Сумрачный Хоппер

Александр Генис:

Эдвард Хоппер открыл свою тему: одиночество Америки, забытого острова в океане вечности. Сквозной метафизический сюжет художника – драма личности в безразличном пространстве. Так у Хоппера своеобразно преломилась традиция, идущая от горячо любимых им романтиков – Эмерсона и Торо. Как и они, Хоппер считал, что в Новом Свете человек обречен принять вызов пустоты.

Интересно, что Хоппер внешне был похож на Авраама Линкольна. Сильный мужчина непомерного роста, с величественной осанкой и мужественным лицом, изрезанным каньонами морщин. В нем чувствовался аскетический дух пуритан. К концу долгой жизни, а он умер 85-летним стариком в 1967 году, Хоппер писал каждый год только по две картины. Одну – весной, другую – осенью. Сегодня все они стали классикой, а значит – открытками, афишами, рекламными трюками, пародиями. Но при этом никто так и не смог внятно сказать, что, собственно, Хоппер рисовал.

Сюжеты его небольших картин отчетливы, просты и все-таки загадочны. Часто это городские сцены – невзрачные дома, скучные улицы, пустые комнаты с видом на соседскую стену или пожарную лестницу. Если на полотно попадал пригород (летом Хоппер жил в Труро, на Тресковом мысе), то на картине встречался кусок неприветливого леса, песчаная дорога и всегда обильный, безжалостный свет, который многие называют главным героем его творчества.

Принято считать, что работы Хоппера воплощают изолированность, стерильность, безнадежное отчаяние. Люди у Хоппера всегда одиноки, всегда смотрят в сторону. Они безмолвны, как рыбки в аквариуме.

Так, на своей самой знаменитой – клаустрофобической – картине «Полуночники» Хоппер изобразил закусочную-стекляшку в даунтауне Нью-Йорка (мне кажется, я хорошо знаю этот угол), где сидит усталая загулявшая парочка. Мы видим их через окно, но вот дверь в кафе художник им не нарисовал: выхода нет.

Ничто не предвещает катастрофы на его скудных по цвету и простых по композиции холстах. Но неведомым для зрителя путем художник внушает нам мысль о неизбежности трагедии. Так Бродский говорил про стихи Роберта Фроста: «Они написаны не на злобу, а на ужас дня».


******


В цифровой век всё происходит как в клипе: на даче ты думал о скором отпуске, по пути домой слушал в наушниках всякую милую ерунду, потом прочёл Александра Гениса, чьи обновления не пропускаешь уже много лет, и ближе к полуночи всё личное пространство заполонил американский художник Эдвард Хоппер. Тезисный отклик родился почти мгновенно.

– Бродский, со времён первого заселения в 1972 году в коттеджную Америку (Энн-Арбор) размышляет об одиночестве человека, предоставленного самому себе и нужному (а чаще – нет) окружающим лишь постольку-поскольку. У Хоппера сокровенное выведено интерьером, антуражем и контекстом: одиночество в Америке – явление не только личностное, но и архитектурное. Бродский заочно возражает: тот же Нью-Йорк – не символ одиночества, а шанс увидеть себя без прикрас и фантазий любящих людей. Раздражительность в нём, чаще всего, проистекает по причине невозможности уделить время (и потратить деньги) на внешнюю полноту жизни.

– В знаменитой картине «Полуночники»* Хоппер выводит итог изначально неравного забега наперегонки с ритмами Нью-Йорка: тихая обречённость американского среднего класса. «От пресыщенности», привычно изрекают моралисты. Ничего подобного. Тихая она оттого, что здесь всё по-чеховски: никаких внешних драм, красавица верна мужу, но пока они сидят в полуночном баре в их жизни происходят необратимые изменения, столь же незаметные, как пожелтение осенних листьев. Как и Чехов в прозе, Хоппер в живописи использует эволюционный стиль, и финал случается внешне ниоткуда – ничто не предвещало. Ужаса в этом больше, чем в любой шумной драме. Но выход здесь не отсутствует, он просто не виден на картине.

– Как человек, начитавшийся-перечитавший Конан Дойла, могу сказать, что в общих чертах парочка в баре мне понятна. Это супруги, что очевидно по тому, как они держатся рядом: взгляд женщины спокоен и не кокетлив, мужчина занят своими мыслями, пусть и не забывая о спутнице. Это не свидание, не встреча, а привычный совместный поход. Хоппер отображает то, что дано немногим: их держат рядом не только быт, деньги и постель, но и привычка. А привычка – встроенность взаимных странностей в обычный распорядок дня. Иногда это именуют «семейной гармонией».

– Стократ интересней копия мужского персонажа чуть поодаль. Это порождает десятки толкований, среди которых два наиболее оригинальных: сослагательно отстранившийся от настоящего мужчина, который представляет свою жизнь в случае осознанного выбора одиночества, и муж, пытающийся взглянуть на пару со стороны.

– При всех эпитетах «сумрачного художника», коими, по аналогии с Чеховым, награждали Хоппера (мол, у него и свет на картинах лампово-обречённый) – так вот, при всём этом, я отчётливо вижу, что иначе и лучше быть не могло. Одиночество – миф, если ты не готов пойти в Тибет, а иной выбор превращается в иллюзию при желании критично оценить прошлое. Без намёка на мистику, выбор становится неслучайным и очевидным, если отрешиться от фантазий, к чему сумрачный бар располагает как нельзя лучше.

– Так я возвращаюсь к Бродскому, который получше иных знал, что одиночество несёт в себе не географический, архитектурный, языковой и ментальный корень, а страх ежедневного наполнения собственного микрокосма без оглядки на быт, традиции, мифы и предрассудки. Пенять становится не на кого: хочешь быть интересен Другому – стань интересен самому себе. Иначе – финал Хоппера: полночь, бар, «вам как обычно?» и утешение в постели с иллюзорной надеждой то ли на завтрашний понедельник, то ли на смену географии.

– Наделив Эдварда Хоппера характеристикой «жанровый живописец повседневности», критики упустили одно. Жанр – вторичен, если картина вызывает мгновенный отклик. Хорошая дарует созерцание, талантливая начинает диалог.

– Опровергая, в том числе, мысль романтиков и любителей драм (экшна), что в повседневности нет ничего, заслуживающего кисти художника.    


*Помимо всего прочего, мне становится ясна идея Led Zeppelin для обложки их последнего оригинального альбома «Вход через выход» (1979). Избегая явного плагиата, они наполнили бар людьми, а смысловые проекции Хоппера решили визуально, отсняв одну и ту же сцену в шести ракурсах. Первая композиция альбома – In the evening – возвращает нас к американскому художнику и мысли об одиночестве рядом. Джимми Пейдж обожал такие проекции, перекладывая их на язык рока.