Он нашёлся!

Молодая волчица Кайра и не думала заводить потомство, но это случилось, и весной ей предстояло родить — всего лишь на втором году жизни.

             Инстинкт подсказывал ей, что нору рыть нелегко, а лучше найти свободную барсучью или иную, но главное, что убежище должно быть укромным, достаточно широким, устлано толстым слоем сухих прошлогодних листьев.

             Зима выдалась снежная, щедрая на морозно-стылые звёздные ночи и ослепительные солнечные дни, без оттепелей, поэтому отрыть заброшенную нору от сухого рассыпчатого снега было нетрудно.

             Поле между перелесками играло серебряными вспышками снежинок; перейти такое поле глубокого снега тяжело, но весело. На опушке засыпанные кусты и ёлочки показывали корявые веточки и верхушки, как рожки.

             Рэн, сильный волк с широкой грудью, давно заприметил Кайру, дожидаясь, когда она подрастёт и вполне созреет, перестанет визжать и тявкать, как щенок, но лаять и рычать, как взрослая.

             Его прежняя подруга Лайна, сильно повредив лапу во время охоты, хромала и отставала от стаи. Она лежала в отдалении от стаи, и первое время Рэн носил ей, как щенку, еду — свежее мясо лося или зайца, но это не помогло, и Лайна умерла, не полагаясь на волчий закон — убийство раненого. Рэн охранял её, пока не понял сам, что это бесполезно, и, постояв около подруги, задрал голову вверх, прощально воя.

             Она поняла и, обессиленная и измученная страданиями, покорно легла возле лап Рэна, ткнулась прощально горячим носом ему в живот.

             Здоровый и мужественный Рэн трусцой побежал к стае, не оглядываясь и поэтому не видя горошка единственной слезы, скатившейся по морде Лайны.


             … Надо было жить и заводить новое потомство, и вот тогда Рэн и приметил Кайру — здоровую, сильную, красивую: вокруг шеи к груди спадала иссиня-чёрная, словно воротник-хомут, шерсть, такая же лоснилась по хребту, хвосту, но живот, бока и лапы соломенно-светлые.

             Рэн приблизился к Кайре, нежно зарыкал, выказывая преданность и верность, потёрся о голову Кайры, близко дышал морозным пАром, и она, поддавшись его ласкам и новому, незнакомому ранее чувству, ответила ему ответными ласками, однако кокетливо-игриво отскакивала от Рэна, призывая к игре.

             Набегавшись вдоль опушки мёрзлого леса, утопая в рыхлом, сверкающем серебром снегу, они вернулись в стаю — уже парой, скреплённой взаимными привязанностью, обязанностью и ответственностью.

             До самой весны, когда стая охотилась на лося группой или мелкую добычу — врозь, Рэн опекал Кайру, заметно успокоившуюся, принюхивался к ней, понимая, что скоро жизнь станет ещё прекраснее, но в то же время потребует от него, хозяина семьи, бОльших усилий и забот.

             Наступит весна, зазеленеет, оживёт лес, станет легче пропитаться, не то что зимой, когда любой зверёк, почуяв опасность, скроется в глубокой норе под снегом, вспрыгнет или взлетит на дерево, — а летом даже лягушка или ящерица, даже жук годятся для перекуса, а уж когда пойдут ягоды, то и жажду утолить легко.

             К тому же можно поживиться и на дальних огородах человека, разграбив дынную посадку; но главное — станет много добычи, мяса, которое так необходимо молодой Кайре, вынашивающей щенков.

             …Кайра родила трёх щенков; как раз весной умер от старости прежний вожак стаи Стейн, и сильный, мужественный Рэн занял его место. Поэтому, по волчьим законам, ему, а значит, и его семье доставалась лучшая и бОльшая часть добычи.

             Охотиться загоном стало веселее, легче догонять добычу по талому, слякотному снегу.
            
             Весна, обновляя жизнь, торжествовала, каждый зверёк и птица готовы выращивать потомство в норах, дуплах, гнёздах; чья-то одиночная гибель в волчьих зубах не могла повлиять на общую радость переживших лютую зиму зверей.
Погибало меньшинство во имя жизни большинства — таков грубый, но честный закон жизни.

