Глава 8

У крыльца Ананьевых крутилась Ира. 

– Ир! – крикнул. Та обернулась. – Тебе в магазин надо? 

– Не знаю! – Ира зашагала в сторону огорода, вытягивая шею. – Бабу-у-уль! Надо в магазине че? 

– Чего говоришь? – еле слышен был голос бабы Нины. 

– В магазине надо что-нибудь? 

– А ты ехать собралась? – слова стали ярче и четче. 

– Артем поедет, я с ним прокачусь. 

– Надо бы… – баба Нина показалась во дворе, глянула на меня. – Сахар надо. Купи хоть килограмм. Потом… – баба Нина смотрела на небо, будто там список того, что нужно купить. 

Бабушка стояла у приоткрытой двери. Поглядывая то во двор Ананьевых, то на меня: 

– Пойдем, пусть решают. 

– Ира! – звал. – Ир, – повернулась, наконец. – На дороге тогда! – рукой показываю через дома. 

– Хорошо! 

Зашаркали на клеенке наши с бабушкой галоши. Бабушка свои аккуратно снимает, а у меня вечно один стоит, второй – на боку лежит. 

Бабушка зашуршала полиэтиленом в черной тряпичной сумке на ручке стула. Вынула пакет с кошельком. Молния не до конца застегивалась (зубчики вылетели), и мелочь выпадала. Чтоб по всей сумке не искать – в пакетик. 

– Хлеб бери тогда не по девять, а дешевле который. Вафли, – бабушка шуршала деньгами. – Яйцо еще тебе. Как ты его называешь: кикдер или киндлер. 

– Киндер! 

– Ну, вот. Кваса две бери. А то тут, – загремела под стулом пустыми полуторалитровыми бутылками, – полбутылки у деда. 

Бабушка на колени стелет торбу: 

– Сейчас столетник давай приложим, – привстает. 

– Да не надо, бабуль. 

– Заразу занесешь. Привяжем. 

– Не буду я забинтованный ходить. 

Бабушка не слушала. Взяла маленький тонкий алюминиевый ножик и, скрипнув половицей, шагнула в комнату. 

Возвращается, а в руке – алоэ. От всех болячек! Длинный такой… Даже не знаю, как назвать. Лист? Или стебель? Как зеленый крокодилий хвост с шипиками. 

– Давай привяжем? – рукой трясет. 

– Нет! Ну что я из-за ссадины буду с бинтом ходить? 

– Вытянет сразу зато, – бабушка ловко располовинила зеленый «хвост». Нож подальше убрала. – А то дед возьмет, будет орать, что горько. На! – протягивает алоэ. – Привяжи ты. Принести бинт? 

– Не буду я! 

– Тогда так хоть приложи. Потри, подержи. 

Не отстанет ведь! Пришлось приложить. Как слизняк по колену катается. Зато не жжет! И не цветастое как от зеленки или йода! 

Бабушка загремела рукомойником, зашлепала мыльными ладонями. Эту горечь непросто смыть. А бабушка, помню, жевала даже, когда зуб болел. В «Завалинке» своей вычитала. 

– Все, бабуль, – положил на стол «зеленого слизняка», – Ира ждет. 

Бабушка протягивает две тряпичные сумки, как она их называла, торбы. Еще давно тетя моя, тетя Люда, сшила. Так с ними за хлебом и ходим. Черная – чуть поменьше, буханок шесть влезает, а в коричневую и все девять войдут. 

У двери слышу, скребется кто-то внизу. И лапа рыжая с растопыренными маленькими пальчиками лезет в дырку на углу двери. Сначала кошка, Машка, приспособилась дверь открывать. Угол сбился и получился зазор между дверью и порогом, как дырка небольшая, что лапу просунуть могла. А потом, глядя на нее, и сынок ее, Рыжик, приноровился. 

Открываю – вбегает. Бока осунулись. Эх, бродяга! Никогда дома не сидит: поест и опять в поход. 

Ира уже с велосипедом у крыльца стояла; баба Нина то одно, то другое говорит купить. Не все разобрать: «Булки… Масла растительного бутылку…» И Ире список нарисовался! 

– На дороге! – кричу и рукой ей показываю. Кивнула. 

Пошел в проходной сарай за велосипедом. На ночь всегда загонял, а то, как бабушка говорит, вдруг, кто по придворку шастать будет, уведут. Прищемил багажником торбы. 

