Боцман

Поздним вечером в начале июня, когда ещё не наступило время удушающей южной жары, тёплый ветерок ласково перебирал длинные густые волосы женщины лет сорока. Она сидела на скамейке перед своим домом и равнодушно слушала по телефону мамин голос, пересказывающий свежие сплетни. Сплетни никогда её не интересовали. В очередной раз поток информации, не закрепляясь в сознании, плыл мимо. И вдруг:

-Ты знаешь, Боцман умер… Рак…

Пустой поток информации превратился в боль. Боцман умер. Это не укладывалось в голове и не могло быть правдой. Тоненькая ниточка, соединявшая взрослую разумную женщину с непосредственной пятнадцатилетней девчонкой, вдруг порвалась.

Боцман умер. Для этой женщины новость не имела значения. Для пятнадцатилетней девочки это было важно. Она вернула её в прошлое. Туда, где до сих пор жила возможность быть настоящей: верить, любить, смеяться и грустить.

Поскорее закончив ненужный разговор, женщина машинально положила телефон в карман и погрузилась в воспоминания. Она думала, что уже давно позабыла всё. И вдруг из прошлого начали всплывать образы людей и событий, они заполонили комнату и звали её туда. Всё вокруг наполнилось звуками и запахами. Ничего не исчезло, хотя и утекло много бессмысленных лет. Всё по-прежнему было внутри и, оказывается, бережно хранилось услужливой памятью.

То лето как-то выделялось из всех других. Она успешно окончила девятый класс. Впереди долгожданные каникулы. Впервые она проводила их не в маленьком военном городке, а в деревне, где не так давно жили бабушка и дедушка. Они, один за другим, умерли несколько лет назад. Родители решили использовать дом для летнего отдыха, и девочка впервые уехала из привычной обстановки. Быть может, поэтому лето казалось волшебным. Первая мечта сбылась – она отдыхала в новом месте.
Вторая мечта тоже имелась. Пятнадцать лет. О чём могла мечтать девчонка в пятнадцать лет? Конечно о любви. Новое место и новые знакомства – всё это наполняло душу радостным предвкушением. И всё сбылось…

Жаркое лето стремительно вступало в свои права. Огромное озеро, на берегу которого расположилась небольшая деревенька, грелось в лучах солнца и манило на пляж. В этом году девочку впервые повезли на рынок и позволили выбрать купальник, шорты и футболку. Всё было в диковинку: раньше мама сама покупала одежду, не интересуясь и не спрашивая мнения дочери. Её мнение вообще никогда не бралось в расчёт. А тут – поездка на рынок, новый купальник, шорты и футболка. Её собственные, выбранные, и уже такие любимые.

Сорокалетняя женщина быстро вошла в дом, подошла к шкафу и, порывшись в самом дальнем углу, бережно извлекла короткие кокетливые джинсовые шортики с цветочным рисунком по низу. Вздохнула. Она уже никогда не наденет их. А тогда…

Тогда она гордилась своей безупречной юной фигуркой и немудрёным гардеробом, чувствуя себя не принцессой даже, а королевой. На неё оборачивались. Она же гордо шагала туда, куда ей хотелось: хоть гулять, хоть купаться. Больше всего она любила плавать и плескалась в озере целыми днями. Весь мир был у её ног.

Бабушкин и дедушкин дом, теперь ставший наследством, в тот год поделили на две части: папину и тётину. Так у неё появилась своя летняя комната. За стенкой жила папина сестра, её тётя, с семьёй. Двоюродная сестра, Ольга, была старше на три года. Брат, Лёшка, младше на год. Не то, чтобы они дружили, но немного общались, иногда ходили вместе купаться.

Однажды сестра пригласила её погулять вечером. Сердце ухнуло и замерло. Ещё одна мечта сбылась. Она так хотела подружиться с кем-нибудь. Одиноко возвращаясь по вечерам с пляжа, она замечала, как собираются разные ребята и, весело смеясь, уходят по дороге на окраину деревни с гитарами наперевес. Потом вдалеке у темнеющего леса, где кончаются бескрайние колхозные поля, долго мигал весёлый огонёк костра.

Навязываться она не умела. Познакомиться не получалось. На неё смотрели, но никто не начинал разговор первым. Сестра тоже уходила по вечерам, не глядя ей в глаза, или тайком. Уходила украдкой, и она понимала, что три года разницы сейчас очень важны. Ей пятнадцать, она малявка для восемнадцатилетних взрослых ребят. Она ещё не знала, что сестра боится раскрывать свою «взрослую» вредную привычку.

