Валерий Правдухин. Она не выносила красного цвета

Валерий Правдухин. Рассказ Таналык
(из неопубликованных рассказов)

Прошлым летом мне довелось побывать в посёлке, где прошло раннее моё детство.
           В первый же день я кинулся осматривать заветные уголки, места мальчишеских игр, памятные по раз личным, большим и малым, детским событиям. Странное волнение охватило меня, когда в старом, полуразвалившемся доме я нашёл на стене засечки, отмечавшие мой рост. Много ли сохранилось во мне от того пятилетнего чумазого карапуза, каким я тогда был? Моя память уберегла о нём самые смутные воспоминания. И, кажется, что все его горячие, по-детски страстные и бурные чувства уже навсегда утеряны мною. Так ли это? Нет! Что-то несомненно осталось во мне от той поры: узкий коридорчик с засечками вдруг ожил, стал снова своим, родным, уютным. Помню ночь. Синее небо, прильнувшее вплотную к небольшому окошечку. На крошечном столике мигает маленькая керосиновая лампочка. За дощатыми стенами радостное ржание наших лошадей, - они для детей тоже члены семейства, - Бурого и Карего. Приехали отец и братья из степи. Слышу: по ступеням скрипучей лесенки шагает огромный человек - мой отец. Его ещё не видно, но уже остро запахло пылью, травой, солнцем. Вот он входит из сумрака в небольшой круг света, — передо мной его живое, улыбающееся лицо, пыльные, кудлатые, тёмные волосы.
- Валька, лови!..
    На мои руки падают два мёртвых стрепета. Дикие птицы! Меня до боли волнуют их светло-коричневые перья, чешуйчатые ноги, стройная шея, бледно-розовый носик. Дикие птицы! Пахнет от них степной волей, неведомой широкой жизнью. Я не испытал её, но разве кровь моя не кричит о её радостях?
     Всё моё существо томит неуёмная тоска по степным просторам, по бродяжничеству, тоска, не покидающая меня и по сей день.
   Эту страсть, неизлечимый сладкий недуг моей жизни, принёс в нашу семью отец из верхотурских лесов, унаследовал её от пермских промышленников, заразив ею всех своих сыновей,- меня, кажется, больше других. Когда я родился, отец был псаломщиком и имел ружьё. Но вскоре он сдал экзамен на дьякона, затем на священника и тем самым лишил себя права охотничать. Но до последнего дня своей жизни он участвовал в наших скитаниях по степям и лесам.
    Мои первые воспоминания об  охоте относятся к тому времени, когда отец  служил в станице Таналыкской Орского уезда Оренбургской губернии. Мне было тогда меньше пяти лет.
     Меня редко брали в поле, особенно когда ехали с ночёвкой. Но я был необычайно упрям и настойчив. Братья и отец вынуждены были прибегать к самым разнообразным уловкам, чтобы освободиться от меня. Им никак не удавалось потихоньку улизнуть, хотя бы они выезжали самым ранним утром. С вечера я так настораживался, что вскакивал при малейшем шуме. Братья проделывали со мной злую шутку. Они привязывали позади тарантаса мою детскую тележку, я садился в неё, весь во власти надежд и сомнений. Когда мы цугом выезжали за ворота, они, отвязав мою тележку, бросали меня посреди дороги. Я падал на землю, царапал её, ломая ногти, рвал на себе волосы, валялся в пыли и ревел таким истошным голосом, что вокруг меня собиралась толпа сердо¬больных казачек.
Мать уносила меня на руках в дом. Ничто не могло утешить меня в эти минуты. Я бил мать ногами, царапал ей лицо и руки и выл целыми часами, пока не засыпал, обессиленный вконец. Во мне вспыхивала ненависть ко всему окружающему, к отцу, братьям. Я мечтал о мести, самой беспощадной и непритворной. Однажды я убежал от матери и зарылся в сарае в стог сена. Пробыл там целый день. Меня искали по всему селу, а когда вечером отец вернулся домой, он бросился с бреднем на речку. Я лежал под сеном и упивался местью. С неизъяснимым злобным наслаждением слушал оза¬боченные крики отца и горестные вздохи матери. Вылез из стога лишь тогда, когда услышал заявление отца, что, если Валька найдется, он всегда станет брать его в поле. Я принял капитуляцию и, сумрачный, но внутренне гордый, с расцарапанной рожей вылез из своего убежища. Мир был восстановлен, и с этих пор я стал равноправным участником всех поездок. Упорством и страстью я победил все препятствия.
