Я все еще люблю тебя! Глава Двадцать Восьмая

Глава Двадцать Восьмая.  Бокал на банкете.


Никогда еще бывалый полицейский начальник Валентин Клавдиевич  Соколов не был настолько не в себе. Он, буквально, рвал и метал, выказывая своему подчиненному Павлу Спиридонову максимум неудовольствия.
— Да, что ты о себе возомнил!?! – в неистовстве кричал Соколов. – Кто тебе давал право срывать с мест столько людей!?!
— Товарищ генерал-майор, у моих друзей похитили ребенка, – принялся давать объяснения Павел. – Я что, должен был  просто сидеть, сложа руки?    
— Хорошо! Тогда почему твои друзья сами не обратились в полицию? – прозвучал следующий вопрос. – Паш, темнишь ты что-то…   
Выволочке Павлу предшествовала встреча Соколова с Германом Федоровичем. Вальяжно расположившись в своем кресле, господин Сапранов высказывал Валентину Клавдиевичу все свои претензии, коих накопилось немало.
— Валек, ты для чего на свое место поставлен? – спрашивал Герман Федорович. – Тебе ведь ясно было сказано: в твоей конторе ни один комар не должен пискнуть без моего ведома. Что тогда за бардак у тебя творится!?! Ты вообще за своими архаровцами присматривать собираешься?
— Что ты имеешь в виду, Герман?
— Что я имею в виду!?! – раздраженно спросил Сапранов. – Да, то, что мои люди чуть не спалились из-за твоих молодцов. Ты понимаешь, теперь у меня руки связаны. Я никаким образом не могу довести то, что начал, до конца.
Планы Германа в отношении бывшей невесты и её семьи были поистине грандиозными. Навсегда Лена должна была забыть, что в этой жизни может быть что-то более важное, чем её всесильный жених.   
— Слушай. Вадик, шизофрения у Германа, похоже, прогрессирует, – говорила мужу Анна. – Леночке с Антошкой оставаться в Москве никак нельзя. Куда бы нам их припрятать?
— Анют, вот с этим вопросом точно лучше к Димке обратиться, – отвечал Гусев. – Вспомни, как он Полину пристроил. Герман же до сих пор не может её найти. Вот теперь пусть и о своей сестре позаботится. Понимает же, что Герман на достигнутом не остановится.
То, что его сестра – желаемая для Германа цель, Дмитрий понимал отчетливо, и не было минуты, когда бы он не думал, как можно защитить Лену от его посягательств. После похорон сына ненависть к Герману Сапранову возрастала в геометрической прогрессии, чего Серковский даже не считал нужным скрывать.               
— Люся, то, что он – твой дядя, для меня абсолютно ничего не значит, – говорил он супруге. – Я заставлю его ответить за все, что он сделал.
— Дима, ты понимаешь, насколько все это может быть опасно? Дядя Герман ведь действовал явно не один. Люди, которые за ним стоят, очень опасны, и будет себе дороже переходить им дорогу. 
Слова Людмилы в этой ситуации были настоящим гласом вопиющего в пустыне. Дмитрий ничего не хотел слышать о каких бы то ни было мерах предосторожности, а в своих намереньях был решителен до предела.
— Похоже, Дима, ты не о том думаешь, – как-то сказал Вадим Викторович. – У тебя сейчас основная задача – обезопасить родную сестру и её мужа. А Герману мы хвост прижмем. В этом можешь не сомневаться.
Способ спрятать Лену и Антона нашелся достаточно быстро. Придя в комнату сестры, Дмитрий вручил ей сложенный вчетверо бумажный лист.   
— Тебе с Антоном надо уехать, – сказал он. – Оставаться в Москве слишком опасно.
— Уехать? – удивилась Лена. – Куда?   
— Есть в Вологодской области один монастырь. В нем сейчас Полина Аркадьевна проживает. Вот туда и поедете. Матушке Феодоре я обо всем написал. Я ей обо всем рассказал. Месяцок-другой поживете там, пока я здесь с Германом не разберусь.
— Это куда ты нашу Лену собираешься отправить? – послышался вопрос вошедшей в комнату Людмилы. – Дим, ты опять пытаешься втянуть нашу сестру в какие-то свои, совершенно непонятные разборки?
— Люсь, я всего лишь хочу, чтобы Лена с Антоном были в безопасности, – ответил Дмитрий. – Здесь, в Москве, ни ты, ни я не беспокоиться за неё не сможем. Значит, нужно найти место, где мы могли бы за неё не волноваться. Зачатьевский монастырь ты сама видела. На Матушку Феодору, на всех, кто там живет, как на себя, положиться можно.