             …И вот трава взяла силу, взмахнула высоко, пряча в глубине лежалую прошлогоднюю; высыхали лужи, звериные тропы и редкие человечьи тропинки; неузнаваем стал лес, его глубокие чащобы: не пройти через заросли кустов, распушившихся листвой. В пробудившихся соками земли деревьях всполошились птицы, согретые солнцем; из далёкой деревни едва слышен призыв петухов ко всему живому; затих далёкий перелай ночных сторожей — собак, врагов волчьих.

             …Матёрый Рэн был доволен жизнью: у него было всё, чего только можно пожелать: покорная стая, подчинявшаяся ему во всём; красивая, налитая здоровьем Кайра, их щенки, как положено по возрасту, — глупые, игривые, пискливые, иногда ворчащие или недовольно хныкающие. Жизнь переполняла Рэя, он был горд собою, но не загордился перед стаей.

             Его уважали за силу и мудрость. Если двое волков, что-либо не поделив, не на шутку грызлись, тут же, после басовитого рычания Рэна и его вздыбленной холки, виновато поджав хвосты, как презренные собаки, виновато поскуливая, прекращали драку.

             Но ссоры, драки в стае Рэя редки: волчьей семье не свойственна враждебность, а клановость поддерживал не только вожак Рэн, но и сами волки, признавая лидера, охотно подчинялись ему.

             Рэну приходилось организовывать загонную охоту, принимать решения о дележе добычи и смене обитания.

             Пока Кайра кормила детёнышей молоком, Рэн приносил ей щедрую добычу — так поступали все волки-отцы, этот справедливый закон действует во всём животном мире. Однако забота о потомстве для Рэна не только действующий инстинкт, а смысл его существования, даже, в какой-то степени, благородство натуры.

             Из троих щенков Найт выделялся смышлёностью и любознательностью, любопытством и безоглядной смелостью, что и сказалось на его дальнейшей судьбе…

             Кроме того, Найт единственный повторил красоту матери — такой же иссиня-чёрный воротник-шаль вокруг шеи, белое брюшко и соломенного цвета, по-щенячьи толстые бока.

             Пришло время, и в начале лета щенки уже приучались к свежему мясу, добытому стаей. Теперь и Кайра выходила на охоту, держась поближе к Рэну, оставляя волчат на попечение других волчиц или просто возле норы, которую волчата покидали всё чаще, всё дальше, заигрываясь, в шутку покусывая друг друга, толкаясь, пихаясь, отрабатывая охотничьи инстинкты, или, утомившись от игр, засыпали на месте внезапно, как застал их сон, изредка вздрагивая и поскуливая.

             Найт, более чем братья, проявлял ум и любознательность, и иногда, прерывая щенячью возню, заглядывался вдаль, убегал из лежбища к полю, неподвижно стоял на не совсем ещё окрепших лапах, по-собачьи прял ушами, вслушиваясь в звуки леса и отдалённые — деревни; принюхивался к незнакомым запахам тепла и уюта далёкого человеческого жилья.

             Щенок Найт, как взрослый волк, мог учуять запах за не один километр, но, не зная незнакомых запахов, Найт не пугался их, а едва сдерживался, чтобы не помчаться навстречу этим странным, не похожим на лесные, запахи.

             И вот однажды…

             Рэн и Кайра, самая сильная пара в стае, отличались удивительным пониманием друг друга; стая жила сытно, мирно, не задирая, но прогоняя чужаков, забредших к их логову.

             Бывало, забредший чужак, стоя в скромном удалении, смиренно поджав хвост, ожидал: примут ли его в стаю? Найдётся ли для него свободная волчица, готовая создать с ним семью?

             Рэн, вытянув хвост, склонив большую, круглую голову слегка набок, лёгким рыком, пока без угрозы, медленно приближался к чужаку, давая понять, что его клан в нём не нуждается. Поняв это, пришелец, резко крутанувшись, поджав хвост, отправлялся восвояси, в поисках другой стаи, которая благосклонно примет его, одиночку.

