Конец лета

Лесная тропинка вывела четырёх путников к небольшой заросшей речке, сплошь заваленной прогнившим ивняком, так что в иных местах по веткам можно было перейти на другую сторону.

Впереди, чуть прихрамывая, из-за короткой ноги, шёл Тришка. Как и положено для колдуна, у него было вытянутое лицо с длинным крючковатым носом, с чёрным
и зелёным глазом, с редкой бородкой, задранной уголком. Он был одет достаточно зажиточно для обыкновенного крестьянина, но более чем скромно для известного на всю губернию гадателя: в зелёном зипуне на костяных пуговицах, расшитом чёрной каймой, с узорчатым кушаком на поясе. Беличья серая шапка натянута до косматых бровей.

Второй шла утончённая барышня, кареглазая Анна Ивановна Мусина, вступающая в пору увядающей красоты, но ещё не успевшая потерять очарования молодости. Из под шляпки до плеч ровно свисали по щекам, на английский манер, чёрные завитые локоны. Дама была одета в белое платье в рюшках, с пышными рукавами до локтей, открытой грудью с голубой каймой по краю лифа и подола.

За ней вышагивал, вооружённый массивной тростью, молодой человек в тёмном цилиндре и в чёрном лоснящемся костюме – тройке, потомственный дворянин, статный красавец, с правильными тонкими чертами лица, синеглазый Николай Андреевич Вяземский.

Позади всех трусил, в поношенном сюртуке с блестящими засаленными рукавами, одутловатый, мягкотелый мужчина средних лет, с сияющей плешью над широким покатым лбом и выцветшими глазами, разночинец, Порфирий Петрович Грушин. 

– Здесь, – бросил немногословный Тришка, махнув рукой на мостик в виде лежащего через речку могучего ствола в густых раскидистых ветвях, - дальше сами, как договаривались!

– То есть как? – Николай Андреевич озадаченно обернулся на Анну Мусину, – мы же с дамой!

– Какой вы, Николай! Я справлюсь получше вашего между прочим! – дама шагнула с тропы к лежачему дереву, уверенно хватаясь за ближайшую ветку.

Тришка затрясся всем телом и раскатисто захрустел, как мельничный жернов – все уже поняли, что он так смеётся, но  слышать такое было каждый раз неприятно.  Пробившись по зарослям крапивы к серой от пепла, вытоптанной полянке, Тришка сел на трухлявый ствол, торчащий из кустов, напротив речушки.

– Анна, помилуйте! – Николай Андреевич бросился к даме, наступившей на лежащее дерево. 

Подоспевший сзади, Порфирий Грушин, помог Анне с другой стороны, подавая свою мягкую руку.

– Анна, ну в самом деле! – Николай поднял ногу на ствол, загородив проход коленкой, - Позвольте, я пойду впереди, вам так будет удобнее, а мне намного покойнее, - он почувствовал внутренней стороной бедра через шёлк мягкого платья упругое женское тело, и ощутил, как  пробежавший по нему заряд мгновенно ей передался, при этом Анна не оскорбилась его нахальной вольностью, напротив, одарила кавалера вспыхнувшим взором и умягчила дрогнувший голос:

– Отчего же… Позволяю…

 Вяземский немного замешкался, неумело скрывая невольное смущение юноши (на самом деле искусно копируя юношеский стыдливый трепет) и вперился страстным взглядом в изгиб белоснежной шейки.  Спустился глазами дальше, к изящно выступавшей ключице, ниже которой начинался открытый участок груди, покрывшийся мурашками.

– Вы чудо, Анна Ивановна!

Довольный собой, Николай Андреевич поднялся на ствол, сделал шаг вперёд, топнул ногой пару раз, проверяя мостик на прочность. Убедившись в его безопасности, повернулся к Анне Ивановне, и подал ей руку в белой перчатке:

– Прошу!

– Мерси! – Анна протянула ручку и вспрыгнула к Николаю.

Последним на мостик забрался Порфирий Грушин. Крепко вцепившись в ветку и сжав её до побелевших костяшек, он протянул Анне вспотевшую ладонь. Держась за руки, троица аккуратно перешла на другую сторону, и вопросительно уставилась через речку на косматого мужичка.