Совершенно неожиданных для себя союзников Дмитрий нашел в лицах Вадима Викторовича и Анны Трофимовны.
— Как ни крути, а Димка прав, – сказала Людмиле Анна. – Леночке с Антоном в Москве оставаться просто опасно. Пока Лена ни рядом с ним, Герман не успокоится, и его преследования будут продолжаться до бесконечности.   
— Люда, ты знаешь, как я отношусь к твоему мужу, но на этот раз с ним не поспоришь, – вторил супруге Гусев. – Нельзя Лене с её Антоном сейчас здесь находиться. Чем скорее они отсюда уедут, тем лучше для них будет.
Людмиле, хотела она того или нет, на этот раз пришлось согласиться с мужем. Хорошо зная своего дядю, она понимала: Лена для него уже давно стала навязчивой идеей, и, ради претворения её в жизнь, он не остановится ни перед чем.      
Долгие проводы были ни к чему, и уже вечером скорый поезд с Ярославского вокзала увозил Лену с Антоном в неизведанные Вологодские края.   
Надо ли говорить, что известие об отъезде из столицы молодых супругов, насколько это возможно, вывело из себя Германа Федоровича? Источники информации были известны только ему, и они позволяли господину Сапранову быть в курсе всех событий, происходивших в семье его ненавистной племянницы.
— Что Ленка о себе возомнила!?! – удивлялся Герман Федорович. – Неужели история с братом ничему её не научила?
— Герман, по моему, тебе сейчас о совершенно других вещах думать надо, – предупреждал брата Шабанов. – Тучи над твоей головой заметно сгущаются, а ты ведешь себя так, будто вообще ничего не происходит.               
О чем шла речь, и Герман Федорович, и Виктор Васильевич прекрасно знали.
События, произошедшие много лет назад в маленьком городке на Дону, не давали спокойно спать ни тому, ни другому. Часто во сне Герман нервно вздрагивал от вновь пережитого ужаса, но, очнувшись, снова возвращался в повседневную реальность.
— Витя, а тебе обязательно надо было мне об этом напоминать?
— Да, Герман, обязательно. Потому что ты из-за этой своей Лены вокруг себя уже вообще ничего не видишь.               
    Причин для беспокойства у Сапранова было предостаточно, но ни одной из них он упорно не замечал.               
Первый тревожный звонок прозвенел, когда Герман узнал о гибели Алексея Ларина. 
— Ты понимаешь, какие нехорошие выводы на ум приходят? – спросил Германа Артамонов. – Значит, ты недостаточно хорошо зачистил концы. 
— Игорек, не тебе говорить мне о зачищенных концах. Вспомни: я ведь делал все, как мне говорили в «Цитадели». Если что-то пошло не по плану, то тут уж ко мне никаких претензий точно быть не может.
Следующем предупреждением Герману было известие о гибели супруги Алексея Ольги.               
—  Какие тебе еще нужны доказательства, что все это – не случайно? – спросил брата Виктор Васильевич. – Герман, ты не боишься стать следующим?
— По-моему, беспокоиться пока не о чем. Недоброжелателей у Лариных всегда много было. Кто-нибудь из них запросто мог свести счеты и с Алексеем, и с Ольгой.
Говоря эти слова, Сапранов отчетливо чувствовал, как у него по спине начинали бегать мурашки. Впрочем, произошедшее много лет назад не давало покоя не только ему.
В «Цитадели» также очень многие стояли на ушах, узнав об убийствах в далеком селе.
— Кто ж знал, что этот Худокормов таким слабаком окажется? – говорил «Гроссмейстер» Регине Робертовне. – Ты же помнишь, какой тогда вой поднялся? Еще немного, и до организации стали бы докапываться, а такого расклада никак нельзя было допускать. Вот и пришлось пойти на некоторые ухищрения.
— Да, уж! – тяжело вздохнула хозяйка. – В находчивости тебе и моему бывшему зятю не откажешь. Только знаешь, Алик, закона бумеранга еще никто не отменял. Вон, Ларины почувствовали это на себе в полной мере. Не боишься, что однажды и к тебе такой бумеранг прилетит? 
«Гроссмейстеру», действительно, было чего бояться. Последние новости не давали поводов для оптимизма. Убийство еще одного человека, имевшего отношение к событиям на Дону, говорило о многом.
— Кстати, – промолвила Регина Робертовна. – То, что Развозов к праотцам отправился – не твоих рук дело? Бочку на него ты уже давно катил. Мог ведь перейти и к более решительным действиям. 