И вдруг:
-Наташ, хочешь пойти со мной вечером гулять?
-Хочу, но… мама, наверное, не разрешит, - она с трудом подбирала слова, а сердце рвалось из груди.
-Со мной разрешит, не боись, - Ольга ушла договариваться к её маме.

Мама всегда была добра и приветлива с чужими и, конечно, не отказала сестре.
Долгие часы до вечера она не находила себе места: мечтала и боялась. Думала, что надеть и понимала, что кроме этих новых шорт ничего красивого у неё нет. Боялась выдать своё нетерпение и радостное волнение маме.

Мама отчего-то не любила её радости и, считая их глупыми, запрещала. Сейчас нарваться на запрет было страшнее всего. Поэтому она, делая вид, что ничего особенного вечером не произойдёт и эта прогулка вообще её не интересует, сходила с ума от невозможности с кем-нибудь поделиться противоречивыми чувствами.

Теперь, спустя столько лет, она до сих пор часто видит один и тот же сон. Она должна пойти на ту самую прогулку и никак не может собраться: то одежду не найти, то уборка в комнате не сделана, то мама не пускает, то сестра куда-то пропала и не зашла за ней, то она опоздала. Это чувство бессилия и невозможности вырваться из невидимой паутины чужих запретов преследует теперь её всю жизнь. А тогда…

Тогда всё получилось. За полчаса до назначенного времени мама достала припрятанные по обыкновению «на чёрный день» новые джинсы и куртку. Она, счастливая, под завистливые взгляды сестры, накинувшей бабушкину фуфайку, вышла «в свет»! И какой же это был «чёрный день»! Светлее и радостнее дня она не помнила до сих пор!

Деревенское «высшее общество» состояло из очень разных людей: это были и приезжие дачники и немногочисленные местные. Все расположились у костра, вели неспешные разговоры. Кто-то глубокомысленно молчал. Она же украдкой рассматривала и жадно впитывала новую и такую желанную информацию.

Вот нагловатая полная девица, с таким же, как у неё, именем, всё время крутится перед лицом и никак не усядется на одном месте. Как странно - имя ей совсем не подходит. Девица вызывающе посмотрела на неё, такую непохожую на всех, презрительно фыркнула и стала заигрывать с худым и неуверенным парнем, по имени Лёша.

Вот рыжий мальчик постарше её года на два, душа компании, рот не закрывается. Его приветливость располагала и воодушевляла, но и сильно пугала отчего-то. Звали его Женя, и он сразу понравился ей, только признать это тогда она не смогла. Его весёлость и непосредственность испугали тем, что в её семье такое поведение непременно осудили бы.

Потом она обратила внимание на молчаливого и угрюмого парня в военной форме, заметно старше остальных. Этот был похож на отца. Она стала наблюдать за ним. Впрочем, наблюдать было нечего: парень много курил, задумчиво сидел в стороне, охотно выпивал и за весь вечер не проронил ни слова. Только иногда посмеивался, в знак того, видимо, что присутствует и понимает происходящее.

Она влюбилась. Ей непременно захотелось отогреть и расколдовать этого грустного человека. Загадочный парень, имени которого она в тот вечер так и не узнала, вдруг крепко запал в душу.

Ещё долго шумела весёлая компания: играли на гитаре, болтали, смеялись. Она будто через стекло наблюдала за всем этим, не участвуя, то ли по малолетству, то ли её не приняли за свою.

Сестра вернула её домой, как обещала маме, в десять, а сама ушла «догуливать». На душе было хорошо, как в сказке. Однако, с этого момента и начались её страдания. Безмятежная жизнь маленькой девочки закончилась.

Сестра больше не приглашала погулять и вообще посматривала с неприязнью, причин которой она понять не могла. Вроде бы ничего плохого не делала и не говорила. Однако путь в компанию, к которой теперь ей очень хотелось присоединиться, закрылся. Она томилась и металась в поисках выхода, не имея возможности поделиться ни с одной живой душой.

Выход нашёлся в лице двоюродного брата Лёшки и… велосипеда.
Да, да выручил её велосипед. В том повторяющемся сне велосипед до сих пор всегда неожиданно  пропадает и не позволяет ей поехать на прогулку, растворяется как карета Золушки.

Надо сказать, что в свои пятнадцать она до сих пор не умела ездить на двухколёсном велосипеде. Тревожная мама не позволяла ей ничего из того, что могло быть опасным. Но теперь…

Теперь вдруг всё изменилось. Брат предложил ей прокатиться. Может, чтобы посмеяться над её неуклюжестью, ведь он знал, что она никогда не ездила на велосипеде. Он был тот ещё шутник. А может у него случился приступ доброты. Однако важно другое: она вдруг почувствовала, что велосипед может стать пропуском в другой мир, и неожиданно легко поехала, не упав. Окрылённая, умчалась от брата и пронеслась по всей деревне не в силах, да и не умея тормозить. Вернувшись назад, просто спрыгнула на всём ходу. Ну а ход по кочкам да ухабам их деревенской дорожки был невелик. Потому спрыгнула она довольно изящно, как ей показалось. Брат быстро осознал, что шутка не удалась и велосипед отобрал.