– Тропинку видите? Вот по ней так и идите, всё прямо до конца, шагов через сто и упрётесь! А я пока куревом побалуюсь!

– Хорошо, Тришка, жди, мы туда и обратно! – крикнул Николай.

Троица исчезла в зарослях, а Тришка распахнул зипун, и вынув трубку, принялся её забивать, выложенным заранее табачком, затягивая скорбную песню умертвий, не известную людям, живущим по эту сторону Межевого Камня.

– Надо, же, какой нахальный, этот колдун! Ишь чего себе позволяет! –  Грушин возмущённо взмахнул руками.

– Что такое, Порфирий Петрович? – обернулась Анна.

– Да как вы не замечаете – вольный уж больно, как разбойник глазами сверлит, наглый он. Это от того, что давно не поротый!

– Оставьте вы, Порфирий Петрович, на то ведь и колдун. В соседних деревнях ему в ноги падают и в глаза не то что не посмотрят – головы не подымут!

– Да знаю, Анна Ивановна. Но ведь слыханное ли дело? Тебе уплочено за проводника, так веди до конца! Что это за наглость - сел и сидит, "а дальше вы сами"!

– Так ведь оговорено было заранее, и вы там были, Порфирий Петрович, чего теперь начинаете?

– Да знаю. Но понять не могу. Ведёт себя будто князь какой, с господами, как с ровней! Подумать только – крестьянский сын, душа – копейка, а смотрит на благородных людей, как будто с высока даже. И как это ему с рук сходит, ума не приложу! Вот и сейчас, вы как будто не замечаете его неслыханной вольности! Нет уж, правду говорят – знать последние времена приходят, раз таких разбойников, земля носит!

Всё время, пока Грушин горячился, Анна и Николай переглядывались, сдерживая себя, чтобы не прыснуть. Наконец, не выдержали и повернувшись друг к другу, взялись за руки, и во весь голос, от души, расхохотались.

Порфирий Петрович угрюмо уставился под ноги, пылая краской. Наконец, Анна, заметила его перемену, и первая спохватилась:

– Мы не имеем ничего оскорбительного! Просто уж больно вы разбубнились, словно сельский поп! Как можно к такому пустяку да с таким увлечением!

– Не обижайтесь на нас! – подхватил Николай, – вы посмотрите на своё возмущение со стороны и сами закатитесь, я уверен!

– Ну вас к лешему! – Грушин явно не собирался закатываться.

– Нет ну правда, Порфирий, что на вас такое нашло?

– Ах, как здесь резко похолодало, вы не находите? – спросила Анна, поёживаясь.

Действительно, потянуло долгожданной прохладой и свежестью, что могло предвещать, если не  приближение вечера, то  перемену погоды. Бесконечное лето принесло людям одну лишь засуху, но скоро невыносимое пекло закончится. Неумолимо приближалась долгожданная осень, дарующая страждущим облегчение.

Только Порфирию Петровичу показалось,  что пробежавший по тропинке холодок, явление совершенно другого порядка. Оставаясь внешне атеистом, потому что иначе и быть не могло для человека передовых либеральных взглядов, Порфирий Петрович глубоко в душе боялся не только Бога, на всякий случай, как последнего судьи его грешной жизни, но и любого, даже малого намёка на проявление потустороннего. Хотя сам себе в этом никогда бы не признался. Вот и сейчас, чувствуя, как холодеет спина, и замечая, как темнеет вокруг, он смотрел сквозь заросли на противоположный берег реки, по прежнему утопающий в жарком зное, и вспоминал, что слышал о подобных местах.

