга. Матвей Николаевич понял немой вопрос Сергея и также ответил взглядом: "Лихие времена грядут, дорогой, так что держись ты тут со своей газетой. Я всегда готов прийти тебе на помощь, даже находясь на пенсии". Сергей улыбнулся ему, встал и поднял бокал, произнёс:
 - Дорогие рабкоры, друзья-журналисты! Давайте поднимем бокалы и выпьем за здоровье Матвея Николаевича, талантливого журналиста с ещё фронтовых лет. Мне лично его будет очень не хватать здесь, в редакции, и его материалов. Давайте попросим его не забывать нас и наведываться к нам почаще со своими мыслями и предложениями, а лучше со своими очерками, рассказами и стихами. За продолжение вашей творческой жизни, Матвей Николаевич!   
 Все дружно поддержали его слова, раздался звон фужеров и бокалов, посыпались со всех сторон пожелания и маленькое торжество продолжилось. Однако же, Сергею показалось, несмотря на его весёлый тон поздравления, что Матвей Николаевич слишком уж пессимистически смотрит в своё будущее, комбината, да и страны в целом. И он знал почему.
 Слишком много физических и творческих сил, здоровья отдал Матвей Николаевич стране, предприятию и Крутому Яру. Сергей понимал, что его уход на пенсию был ныне обусловлен не столько его возрастом, сколько предчувствием каких-то бед, грозящих стране. А он уже стар и не молод, не в силах бороться против наступающих перемен. Но что в них страшного-то, этого Сергей не понимал. Чего он боится?
 "Так что же это у него за такая фобия?,- размышлял он,- нужно с ним поговорить  об этом, как-нибудь, наедине". Конечно же, только не сегодня, в день его проводов. Не в таком вот его упадническом настроении, когда ему нехорошо.  Нужно постараться его понять и переубедить, что не всё так плохо, как ему кажется.
 Конечно, многого в этой перестройке Сергей тоже сегодня не понимал. Что перестраивать и как перестраивать, из речей Горбачёва было трудно понять. Всё тонуло в его многословии и трескучих фразах о "развитом социализме" и "социализме с человеческим лицом".
 Получалось, что раньше у нас социализм был с нечеловеческим лицом? Но на это не многие обращали внимания. Мало ли что придумал генсек. Значит, знает, что говорит, а наше дело выполнять предначертания партии.
  Внешне же пока ничего не изменилось, ничто не предвещало никаких грозовых бед и негативных перемен. Работа комбината была, как всегда, на должной высоте. Предприятие не выходило из числа передовых не только в области, но и по стране. Было одно из лучших в металлургии. Зарплаты и премиальные были у работников комбината неплохими, даже и в редакции тоже. Не многие журналисты других предприятий могли похвастаться этим.
 Люди на комбинате были довольны жизнью. Подсобное сельское хозяйство комбината успешно развивалось. Печи работали исправно. Фитинги реализовывались не только внутри страны, но и во многих странах мира. Выпускать начали их даже оцинкованными для молочной промышленности.
 Их охотно брали в Прибалтике. Начато было строительство ещё одного, не меньшего по площади, такого же цеха по производству фитингов, но только с конической резьбой. И это было новшество не только на комбинате, но и по всей стране. 
 Кстати сказать, таких цехов в стране было не более двух-трёх, но значительно меньшего размера и производительности. На комбинате его можно было бы считать и третьим заводом. Вторым по возрасту был цементный цех.
 Вот только этот цех несколько "хромал" в производстве цемента, в отношении трудовой и производственной дисциплины, а значит, и выпуске качественной продукции. Над этой причиной ломало голову всё высшее руководство комбината.
 Вот таким было, например, тревожным сообщение из производственного отдела комбината, опубликованным в одном из последних номеров газеты:
" Из-за неудовлетворительной работы вращающейся печи №2 в июле текущего года срывается выполнение государственного плана. Значительно ухудшилось качество выпускаемого цемента. Руководители цеха, во главе с начальником Жаворонковым, парторгом Курозовым и предцехкомом Строговым, плохо мобилизуют технологический персонал и инженерно-технических работников на стабилизацию работы коллектива.