— Регина! Ну, приди ты в себя, наконец! – возмутился Альберт Михайлович. – Мне-то это зачем? Я что, не понимаю,  какой вой поднимется, если хоть один волос упадет с головы Развозова?
Подобных вопросов у Регины Робертовны всегда имелось с избытком, но ни на один из них она не могла найти сколько-нибудь вразумительного ответа. Любые сведенья о тех событиях хранил «Гроссмейстер», но он был настолько ревностным их сторожем, что вряд ли кому-то, кроме него, они могли быть открыты.
— Алик, а все-таки, что тогда произошло? – спросила хозяйка. – Ты ведь тогда у Развозова дневал и ночевал. Тебе-то уж точно известно, где собака порылась.
Где порылась собака, Разумовский знал хорошо, но распространяться об этом у него не было никакого желания. Впрочем, от неприятных для него вопросов он умел уходить мастерски, и также виртуозно переводил разговор на другие темы.
— Регина, нам Абу Мухтар на хвост сел основательно! Еще немного, и польется кровь, а ты думаешь о вещах, к делу совершенно не относящихся!
— К делу совершенно не относящихся!?! – воскликнула Регина Робертовна. – Тогда объясни мне, дорогой Алик, что ж, когда все это случилось, Абу Мухтар у тебя дневал и ночевал? Не потому ли, что вы оба увязли в этом деле по самое не балуй!
Лишние воспоминания о произошедших событиях не доставляли «Гроссмейстеру» никакого удовольствия. Слишком много постыдного и неприглядного в них было.   
— Слушай, вот тебе обязательно надо сейчас обо всем, об этом  вспоминать? -  спросил Разумовский хозяйку.
— Ну, а почему бы не вспомнить, раз повод есть. Ты пойми, наконец: если добрались до Лариных, рано или поздно доберутся и до тебя. 
Следующем предупреждением «Гроссмейстеру» стало известие об убийстве Савелия Хора. 
— Какие тебе еще нужны доказательства, что за нас взялись серьезно? – спросила Регина Робертовна Разумовского. – Алик, если ты еще не понял, Ларины – только начало. Следующим, за кем придут, будешь ты.
Подобная перспектива Альберта Михайловича абсолютно не устраивала, но что-либо изменить было уже не в его силах. Кем-то запущенный маховик работал безотказно, и оставалось только догадываться, кто мог управлять его безжалостным механизмом.
Что-то изменить мог бы Герман, но он был настолько поглощен своими проблемами, что обращаться к нему было, пожалуй, абсолютно бесполезно.
Следующее предупреждение пришло из самой столицы.
Взрыв газового баллона в одном из московских гаражей завершил земное существование некоего Сергея Антоновича Козюлина – бывшего прокурорского работника на Дону, уже не первый год проживавшего в столице. Произошедшую трагедию можно было бы списать на банальный несчастный случай, если бы не загадочное послание, полученное Сергеем Антоновичем незадолго до гибели. 
— Это Сережа нашел в почтовом ящике за три дня до смерти, – сказала Соколову супруга Сергея Антоновича Мария Николаевна, протягивая смятый бумажный листок.
На клочке бумаги достаточно ровным, разборчивым почерком было выведено следующее:
1960 – Крыса! Все обречены!
В любом другом случае на эти строки не стоило бы обращать большого внимания, если бы не несколько похожих посланий, которые получали люди, погибшие при схожих обстоятельствах.
— Добрались до Москвы. Значит, скоро доберутся и до нас, – сокрушенно произнес «Гроссмейстер».
— Ну, а ты как хотел, Алик? – спросила Регина Робертовна. – Закона бумеранга еще никто не отменял. То, что вы с моим бывшим зятем устроили, просто так с рук не сойдет.
Мурашки начинали бегать по спине Альберта Михайловича при каждом упоминании о тех событиях. Бояться действительно надо было. За все в этой жизни рано или поздно наступает ответственность, и сейчас эта ответственность не просто стучалась в дом к «Гроссмейстеру», а буквально ломилась в его двери. 
Записка, найденная у Козюлина, не могла не заинтересовать правоохранительные органы. Все говорило о том, что взрыв в гараже Сергея Антоновича вряд ли был случайным, и в его устранении, наверняка, кто-то был заинтересован.
— Ты бы притормозил своих пинкертонов. – сказал Герман Соколову. – Не стоит им соваться туда, куда их абсолютно никто не просит.
— Герман, вот сейчас ты точно просишь о невозможном, – ответил Валентин Клавдиевич. – Этот случай столько шуму понаделал, что им аж в самой генеральной прокуратуре заинтересовались!   
