Кроха

Когда появилась Кроха, Артёму было десять. Чем занимаются мальчишки в его возрасте? Футбол во дворе, кто-то на борьбу уже пошёл, тогда бокс был в моде, кружки и секции какие-нибудь. По заброшкам лазили, по стройкам. А у него вот Кроха. С самого начала её все называли Крохой, а не по имени — Ксения. С первого дня, как мама принесла сестрёнку домой, Артём никому не признавался, насколько сильно и навсегда завладела Кроха его сердцем. А ведь, казалось бы, только смотрела сердито, когда не спала, да палец сжимала крошечной ручонкой.

В школе Артема считали ботаном. Никто не удивлялся, что он всё больше сторонился пацанских компаний, а после уроков спешил домой. Никто не догадывался, каким заботливым нежным братом стал тихий ботан, с какой лаской укладывал спать капризную сестрёнку. Порой только ему удавалось успокоить её. "Спи, Кроха, спи", — шептал он, легко постукивая по одеялку на плече малышки. "Ш-ш-ш..." И плач тут же прекращался. Мама с папой только переглядывались и улыбались.

— Как хорошо, что они есть друг у друга, правда?
— Хорошо-то хорошо, но не слишком ли старший занимается сестрой? Может быть, ты напрасно столько дел ему доверяешь?
— Брось, им комфортно вдвоём. А мальчику полезно с детства приобретать опыт заботы о близких.
— Ты мать, тебе виднее...

Артём уже тогда был такой, каким его узнали позже в универе, каким его запомнили приятели по волонтёрским вылазкам. Рослый, гибкий, всегда смотрящий чуть выше головы собеседника, отчего казался рассеянным и сосредоточенным одновременно. Для Крохи он стал кумиром задолго до того, как папа с мамой не вернулись из миротворческой экспедиции. Тогда, как и сейчас, шла эта бесконечная война в Африке, о которой не принято упоминать. Волонтёры и миротворцы — вот кто уезжал на жаркий во всех смыслах материк. Случайные путешественники — вот кто не возвращался оттуда или возвращался спецрейсом, пассажиры которого никогда не спускались по трапу на родную землю.

Артём на третьем курсе тоже съездил в Африку и вернулся оттуда через месяц, страшно похудевшим, с дрожащими руками. "Лихорадка", — говорил он, — "Проклятые москиты". Кроха восхищённо смотрела на него, словно сошедшего со страниц приключенческих книг. В то время она зачитывалась Лондоном, Купером и Майн Ридом.
После перенесённой лихорадки Артёму нельзя было простужаться: он сразу сваливался в постель с температурой под сорок, по красному лицу струился пот, а руки начинали трястись так, что край стакана бил по зубам.

Из Африки он привёз узкую тёмную маску с прорезями-щёлками для глаз. Маска висела на стене, снимать её оттуда позволялось только Крохе. Она была заворожена грубой непроницаемой тайной тёмного лица. У брата было совсем другое лицо: белое, мягкое, немножко будто бы женское. Но это если не знать его. А Кроха знала, какой он сильный и упрямый, порой даже жёсткий. Артём очень не любил, если маску надолго снимали со стены. Однажды Кроха болела и осталась дома одна, ей стало скучно. Длинное губастое лицо на стене притягивало внимание как-то особенно сильно, дерево маски при касании оказалось странно тёплым. Кроха поднесла маску к лицу, как делала не раз, но сегодня прорези глаз вдруг совпали с её зрачками, и в них показалась не комната брата, а густая зелёная листва. Стало жарко, невыносимо жарко, влажно и душно, Кроха упала на пол, пытаясь отвести маску от лица, но та словно приклеилась. В это время вернулся Артём, одним рывком отбросил маску, выругался, как никогда раньше. Кроха запомнила, что в комнату он вбежал одетый и в уличных ботинках, а его лицо выражало небывалую ярость.

— Ты наследил!
— Ты хоть понимаешь, что творишь, Ксения?!
По имени Артём её не называл никогда, Кроха испугалась и перешла в оборонительное наступление.
— Это твоя маска, ты сам её домой притащил!
— Идиотка!
Артём аж зубами заскрипел. Сходил в ванную за тряпкой, вытер пол, повесил маску на стену и вышел из квартиры, хлопнув дверью. Вечером домой не пришёл, и на следующий день тоже. Кроха затемпературила не на шутку, ночами металась в жару. Тазик с уксусной водой, чайник с липовым цветом, патронташи разномастных таблеток... Повторно вызывали врача. Больница, капельницы, холодная утка, бледное утро. Артём пришёл на второй день. Сел на край койки, взял за руку-веточку. Что с тобой, Кроха? Не плачь, я здесь, всё будет хорошо.
С того дня и пошла на поправку.