 Вращающаяся печь №2 долгое время работала с разуплотнённым холодным концом. На текущий месяц была намечена остановка этой печи на ремонт, но начальник цеха не принял необходимых мер по созданию запасов клинкера. И это не позволило начать своевременно ремонт.
 Руководителям цеха, всему коллективу необходимо принять срочные меры к улучшению работы цеха.
23 июля 1985 года. Начальник производственного отдела Е.Новиков".
 Публикуя это сообщение, Сергею тоже показалось странным резкое ухудшение работы  цеха. Именно, сейчас, когда на комбинате в последнее время всё решалось своевременно. Литвинов не допускал раньше подобных упущений, строго самолично контролировал работу каждого агрегата, цеха, участка.
 Руководители же этого цеха, как сам начальник, так и парторг, были в коллективе предприятия людьми уважаемые и довольно авторитетными, опытными и профессионально грамотными.
 Особенно большим авторитетом пользовался многолетний руководитель цеха, высококлассный специалист своего дела Жаворонков, награждённый за хорошую работу высокими орденами и медалями.
 Опытным партработником был начальник смены, а теперь ещё и секретарь партийной организации цеха, Курозов, да и новый нынешний председатель цехкома Строгов, мастер на силосах, за небольшой свой срок работы в цехе тоже показал себя не только человеком чрезвычайно активным, умеющий не только по-деловому выступать, критиковать недостатки на комбинате, но и ещё хорошо работать на своём рабочем месте.
 Недавно его избрали членом профкома комбината. Он и здесь отличался высокой активностью. Так что и наказывать сразу строго таких людей не решался даже сам Литвинов. Виновных искали во всех службах комбината, обеспечивающих работу цементников, но более, конечно, среди технологического персонала в сменах и бригадах.
 Их лишали премий по итогам работы за месяц, квартал. Но улучшения в работе цеха не происходило. И здесь тоже отличался Яков Константинович Строгов. Критикуя недостатки в работе смен и бригад, а также на самом комбинате и в Крутом Яру, он, как член профкома и бывший журналист, находил такие слова, которые били прямо в цель. И критика его была в адрес руководства комбинатом и его служб.
 Выступления его были остроумны, ироничны и ядовиты.
 Критиковал же он всех подряд и невзирая на лица. Его смелости удивлялись. Слушать его было всегда всем интересно. Выступать перед народом он любил и умел. Это было видно по нему в такие моменты. Тем он был интересен и Сергею. Он хотел понять этого человека и что им движет. К тому же он не был коммунистом.
 Альтруизм? Искреннее желание искоренить все имеющиеся недостатки на предприятии и в посёлке, добиться идеально чисты и порядочности здешней жизни? Или же это есть обыкновенный карьеризм и желание заявить о себе? Если это есть первое и второе сразу, то почему он не является членом партии?
 И это было Сергею странно. Но на этот вопрос он получит ответ несколько позже. Когда кто-то из работников парткома расскажет им всем в редакции то, что Яков Константинович пытался подать заявление на вступление в партию.
 И его было уже совсем приняли, но тут в секторе партийного учёта парткома заинтересовались тем, что в его трудовой книжке есть некий разрыв в его биографии, причём, в несколько лет.
 Когда же его спросили: где он работал или учился все эти годы, то он молча забрал заявление и ушёл. И это тоже не могло не возбудить к нему интереса Сергея. Что он за человек? А пока он просто наблюдал за ним, как и многие в посёлке,на предприятии. Сергею он, казался, загадочной личностью.   
 В короткий срок Строгов стал не только хорошо известен своими деловыми качествами среди членов профкома, но и ещё хорошо заметен среди рабкоровского актива газеты "Калининец".