И тут случилось странное. Она пошла просить у родителей велосипед. Никогда ничего не выпрашивая и принимая с благодарностью, что дадут, она проявила чудеса терпеливости и настойчивости. Через две недели папа привёз старый и потрёпанный велосипед, взятый у знакомого, подросший сын которого потребовал новый. Этот велосипед её родители выкупили за ведро клубники и корзину огурцов.
Её радости не было предела и это ничего, что велосипед старый. Главное, что он ехал!

Теперь каждый вечер она каталась по деревне. Мама отнеслась к увлечению на удивление позитивно, и молодая хитрюга, стараясь не выражать особой заинтересованности, с нетерпением ждала вечера, чтобы вырваться на свободу.

Теперь она жила только этими вечерами. Запахи воды и лёгкая прохлада, если едешь в низине… Жар прогретой за день земли и аромат разнотравья, если взберёшься в горку. Она снова была счастлива, зорко высматривая со своего железного коня милого сердцу принца, имени которого пока так и не смогла узнать.

И снова выручил брат Лёшка. Он тоже катался на велосипеде по вечерам. Однажды они встретились, и брат слегка высмеял её жёлто-синего потрёпанного коня со странным именем Пума или Рита, смотря как читать: по-русски или по-английски. Она не обиделась и не огорчилась, потому что рассеянно слушала, но внимательно наблюдала, что в вечернем тумане к ним приближается та самая компания и нужный ей человек в защитной военной форме задумчиво идёт среди них.

Поравнявшись с велосипедистами, компания приостановилась, Лёшка обменялся с ними несколькими ничего не значащими шутками, сестра не смотрела ей в глаза. Но она не обращала на это внимания и украдкой рассматривая парня в военной форме. Он был невысок и крепок. Светлые, не слишком коротко стриженные волосы слегка вились. В светлых голубых глазах скрывались едва заметные весёлые искорки. Он был застенчив. На одно мгновение их взгляды встретились и ей показалось, что он тоже рассматривал её. Она испугалась, покраснела, а компания пошла дальше…
Брат тоже собрался ехать по своим делам и она, набравшись смелости, спросила:

-Лёш, а этот, в защитной форме, кто?
-А… Боцман что ли?
-Не знаю…
-Боцман. Он из армии недавно вернулся. Его все зовут Боцманом.
-Он на корабле что ли служил? – надеясь собрать побольше информации, спросила она.
-Не знаю, - брат прыгнул в седло и, по своему обыкновению, уехал, не прощаясь.

Она растерянно стояла посреди дороги. Надвигались сумерки, пора было возвращаться. Каждый вечер девочка клятвенно обещала беречься машин и приходить домой, как только начнёт смеркаться. Маму надо беречь, она постоянно волнуется.
 
Вдруг такая пустота накатила на неё… Позади уже призывно подмигивал огонёк костра. Компания дошла до своего места и расположилась на ежевечерние посиделки. Брат укатил по своим делам. Она почувствовала себя такой одинокой и никому не нужной, будто осталась одна на всём белом свете, и побрела по дороге, ведя велосипед рядом. Только у дома вскочила в седло и приехала, как ни в чём не бывало, чтобы мама не приставала с вопросами.

То лето было на её стороне. Никогда больше она не слышала, чтобы так заливисто пел соловей. Ей в своей летней комнатке не спалось, почти все ночи напролёт она читала. Хотелось найти ответы на не заданные вопросы. Книги наверняка знали, но она по-прежнему не понимала, что такое любовь.

Однажды ночью ей послышался странный шёпот за стеной. Кто-то звал её по имени, а так как она не откликалась, то шёпот становился всё настойчивее и даже злее. Испугавшись, она пискнула:

-Кто это?
-Да я это! Ольга, - ответил зловещий шёпот из сумрака летней ночи.
-Ты чего? - она встала с постели и уже не боясь, выглянула в окно.
-Пошли к нам, - позвала сестра.
-Куда к вам? – удивилась она.
-К нам домой.
-Ночью?
-Что, боишься?
-Нет.

Сердце снова бешено забилось. Она быстро натянула джинсы и футболку, пригладила растрёпанные волосы и тихо прокралась в коридор. Прислушалась. Родители спали. Быстро сунув ноги в кроссовки, осторожно подняла тяжёлый, ещё дедом сделанный крючок, тихонько толкнула дверь и вышла на крыльцо. Там, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, ждала сестра.