             …Рэн несильно беспокоился по поводу хотя и не близкого, но соседства деревни, заблудившейся в глухомани, — человеческого жилья в десятка два-три домов. Это было не так уж плохо: у людей водились куры, гуси, козы, коровы с телятами — отменная добыча. Рэн хорошо знал, что такое ружьё, но был умён, храбр и расчётлив, поэтому ловко уводил своих собратьев с добычей — мелкими овражками, густыми перелесками.


             …На самом краю деревни, обозначенном древним кривым дубом, дающим благостный сумрак тени, одиноко жил Захар, мужик несуровый, но, овдовев, он стал нелюдим и ещё рьянее заботился о хозяйстве, потопив в тяжёлом труде тяжёлые думы.

             Зимой было меньше забот, а летом только успевай ухаживать за огородом и небольшим садом; уводить корову на выпас, утеплять дом к зиме, а там, глядишь, когда поспеет луговая трава, настанет пора и сенокоса.

             Когда-то у Захара было много живности, однако одному не поднять такое хозяйство, да и к чему вдовцу столько кур, овец? Кого-то продал, кого-то ягнёнком одарил по-соседски, оставив себе пяток курей, петуха да корову Матрёну.

             Но с псинками своими расстаться не мог. Его любимцы — лохматый вертлявый пёс Валет с умными карими глазами, чёрный Гром, с прогнувшейся от старости спиной да Агаша — ласковая, заботливая мать пятерых щенков — ну как расстаться с ними? Да и зачем? Хоть поговорить есть с кем, почувствовать ласку, на которую не скупились собаки; ластятся к хозяину, уши прижимают, взвизгивают, любовь выказывая, холодными носами уткнутся в ладонь или колени. От их забав и не так одиноко. Всё как детки.

             А щенки Агаши ну точно как ребятки: шалят, небольно пальцы покусывают, скачут, тявкают на травинку, «охотятся» на мячик, озорничают.

             Поспевало лето, вишня уже сбросила цвет, тёплые грозы раскатами грома не пугали — радовали; покувыркаются синие тучи, умчатся далее поить землю. Их место займут кудрявые облака, роняя пятнами тень на крыши деревенских изб, сараев, на огороды, на речку Кувшинку.

             Жизни весело радовались особенно те, кто только-только начали её, не догадываясь о кратковременности беззаботного существования.

             Ещё не взросший инстинкт Найта позволял ему резвиться, покусывать, играя, братьев; гоняясь друг за другом, щенки, однако, держались рядом или недалеко от лежбища и матери.

             И однажды в злополучный день…

             Найта заинтересовало подозрительное шуршание под кустом, поодаль от логова. Навострив уши, Найт рванул к кусту, обнюхивая его. Шуршание прекратилось, а затем к нему прибавилось негромкое пыхтение. Из-под куста лещины, шебурша листвой, показалось невиданное Найтом существо на коротких лапках, с чёрными бусинками-глазками и маленькими ушками. Шустро семеня, ёжик резво побежал по едва заметной тропинке, пересекая траву и огибая кочки.

             Найт догнал ежа, тронул лапой и понюхал его, но тут же взвизгнул от боли, уколовшись. Затем интерес Найта переключился других обитателей леса, которых он никогда не видел. Однако, будучи сытым, он не проявлял охотничьего интереса, а воспринимал прыжки, скачки, ползанье обитателей леса лишь как игру в догонялки, желание развлечься, да и любопытство было сильнее, чем разум.

             Гоняясь за зайцем, Найт, увлекшись, всё дальше убегал от своего логова, волчьей стаи, братьев. Потом, оказавшись возле непроходимого болота среди берёз, осин и ветлы, волчонок неожиданно наткнулся на могучего лося с ветвистыми рогами. Лось, жуя листья, неуклюже повернулся в сторону Найта, пыхнул ноздрями, но, поняв, что опасность от щенка ему не грозит, продолжил обдирать ветви осины.