 Межевой камень – пограничный столб между царствами тьмы и света, издревле стоявший на перепутье древних дорог. Ежели какой богатырь подъедет к такому камню, то дальше идти не посмеет, пока не прочитает его письмена, чтобы заранее выведать, что и на какой дороге он потеряет. Не потому, что дорога впереди опасна. А потому, что камень тот не простой. И оставляет он себе то, что сам пожелает, отпуская богатыря с Богом, но без коня или без головы, смотря какую сторону выберет путник. А Тришка кинул на всю губернию клич, через своих каликов перехожих, что знает секрет Межевого камня, который забирает себе людские горести - тревоги, сомнения и печали. Мыслимо ли такое? Чтобы былинный камень Межевой забирал у путника ни коня, ни голову, а его горести! Ай да, Тришка, лукавое отродье! Разбойник без ножа! Крестьян то местных сюда волоком не затащишь. Был вот недавно случай –  подвыпившие гусары взяли силком деревенского провожатого (сам-то колдун не пошёл с бравыми офицерами, гадатели они ведь дюже проницательные), дак тот малец упирался, кричал диким воем, пока не забился в припадке, словно с ума спятил. А когда офицер всё равно в его безумие не поверил и потащил к камню, угрожая саблей, малец тот изловчился, да и кинулся на клинок, так что сам себя о сабельку ту распорол, лишь бы к Межевому камню не подойти. А что благородные люди? Тришке кланяются, ручку целуют, как старцу святому и золотыми монетами осыпают, лишь бы он научил их, как с камнем говорить, чтобы он все горести забрал.

Порфирий Петрович начал уже жалеть, что отправился в поход. На самом деле, загорелась этим колдуном, прежде всего, Анна Ивановна. Муж её сорок дней как преставился, по слухам наследство ей не оставил, всё переписав на сына от первого брака. А она то сама бездетная. Вот и потянулась к колдуну, по последней столичной моде, и главное, от отчаяния, в надежде поправить свои дела. Порфирий, старый друг семьи, поехал с Анной, по её просьбе. Николай, тоже давнишний его друг, волочился за Анной и упросил Порфирия, их свести, в совместном выезде на природу – с мячом поиграть на английский манер, или на лодочках покататься – без разницы, лишь бы улучить удобный момент, а там и удобную ночку.

Сам бы Грушин ни за что сюда не поехал. И Анну отговаривал. И уже почти отговорил. Да только Николай, заехал к нему третьего дня, и рассказал, что письмецо с крамольными мыслями о смене царской власти, которое писал ему Грушин, нашёл его папенька, и пригрозил отнести бумагу куда следует. Вот только он, Николай, готов помочь, так чтобы без огласки и без суда, решить всё с папенькой полюбовно. Почему Николай не сжёг то письмо Грушин не мог понять до сих пор, как Николай не пытался ему объяснить. Порфирий попал к молодому повесе на крючок, и тот теперь делал с ним, всё что хотел. Вплоть до  принуждения к «сводничеству» с несчастной вдовой.

Ветер в кронах усилился, когда «паломники» прошли по тропе ещё дальше,  вглубь темнеющего на глазах леса. Где то над головой захлопали крылья, ухнул филин, громко закричал младенец в кустах – обычно так орут мартовские коты.

– Бесовщина какая-то! – Порфирий едва держался, чтобы не начать креститься, с каждой секундой всё больше жалея о том, что не в силах повернуть обратно.

– И правда, как страшно!  А вам не страшно? Николай?

– Вот ещё! Только я думаю, что долговато мы идём. Кабы не подвох какой!

– Так! Я предлагаю ещё пять шагов и обратно! – закричал Грушин, – нет здесь никакого камня! На кол надо колдуна!

Николай и Анна обернулись на Грушина, снова улыбаясь:

– Порфирий Петрович, вы опять?

– Не опять! Вы как хотите, а я возвращаюсь!

Действительно, стало вдруг холодно и неуютно в тёмном дремучем лесу.

– Договорились! Пять шагов! Да Анна?

– Ох не знаю. Считайте, коли решили.

На пятом шаге тропинка резко дала влево, обходя вековой дуб, за который шагнул Николай шестым шагом. Порфирий радостно подпрыгнул:

– Ну вот! Идёмте обратно!

– Господа! Камень! – крикнул Николай из-за дуба…

Межевой камень был действительно необыкновенный, такой ни с чем не перепутаешь. Гигантский валун, шириной примерно в три, высотой в пять метров, возвышался над поляной, окружённой густым орешником и массивными стволами дубов. Исполинский камень казался вариантом деревянного идола Перуна, расписанный снизу доверху рунами, славянскими узорами и письменами.

Анна, Николай и Порфирий медленно подошли ближе, заворожённые памятником древнего зодчества.

– Силы небесные! – ахнула Анна в восхищении.

– Быть того не может! Богатырский камень! Из былин!