— Только не говори, что у тебя там никаких завязок нет. Все же знают, что ты с генеральным на короткой ноге.
— Слушай, хватит делать из меня супергероя! В конце концов, всему есть предел. Прикрывать тебя до бесконечности я не смогу.   
—  Вот ты как заговорил! – возмутился Сапранов. – Валек, только скажи мне: ты не забыл, кому обязан и своим теплым местечком, и своими генеральскими погонами?
Соколов действительно всем был обязан Герману Федоровичу, о чем периодически ему напоминалось.   Сложившееся положение вещей изрядно надоело Валентину Клавдиевичу, но хоть что-то изменить, каким-то образом повлиять на ситуацию он решительно не мог.
Не меньше, чем в Москве, шума убийство Козюлина наделало в Краснодаре. На Кубани Сергей Антонович был фигурой знаковой, и в связи с его гибелью на ноги были поставлены все, кого можно было поставить.
Одним из тех, кому было поручено расследование, стал известный в городе сыскарь Станислав Сеславинский. С Козюлиным его связывала многолетняя дружба, и раскрытие убийства Сергея Антоновича не могло не стать для бывалого следователя делом чести.
Москва встретила Сеславинского затянутым серыми тучами небом и лениво накрапывающим дождем.
— Как добрался-то? – спросил Стаса встречавший его Павел Спиридонов. 
— Да, потихоньку. Слава Богу, без приключений, – ответил Сеславинский. – Вы-то как здесь поживаете? Москва стоит?   
— Что ж ей будет-то!?! Стоит, как видишь.
Выдержав двух минутную паузу, Спиридонов  продолжил:
— Сначала ко мне поедем или на Петровку заглянем?         
— Слушай, для начала давай Козюлинскую вдову проведаем, – предложил Сеславинский. – Она же здесь, ты говорил, неподалеку живет. Вот и навестим её.
Марья Николаевна Козюлина все еще никак не могла прийти в себя после похорон мужа. Её размеренная, лишенная каких-либо невзгод и неустроенности, жизнь была разрушена в одночасье, когда раздался звонок в дверь, и стоявшие на пороге соседи сообщили о взрыве, прогремевшем в гараже.
— Сережа в этом гараже дневал и ночевал, – сообщила Марья Николаевна Сеславинскому. – Он же у меня очень мастеровым был. Из гаража этого сутками мог не вылезать. Все там строгал, пилил, чинил…
— Марья Николаевна, а газовые баллоны давно в гараже появились? – спросил Павел.
— На этот вопрос я вам ответь не смогу, – произнесла Козюлина. – Все дело в том, что всех этих гаражных дел мужа я мало касалась. Что там у него было, чего не было, я, честно говоря, не знаю. Если хотите, я вам дам ключи, и вы сами все посмотрите.
Импровизированный досмотр не дал никаких результатов. Пространство, оставшееся от гаража, не могло дать ответ ни на один вопрос.
Обугленные стены, изрядно закопченный потолок, вздыбившийся пол – все это ровным счетом ничего не могло рассказать о случившейся здесь трагедии.
— Только понятно, что ничего не понятно, – сказал Сеславинкий, выйдя из гаража. 
— Слушай, Стас, а что бы ты мог сказать о записке, найденной у Козюлина? – спросил Спиридонов. – Мне кажется: таким образом, его кто-то предупреждал…            
— Все может быть, Паша, – задумчиво промолвил Сеславинский. – Все может быть. – Во всяком случае, списывать со счетов ничего нельзя. 
Предположение Павла вскоре получило свое подтверждение.               
Неожиданный ночной звонок, раздавшийся в его квартире около полуночи, способствовал немалому удивлению Спиридонова.
— Похоже, у нас серия, – сообщил находившийся на другом конце провода Стас.    
— Погоди. Какая серия? – удивился Павел. – Ты сейчас вообще о чем говоришь?
— Ну, помнишь, ты мне говорил о записке, которую нашли у Козюлина? Так вот, подобные послания получали другие люди, которые также вскоре погибали при похожих несчастных случаях.
— Погоди, а кто эти  люди? Что за случаи-то?
— Да, Паш, разные люди и разные случаи. Есть среди них и местный фермер, и его жена, и пара капитанов дальнего плавания, и даже местный общественный деятель.
Рассказанная Сеславинским история выглядела очень запутанной. Совершенно разные, никак не связанные друг с другом люди погибали при схожих обстоятельствах. Единственным, что объединяло всех жертв, был гороскоп!