      Неизгладимо врезалась в мою память картина первой охоты на зайцев. Мы сидим с отцом на обрывистом берегу пересохшего старого русла реки, сплошь засыпанного белой и жёлтой галькой. Впереди за оврагом нескончаемой полосой зеленеют талы - невысокий луговой кустарник. Братья и Мишка-хохол ушли туда с собаками. Отец, взволнованный и молчаливый, уселся меж кустов редкого тальничка. Я не дышу, кровь громко стучит в висках, нервы напряжены до последней степени. Вокруг тишина, по-беждающая солнце и утренние шумы полей. Она висит над нами тысячепудовой тяжестью.
      Но вот издали прорвался гогот-лай нашей пёстрой собаки Летки, полугончего выродка. Я жадно пожираю глазами, слухом всё окружающее. Отец смотрит перед собой, положив ружьё со взведенными курками на колени.
И вдруг вижу, как из лесочка мимо нас трусит, подскакивая на длинных задних ногах, серый большой заяц.
—  Заяц! Папа! Смотри! — заревел я от обуявшего меня радостного восторга.
-  С ума сошел! Молчи! - цыкнул на меня отец.
 Я в испуге прижался к земле. Затаился, как ёж, увидав-ший перед собою пасть хищника. Мимо нас бежал второй заяц. Отец поднял ружьё к плечу. Всё остановилось во мне. Я ждал. Выстрела не последовало. Шум и крики по лесочку приближались. Я засмотрелся на зайца, усевшегося меж кустов, как вдруг неожиданно грохнул выстрел. До сих пор не могу равнодуш¬но слышать ружейный говор, но едва ли теперешнее мое волнение может хотя бы в малейшей степени походить на пережитое в ту минуту. Мне кажется, что и сейчас ещё я ощущаю этот пороховой, горьковато-удушливый запах от первого выстрела.
— Тащи скорее! - сказал мне отец горячим шёпотом.
Я рванулся вперед к бьющемуся в смертельных судорогах серому, осенней окраски, зайцу.
       После двух неудачных выстрелов, разгорячивших нас с отцом до последней степени, я увидал, как большой заяц, перевернувшись несколько раз через голову, растянулся на песке. Я бросился вперёд и, споткнувшись о кочку, упал, больно ударившись коленом о гальку. На ссадины не обратил внимания - боялся потерять из виду добычу. Я приволок зайца и ожидал увидать на лице отца насмеш¬ливую улыбку, но он, не взглянув на меня, по-прежнему смотрел вперёд взволнованно и напряжённо.
       Убили мы в ту охоту - это я хорошо помню - трех зайцев. Четвёртого принесли из лесу братья - его затравили собаки. Дома я не давал никому рассказывать об охоте, перебивал всех, захлёбывался от восторга, чувствуя себя героем, приобщенным к охотничьему ордену.
       Осенями отец уезжал с казаками далеко в степь охотиться на гусей. Братья в это время были уже в городе. Я не решался проситься на гусиную охоту, зная, что отец отправляется на целую неделю. Возвращался он обычно ночью. Как горько бывал я разобижен, если меня не будили встречать отца! Иногда я не спал целые ночи, ожидая его приезда. Не хотел выпускать из рук привезенных им тяжёлых серых птиц, и если меня гнали в постель, то спал в обнимку с ними, спрятав их к себе под одеяло. Мне теперь кажется, что я сам участвовал в этих охотах на степных гусиных озёрах: так ясно помню все мельчайшие подробности рассказов отца. Вижу и сейчас широкие холодные зори, когда гуси вереницами возвращались с полей на воды, где их сторожили охотники. Я знал, в какое место была ранена каждая птица, как она упала, как долго искали её охот¬ники в прибрежных камышах, знал, кто больше других убил на этот раз. Утром побывал у всех компаньонов отца, разглядывал добычу. С каким восхищением взирал на старика Семена Дуракова, лучшего, по словам отца, охотника в станице!