– И правда, Межевой! Единственный в своём роде! Это же научная сенсация! Как его ещё не забрали отсюда?

Подойдя вплотную, все принялись изучать рисунки и письмена, водя руками по холодной поверхности древнейшего свидетеля языческой Руси.

В какой-то момент Анна ахнула, отпрыгивая.

– Ой, мамочки, что это? Как будто кровь!

Грушин шагнул к тому месту откуда показалась бурая струйка и потрогал пальцами, принюхиваясь:

– Да нет. Скорее всего железо. Такое бывает. Жила окисляется под действием времени, и вымывается водой изнутри, из глубоких трещин, поэтому такая вот ржавчина, будто камень «плачет». Да вы сами понюхайте – это металл.

– Ой нет! – Анна отпрянула, брезгливо морщась, отошла спиной на три шага и снова ахнула, накладывая персты:

– Батюшки свет! И правда плачет!

Мужчины шагнули к Анне, так же спиной, не отрывая взгляда от скалы. 

– Мать честная! – наконец-то перекрестился и Порфирий Петрович.

На Межевом камне во всю его высоту проявился долговязый лик сморщенного старика, весь изрытый глубокими морщинами, а из его глаз, обращённых на небо, потекли вначале бурые, а после почти что алые, ручейки.

– Молитву! Надо всем читать молитву! Как научил колдун!

Анна начала громко читать, мужчины молчали.

– Ну что же вы? – расстроилась Анна и продолжила одна.

Зрачки в глазах Межевого камня пришли в движение и опустились, уставившись прямо на людей.

Порфирий Петрович не выдержал и тоже громко зачитал, подхватив причитание Анны, так что скоро перешёл на крик, пытаясь подавить захлестнувший его ужас.

Николай тряхнул головой:

– Да, глазами я это вижу! Но разум то остался! Что же вы сразу в мистику? Чего только не бывает – может это розыгрыш, может фокус, может шутка природы, которой наверняка найдётся объяснение!

Николай так убедительно говорил и так уверенно бегал вокруг валуна, пытаясь найти физическое объяснение увиденному, что Анна с Порфирием перешли на шепот, стыдясь своей минутной слабости.

Между тем сильно похолодало,  стало ещё темнее, и хотя было едва после полудня, показалось, что над головой стянулись густые сумерки. А на поляну из зарослей выплыл густой молочный туман, подползая всё ближе, так что не стало видно уже деревьев, словно леса как не бывало.

И в этой покойной тишине послышался жалобный стон десятка голосов, напевающих песню страданий, которой не слышал ни один человек по солнечную сторону от межевого камня.

В тумане проступили очертания  неестественно вывернутых человеческих тел, которые двинулись на поляну.

Тогда уже и Николай подскочил к Анне с Порфирием, вцепившись в них, как ребёнок, и громко подхватил молитву.

В какой-то момент камень перестал мироточить, а очертания умертвий медленно рассеялись в тумане и смолкла унылая песня.

Стало снова спокойно и тихо. Хотя туман больше не отступил и сумерки встали, как будто время на поляне навсегда остановилось.

Грушин подошёл к валуну и присел к нему, облокотясь спиной.

– Сил моих больше нет. На кой мне сдались ваши прогулки, будь они не ладны…

Порфирий запнулся на полуслове и не отрываясь от светлого лика Анны, почувствовал на сердце невыносимую тоску. Он только что понял, что уже много лет любит её всем своим сердцем. И ничего в этой жизни ему не нужно, кроме того, чтобы только смотреть на неё вот так, не отрываясь, всё своё свободное время, день за днём, год за годом. Дышать этой женщиной, быть для неё опорой и всем на свете, всё для неё одной, всё ради неё одной. Как же мелки, как же бестолковы и пошлы казались ему все прежние его мысли, устремления и планы – какие то тайные общества, игры в либералов, карьера адвоката, вечное стремление вылезти из кожи вон, чтобы показать всему свету своё благородство, прогрессивную направленность мысли, пылкое сердце гражданина. Что это как не лицемерие и лукавство, прежде всего перед самим собой? Ведь он не из их круга. Он ведь совсем другой. Он создан для семьи в куче маленьких детишек, он понял, что должен бросить практику в городе и уйти в деревню, чтобы стать учителем для крестьянских ребятишек – вот к чему у него по настоящему лежит сердце!   Сколько можно себя обманывать…

– Друзья, я хочу вам признаться. Прямо здесь и сейчас!