Прищемил торбу на багажник, покатил к выходу велосипед. Звонок бряцнул: рулем проем двери задел. Не вписался. Узкая дверь! Хоть и распашная, но не помню, чтоб вторая половина когда открывалась. Уже в землю вросла. Трансформатор дедушки для сварки мешал бы все равно проходить. А другого места для этой тумбы с крутящейся ручкой на верху так и не нашли за много лет. 

Прокрутил педаль под левую ногу. Давно катаюсь на велосипеде, а только с одной стороны научился садиться: чтоб левой ногой сразу на педаль надавить, поехать, а там уже и правую. Гляжу, Ира тоже уже на седле сидит, а баба Нина все что-то болтает. 

Поехал. 

Пружины под сиденьем поскрипывали на кочечках. Пригнулся, чтоб поникшие ветви соседской яблони не сбили с седла. Надо будет бабе Вере сказать, чтоб подперла, а то скоро и не проехать совсем будет. У нас подпорку взять можно: у дедушки чуть ли не по две под каждым суком стоит, с запасом. 

Навалился на педали, чтоб Ирку нагнать: ждет. Стоит покачивается: слезать с велосипеда не хотела, а седло высоковато. Носочек вытянула, еле-еле до земли достает. Как поравнялся с ней, толкнулась и на педалях привстала, чтоб на седло забраться. 

Хорошее седло у ее велосипеда. Без пружин, но мягкое, пухлое такое. На кочках на таком не больно, задницу не отбивает. 

– Давай по киндеру купим? – повернулась ко мне; глаза сверкают. 

– Я, кстати, тоже хотел, – как мы разом. А чего, как в «Кинт» зайдешь, увидишь целую коробку с киндерами – не удержаться. 

– Попался б мне Диногениус, – мечтательно протянула Ира. 

Почти перед самым началом лета в киндерах появилась новая серия «Динозаврики-строители». Мечтали всех динозавров собрать. 

– А я либо его, либо Апофехину хочу, – мы уже всех их по именам знали. 

Чуть помолчали и разом затянули с Ирой песню из рекламы. Правда, помнили только маленький припев: «Динозаврики-строители очень весело живем. С Дролли Динос нам потеха: строим сказку и поем». 

Каждый из нас наизусть знал, у кого какие динозаврики. Когда попадались повторные, сразу: «У меня с пальцем опять попался. Кому надо? Кому надо? » У Андрея было два с кирпичной стеной – поменялись. Андрею больше всех везло! Семь разных было. Еще три – и вся коллекция. А главное – прораб в белой каске! Мы с Иркой ему завидовали. Снимали эту каску и на своих динозавриков одевали. 

Но ни у кого не было медсестры. Такая миленькая динозавриха с бинтом и сумкой в руках, а на голове – шапочка с красным крестом, как в больнице. Если б хоть кому из нас попалась медсестра, то смогли бы из своих динозавров, если у каждого выбрать, всю коллекцию собрать полностью. Но ни одному так еще не повезло. 

– А ты… – начала, Ира, но осеклась. 

Я, приподняв брови, глядел то на дорогу, то на нее. Ждал, что продолжит. 

– Что я? – интерес одолевал. 

– А ты сделал… Ну, что ты хотел… С деньгами сделал? 

Я рассказал все, как есть: про баню, про бабушкину историю и про деньги. 

Гляжу то на Иру, то на дорогу и не понимаю, слушает меня Ира или нет. Смотрит вниз перед собой, взгляд размытый. Если б булыжник на дороге лежал, точно впилилась бы в него! И педали медленнее крутить стала. Расстроилась? 

Но почти сразу изменилась: заулыбалась, глаза засветились: 

– Правильно! Дурацкие эти деньги! Совсем с ними не интересно! 

Руль замотало. Задергал руками, чтоб удержать. На повороте на улицу Лосева песка скопилось. Трактор с Лосева ковшом проходил, дорогу ровнял – вот и нанес. Ира спрыгнула, чтоб бугор песчаный перейти, а я так и боролся с рулем. Фух! Чуть не свалился! Но вырулил! 

– Ир, давай в хлебный сначала. 

РайПО всегда хлебным называли. Из всех магазинов туда больше всего хлеба завозили. Большущие деревянные лотки по десять или двенадцать буханок. И хлеб свежее, чем в других магазинах. 

– Ага. Мне тоже булку, рис и сахара надо. 

– Потом в Кинт тогда. 

– Ну да, – кивнула Ира. 