 Его фамилия стала часто появляться на её страницах. Бутинова радостно потирала руки и говорила Сергею, когда Элеоноры Кузьминичны не было рядом:
 - Правда, Серёжа, а ведь это очень хорошо, что у нас в газете есть такой рабкор, как Строгов. Такой вот возмутитель спокойствия, как Яков Константинович?
 Сергей не мог с этим не согласиться. Заметки Строгова были остры и задиристы. В критике руководителей он не стеснялся резких слов. А тут-то ещё и получается: хоть впору, и его самого критиковать за плохую работу в цементном цехе? Как председателя цехкома. А вот этого Сергею не хотелось. Почему?
 Во-первых, тот недавно работает на предприятии и ещё недостаточно вжился в коллектив цеха, чтобы его критиковать, во-вторых, член профкома комбината, в третьих- активнейший рабкор газеты. Свой брат-журналист. Как-то и не с руки.
 Хотя у самого Сергею к Строгову было какое-то, если честно сказать, двоякое отношение. Ему нравились его журналистские способности, смелость в критических материалах и их сарказм, умение подать материал.
 Но что-то смутное было в нём и не до конца им прочитанное. Сергею порой, казалось, что Яков Константинович не совсем такой, как кажется на людях. Что-то есть в нём такое, что сразу и не понять. В этом человеке, казалось Сергею, есть какое-то двойное дно. И потому он не мог быть с ним до конца откровенен. Близко с ним не сходился, да он и не допускал этого. Был совершенно закрыт.
 Сергей не мог долго его понять, что он за человек. Так до конца и не смог. Безусловно, Яков Константинович являлся человеком одарённым, очень умным, энергичным и смелым. А вот что у него за душой не разглядеть. И это настораживало Сергея.
 Что-то было хитрое и жёсткое в его взгляде, в косоватых, с прищуром, глазах, смотрящих на собеседника прямо и пристально, изучающих и не допускающих прочесть что-то в его собственных.
 Чувствуя повышенное внимание собеседника к себе Строгов тут же отводил глаза в сторону, или же опускал к полу, а затем резко поднимал их на него, как бы спрашивая: "Что ты ещё от меня хочешь?".
 И глаза его тогда приобретали стальной блеск. Не каждый мог выдержать этот его взгляд. Сергею же, казался, он порой открытым в общении, но, в то же время, и полностью закрытым, как панцире, даже в самые доверительные минуты дружеского разговора.
 Словно бы он играл с собеседником в шахматы, прощупывая и просчитывая каждый свой и его следующий ход. Каждое слово всегда несло определённый смысл, порой скрытый. Сергею порой он, казался, вещью в себе. И потому был почти уверен в том, что даже самые близкие ему люди, вряд ли, знали каков он настоящий момент. Да и не многое было известно о нём самом. Как и многие другие в Крутом Яру, он не был уроженцем здешних мест. Какие-то сведения были известны в отделе кадров из его автобиографии.   
 Говорили, что он появился в Крутом Яру откуда-то из Сибири. То ли с Лены, то ли с Оби, что он бывший журналист какой-то крупной газеты, по его словам в молодости его стихи публиковались в молодёжных журналах. Одно время работавший даже заместителем начальника цеха на одном из больших заводов в Свердловске. А в Крутом Яру он оказался, женившись на местной девушке. И у него от неё есть дочь. 
 Но более точной его биографии никто на комбинате не знал, кроме, конечно, как с его же слов или же написанной им в автобиографии в отделе кадров. Но особенно этим никто и не интересовался. 
 Личность его, конечно, не могла не заинтересовать Сергея. Прежде всего, как журналиста. Газета нуждалась в таких рабкорах, способных сделать газету живее и интереснее. Появление его на комбинате стало казаться Сергею ничуть не меньшей случайностью, как и появление самого Горбачёва и его сотоварищей в жизни страны. Он был их породы. Пришло их время перестройки, безудержной гласности и демократии.
 Если честно сказать, Сергею нравились заметки Строгова, как и читателям газеты. Конкретные и хлёсткие, приправленные юмором и сатирой. Работал он непосредственно не на производстве цемента, а на его хранении, то есть на пяти цементных силосах. Так что время для сочинительства у него было. В том числе, и для критики.