             Найт, испугавшись рослого крупного зверя, его рогов, широких, как лопата, бросился наутёк, всё ещё не осознавая беды, которая  у ж е  случилась с ним…

             Всё дальше и дальше от родных мест убегал Найт, пока наконец не почувствовал голод и усталость. Оказавшись на опушке рощи, озираясь вокруг, он не видел братьев, родную стаю, а только пустынный луг, окрашенный оранжевым закатом. На лугу синими и жёлтыми огоньками вспыхивали колокольчики, ирисы, сладким медовым нектаром дразнил розовый клевер.

             Не стоять же на месте? — и уже испуганный Найт, принюхиваясь, потрусил через луг, уже не обращая внимания на капустниц, танцующих над ромашкой, бронзового жука, прогудевшего возле головы, даже мышь-полёвка, юркнувшая в норку, стала ему не интересна.

             Найт в тревоге сел, задрал мордочку к небу и — заскулил, заплакал, ещё не научившись выть, как взрослый волк, но ветер уносил его жалобное тявканье в другую сторону от родной чащобы.
Поэтому всполошённая Кайра не могла учуять своего пропавшего любимца.

             …Прошло несколько дней.
Над сочной травой, мытой росами, над лугом невидимо высоко свиристел жаворонок; пришла пора первого покоса, и первые деревенские косцы до восхода — кто на телегах с косами, кто на мини-тракторах — отправились на ближние луга запасать первое сочное сено.

             Захар, прихватив с собой игривого, сильного Валета, флягу с водой и хлеб в тряпице, надев высокие сапоги от росы, решил косить подалее от деревни и задолго до восхода запряг Зефирку — белую кобылку, отправился к Чёрному бору — густому ельнику, богатому черникой.

             За Чёрным бором далеко раскинулся луг на бывших колхозных черноземных полях.

             Захар соскочил с телеги, зябко и сладко потянулся, Зефирка, немного протянув телегу по непыльной дороге без колеи, фыркая, склонилась гривой к обочине, придирчиво выбирая стебли травы тяжёлыми губами.

             Валет, тряся длинными ушами, радостно носился по краю дороги, но вдруг встал и громко, как при опасности, залаял, тряся головой, призывая хозяина.

             Захар знал, что Валет зря лаять не будет, и, бухая сапогами, поспешил к собаке.

             — Ишь ты! — вскрикнул Захар, заметив лежащего на боку щенка, похоже, породистого, красивого: иссиня-чёрный воротник-шаль вокруг головы, живот соломенного цвета.

             Щенок не подавал признаков жизни, но когда Захар потрогал его: живой ли? — тот открыл глаза и слабо пискнул.

             — Вот беда-то! Далече от деревни-то убежал ты, малой, — взял на руки и понёс к телеге, разворачивая Зефирку назад, домой; покоса сегодня не будет: не бросать же животину помирать? А что щенок был при смерти, от голода или жажды, сомневаться не приходилось.

             Пока ехали, щенок послушно лежал на подстилке, не открывая глаз, а Захар раздумывал: чей бы это мог быть красавец? Однако прежде всего надо привести найдёныша в чувство, напоить.
«Агаше его подкину, она разберётся, — решил Захар, — где пятеро, там и шестой».

             …Прошёл месяц. Агаша действительно спокойно приняла найдёныша, даже не поняв, что на одного стало больше. Щенки всё реже кормились материнским молоком, больше налегали на сырое мясо. От названых братьев Найд отличался сметливостью, горделивой осанкой; он быстро оправился и стал опережать ростом беспородных щенков Агаши, приёмной матери.

             Захар, приглядевшись к более крупному Найду и заметив особенности его поведения, манеру задирать вверх мордочку и скулить, а потом и подвывать, понял, кого он приютил, но Найд не был враждебен, никого не задирал, не обижал, играл со щенками Агаши; как они, шутейно гонялся за курами, устраивая переполох.

             Найд уже забыл короткой щенячьей памятью об истинных родителях, своей звериной породе, которая всё-таки изредка прорывалась лёгким рычанием недовольства или прятанием хвоста под живот при опасливом страхе.