-Что так долго?
-Я уже легла, - постаралась оправдаться она.
-Пошли!

Они быстро обошли дом и вошли на веранду с другой стороны. Она нечасто бывала в гостях у брата и сестры. У мамы был какой-то пунктик – не ходить в гости, нигде не задерживаться, не пить чай, если предлагали.

Вошли в освещённую и наполненную множеством людей комнату. Она знала, что тётка и её брат уехали в город по каким-то делам, а уже взрослую сестру оставили одну. Ночью, после традиционного костра, она привела всю компанию к себе в гости. Ничего не подозревающая и не ожидавшая такой встречи девочка задохнулась от счастья. Кажется, никто не заметил её состояния. Все продолжали болтать. Только Женя проявил заинтересованность и немного поговорил с ней.

Она же тайком наблюдала за Боцманом, стараясь узнать о нём побольше. Но он не проявлял себя никак. Возможно, даже дремал среди этого шума и суеты. Она тут же нарисовала в воображении портрет серьёзного и скучающего среди пустых разговоров умного  парня. Скорее это была её фантазия. При всём желании общаться, в этой компании ей было скучно и неинтересно. Кажется, они выпивали и выходили на улицу покурить, чтобы не оставить запаха в доме. Это не привлекало её. Она надеялась, что Боцману тоже не интересно и однажды он возьмёт её за руку и уведёт из этого скучного мира туда, где плещется море, где интересно, где что-то происходит и можно открывать для себя новый и неизведанный мир.

Эх, если бы она тогда выбрала этого весёлого милого Женю! Всё сложилось бы совсем по-другому. Женщина вздохнула, она знала, что тот самый Женя до сих пор не был женат и до последнего навещал Боцмана в больнице. Может тогда она не испытала бы всё той же, такой знакомой с детства боли отвержения и невозможности выразить свои чувства. А может, чувств и не было вовсе. А тогда…
Тогда казалось, эмоции плещут через край. Кто-то придумал пойти ночью к озеру встречать рассвет. И все сразу поддержали эту великолепную затею, стоившую ей огромного семейного скандала, с выдворением из деревни домой.
 
Но это было потом, а пока они шли по мокрой от росы траве, уже розовело на востоке небо, ещё не в силах растворить лёгкий сумрак белой ночи. Они шли как отряд по тоненькой тропке через поле, след в след. И где-то позади шёл Он. Он и Она – они шли вместе. И было во всём этом что-то волшебное, похожее на неожиданно сбывшуюся мечту. Ведь она даже не надеялась, что ещё раз попадёт в эту компанию.

Запахи воды, цветущего поля, лета и счастья, влага предутреннего тумана смешивались и кружили голову. Она летела над землёй, не чувствуя ни усталости, ни своей телесности. Будто слилась с Мировой душой, разлитой вокруг. Она соединилась с душами миллионов влюблённых и любивших на этой Земле и парила вместе с ними, пребывая в состоянии безмятежного счастья, не замечая ничего вокруг. Время остановилось. Кто-то говорил, что-то смотрели и потом шли назад, по домам. А она летела вне пространства и времени.
 
Вернувшись домой, она тихонько закрыла дверь на старый массивный крючок, сбросила кроссовки, сунула одежду в шкаф, упала на кровать и мгновенно уснула, продолжая купаться в состоянии безмятежного счастья.

Из сна выдернул ужасный крик.

-Наташа!

Мамины интонации были настолько пугающими, что она мгновенно проснулась и открыла глаза. Мама уже домчалась до её кровати и зачем-то трясла перед лицом кроссовками. Ничего не понимая, она уставилась на мать. Постепенно смысл происходящего стал доходить до сознания. Она допустила ужасающую оплошность.

Вчера вечером было сухо, а утром мама обнаружила мокрые от росы кроссовки и, не разбираясь, клеймила её позором в духе «шлялась неизвестно где, принесёшь в подоле, ах какой позор». Было обидно и неприятно до слёз. То состояние полёта мгновенно улетучилось. Оно было раздавлено отвратительными обвинениями. Хотелось убежать, спрятаться и отмыться от грязных слов. Но слова проникали внутрь, пачкали и отравляли жизнь. Она не знала, что это теперь навсегда.

Мама выволокла её из постели. Гневно покрикивая, заставила быстро собрать вещи. Её увозили подальше от позора, домой.
Вошёл, как всегда хмурый отец, так глянул на неё, что она окончательно почувствовала себя преступницей и внутренне согласилась с тем, что она не имеет права любить и гулять.