 А самого его критиковать за плохую работу цеха было, вроде бы, и не за что. Можно было его критиковать только лишь за неправильную сохранность цемента в силосе или за нахождение самого бункера для хранения сухого цемента не в должном состоянии, да ещё за плохую воспитательную работу в цехе, как председателя цехкома.
 Но и здесь претензий к нему особенно не было. Бункера были в порядке. Работал он мастером в цехе совсем недавно, председателем цехкома ещё меньше. Да и в профком комбината избран он на днях. Тут уже, в вопросе не сохранности цемента, а в накоплением клинкера, большая доля вины лежала, именно, на самом начальнике цеха, а в воспитательной работе на парторге.
 Как тут можно разобраться в причинах плохой работы цеха, коли производственный отдел комбината уже чётко определил виновных. Не спрашивать же у самого Строгова: кто виноват в плохой работе цеха?
 Как-то тут нехорошо получается, скажет ли он сам всю правду о состоянии дел в его же цехе и в чём причина провала, если сам об этом не сказал? Вряд ли скажет. Кто же будет рубить сук на котором сидит? Но попробовать можно.
 Попытка не удалась. Строгов пожал плечами:
 - Тут с кондачка сразу и не скажешь,- с прищуром, словно прицеливаясь,посмотрел он на Сергея,- подойди к начальнику цеха, он тебе более квалифицировано всё изложит, а я нахожусь далековато от цеха, на цементных силосах...
 Этого ответа Сергей и ожидал. Правильно он просчитал Строгова. Знает, что можно, а что и нельзя. Вот и вся его принципиальность. "Однако же,- думалось Сергею,- мне нужно и самому почаще бывать в этом цехе, понять самому причины сбоя в его работе, а также большого количества нарушений трудовой, производственной и технологической дисциплины".
 Беседуя с нормальными рабочими можно и всё самому прояснить и выяснить? Правда,  выпивох в цехе немало. Как можно отличить нормальных людей от них? Вместе же они все работают. Круговая порука и честь мундира. Всегда ли люди там сами смогут сказать про себя всю правду? Даже коммунисты.
 Вот тебе тут и вся гласность тормозится. Кто захочет на люди выносить свои недостатки? Не воспримут ли люди это как доносительство на товарищей по цеху? И так все везде советскую власть пинают и несут несусветную чушь, попрекая тридцать седьмым годом. А то и андроповщиной называют.
 Но если всё эти причины плохой работы скрываются и прячутся от посторонних глаз и ушей, то это уже становится похоже на панибратство и попустительство со стороны не только начальства цеха, но и его партийной, да и цеховой профсоюзной организации.   
 Вот это и стало сейчас самым плохим при гласности, да демократии! Выносить сор из избы стало считаться в некоторых цехах на комбинате плохим тоном. Его унижением. Предательством и доносительством. Появляется корпоративная закрытость. И не все рискнут ныне говорить прямо и честно, откровенно о том коллективе, в котором сами же работают.
 Тот же Строгов ,разве сам про себя плохое скажет и о своей работе? Самокритикой нынче редко кто страдает. Критиковать других всегда легче. Всегда виновных ищут на стороне. Конечно же, он не скажет. Тем более, что  сам он только-только вживается в коллектив.
 Люди любят критиковать других, но не себя себя. Вот и вся гласность и демократия. Особенно любят критиковать высокое начальство. Да и его лично, Строгова, сейчас тоже критиковать и не за что. Только лишь остаётся хвалить. В цехе он удивительно быстро сошёлся с людьми, увлёк их за собой игрой в шахматы. 
 Многие даже побросали играть в обеденный перерыв в домино. Добился же он через профком, чтобы приделали к спорткомплексу на стадионе пристройку под шахматный клуб. И это ещё больше подняло его авторитет.