Раздутые торбы повисли на руле. Одна слева: между звонком и рукояткой (удобно – не сваливается), вторая – справа. Вот ее приходилось пальцем придерживать, чтоб не съехала по изогнутому, как гусиная шея, рулю, а то в спицах зажует. Повалишься точно! Садиться не стали: чего тут, тридцать метров пройти до Кинта. Так и вели велосипеды. 

У белых кирпичных стен Кинта маячили оранжевыми головками ирисы. 

Черные ручки уперлись в белесую кирпичную кладку. Сумки, как отвес, поболтались на руле и смирно притихли. Я пошуршал сдачей в правом кармане – на месте. Ира достала из пакета бабушкин кошелечек с защелкой. 

Звук шагов отскакивал от оргалитного пола и эхом разносился по длинному коридору магазина. 

– Здравствуйте, – шагнули через порог. 

– Здравствуйте, ребята. Чего вам? 

– А киндеры с динозаврами есть еще? – высматривал на прилавке. 

– Остались, – достает коробку с яркой картинкой яйца в красной кепке в окружении зеленых динозавриков в касках. – Выбирайте сами, какие вам, – взяла одно яйца и, прислонив к уху, потрясла, будто по звуку можно понять, какой там динозаврик. 

Какое же выбрать? Водили рукой, нерешительно тыкая то в одно яйцо – нет! – то в другое. А вдруг выберем, что такой же попадется. Вот досада-то будет. Ира не стерпела: закрыла глаза и тыкнула в то, что под руку попалось. И я так же. Шептал: «Только не повторка! Только не повторка! » 

На блюдце зазвенели монетки, собрали сдачу и потопали довольные: 

– Хоть бы прораб! – сжимала кулачок Ира. 

– А мне медсестра! – эхом разлетались слова по коридору. 

Положил яйцо сверху на буханки – не скатывается – и повел велосипед к базару, навес такой большой из шифера с дощатым прилавком. 

В день приезда базарной машины весь прилавок был завален. В основном тряпьем, но можно было найти и расчески, бритвы, мыло ароматное. Чего только не было! Колоды карт с футболистами или с кадрами из фильма «Титаник». 

Встали у базарного прилавка, достали Киндеры. До дома не дотерпеть! 

– Кто первый? – трясу шоколадным яйцом. 

– Давай я, – зашуршала разноцветная фольга. Ира расстелила ее на дощатом прилавке, чтоб шоколадные половинки положить. «Чпок», – щелкнул оранжевый пластик. Ира в небо куда-то смотрит, губу покусывает. Хватает пальцами за голову динозавра. Вытаскивает, – О! Рапатор! – достает фигурку жующего бутерброд динозавра. 

– У меня такого тоже нет! Поменяемся, если у меня повторка? 

– Нет, – прижала к себе, – мне самой нужен! Ну, открывай свой! 

Шоколад тоже не стал есть. Сложил половинки одну в другую и на доски. Заветный пластиковый щелчок. Заглядываю внутрь и… Как запрыгаю! Да! Да! Да! Среди свернутой бумажки белела квадратная шапочка. Медсестра! Никто другой! 

– Повезло-о-о! – протянула Ира. – Дай, дай посмотреть. 

Раскатали на досках рулончик со всей серией динозавров. Тыкали пальцами, у кого какие есть. Этот и этот – у меня, эти вот – у Иры. А эти… И прораб… «У Андрея! » – выкрикнули одновременно. 

И затихли. 

Рука Иры с Рапатором повисла как веревка. Я крутил в опущенных руках медсестру Апофехину. 

– А могли бы сейчас всех вместе собрать, – проговорила Ира, тихо-тихо, почти себе под нос. 

Ира поправила на руле сумку, поводила над ней рукой, как шаманка, пытаясь определиться, кинуть ли динозаврика туда или в руке держать: 

– Домой? – Ира кивнула в сторону нашей улицы. И динозавра все же бросила в сумку. 

– Поехали, – я сунул в карман медсестру. – Шоколад будешь? – протягиваю половинки яйца, молочные внутри. 

– Не-е. И свой не хочется… 

Выкидывать было жалко. Пришлось съедать. Ира откусывала и быстро жевала. А я вложил одну половинку в другую и разом в рот закинул. Взялся за черные резиновые ручки руля и побрел на дорогу, шаркая по притоптанному подорожнику. 