Когда Кроха была совсем маленькой, на голове у неё росли белые шёлковые волосы. Брат любил сажать сестрёнку на колени, гладил по волосам и приговаривал: "Если у тебя останутся такие волосы, когда ты вырастешь, Кроха, я на тебе женюсь". Взрослые смеялись, а Кроха принимала всё за чистую монету. После третьего класса волосы начали темнеть, и девочка мыла их то ромашкой, то берёзовым листом, чтобы осветлиться. Эти способы она вычитала в бабушкиной книге по домоводству. Помогало не очень. Брат женился на однокурснице, девушке с чёрной копной волос, через полгода развёлся. И женился, и развёлся против воли родителей. В том же году родители погибли. Кроха стала жить у бабушки, а брат остался в старой квартире на Арбате.

Сестра сбегала к нему при каждом удобном случае. Иногда они вместе делали уроки. Артём сердился на школьную программу, называл её примитивной жвачкой. Он отодвигал учебники, клал перед собой чистый лист и покрывал его схемами, цифрами или формулами. "Запомни", — говорил он, — "наука не стремится к упрощению или усложнению, она не обязана быть понятной, не обязана развлекать, наука всегда немного заглядывает за край. Смотри за край строк, проникай в истоки, проверяй источники". Кроха мало что понимала, просто балдела от того, что он рядом, такой умный и сильный. Такой красивый. Её брат. "Ты что-нибудь понимаешь, Кроха?" Она мотала головой, и оба смеялись. Артём никогда не злился на Кроху, кроме того случая с маской.
Иногда они вместе смотрели кино. Кроха упускала нить сюжета, если Артём накрывал её пледом и прижимал к себе. Под его тёплой рукой она ощущала себя защищённой и нужной, не то что с бабушкой. Бабушка вечно говорила про уроки и про то, что внучка катится по наклонной.

Если на улице лил сильный дождь или валил снег, Кроха могла остаться ночевать на Арбате. Она обожала такие вечера, тогда Тёма готовил плов или лагман (он родился в Узбекистане, родители там работали несколько лет), заваривал чай, кормил сестру и не разрешал мыть посуду. "Ты у меня в гостях, Кроха", — так он говорил. Спать ложились тоже вместе, хотя и под разными одеялами. Засыпая, брат поправлял одеяло на плече сестры, легонько постукивал по нему и приговаривал: "Ш-ш-ш".

В один из таких вечеров Артём поставил на магнитофоне; "Нистагм", и Кроха заболела этой странной группой. Рваная музыка, сложные ритмы и тексты. Они входили в такое противоречие с тем музлом, которое слушали одноклассники, что девочку стало воротить от школьных дискотек. И раньше-то не очень на них тянуло. Особенно после одной идиотской влюблённости в десятиклассника. Кроха вызнала его имя и фамилию, дом, где он живёт, три месяца следовала за ним тенью, пялясь издалека. Разумеется, он и его дружки её заметили и принялись высмеивать. А однажды возлюбленный, увидев Кроху, наблюдающую за ним со стороны, притянул к себе одну из своих одноклассниц и смачно впился в её губы. Кроха расплакалась и убежала. Конечно же, к брату.
Артём включил баллады "Нистагма", любимый альбом Крохи, заварил чай с мятой и заставил сестрёнку съесть здоровенную шоколадку. Он прижал к себе зарёваную Кроху, гладил по голове, а потом легко поцеловал в губы. Она замерла. Стемнело, они лежали, молча гладили руки, плечи, волосы друг друга, прикасались губами к губам, а может, это просто приснилось Крохе... Проснулась она в одежде, на диване, накрытая пледом. Брат улыбаясь готовил кофе.
— Тём, а ты мог бы меня поцеловать, по-настоящему, как женщину?
— Что ты выдумываешь? Ты же моя сестра, хоть и самая любимая. Иди завтракать, фантазёрка!
Кроха уехала в школу, Артём на работу в свой университет, куда его взяли преподавателем сразу после окончания пятого курса, до защиты диплома. Он стал специалистом в той же области, что и родители — нейромодуляции и психоконструкции человеческого мозга.

Кроха никогда не задумывалась, почему брат не женится. Та студенческая женитьба не в счёт. Казалось, так будет всегда: старая квартира, тёмная маска на стене, плов в казане, "Нистагм", они с братом на диване. За окном — дождь или снег, законный повод остаться. По-другому и быть не могло. В Крохином мире точно. Ведь была ещё их песня, песня для неё. Оказалось, Артём решил освоить гитару. В один вечер он достал из-за шкафа инструмент, будто шутя стал перебирать струны, и вдруг запел:
Спи, Кроха спи,
Мы здесь одни,
Никто не проникнет в наш дом.
Чёрные маски,
Страшные сказки
Оставят пускай на потом...