— Знаешь, что самое интересное? – продолжил Стас. – Во всех посланиях к этим людям почему-то всегда указывался знак гороскопа, под которым они были рождены. Ну, например, Алексей Ларин родился в 1965 году. Значит, по знаку гороскопа он – змея. Ну, а Козюлин родился в шестидесятом году. Следовательно, он – крыса.
— Стас, а ты хоть какие-то справки наводил о людях, которые получали такие записки?
— Паш, что самое интересное: все они, так или иначе, были связаны с Германом Сапрановым. Он же у нас проходил по одному уголовному делу в качестве подозреваемого, а все они свидетельствовали в его защиту.
  Произошедшие события Германа касались напрямую, о чем он не мог не знать. Дамоклов меч, однажды занесенный над ним, в любой момент был готов опуститься, а в этом случаи Сапранова бы ждал, как минимум, грандиозный скандал, оправиться от которого он вряд ли когда-нибудь смог.   
— Витя, кто еще мог знать о том, что тогда произошло? – спросил Герман Федорович Шабанова. 
— Ты же знаешь: все, кто был причастен ко всему этому, уже мертвы.  Небо коптит только Правдолюбов, но он уже в том возрасте, когда от него уже вообще вряд ли что-то можно хотеть.
— Да, я давно от него ничего не хочу, – вздохнул Герман. – Просто  интересно, кто еще тогда был в курсе того, что произошло? Все свидетели по этому делу через него проходили. Наверняка, среди них может быть и сегодняшний убийца.               
Для того, чтобы беспокоиться, у Германа Федоровича были все причины. Прошлое не отпускало, постоянно напоминая о себе, назойливой гостьей напрашиваясь в память.
— Одно хорошо: хоть что-то тебя может отвлечь от твоих любовных переживаний, – сказал Герману Владимир Борисович. – Хоть что-то способно тебе мозги на место поставить. А то уже совсем ошалел от этой своей Лены.
— Слушай, а кто тебе сказал, что я выбросил её из головы? – спросил Сапранов. – Ленка, я тебе обещаю, еще вернется ко мне.
Уверенности Германа можно было только позавидовать, хотя оснований для неё не было абсолютно никаких.
Лена с Антоном уже второй месяц находились вне Москвы, и о месте их нахождения знал только очень ограниченный круг лиц. Звонки от Лены тоже были достаточно редки, и содержание разговоров с ней, естественно, держалось втайне.               
— Лена говорит, что у них с Антоном там все хорошо складывается, – рассказывала Людмила Анне. – Леночка за детишками присматривает. Для Антошки тоже работа нашлась.
— Вот видишь, как все благополучно устроилось. Ты только зря волновалась. А я сразу сказала: на Полину, как на себя, положиться можно.
Больших трудов стоило Дмитрию убедить жену в необходимости переезда Лены с Антоном в Вологодскую область.   
— По крайней мере, они там будут находиться в полной безопасности, – убеждал Дмитрий Людмилу. – Я вообще не понимаю, о чем ты так беспокоишься.
— Дима, а как мне не беспокоиться? Ты хочешь отправить нашу сестру неизвестно куда, к совершенно чужому человеку…
— Это кто, Полина тебе чужой человек!?! – раздался гневный возглас Анны. – Знаешь, Люсь, такого я от тебя точно не ожидала. Да, Поля из мучениц мученица! Чтобы уж и ей не доверять, я не знаю, кем надо быть.
Вступать в пререкания с Анной у Людмилы не было никакой возможности, да и желание полностью отсутствовало. Поэтому, скрипя сердцем, ей пришлось согласиться на расставание с любимой сестрой.
— Уверяю тебя, пока Лена с Антоном будут в этом монастыре, нам с тобой беспокоиться не о чем, – говорил Людмиле Дмитрий. – Твой дядя туда точно не сунется. Так что за них мы можем быть спокойны.
Не мог быть спокоен, не зная, куда подевалась Лена, только Герман. Даже новости о гибели Козюлина, касавшиеся его напрямую, не могли отвлечь этого человека от мыслей о сбежавшей невесте.               
— Вот ты точно сейчас не о том думаешь, – говорил Герману Артамонов. – Тебя сейчас должна беспокоить, прежде всего, твоя безопасность, а потом уже всякие глупости.
— Слушай, а почему ты решил, что одно будет мешать другому? В конце концов, к тому, что произошло много лет назад, Ленка не имеет вообще никакого отношения…               
— Зато ты имеешь самое непосредственное отношение! Герман, знаешь, какой переполох сейчас творится в «Цитадели»? Из-за этих происшествий там же все на ушах стоят.