Ехали гуськом. Ира вырвалась вперед, а я позади плелся, еле крутя педали. Пялился между рогов рулевой загогулины, даже не моргал почти. Представлял, как бы высыпали на стол своих динозавриков, как отобрали повторяшек, надели слетевшие оранжевые каски, раскатали бумажку с картинкой всех динозавров из серии и расставили бы в той же последовательности. Чуть покрутили, чтоб точь-в-точь как на картинке. Эх, если бы… 

«Ш-ш-шы-шы-к», – с шумом проскользило по грунтовке заднее колесо велосипеда Иры – в воздух взмыло облачко пыли. 

– Чего ты отстал там?! – Ира оглянулась и закрутила педали медленнее, еле-еле, чтоб только не свалиться на бок. 

– Да не, не отстал, – поднажал, чтоб догнать. – Ир, а Андрей-то где? 

– Все в новом доме с Антоном. Бабушка говорит, забегал поесть и опять туда. 

– Понятно… 

За кустами справа шелестел камыш. Раньше, давно-давно, здесь был пожарный пруд, а все уже заросло. В болото превратилось. Одна красная жестяная табличка и напоминает о былом. И навеки застыл одинокий замшелый «аист» колодца, склонив голову, будто в болоте лягух выискивает. Как поставили водяную колонку на углу Лосева и Лесной, уже никому не нужен стал. Сначала тропа заросла, а потом и колодезный домик мхом и лишаем покрылся, петли поросли рыжим бархатом ржавчины. 

Уныло и грустно стало… Даже радость от нового динозаврика уже не грела. 

– Чего делать будешь сейчас? – мне показалось, что Ира заметила грусть на моем лице. 

– Не знаю. Может, почитаю чуть. А ты? 

– Покушать хочу. 

Едем мимо забора Добрынских… Смотрим – Андрей с Антоном у нового дома. Антон стоит, прямой, высоченный, малину с куста обирает, Андрею что-то выговаривает и пальцем так, будто каждое слово отбивает. А Андрей уже и не слушает его совсем. Голову свесил, рейкой длинной крапиву сшибает у крыльца. Услышал, как звонок у меня на кочке бряцнул, обернулся. И голова так вслед за нами с Ирой и поворачивается. Поймал, что я гляжу на него – и в сторону, якобы Антона слушает. 

– Ты читать? – Ира притормаживала у поворота во двор. 

– Да, – сморщился. – Есть хочется, правда. Не знаю, – заулыбался. 

–Давай тогда позже увидимся, – заворачивает велосипед на тропинку, стекающую с дороги во двор. 

– Хорошо. 

Поскрипел дальше, стараясь не ударить больным коленом о висящую на руле торбу. Оглянулся на Андрея – руль зашатало: торба съехала. Вцепился в ручки сумки пальцами, приподнял. Ладно, доеду уж: лень останавливаться. 

Салька увидел меня, завилял хвостом. Отряхнулся. Смешно так собаки отряхиваются. Мне напоминают крутящуюся щетку позади трактора-уборщика, что в городе по утрам на дороги выползают. 

Понес торбы домой. Салька жалобно заскулил: как это мимо него прошли, по голове не погладили. «Сейчас тебе вкусняшку дам! » – старался как можно дружелюбнее сказать. Понимают собаки интонацию или нет? Когда дед на него кричит, точно понимает! Значит, и ласковую может отличить. 

«Бабу-у-уль? – сразу проголосил, как только открыл дверь. – Ты дома? » Не отвечает. Дедушка, как всегда, у телевизора. Даже не обернулся: не услышал. У него и слух не очень, и телевизор орет громко. Стянул кроссовки не развязывая. «Бабуль? » – и на кухне ее нет. 

Поставил у буфета торбы, а сам к серванту в большую комнату, медсестру Апофехину к остальным динозаврикам ставить. Подравнял их, чтоб в линию стояли, никто не выбивался. 

– А где бабушка? 

– А стирает либо еще, или в огороде глянь. 

Достал из сумки пакет с вафлями. Как крепко завязала. И зачем так затягивать? Порвал: дырочку сделал, чтоб вафля прошла. Взял одну, откусил. Так Салька увидит! И ему одну! 

Салька весь извился. Увидел, что я ем что-то, облизываться принялся и потявкивать. «На-на, кушай», – к носу протягиваю ему. Понюхал, фыркнул от крошек и сразу схватил. Хвостом завилял и на будку к себе – прыг. 

В сарае глухо стучали дрова. 

На бабушкиной руке уже лежало три палена. 

– Давай помогу! – потянулся к дровам в телеге. 

– О, уже сгоняли! Как вы шустро. 