— А дальше?
— А дальше я ещё не сочинил. Но когда напишу, обязательно спою тебе, Кроха. Жди.
И она ждала...

А потом позвонил Виктор Семёнович.
Когда-то он был маминым непосредственным начальником, потом стал ректором университета, Артёма знал с детства. Они готовили совместный проект, который никак не проходил одобрение в высших инстанциях. Брат злился и повторял, что человечество закоснело в устарелых представлениях о работе мозга. О том, что их с Виктором Семёновичем прорыв должен был произойти ещё раньше, когда родители стояли на пороге грандиозного поворота в нейромодуляции. Проблема в том, что миротворческие психоконструкции правительство не поддерживало, а в интересах военных родители работать не хотели. Кроха в этом ничего не понимала, только жалела брата и любовалась им: сердитый, он становился ещё красивее.

Виктор Семёнович позвонил в тот день, когда Кроху выписали из больницы. Совершенно непонятная история: упала в обморок на улице, прохожие вызвали Скорую. Сутки врачи не могли привести в сознание, анализы и обследования не обнаружили никакой болезни — здоровый молодой организм. Придя в себя, Кроха не помнила ничего, кроме огромной чёрной маски, вроде той, что когда-то привёз брат. В глазах маски алые языки пламени, похожие на извержение вулкана, и отвести от них взгляд невозможно. Кажется, она опять начала задыхаться, как тогда, в детстве. Спросить у Артёма о маске и её значении Кроха не могла, он как раз был в отъезде.

Молодые преподаватели универа запланировали в то лето покорить один из вулканов Африки, совсем недавно активный, до конца не остывший. Почему их тянуло именно на опасный континент, непонятно. Кроху туда взять никак нельзя, слишком рискованно, — брат сказал. Сестра проводила его до экспресса, идущего в аэропорт. Артём стоял в дверях и улыбался, махал рукой. Похожий на натянутую струну, весь — движение и жизнь. В дороге его продуло под кондиционером, банальная простуда. От приятелей своё недомогание он скрыл, к тому же все в экспедиции немного приняли на грудь перед началом восхождения. Никто не обратил внимания на покрасневшее лицо Артёма. Отёк лёгких. Он умер во сне. Так сказал Виктор Семёнович.
А ещё он сказал, что родители, сразу после появления на свет дочери, стараясь оградить её от сиротства (они предполагали, что рано или поздно могут погибнуть), провели над ней эксперимент. Тонкостей Кроха не уловила, но разобрала сквозь пелену горя, что ей в мозг внедрили нейропривязку к брату. Разумеется, с его согласия. Родители считали, что так будет лучше, так она будет чувствовать себя счастливее. В то время это считалось очень рискованным, поскольку обратное действие производить ещё не научились. А сейчас, благодаря их, Виктора Семёновича и Артёма Калинина, разработкам, всё можно нивелировать, вернуть на круги своя, так сказать. Виктор Семёнович долго и бессмысленно говорил, хотел приехать к Крохе, куда-то её повезти. Она отказалась.

— Виктор Семёнович, что там Ксения Калинина?
— А ничего! Перестала отвечать на звонки. Что я поделаю, в этом году ей исполнилось восемнадцать, она вправе принимать решения самостоятельно. И песню ей Артём обещал, якобы. Она говорит, брат слово держит. Похоже, не верит в его смерть.

Никому не понять, что Кроха сама умерла у подножия того проклятого вулкана. Она заходит в опустевшую их с Артёмом квартиру, снимает со стены маску, включает "Нистагм". Ложится на диван, маску на лицо, прорези не совпадают с глазами, но тем лучше, не будет мешать свет.
Чёрные маски,
Страшные сказки...
Настало ваше время. Страшные сказки входят в дом, заполняя его смолистой вязкой пустотой. К этой пустоте прилипают ноги, становится трудно ходить. Этой пустотой тяжело дышать, лёгкие слипаются, каверны заполняет газ, не дающий жизни. Но и смерти в этой пустоте нет, сколько ни ищи. Уже двадцать лет Ксения Калинина живёт здесь одна, бабушка давно умерла. Ксения почти умирает, но живёт. Живёт каждый день только ради одного момента: на границе сна брат поправляет одеяло, постукивает по плечу: Ш-ш-ш. Спи, Кроха. Я с тобой.