В последнюю очередь интересовало Германа, что происходило в «Цитадели». В свете последних событий дела организации его вообще мало интересовали, чего он, собственно, и не скрывал.
— Ты даже не представляешь, как все вы мне надоели! – признавался Сапранов Игорю Макаровичу. – Игорек, вот что я получил от «Цитадели» в практическом, так сказать, выражении? Ничего! Ровным счетом!
— Герман, а я вот не понимаю, чем ты недоволен. «Цитадель» создал твой отец, и долгое время считалось, что ты встанешь во главе организации. Однако ты ведь пальцем не пошевелил для того, чтобы это случилось. Ты же знаешь обо всех условиях, которые надо выполнить, но почему-то для этого совершенно ничего не делаешь.
Как ножом по сердцу, были эти слова подельника для Германа. Умом понимая – не видать ему короны, как своих ушей, пока в организации не увидят бриллианты – в то же время Сапранов был абсолютно бессилен. О месте нахождения драгоценностей он абсолютно ничего не знал, и все его попытки навести об этом хоть какие-то справки оказывались тщетными.
— Время шепчет, Регина, а воз и ныне там, – говорил хозяйке «Гроссмейстер». – Сама понимаешь: Абу Мухтар с нас не слезет, пока мы  ему бриллианты не передадим.
—  Алик, ну, а чтошеньки я могу сделать!?! – возмутилась Регина Робертовна. – Ты же знаешь: отношения с бывшим зятем у меня очень специфические. Влияния на него я не имею абсолютно никакого, а он, в свою очередь, делает все, что ему заблагорассудится.   
— Вот это и плохо, Регина, – промолвил Разумовский. – В нашем же деле личные обиды вообще плохой советчик, а ты их еще и культивируешь.
Убийство Козюлина в Москве лишь подбросило дополнительных проблем «Цитадели».
— Только не говори, что ты не имеешь к этому никакого отношения, – сказала Регина Робертовна «Гроссмейстеру». – Алик, вы ведь с «Черным принцем» в этом деле по самые уши увязли. Теперь пришло время платить по счетам.
Как приговор, звучали эти слова для Альберта Михайловича. Из-за того, что  произошло много лет назад, он не мог спокойно спать. Дни и ночи «Гроссмейстер» проводил в раздумьях над тем, кто же тот загадочный убийца стольких людей, но не мог найти хоть какого-нибудь ответа.               
— Регина, а разве ты не имеешь к этому никакого отношения? – спросил Разумовский. – Вспомни, идея – залезть в церковь исходила именно от тебя.
— Слушай, но я же не думала, что все может зайти так далеко. Ты же помнишь: «Черный принц» тогда дал все необходимые гарантии…            
— Какие гарантии, Регина!?! Нашел очередного терпилу? Это ты называешь гарантиями?
Все, произошедшее в Москве, Германа Федоровича беспокоило ничуть не меньше, чем его подельников в Краснодаре. Тучи на небе над его головой заметно сгущались, и он не видел никакой возможности остановить надвигающейся на него каток.
— Как ты думаешь, кто может за всем этим стоять? – как-то спросил Сапранова Игорь Макарович.
— Игорек, да, кто угодно! Вопросы морали тогда особо никого не волновали. Взяли первого попавшегося терпилу, да и на него все повесили.
— Вот теперь желваки у всех и трясутся из-за этого. Герман, вы когда все это дело проворачивали, все варианты просчитывали?
Вопрос был, что называется, на засыпку, на который Герман Федорович вряд ли мог дать хоть какой-нибудь вразумительный ответ. На скорую руку были предприняты меры предосторожности после событий в маленьком донском городке.
— Только благодаря «Императору», нам тогда удалось выйти сухими из воды. – сказала Регина Робертовна «Гроссмейстеру».   
— Почему ты забываешь Лариных, Хора, Громова, Развозова… Козюлина, в конце концов?
 — Алик, всех, кого ты сейчас назвал, уже нет на белом свете. Правдолюбов еще как-то небо коптит, но, я так думаю, и его дни сочтены.
Николай Андреевич Правдолюбов долгое время был председателем одного из районных судов в Ростовской области, и ничего не подозревал о приближающейся красной лини
Вспомнить о прожитом Николаю Андреевичу пришлось тогда, когда  ничего не говорило о надвигающейся на него катастрофе. Судейская мантия уже давно пылилась в платинном шкафу, лишь изредка напоминая своему бывшему хозяину о его былой судейской карьере. Напомнила о себе эта карьера, когда однажды ранним утром в дверь дома бывшего судьи раздался звонок. Стоявший на пороге улыбающийся почтальон протягивал Правдолюбову два запечатанных конверта.