             Найд не ластился к хозяину, как другие собаки, и, что свойственно молодости, не осознавал и не проявлял благодарности, — он просто жил, наливался сил и постепенно за зиму, совсем окрепнув, стал резко отличаться от щенков Агаши, заимев превосходство в силе, росте и уме. Однако Захара беспокоило, что, кидаясь к еде, Найт стал щериться, хватая лучший кусок, и иногда огрызался на хозяина, если Захар был недоволен и пенял ему.

             Захар понял, что пришла пора отпустить Найта на волю, окрепшего, сильного молодостью и здоровьем.

             С приходом весны, когда сникли-осели сугробы; овсянки стайками расселись, как ноты, на проводах и ветвях; когда синие тени в углу сарая становились всё короче, зачернели дорожки между грядками; парнОй дух обнажённой земли звал к труду; когда ростки мать-и-мачехи пустили жёлтые огоньки раскрытых бутонов, завладев растаявшими склонами оврагов и берегов Кувшинки, — Захар принял решение дождаться, когда кончится распутица, и отвезти Найта подальше от деревни, ближе к глухим лесам, к дикому зверью, где смышлёный волчонок сумеет найти волчью стаю и примкнуть к ней.

             Захар прикинул по обличью, росту и повадкам, что Найт явно достиг годовалого возраста.

             Захар привык к волчонку, и эта привязанность была причиной его грустного скорого расставания; так случается, когда уделяешь много душевных сил и заботы о ком-либо, однако и не помышляешь о благодарении…

             …И вот, когда зацвёл благоуханный май, широко развернулась листва, упрятав ветви, Захар запряг Зефирку, фыркающую и косящую глазом на волчонка, привязал его за ошейник к оглобле, легонько шлёпнул вожжами кобылку и отправился на рассвете в дальний путь, за Чёрный бор, за покосные луга, над которыми жужжали и звенели шмели, за дальний овражек — и далее, до непроходимой чащобы, куда похаживали охотники.

             Здесь он остановился, предчувствуя грустное расставание, опасливо потрепал Найда, как собаку, по холке: ну что ж, живи! А тот вдруг, подчиняясь зову инстинкта, выпрыгнул из телеги и, не оглядываясь, рванул в густой мрак кустов, и вот уже отдалился и смолк хруст веток, и только тогда сообразил Захар, что  з а б ы л   с н я т ь   с   Н а й д а   о ш е й н и к.

             Сердце Найта отчаянно билось, не столько от бега, сколько от странно-забытого чувства, возбуждаемого запахами еловой прели и мха, сладостно-щемящее предчувствие радости звало его в глубину чащобы, где он родился и рос в нежной заботе…


             …Рэн по-прежнему главенствовал в стае: усмирял драчунов, честно распределял добычу, не прятался за чужие спины при погоне или другой опасности, равно с другими преследовал добычу или организовывал её поиск.

             Необыкновенно привязанный к Кайре, ожидающей новое потомство, Рэн ревниво охранял стаю от притязаний одиночек-чужаков, которые нередко пытались прибиться к его стае.

             Рэн был беспощаден, если приблудившийся проявлял агрессию или упорство.

             Однажды, отдыхая возле Кайры после сытного пиршества, Рэн задремал, но вдруг тревожно приподнял голову и затем вскочил, ощетинясь, почуяв самый ненавистный запах — запах главного врага волков: человека!

             Стая, встревоженная предупредительным рыком вожака, всполошилась; волчицы загоняли молочных щенков в логово, взрослые волки приготовились к защите или нападению, как прикажет Рэн.

             Взволнованный Найт замер на вершине пригорка, с которого ему хорошо был виден Рэн, рядом с ним — Кайра, в которых он узнавал самое родное, самое главное, как сама жизнь, — свою родную семью.

             Рэн видел в сильном, молодом волке — соперника, способного отбить его стаю.

             Рэн даже не стал предупреждать чужака: слишком явный запах человека предательски выдавал не только ошейник Найта, но и сам он пропах человеческим жильём. В глазах Рэна не было пощады…

             Бегом, вскидывая лапы, Найт радостно бросился с пригорка навстречу Рэну.

             …Рэн не понимал, отчего Кайра, обнюхав поверженного врага, долго выла над растерзанным телом сына, задрав морду к высокой кроне осин, берёз и елей.