 К каждому празднику Яков Константинович организует на стадионе шахматные соревнования. В том числе, и ко дню рождения Калинина, чьё имя носит комбинат. Особенно запомнились в Крутом Яру организованными им костюмированный праздник-соревнование в честь гроссмейстера Остапа Бендера.
 Литературного персонажа книги Ильфа и Петрова. Роман этот ныне, среди крутояровцев, особенно популярен. Просто герой нового времени. Весёлый, неунывающий проходимец, умный и до денег не жадный, хотя смысл жизни видит только в них. 
 К организации праздника Строгов подошёл основательно, привлёк к этому не только работников Дома культура и библиотекарей профсоюзной библиотеки комбината, но ещё и пригласил к участию в этом спектакле-празднике какого-то настоящего гроссмейстера.
 Так что Яков Константинович становился быстро одним из очень популярных и известных личностей в Крутом Яру. Весёлым и интересным получился у него тот культурно-спортивно-литературный праздник. Активность нового члена профкома проявлялась теперь во всём. В том числе, и в участии во всех спортивно-массовых мероприятиях и в соревнованиях между цехами.
 По волейболу и мини-футболу, да ещё и баскетболу. Несмотря на всю его тучную комплекцию он самолично возглавлял цеховую команду. Этого он совершенно не стеснялся. А было ему уже на пятый десяток. Его коммуникабельность компенсировала все его физические недостатки, в том числе, и небольшую картавость.
 Она не мешала ему выступать. К этому все сразу же привыкли. Это стало, как бы даже, его шармом-изюминкой. Как и его полуулыбка на одну сторону, она, казалась, саркастической. Возможно, это было так и на самом деле.
 Особенно активным стал Строгов при объявлении Горбачёвым всеобщей гласности и демократии в стране. Многие на комбинате перестали вскоре удивляться его вездесущностью по всем вопросом комбината и Крутого Яра.
 Его язвительная критика и прекрасное владение пером сделали его ещё популярнее. Газете это тоже было на руку.
 Такого острого пера и языка многие стали опасаться и побаиваться. Газета стала острее и ещё более читаемой. Связываться с ним опасались многие, включая и самого Литвинова.
 Особенно после того, как в мае девяностого года он примкнул к зарождавшемуся движению "Демократическая Россия". Популярность Строгова особенно резко возросла после одной из совместных партийно-хозяйственных и профсоюзных конференций, где выступивший начальник одного из самых крупных цехов комбината, фитингового, Габалович стал возражать против избрания в профком на должность председателя жилищно-бытовой комиссии одного из лучших бригадиров его цеха Костягина, с освобождением его от основного места работы, то Строгов встал и с места громко сказал:
- А что в профком нужно избирать только одних дураков?!
 Весь зал в Доме культуры, где проходила конференция, засмеялся и бригадир был избран. Таким острым и резким, находчивым был Яков Константинович на всех собраниях и совещаниях, где доводилось ему присутствовать.
 Но эта его известность, как возмутителя спокойствия, придёт к нему не сразу, а лишь в разгар перестройки и ближе к лихим девяностым. В то время он лишь только-только вживался в коллектив. Впереди ещё не так остро ощущались большие перемены и ещё не виделась никому впереди катастрофическая гибель страны.
 Несмотря на её предтечу Чернобыль, случившейся через год после прихода к власти Горбачёва. От этой катастрофы, случившейся в ночь с 25 на 26 апреля 1986 года, вздрогнет весь мир, но только не Советский Союз. Граждане его и не сразу узнают о ней, лишь только после того, как забили тревогу не Западе.
 Она стала крупнейшей катастрофой в атомной энергетике. А Первого Мая 1986 года граждане страны радостно шагали на демонстрациях, не зная об этой катастрофе, а на атомной станции уже боролись с ней ликвидаторы.
 В том числе, и солдаты Советской Армии. Только значительно позже станут известны её масштабы и героизм ликвидаторов. Многие из них потом сами погибнут от радиации, а город Припять обезлюдеет на многие годы.