Сорокалетняя женщина тяжело вздохнула и несколько так и не пролитых тогда слезинок упали на руку, сжимавшую те самые шорты. Теперь она поняла, почему всю жизнь опасается мужчин. Старалась отлично учиться, а потом работать, не позволяя себе ни любить, ни гулять, ни отдыхать. А ведь она тогда ни в чём не была виновата, но никто не стал разбираться. Её просто увезли домой. Правда, наказание длилось недолго: всего две самые жаркие июльские недели.

Она читала книжки, не выходила из дома и обещала себе, что забудет и компанию, и влюблённость. Запретит себе всякие желания, кроме учёбы и помощи родителям. Она убирала квартиру и готовила еду, поэтому смягчившиеся родители, простили её, приняли извинения. Семья снова переехала на дачу.

Теперь отчего-то она была переполнена стыдом. Больше не летала по деревне в своих красивых шортах, стыдливо прятала глаза от прохожих, будто и в самом деле была блудницей. Но она-то знала, что даже не стояла рядом с тем человеком, который так понравился. Она до сих пор даже не знала его имени. В компании все звали его Боцманом. Вот и всё. Ей больше не нравились шорты, не нравилась и она сама.

Перед возвращением на дачу она сходила в библиотеку, взяла несколько самых толстых книг. Теперь не ходила на пляж, обливалась из ведра в жару в огороде, исправно полола грядки, собирала овощи, готовила еду и читала книги. Она уже тогда начала превращаться в ту, кем стала теперь. Вот, оказывается, где и когда прервался её полёт. Тот тяжкий стыд за себя до сих пор не позволял ей смотреть людям в глаза. Но тогда…

Тогда лето по-прежнему было на её стороне… Снова по вечерам оглушительно пел соловей и не давал уснуть. Она сидела под окном, больше никто не шептал и не звал её гулять, но она и не решилась бы больше на такое безрассудство. Боль и обида, стыд и странная вина переполняли её, не позволяли плакать. Теперь она тяжело вздыхала, глядя как сестра и даже брат, младше её на год, ходят на пляж и гуляют по вечерам. Та несправедливость стала очевидной для неё только сейчас, спустя десятилетия. Она ведь действительно не была ни в чём виновата.

А лето всё равно было на её стороне. Теперь по вечерам призывно шумели таинственные моторы. Она разузнала у брата, что Жене купили мопед, а Боцман починил свой мотоцикл и теперь компания собирается иначе: пешеходы приходят сами, а водители привозят избранных. Брат тоже включился в эту весёлую кутерьму и ездил на велосипеде.

Почему в то лето сестра пожалела её, она не знала до сих пор. Однако снова Ольга отпросила её у мамы на пляж. Мама милостиво разрешила. Август уже брал своё, отбирая тепло и краски у короткого северного лета. Уже несколько жёлтых листочков появились на берёзах и предсказывали скорую осень. Вода становилась прохладнее, и солнце уже грело иначе, не жарило, а ласково согревало. Теперь всё было иначе. Будто закончилась мелодия в голове, из мира выкачали краски и звуки, всё вокруг стало пустым и безжизненным. Она плелась следом за братом и сестрой.
Машинально искупалась в прохладной воде и, вернувшись домой, ушла в комнату. Жизнь больше не переливалась разноцветными красками и чарующими звуками. Даже запахов в этом мире больше не было.

А лето не отступало от своего. Вечером заглянула сестра и спросила:

-Как дела? Чего киснешь?
-Не знаю…
-Что гулять не ходишь?
-Мама не разрешает…
-Хочешь, поговорю?
-Нет, не надо. Я и сама не хочу гулять…
-Про тебя Женя спрашивает…
-Да? Ну и пусть… А как зовут Боцмана? – решилась она.
-Лёша. А что?
-Просто. Загадочный он какой-то, молчаливый, - постаралась оправдаться и отвести подозрения она.
-Согласна. Но у него трудная судьба. У него ещё в детстве умерла мама ,и он остался с папой. Папа снова женился, и тогда бабушка с дедушкой забрали его к себе. Он так с ними и живёт до сих пор.
-Какая грустная история, - огонёк жалости и любви снова затеплился в душе.
-Да. А мне, знаешь, его друг очень нравится, Андрей, - неожиданно призналась Ольга.
-Я не видела его в компании…
-Да, он недавно приехал на дачу, когда тебя не было. Очень хорош собой. Они теперь вместе ходят - Боцман и мой Андрей. Хочешь, покажу.
-Не знаю…
-Пошли вечером гулять. С твоей мамой я улажу.
-Хорошо, - со недоверием согласилась она.