Николай скрестил на груди руки и уставился себе под ноги, видно, что ушёл глубоко в себя.

– Я вас слушаю, – Анна подошла к Порфирию и освещённая бликами мягкого лунного света, пробивающегося сквозь пахнувшую осенней прохладой листву, была подобна ангелу, плывущему в облаках. Грушин понял, что больше не в силах молчать:

– Анна. Я вас люблю!

Она скромно повела головой, будто увидела что-то интересное в стороне. Улыбнулась так мягко, так мило, будто бы знала об этом, но приняла, не как должное, но кажется, со взаимностью.

– Вот значит как. И когда же вы об этом узнали?

– Только что. То есть всю жизнь. Но прямо сейчас я решил признаться.

Порфирий Петрович встал на колени и наклонился к ногам своего ангела, дотронувшись до голубого подола:

– Анна, меня могут отправить на каторгу, или повесить. По политическим причинам. Но если вдруг, всё обойдётся, вы выйдете за меня?

Порфирий Петрович затрясся в бесшумном плаче, не выдержав переполняющих его чувств.

– Нет, это не возможно! – Николай Андреевич резко подошёл к паре, сверкая исподлобья синими глазами. Порфирий приготовился принять удар – перчаткой было бы лучше. Но скорее всего сапогом, учитывая его статус. Анна отпрянула, испуганно ахнув.

И тут, Николай упал на колени, рядом с Порфирием.

– Я тоже хочу признаться. Вам обоим. Вам Анна в своей безграничной преданности. Как друг и горячо любящий вас брат. Не больше не меньше. Я прошу простить меня, я испорченный мальчишка, я никто, я пустое место, и пусть меня лишают «чести и шпаги», я готов пойти на все унижения, чтобы хоть немного искупить свою вину перед вами, Анна, ведь я собирался вас обесчестить! Теперь же, клянусь, я готов застрелиться, только бы вы были удовлетворены! И перед вами, Порфирий Петрович, я глубоко раскаиваюсь. Я обманул вас, чтобы заручиться вашей покорностью. Я сжёг то письмо уже давно. Я ручаюсь, вас никто не упрекнет в измене. Вы можете делать со мной что пожелаете, вы вправе ненавидеть меня, я сам ненавижу себя! Подумать только – ведь я самый что ни на есть подлец! И не только перед вами! Я обманул отца! Мой денежный долг его почти разорит, а он даже не знает об этом! Вот что я решил – я признаюсь отцу в своих грехах, в своём блуде, сразу же по приезде в город!

Анна наклонилась к Николаю и поцеловала его в щёку:

– Какой же вы славный! Я люблю вас как брата! Я люблю вас обоих! – она поцеловала и Порфирия.

Анна задрала голову, рассматривая мелькающие в вышине листья и лучики лунного света, играющие в прохладном осеннем воздухе тонкими паутинками:

– Я тоже признаюсь вам. Я действительно осталась без состояния. И чтобы поправить своё положение, собиралась пойти на самый отчаянный поступок. Так что вы, Николай, здесь не случайны, это мне вы нужны были больше чем я вам. Я собиралась вскружить вам голову, и вступить с вами в связь, находясь на вашем попечении, как содержанка. А там и дальше… Чего только не передумала! Вплоть до самого ужасного, что может прийти в голову. И мне теперь не просто очень стыдно. Теперь, когда я осознала всю глубину своего заблуждения и предстоящего падения, признаюсь вам, господа. Я прямо сейчас решила, что уйду в монастырь. Поэтому я не смогу, Порфирий Петрович, стать вашей женой, хотя очень люблю вас! Но я не заслуживаю и самой малой толики вашего сердечного чувства! Ведь я крайне поверхностна, я глупа и порочна. А вы, Порфирий Петрович, вы просто ангел! И вы, Николай Андреевич, ангел! Вы самые лучшие люди на свете!

– Анна! – хором воскликнули сражённые мужчины, дрожащими голосами от избытка чувств.