 С этого несчастного года, полного бедствий, в том числе, и рукотворных, не оставят в покое страну. Начались они с неуёмной активности неистовых "архитекторов и "прорабов" перестройки и их говорливого лидера, сиявшего со всех экранов и портретов радостным своим ликом и белозубой улыбкой.
 Печать, радио и телевидение дорвавшись до гласности, почувствовав себя неуправляемой "четвёртой властью", с каким-то даже упоением и наслаждением смаковала имеющие в стране недостатки. Особенно, программы "Взгляд" и "Пятое колесо", многие газеты и журналы приобрели "жёлтый" оттенок. Появился телемост Познера со Штатами, где высмеивались советские люди, пытающиеся защищаться от западной "сексуальной революции".
 Единственная программа, которая нравилась Сергею, это были "600 секунд!" Александра Невзорова, но потом он разочаруется и в ней. Наступившая эра всеобщей вседозволенности и гласности открыла все шлюзы, сдерживающие антисоветизм и откровенный антикоммунизм, под лозунгом "За социализм с человеческим лицом". 
 Впереди всех здесь оказалась почему-то творческая интеллигенция. Так называемые, "властители дум" и "инженеры человеческих душ". Горбачёв вернул из ссылки академика Сахарова, Говорухин создал фильм "Так жить нельзя!", съездил сам к Солженицыну в Вермонт, где снял там о нём фильм. Популярный журнал "Огонёк" под редакторством Коротича осатанел и не уставал обличать сталинизм, не отставали от него и другие популярные "толстые" журналы.
 Тяжёлое впечатление на Сергея произвёл фильм "Покаяние". Он вышел из кинотеатра совершенно больным. У него трещала голова и поднялось давление. Были опубликованы роман Рыбакова "Дети Арбата", Колымские рассказы" Шаламова, "От "Глухаря" до "Жар-птицы" Жжёнова, " Один день Ивана Денисовича" того же Солженицына.
 И всё это обрушилось чёрной лавиной на самого читающего в мире советского человека. Демократия и гласность по-горбачёвски открыли все шлюзы и занавесы перед западной культурой и эротические фильмы ринулись на экраны страны. 
 Снимались и советские фильмы про очень нехороших и бесчеловечных чекистов. Неприятнее всего было то, что антисоветизм входил в моду и особенно ярко вылился в творчестве нашего талантливого земляка-туляка Игоря Талькова, где слово "совок" звучало особенно оскорбительно и унизительно для советского человека. Но его эпатаж и талант, как певца и композитора, да ещё и выразительная внешность, не могли не привлекать людей, особенно женщин. 
 Сергей с Ниной тоже, случалось, ездили в коллективные поездки от комбината в Москву. Однажды, вместе с профсоюзной экскурсионной группой работников комбината они попали на программу "Шире круг", где он пел свою знаменитую "Россию". Песня потрясла их по силе эмоционального воздействия. И в первый раз он подумал: Что будет со страной?".
 Страна, таким образом, приближалась к катастрофе. Но даже таким людям, как Сергей и Нина, она казалась нереальной, страна была ещё достаточно прочна и мощна, как им, казалось, в своём экономическом и идеологическом развитии. А партия - монолитной и единой. Но это было не так.
  В середине восьмидесятых крушение страны, казалось, просто невозможным. Первый довольно ощутимый удар по стабильности в стране нанесла непродуманная антиалкогольная кампания Горбачёва. Вместо ожидаемых результатов роста производительности и укрепления труда, подобная забота о здоровье трудящихся, при сокращении производства и потребления алкоголя, был получен обратный эффект и расцвёл целый букет новых проблем: астрономический скачок теневых доходов и накопление первоначального частного капитала, бурный рост коррупции, исчезновение из продажи сахара, в целях самогоноварения…
 Короче говоря, результаты оказались прямо противоположными ожидаемым, а казна недосчиталась огромных бюджетных сумм, возместить которые оказалось нечем.