– А чего! Я торбы только не разобрал, – остатки вафли пихнул в рот и себе охапку нагрузил на руку. Подбородком прижимал, чтоб не рассыпались. А то б как на ногу палено упало бы. Вот запрыгал бы! 

– Я сейчас дополощу – разберу. Подкинуть еще надо. 

Я так и ходил за бабушкой. Перед сном побольше почитаю. Не хочется сейчас. Сначала в баню. Открыла топку, как дверь в клетку к огнедышащему дракону. И жаром так обдало. А бабушка еще ему еды подкидывает: палено всунет, а вторым в глотку проталкивает. 

– Андрей-то ездил с вами? – негромко, словно сплетню спрашивает. 

– Не-а, – помотал головой. – С Антоном все. 

– Скоро наскучит он Антону. Вот увидишь. Больно надо ему нянчиться с Андреем. 

– А если не надоест? 

– Увидишь, сынок. Прибежит ваш Андрей. Все, пусть эти прогорят, и можно закрывать будет, – прикрыла топку. 

Потом бабушка в огород пошла полоскать. Я за ней. Как-то тепло и спокойно становилось рядом с ней, от ее слов, от того, с какой уверенностью она это говорила. А разве бабушка может врать! Вон у нее в жизни чего только не было. Все уже знает. 

Сорвал стебель полевицы, в руках кручу. Всегда с ребятами, когда встречать коров из поля ходили, играли с полевицей в «Петушок или курочка». Сорвешь стебель: «Кто? Петушок или курочка», – ребята чуть подумают, а потом наперебой, кто «петушок», кто «курочка». А ты одной рукой стебель держишь, а другой, щепотью зажимаешь и вверх по стеблю проводишь, что в пальцах метелочка маленькая остается. Торчит хохолок длинный – значит петушок, а если метелочка ровненькая – то курочка. Так и пристаешь друг к другу с «петушками» да «курочками». 

– Сынок, польешь теплицу? Гряды еще нормально, а теплицы глянула – сухо. 

Пальцами по стеблю «Вжух! ». Петушок. 

– Хорошо. За сапогами только схожу. 

– А вон, мои коричневые в сарае возьми, чтоб в избу не бежать… 

Тонкие струйки воды с шиканьем выбегали из лейки, прозрачные капли барабанили по широким листьям. В их зелени прятались небольшие колючие огурчики. Еще не растолстевшие, они были ароматными и сладкими. А какой звонкий хруст! И пустоцветы любил обрывать. Их зеленая, как я всегда говорил, пипка была сладкой и вкусной. Вкусно было добавлять их и в окрошку. 

Точно! Окрошка! Еще же было много сыворотки. Огурчики есть. Пустоцветы и редиску можно. 

– Бабу-у-ль, ты тут? – высматривал бабушку через помутневшие от старости стекла теплицы. 

– Тута, тута, – бабушка сворачивала прополощенные простыни, наволочки. 

– Давай окрошку сделаем? Сыворотка осталась? 

– Осталась. Давай сделаем. На лавку в сенях поставила. У сепаратора. 

– Там много еще? 

– Хватит! Погуще будет, вкуснее. Колбасы еще со вчерашнего есть. Яиц только отварить надо, – загибала пальцы бабушка, – и огурцы соленые – в подвал слазить. 

– Давай свежих добавим. Вон тут какие, ¬ отодвинул листья. 

– Давай. И тех, и тех добавим. 

– А сколько? 

– Штучки две-три бери. 

– А пустоцветы? 

– Дед не любит. 

– Ну, ла-а-дно. 

– Ты если хочешь, то рви, сынок. Себе в тарелку добавишь. 

– Редиску можно еще. 

– Можно. Там хорошая, – бабушка показала на грядку, за которой начиналось поле картошки. – На дальней гряде. В бочке потом сполосни. 

Еще чуть подумали, что добавить можно. Зеленый лук отпал: его никто не любил. Укропчика! Для запаха. 

– Пойду я развешу, и яйца тогда поставлю, – оставила меня бабушка. 

В теплице оставался лишь небольшой островок сухой земли. Последняя лейка и все! Шесть огурцов полить. Их зеленые стебли цеплялись завивающимися усиками за белые нити натянутого шпагата. Как крепко уцепились! 

Поскрипывая сапогами, пошел к бочке. Все крутил в голове бабушкину историю про Маньку Быкову. 

Огромный пузырь вырвался наружу из утопленной лейки. «Вот бы жара постояла дня три – можно было бы купаться поехать. На речку… А лучше – на Павловское! На озере вода теплей! » – потащил лейку в теплицу. 