И снова был костёр, тёплый летний вечер и он. Теперь он был ещё более недоступен, чем раньше. Она уже поняла, что любить нельзя. С этим чувством теперь в душе шла война.

Андрей, понравившийся сестре, не произвёл на неё никакого впечатления: надменный и самоуверенный – он смотрел на всех свысока. И был в самом деле высок ростом и хорош собой: густые каштановые волосы, карие глаза, орлиный нос, гордая посадка головы. Ей он не понравился и быть в компании больше не хотелось.

Теперь она подолгу бродила подальше от людей: в поле за домом или в лесу у озера. Однажды она вышла на большую красивую поляну далеко от дома.  Из-за густого кустарника, которым порос берег озера, не сразу заметила костёр. У огня сидели двое, рядом стоял мотоцикл с коляской. Развернуться и уйти теперь было невозможно, слишком поздно она их заметила.

Сердце взволнованно застучало и она решила пройти мимо, будто шла к озеру. Да она и правда шла к озеру. У огня устроились на импровизированных скамейках из брёвен Женя и Лёша. Её, конечно, остановили и предложили посидеть. Теперь в душе шла постоянная борьба: побыть с человеком, который так нравился и мамин запрет. И если раньше мамины подозрения были совершенно беспочвенны, то чем дальше, тем более виновной она себя ощущала. Нерешительно потоптавшись, она всё же согласилась. Женька был явно рад неожиданной встрече. Лёша как всегда молчал. Время летело незаметно, начало смеркаться. Ей было одновременно и хорошо, и тревожно, поэтому она не запомнила о чём они говорили в тот вечер.
 
-Мне пора домой, - она нерешительно встала.
-Мы тебя подбросим, - сразу предложил Женька.
-Не надо.

От мысли, что она так вернётся домой перехватило дыхание. Если за ночную прогулку её так отругали, то приезд на мотоцикле с двумя парнями закончится совсем плохо. Страх перешёл в ужас и лишил дара речи.

Женька истолковал молчание по-своему. Они быстро затушили костёр, и вот она уже несётся на мотоцикле домой, а в душе нет никакой радости, только страх и мысли о том, как она сможет всё объяснить и каким будет новое наказание.

Дома никого не оказалось. "Родители уехали по своим делам", - мелькнула спасительная мысль. Она поспешила к калитке.
 
-А поцелуй на прощание? – пошутил Женька.

И она, вдруг поддавшись какому-то порыву, обернулась, подошла к Лёше и поцеловала его в щёку. Она не заметила Жениного разочарования. Она уже убежала в дом. Отдаляющийся гул мотора мотоцикла успокаивал бешено бьющееся сердце. Как же её невероятно повезло: родителей действительно не было дома. В то лето вся Вселенная  была на её стороне.

Как получилось, что она с того памятного вечера стала девушкой Боцмана? Она до сих пор этого не знала и никак не могла вспомнить, почему он стал провожать её домой и дарить шоколадки. Может всё началось с того первого робкого поцелуя? И было ли всё это?

Было. Почти каждый вечер он приходил к калитке, и она радостно выбегала навстречу под неусыпным маминым наблюдением. Почему-то мама позволила гулять с этим мальчиком при условии, что он будет за ней приходить и приводить её домой, как только наступят сумерки. Будто она щенок, с которым вечером гуляют на поводке. А как иначе: ей пятнадцать, а ему двадцать один год. Только так, как скажет мама. И мгновенно испарилось очарование спонтанности и тайны.

Иногда она ловила себя на мысли, что так жить не хочется. Тогда она лежала и читала целыми днями о литературных героях, которые сами строят свою жизнь, вырываются из лап обидчиков, влюбляются и спасают мир. Тогда мама ругалась, что она лежит на диване и ничего не делает, приходилось вставать. Подросткового бунта, который освободил бы её, так и не случилось.

Ну почему она тогда не взбунтовалась? Впрочем, это вряд ли помогло бы ей. В пятнадцать лет её легко подавили бы, система наказаний у родителей была отработана. Любое отступление от генеральной линии жестоко каралось. Родители, она знала, были строги и последовательны, ничего не упускали.

И тут оказалось, что ей больше не нужны эти бессмысленные и навязанные встречи. Она ходила рядом с этим молчаливым человеком и ей было скучно. Что он чувствовал к ней она так и не узнала. По своему обыкновению Боцман не разговаривал с ней. Душа снова рвалась на свободу и томилась в неволе.

Лето дало ей новый шанс. Другой милый мальчик, по имени Миша, друг её брата, младше на год, зачастил, будто бы к брату, а на самом деле к ней. И снова то самое чувство полёта: мама не видит, не знает, не догадывается. Она же тайком посматривает, а иногда даже разговаривает с ним. Она может не жить под диктовку, а совершать поступки самостоятельно. Она даже может разговаривать с тем, с кем захочет сама.