И эта борьба доходила порой до смешного, когда на стене одной из пивнушек в Крутом Яру Сергей прочёл слова: "Моча Мишки Горбача!".
 И от "палёной" водки и некачественного суррогата произошли немалые отравления. Продажа водки до 14 часов создавала огромнейшие очереди и это вызывало недовольство народа. Кроме того, началась вырубка виноградников на юге России, в Крыму и Молдавии, это тоже нагнетало недовольство и создавало социальное напряжение. А сокращение закупки вин в Болгарии, Румынии и Венгрии тоже создавало напряжение между социалистическими странами.
 Подобного и враг не мог придумать, действительно, благими намерениями вымощена дорога в ад. Но проблема со спиртным Сергея особенно не волновала. В их семье этим никто никогда не злоупотреблял. Но, всё-таки, на его глазах произошёл, однажды, такой казус. И он понял, что в борьбе с алкоголизмом палка сильно была перегнута. На юбилее одного из самых знаменитых и уважаемых хирургов Крутого Яра в бывшем спортзале Дома культуры, когда на столах, ломившихся от угощений, стояли бутылки лишь с минеральной водой, да сладкие газированные напитки с соками, то все разложенные яства не смогли вызывали аппетита у участников торжества. Все они остались почти нетронутыми.
 Вся эта борьба с пьянством и алкоголизмом, казалась, тогда смешной и нелепой, не более того. Спиртное покупалось в три-дорога у тех же таксистов, в любое время суток, да и у тех же негласных самогонщиков и торговцев разбавленным спиртом. Но Гончаровых пока эти проблемы мало волновали. Они жили другими проблемами и считали борьбу с пьянством жёсткой необходимостью и вызовом времени. Однако же, кроме принудительно-запретительных методов борьбы с этим злом, они считали и необходимость усиления воспитательной роли средств массовой информации и работников культуры и искусства.
 По-прежнему, они собирались в их "родовом гнезде", не отказываясь сами от бокала лёгкого вина.  Правда, эта тема тоже находила здесь обсуждение. Но правильного решения этой проблемы они тоже не находили.
 Сергей считал, что главным в решении этой проблемы должна быть правильная организация досуга трудящихся в кинотеатрах и театрах, в библиотеках и спортзалах, в том числе и в семье, а не в банях саунах.
 Вместе с ним нередко в этих обсуждениях принимала участие и Нина. Она совершенно не терпела пьянства, но и не была ксенофобкой. Всё чаще Сергей стал оставался ночевать у Нины, когда провожал её из Крапивенки до дома. То портилась погода, то было слишком поздно для возвращения в их "родовое гнездо". Иногда он приезжал к ней в Крутой Яр на "Запорожце", не имея ещё водительских прав.
 И потому, когда Нина уехала отдыхать в Нальчик в санаторий, то он взял тоже свой очередной отпуск и устроился на это время работать по договору экспедитором  почтовой связи. Мотался с водителем почтовой машины, без выходных, по почтовым трактам по всей Тульской области. Ему нужны были деньги для обучения в автошколе ДОСААФ. 
 Вера, жалея его, старалась его подкормить, когда он возвращался домой, но он так уставал, что ему было не до еды. Жизнь на колёсах его выматывала, но он, стиснув зубы, решил обязательно получить права. И он их получил, успешно сдав экзамены.
 Кроме того, Сергей, как одержимый, включился во всенародную "катастройку" в Крапивенке, где ломались старые бараки и народ, как муравьи, растаскивал весь пригодный, но бывший в употреблении, строительный материал. В том числе, набивные кирпичи из паровозного шлака или из котельных. К этому он привык и привлёк к этой работе после работы двух своих братьев -старшего и младшего. Сказалась их привычка использовать бывший в употреблении материал в строительстве "родового гнезда".
 Сергей мечтал построить здесь ещё и русскую баню. Впервые они вместе с Ниной поехали отдыхать лишь только 1987 году. Но это уже была особая страница в их взаимоотношениях. И довольно трудная, но счастливая.   
А.Бочаров.
2020.