Вода шуршала по листьям огурцов. 

«С маской поплавать. Андрей говорил, что ему папа новую привез», – последние капли с фырканьем вылетели из лейки. «И с кем теперь на озеро ездить? » – втянул воздух – щеки круглые. И зашипел, будто шарик сдувается. 

Лейка одиноко стояла на пороге теплицы, уткнулась решетом на носу в квадратики стекла распахнутой двери. Широкие разлапистые листья зашелестели. Карман затопорщился. Пожалуй, огурцов хватит. Вот еще красивый висит, тоненький, белесый. Вчера или позавчера нарос. Такие вкусные! Сладковатые. Опять зашелестели листья. 

«Редисок… Штучки три хватит, – хрустел огурцом, смотрел то на грядку у теплицы с огурцами, то на ближнюю к картошке. – У картошки, вроде, хорошая, бабушка сказала». Туда и пошел, жуя огурец. Сладкий огурчик. Маленькие все вкусные. Темно-зеленая попка полетела на компостную кучу. Никогда их не доедал: жесткие и горчат почти все. Даже у маленьких огурцов выбрасывал, не пробуя, горчит или нет – привычка! 

Округлые розовые головки выглядывали из-под земли, прятались под пышной зеленью. Хорошая, тут крупная редиска. Таких даже две всего и надо. Потянул за пучок зелени – розовые головки завиляли в воздухе тонкими хвостиками, совсем как мышиными. Искупал в бочке, оттер пальцем приставшую землю, листья открутил, на компостную кучу кинул (туда и траву от прополки сваливали, и помидорные ветки, когда бабушка обрезала и пожелтевшие огуречные листья). Подул на розовые шарики (капли чтоб слетели) – и в карман к огурцам. 

В голове перебирал, все ли для окрошки есть. Колбаса – бабушка нарежет, яйца… Огурцы, редиска... Пустоцветы еще! 

Карман раздуло – все туда запихал. Грузный, тяжелый, вниз тянуло вместе со штанами (подтягивал, чуть пройдя). И голова как потяжелела! Подбородок свесил. Зубами нижнюю губу мну. Шаркаю к сараю. 

В тени огромной крыши все выглядело сырым, холодным, мрачным. Висящие на ржавом гвозде железные дуги для грядок печально выгнулись, как рот у кота Матроскина, одиноко сидящего на окне пустой многоэтажки. Покосившийся рассадник, поросший вокруг высокой травой, тянулся стеной к дорожке. Круглые бревна на торцах с черными трещинами походили на большие грустные глаза. Казалось, эти глаза слезливо просили: «Подойди, подойди ко мне. Что же вы меня оставили! Никому я стал не нужен». И так скучать бедняге до следующего мая, а то и начала июня, пока вновь не заполнят одинокую, пустую душу саженцами капусты. 

Болтающаяся в руке пустая лейка цеплялась за раздутый карман. В левой ладони сжимал пястку пустоцветов. Укроп забыл! Возвращаться за ним? Так не хотелось назад идти. 

Над густой зеленью клубники высился покачивающийся от дуновений ветра зонтик укропа. Такой невкусный: перерос уже. Да и подсыхать начинает. Ладно, три-четыре более менее зеленых веточки найду. Хватит столько! Так, для запаха чуть-чуть покрошить. 

Наклонился к грядке. Может, клубники еще поспело? Точно! За листьями красная ягодка прячется, к земле прижимается. Крупная! А рядом еще такая же. На других кустиках еще три красные клубнички нашел, но чуть поменьше. Пошел в бочке сполоснул. Как пахнет! А сладкая! Особенно, что покрупнее и потемнее. 

И перед глазами – бабушкина история. 

«Неужели и мы больше не будем дружить с Андреем? А когда узнает, что я все деньги сжег! » – становилось страшно от таких мыслей. Представлял, что не будем вместе ездить к школе, играть в карты, собираться в «средних крыльцах», как раньше. И что теперь делать? Надо поговорить нам. Но к нему идти не хотелось: это он нас предал! Он рассказал Антону про тайник! Это он перешел на сторону Антона! А не я! И не Ира. «Теперь и мы станем из-за бумаги мимо друг друга, как чужаки ходить», – вспоминал историю. – «Может, Андрей извинится», – странно, что эта фраза звучала в голове голосом бабушки. А если он и вправду решит извиниться, то… 

Внутри даже потеплело.