— Вам два заказных письма, – продекламировал почтальон. – Получите и распишитесь, пожалуйста. 
Содержимое одного из конвертов не могло не улучшить настроение Правдолюбова. Приглашение на симпозиум судей в Москве он давно ждал, и на этот раз оно было в его руках.
Содержание второго письма ошеломило Николая Андреевича настолько, что в течение минуты он не мог произнести ни слов та.
— Фая, пойди сюда, – позвал Правдолюбов свою супругу Фаину Ростиславовну.
Появившейся жене Николай Андреевич отдал одно из писем со словами:
— На, прочитай.
Предельно короткий текст также вогнал Фаину Ростиславовну в состояние ступора. На белом листе бумаги было выведено следующее:
1957 год – Петух. Все обречены.
— Коля, допрыгался! – вскрикнула Фаина Ростиславовна. – Сколько раз тебе надо было говорить: не стоит связываться с этими Сапрановыми.    
— Фая, я всего лишь выполнял свою работу, которая, кстати, неплохо была оплачена.
 Вопросы морали вообще мало интересовали Николая Андреевича. Пребывая на посту председателя одного из районных судов, Правдолюбов понял, что его деятельность может приносить весьма неплохую прибыль, чем он и не преминул воспользоваться.         
Совершенно неожиданно предложение поступило от людей, всем своим видом показывавших, что находятся они по другую сторону закона. В кабинет судьи они вошли без стука, что называется, открыв дверь с ноги.
С одним из них Правдолюбов был неплохо знаком. Георгий Архипович Цикунов среди органов правопорядка был личностью известной. Карточным шулером и напёрсточником он был отменным, за что периодически попадал в поле зрения доблестной милиции. На этот раз Цикунов предстал перед Николаем Андреевичем в несколько ином виде.
Джинсы и не первой свежести куртка сменились на вполне респектабельный, деловой костюм. В глазах появилось больше уверенности, холодной надменности, расчетливого цинизма. Вальяжно расположившись в кресле, Цикунов закинул ногу на ногу и, не скрывая глубокого презрения, сказал Николаю Андреевичу:                — Ну что, гражданин судья, еще не запарился в своем затхлом кабинете штаны просиживать?
— Как вы сюда попали!?! – раздался недовольный возглас Правдолюбова. – Кто вас сюда вообще впустил!?!
— Как мы сюда попали, пусть тебе расскажет твоя секретарша, – ответил спутник Цикунова. – Прыткая, правда, она у тебя больно оказалась; но мы её укоротили.
Картина выглянувшему в приемную своего кабинета Правдалюбову открылась довольно неприглядная.
Секретер стоял разбитый вдребезги, а миловидная  секретарша Алена сидела  крепко-накрепко привязанная к стулу с огромным  кляпом во рту.
— Мой секретер! – в неистовстве закричал Николай Андреевич. – Это же карельская береза. Знаете, каких денег он стоит?
— Ну, и гад же ты, гражданин судья, – произнес спутник Цикунова. – Тебе что, деревяшка дороже живого человека?
— Да, вы только посмотрите на этого человека и на этот секретер. – Николай Андреевич. – Этому человеку,  между прочим, цена – пол копейки в базарный день.  А секретер – настоящее произведение искусства.      
На этот раз Правдолюбов показал себя, что называется, в истинном лице. Даже оказавшиеся у него визитеры не моги не подивиться меркантильности Николая Андреевича. 
— Впервые, если честно, вижу перед собой такого жлоба. – не успокаивался спутник Цикунова. – Но для нас так даже лучше. Наше предложение не сможет тебя не заинтересовать.       
Спутником Цикунова был никто иной как Евгений Павлович Сергеенков. Известный в определенных кругах под кличкой «Скелет», в криминальном мире он считался калачом тертым, а поэтому его появление в кабинете одного из председателей районных судов было событием из ряда вон выходящим. 
— Ты ведь и дальше хочешь жить на широкую ногу? – спросил «Скелет» Правдолюбова. – Вот, тебе будет предоставлена такая возможность. Правда, за неё тебе придется для нас кое-что сделать.
— Что именно?
— Вижу, начинается более предметный, конструктивный разговор, – промолвил Цикунов. – Ты, главное, Николай Андреевич, ничего не бойся. Ничего, выходящего за рамки твоей основной профессии, тебе делать не придется.
Ничего того, что выходило бы за рамки его основной работы, Правдолюбову действительно делать не пришлось. Правда, спустя годы, расплата за это не заставила себя ждать.