Ощущение полёта вернулось, и снова она в своих красивых шортах неслась навстречу лету, солнцу и озеру. Днём ей разрешали самостоятельно ходить на пляж. Мама отчего-то наивно полагала, что всё плохое происходит исключительно по вечерам. Мишка, прознав, что она ходит купаться, стал тоже ходить туда. А вечером приходил Боцман и навязанные прогулки превратились в ежедневную пытку, которую разбавляло знание, что Мишка тоже есть в той компании, и она может тайно переглядываться с ним.

Конечно, было бы честнее выбрать кого-то одного. Но проблема заключалась в том, что ей не позволили бы встречаться с этим молодым и весёлым мальчиком. Мама бы посчитала это неразумным и легкомысленным. А просто дружба как-то не бралась в расчёт.

Если бы Лёша разговаривал с ней… Если бы Миша был старше… Если бы мама не лезла… Каким бы безмятежно счастливым могло быть то лето.

Сорокалетняя женщина взглянула на скомканные шорты в своих руках. Кусок джинсовой ткани, а сколько с ним связано. Всё лето она проходила в них, торопливо стирая рано утром и просушивая на жарком солнце. Шорты отзывались на заботу и мгновенно высыхали. Она снова неслась на пляж, навстречу ветру, воде и свободе…

Быть может, ей и вовсе никто не был нужен. Ей нужно было узнавать и чувствовать себя, парить над миром, в том совершенном состоянии безмятежной гармонии и единения со всем сущим. Тогда она училась летать, быть волшебницей, ткать нити своей судьбы. Полёт был прерван. Грубо, бестактно и бестолково.

Родителей было жаль и приходилось спускаться в их угрюмый беспросветный мир, влачить жалкое существования, урывая украдкой счастливые мгновения прикосновения прохладной воды к разгорячённому телу, тёплый луч солнца на щеке, пение птиц, запахи разнотравья, воды и лета, вкус спелых ягод… Ей так нравилось чувствовать этот мир и восхищаться им!

«Если жизнь твою как киноплёнку прокрутить на много лет назад,
Когда ты была простой девчонкой чистой-чистой как весенний сад.
Вижу тень наискосок, рыжий берег с полоской ила;
Я готов целовать песок, по которому ты ходила»

Пел под гитару Мишка и пронзительно смотрел ей в глаза при всей компании.
Она помнила эти пророческие слова и пронесла память о них через всю жизнь. Шорты тоже помнили, будто живые они потеплели, шевельнулись и выпали из рук. Эту незамысловатую, заезженную песню только ей, ей одной посвящал Мишка. Дороже этих слов она и не слышала потом никогда. Знала бы она, что спустя четверть века, в эту тёмную южную ночь, будет прокручивать свою жизнь…

Больше никто не пел ей песен, не ухаживал и не говорил красивых слов. Она дважды бессмысленно вышла замуж, когда сказала мама. Развелась по её приказу тоже. Безропотно отдала маме на воспитание свою дочь. Разве могло быть иначе, ведь мама всегда знает лучше, ведь умудрялась она всегда «видеть её как облупленную». Так противно прожить эту «облупленную» жизнь. Облупленную мамой жизнь. С мамой под кожей, у сердца, с протянутыми к её душе когтистыми лапами.

Лето подходило к концу. Последние дни августа терпко пахли яблоками и прелой листвой, ночи становились прохладнее, дачники потихоньку собирались и уезжали в город. Их компания редела, и сиротливо жались к костру оставшиеся местные и последние, не уехавшие, дачники. Проходили и её последние деньки. Родители спешно выкапывали картошку и собирались, чтобы уехать к первому сентября. Боцман исправно заходил за ней гулять, он был местный, ему не нужно было уезжать. Они всё также молчаливо бродили по деревенским дорожкам. Всё чаще прятались на крыльце заброшенной деревенской школы от прохладного ветерка и ставшего теперь частым моросящего дождя, предвещавшего осень и расставание.

Школа была примечательной и значимой для неё. Построенная ещё в начале двадцатого века дворянином, владевшим имением в этой деревне, обычная деревенская изба, не была обычной для неё.

Всю свою жизнь по ступенькам крыльца, на котором они сидели теперь, поднималась её бабушка. Бабушка была единственной бессменной учительницей и директором этой сельской школы. Каждый день она касалась перил этого крыльца, с разными мыслями и чувствами входила в дверь. Её отец, бабушкин сын, вбегал в эту школу шаловливым учеником и тоже касался крыльца. Потом, когда бабушка ушла на пенсию, закрыли и школу. Может больше не нашлось такого преданного своему делу учителя, может детей становилось всё меньше и держать целую школу в небольшой деревне стало невыгодно. Теперь старый дом, вслед за недавно умершей бабушкой, медленно погибал на глазах равнодушной деревни.
 