Вдруг Анна Ивановна снова обратила внимание на Межевой камень.

– Господа!

Из щелей в скале заструился тёплый солнечный свет.

Они подошли к камню. Озадаченно потрогали преломляющиеся лучи. Николай приложился к поверхности и ахнул.

Анна с Порфирием тоже  всмотрелись в щели.

За каменной стеной они увидели ярко освещённую жарким солнцем поляну. На ней узнали самих себя – Анну, Николая и Порфирия. Но люди на солнечной стороне были немного иными. На лицах не видно ни тени печали, ни капли совестливых мыслей и ни какого раскаяния. Это были абсолютно счастливые полные энергии и жизненных сил, ни в чём не сомневающиеся люди.

– Господа, хочу вам признаться, здесь просто замечательное место!

– Вы правы, Порфирий – самая лучшая в моей жизни прогулка! А вам как здесь, Анна?

– Ох, Николя, я просто счастлива!

Николай шагнул к Анне и встал так близко, что наклонившись, прикоснулся щекою к её щеке. Она обхватила его за шею и приблизилась губами к его губам:

– Николя, я хочу вас, возьмите меня прямо под этим камнем!

Когда Порфирий к ним повернулся, они увлеченно и страстно целовались, и он понял, что ему пора оставить их одних. Да, он люто ненавидел их обоих. Но под воздействием Межевого камня избавился от горечи, тревог и сомнений. Порфирий решил перейти в наступление. Показать Николаю бумаги, по которым сын должен перед отцом целое состояние. И отдать ему эти доказательства взамен проклятого письма. После чего, когда Порфирий  сожжёт письмо, он расправится и с Николаем и с Анной, на всех найдётся у него ещё вагон компромата. А дальше – больше! Теперь он не пощадит никого. Пришло его время. Время идти по головам!

Порфирий, увлёкшийся своими мыслями и далеко идущими планами, оставил парочку на поляне и направился обратно, на выход из леса, насвистывая тягучую незнакомую мелодию, которая пришла к нему в голову.

Эту же мелодию Грушин услышал в напеве Тришки, ждущего на том берегу, как было условлено.

Порфирий вспомнил, что совсем недавно возненавидел колдуна, но уже не мог понять за что именно. И ненависть сменилась на противоположное чувство. Что-то вроде трепетного обожания. 

Он перешёл по стволу и подошёл к Тришке, по прежнему сидящему на полянке из белого пепла. Порфирий упал на колени и поцеловал протянутую ему руку. Тришка поднял рогатый козлиный череп над головой Грушина, и прорычал звериные слова, благословляя своего новорождённого последователя. Потом отпустил более ни в чём не сомневающегося Порфирия Петровича, и остался ждать остальных.

Анна, лежащая на траве, головой к Межевому камню, подняла на него глаза. Ей показалось, что в нём проступили три серых лица, застывших в гримасе страдания и печали. Лицо в центре женское и два мужских – одутловатое и правильное. А что если Межевой камень лишил их чего-то по настоящему важного, вместе с исчезнувшими тревогами и сомнениями?

Анна ощущала как распаляется, возбуждаемая ласками Николая и мысли смешались, так что троица в камне быстро забылась. Вместо этого ей пришло в голову, что пора намекнуть Николаю о своём бедственном положении. Она решила теперь уже окончательно – выжать из него все соки и, пользуясь его связями, переключиться на более солидные кошельки. Пришло её время! Время идти по головам! Анна не удержалась и громко засмеялась этой мысли. Николаю показалось, что в Анне захрустел мельничный жернов Тришки. Жуть какая-то. Да плевать. Он насладится ею сполна, прямо сейчас, и ещё сколько угодно раз – а потом бросит, когда она надоест. С ней побаловаться - это пустяки, пора переходить на содержание к богатым барышням. Оставшихся у папеньки денег как раз хватит на то, чтобы пустить столичным миллионершам пыль в глаза. Скоро несчастного папашу постигнет удар, когда он узнает, что разорен. А не сдохнет, так сын ему поможет отправиться на тот свет. Он твердо решил, что пришло его время. Время идти по головам!

И все были уверены, покидая Межевой камень, что не успеет закончится это жаркое лето, как они сказочно разбогатеют.