        Чаще всего мы раскидывали свой стан возле Урала или Таналычки - степной речки, впадающей в Урал рядом со станицей. Любимым нашим местом был Горный бикет — каменный обрыв, высоко вздыбившийся над Уралом. Эти скалы в моих глазах рисуются таинственными и величавыми, хотя я бывал после того и в Закавказье, Саянах и на Алтае. И когда подростком зачитывался Жюль Верном, Фенимором Купером, то конечно и «Таинственный остров» и все места приключений «Последнего из могикан» представлялись мне похожими именно на Горный бикет.
Ясное солнечное утро. Сидим с удочками на горячем песке у берега. И вдруг брат кричит:
- Смотрите, заяц, заяц!
По вершине скал на той стороне Урала несется бешеным карьером заяц. За ним по воздуху гонится чёрный огромный беркут. Заяц метнулся к воде — на линию каменного обрыва. Беркут, поджав крылья, падает на него. - Погиб!
И вдруг серый зверюга турманом валится со скалы прямо в воду. На секунды исчезает в волнах реки, выныривает и плывет на наш берег. Отец в это время осматривал переметы под скалой, плавая в лодке. Он легко нагнал зайца и, вытащив его за уши, привёз на берег. В один голос было решено за отчаянный прыжок отпустить его на волю.
      Несём его подальше от стана, с глаз собак. Несколько секунд заяц сидит на земле неподвижно, легонько перебирая ушами, и потом стремглав бросается наутек. Но не вперёд, а к нам под ноги и в кусты. Это был, по-видимому, умный и опытный зверёк, видавший многое в жизни. Криками радости проводили мы его, долго вспоминали этот случай.
     Мы возвращались вечером домой с Таналычки. Над полями густели вечерние сумерки. В стороне у дороги блеснуло озерцо.
Отец шепчет:
- Остановите лошадей. Выпь на берегу.
Выстрел. Дым, густо провисший над сырой травой. Я бегу с братом к озеру, а с берега на нас бросается грязное серое чудище, лохматое, страшное, как черт. Отец, подтрунивая над нашим испугом, снимает с себя полукафтанье и, набросив его на птицу, заталкивает раненную в крыло выпь в передок тарантаса. Она пронзительно вопит и машет крыльями, бьёт клювом сквозь одежду. Въезжаем во двор. Нас встречает сосед наш, простоватый Мишка. Отец кричит ему серьёзным, деловым тоном:
— Михайло, гуся убили! Смотри, он под козлами, ещё живой, не упусти!
Мишка вытаскивает притихшую в темноте, запрятавшую голову на длинной шее выпь. Гладит по спине, ласково пришёптывая:
-  Гусенька, гусенька..
И вдруг дикий рёв и хохот. Выпь долбанула клювом Мишку по носу. С тех пор мы, ребята, не давали Михаилу прохода, всякий раз дразня его:
—  Гусенька, гусенька...
Выпь прожила у нас всё лето, ходила ежедневно на затон вместе с домашними утками, возвращалась во двор кормиться и ночевать. Женщины и дети её боялись, как цепной собаки. Она не выносила красного цвета, бросалась на казачек, если на них были красные юбки, фартук, рвала в клочья брошенные ей пунцовые тряпки. Осенью она исчезла, не вернувшись как-то с затона. Никто не видел, куда она делась.
***
Валериан Павлович Правдухин ( 21 января [2 февраля] 1892, станица Таналыкская, Оренбургская губерния — 28 августа 1938) — русский писатель, ...
Место смерти: Москва.Дата смерти 28 августа 1938:причина - смертная казнь в списке писателей СССР(расстрел) - 28 августа 1938 (46 лет)