Уютное крылечко согревало душу и пусть рядом был молчаливый и непонятный человек, которого она так и не узнала за целое лето, ей всё равно было хорошо сидеть на тёплых деревянных досках, прикасаться к стареньким перилам, будто они помнили историю её семьи и тихонько нашёптывали её ей.

Если бы Боцман тогда не молчал, она бы сумела понять его. Она знала бы как он относится к ней, нужна ли она ему, зачем он с ней, как им быть дальше… Но он молчал. Может и сам не знал, также плыл по течению…

Тридцать первого августа она уехала вместе с родителями из деревни, предварительно договорившись по настоянию мамы, что Боцман на своём мотоцикле будет приезжать к ним в гости в военный городок, а ещё из совхозных мастерских, где стоял единственный на всю деревню телефон, будет иногда ей звонить. Вряд ли это  было нужно, но она сделала всё, как сказала мама. Разве могло быть иначе?
Мишка уехал на день раньше. Спев ей свою последнюю пророческую песню:

«А пустынные аллеи снова мокнут под дождём,
Мы с тобой сегодня вместе вечер проведём.
Пусть хрусталь с небес и льётся
Мне уж всё равно -
Мы с тобою расстаёмся.
Пусть, пусть падает дождь…»

И всё было именно так: крупные хрустальные капли сверкали в свете единственного деревенского фонаря, их поредевшая компания сидела на том самом крыльце школы, и они с Мишкой прощались без слов, на глазах у всех.

Это было потерей. С ним она ни о чём не договаривалась, понимая, что он уезжает в другой город, гораздо дальше её военного городка и нет смысла меняться телефонами, адресами… Мама всё равно перехватит письма, прослушает разговоры и запретит это пустое, по её мнению, общение. То лето, что было на её стороне, закончилось и оплакивало её судьбу затяжными дождями, осенний холод пробирался в душу.

Потом Боцман иногда звонил, и они подолгу молчали в трубку. Иногда приезжал, сидел в кресле в её комнате и, кажется, дремал. Он не говорил ей о любви. По детской наивности, она посчитала себя недостаточно красивой.
 
Она больше никогда не ждала, что её кто-то будет любить, привычно служила мужьям, маме, дочке. Брала худший кусок, ничего себе не покупала, запрещала хотеть и много работала, чтобы не чувствовать эту боль.

Однако и красивые жесты были свойственны этому молчаливому человеку, которого она так и не смогла узнать. На её шестнадцатилетние, приходившееся на самую мрачную осеннюю пору, он без предупреждения позвонил в дверь. Она, только что вышедшая из душа, растерянная и ошалевшая, приняла охапку красных роз. Он ушёл. Вышедшая на шум мама, отругала её, что не пригласила кавалера к столу. Была суета, беспокойство и даже слёзы. Семнадцать красных роз не радовали, а тревожили душу.

Спустя два года она легко поступила в университет и больше не появлялась в той деревне, не видела его все эти годы ни разу. Училась, выходила замуж, разводилась и снова выходила замуж, работала, родила дочь.

Красивая и ещё нестарая женщина подняла скомканные шорты с пола, разгладила цветочный рисунок и внимательно всмотрелась в прежнее своё счастье. Потом решительно встала, подошла к зеркалу и увидела там всё ту же пятнадцатилетнюю девчонку, которая летала в то лето над озером и полем… Она натянула на загорелое тело шорты и тело приняло, вспомнило их. Оно так и не подвело её за все эти годы, не расплылось и не растолстело. Быть может, прежде свободные шорты оказались впритык, но не малы.

«Боцман умер», - пульсировало в мозгу. Умер человек, во многом определивший её жизнь, так и не узнанный, не понятый ею человек. И она так жила: не понимая и не узнавая саму себя и людей, повстречавшихся на пути. Не узнавала она и собственную дочь, будто жила за стеклом, а мир шумел и бурлил вокруг.

Она, прежняя и пустая, не способная жить по-своему, тоже умирала в эту ночь. Было больно, но она знала, что эта боль сейчас освобождает её, наконец. Душа взлетала, пробовала затёкшие крылья, неуверенно трепыхалась где-то между небом и землёй. Она верила в неё и в себя…

А шорты… Шорты по-прежнему лежали в дальнем уголке шкафа, заботливо сложенные, как напоминание о том, что непременно нужно жить по своим правилам…

                2017 год