 Симпозиума федеральных судей в Москве Николай Андреевич ждал с нетерпением. Непременно, как он считал, это мероприятие не должно было состояться без него.         
— Ты не представляешь, какие возможности там могут открыться, – говорил он своей жене. – Возможно, скоро мы с тобой будем собирать вещи в Москву.
— Только ты не забывай, в какой гадюшник ты собрался. Я, между прочим, еще от той твоей поездки в себя прийти не могу.
Высказываться в подобном тоне у Фаины Ростиславовны были все основания. Своего мужа она знала, как человека в высшей степени алчного и коррумпированного. Не раз эти качества ставились ей в укор Николаю Андреевичу, но каждый раз слова супруги оказывались гласом вопиющего в  пустыне.
— Слушай, а с каких пор тебя стали волновать такие вопросы? – спросил Правдолюбов. – Помнится, раньше тебя все устраивало.
—  Коля, меня все устраивало до тех пор, пока ты не превратился в машину по выкачиванию денег. – Ты на себя-то посмотри! Уже совершенно непонятно, в кого превратился…
Дальнейший спор между супругами терял всякий смысл. Каждый из них оставался при своем мнении, и менять его ни под каким предлогом не собирался.
Москва встретила Николая Андреевича серыми тучами на небе и холодным, лениво моросящим дождем. Хотя непогода явно не располагала к провидению разного рода увеселительных мероприятий, Правдолюбов был полон решимости устроить что-то вроде званого ужина. Благо, принадлежавшая ему квартира на Чистых прудах для подобных фуршетов была всецело приспособлена.      
Светский раут был в самом разгаре, гости уже находились в изрядной степени опьянения, когда в дверь квартиры Правдолюбова кто-то постучал...
На пороге перед Николаем Андреевичем стоял его старинный приятель – Борис Станиславович Хлопонин, знакомый с ним еще по студенческим аудиториям. Встретить одного из своих однокашников для Правдолюбова было настоящим счастьем, что он поспешил тут же выразить.
— Боря, сколько лет, сколько зим! – воскликнул Николай Андреевич. – Ты где пропадал-то!?! Сразу, как институт закончил, от тебя ни слуху, ни духу.
— Да, никуда я не пропадал, Николай, – ответил Хлопонин. – Я здесь, в Москве, обосновался. Ты что-нибудь про концерн «Континент» слышал? В общем, я в нем уже больше десяти лет тружусь.
—  Погоди, но, насколько мне известно, положение у «Континента» сейчас далеко не самое лучшее. Не боишься в один прекрасный день остаться за бортом?
— Пока оснований для беспокойства у меня нет совершенно никаких, Николай. Скажу тебе больше: «Континент», как птица Феникс, имеет такое качество – возрождаться из пепла.
— Всем бы твою уверенность. – Николай Андреевич похлопал по плечу гостя. – Ладно. Пойдем к ребятам. Там уже шампанское разливают, судачок стынет. В общем, все, как ты любишь.
Вечеринка у Правдолюбова была в самом разгаре, когда снова раздался звонок в дверь.
Вышедший в прихожую Николай Андреевич вернулся минуты через три, держа в руках две бутылки элитного итальянского вина.
— С самой Сицилии! – провозгласил Правдолюбов, поставив бутылки на стол. -  Урожая 1861 года! Между прочим, любимое вино самого дона  Карлеоне.   
Собравшаяся публика единодушно выражала свое восхищение находчивости хозяина, а принесенный им напиток решено было продигустировать немедленно. Приглушенный свет, западного разлива медлячок, лившийся из колонок, способствовали романтическому настроению, царившему в комнате.   
— За нас! За всех! – провозгласил тост Николай Андреевич и одним залпом осушил фужер.
То, что последовало за этим, было сравнимо со сценой из какого-нибудь заштатного детективного романа.
Сразу после того, как Правдолюбов сделал глоток, ему стало не по себе. Дыхание заметно участилось и стало сбивчивым; зрачки каким-то немыслимым образом расширились, а на лбу появились капельки пота.
— Мне плохо! – еле заплетающимся языком произнес он. – Позовите врача!    
— Что с тобой!?! – спросил Правдолюбова подбежавший к нему, не на шутку перепуганный Хлопонин.
Николай Андреевич уже был не в состоянии что-либо ответить. Глаза закатились, а из-за рта на пол хлынула пена. Агония была налицо, и никто из присутствовавших никаким образом не мог что-либо изменить.
Врачу скорой помощи, вскоре приехавшей, оставалось лишь констатировать смерть от неизвестного отравления.