стыд

Конец рабочего дня наступал около двух часов. Валентин спустился в ординаторскую, снял пропахший эфиром халат  и повесил на свою вешалку. Сегодня он провёл два наркоза на плановых операциях: удаление желчного пузыря и резекция язвы желудка. Уже второй год он любил понедельники, ждал их. Тайну понедельников он хранил от коллег анестезиологов, да им в общем-то было всё равно чем он живёт вне работы. В отделении анестезиологии он был самый молодой, все они были как минимум лет на десять его старше уже обвешанные семьями – жёнами детьми, их судьбы закрутились в ловушке советского быта с вечной нехваткой денег на самое необходимое, вынуждавшей их работать на полторы ставки – и сверх того брать еженедельно дополнительные дежурства - работать на износ. Он же в отличие от них пользовался всеми правами и возможностями свободного холостяка.
Работал он в отделении третий год, но в коллектив, как говорилось, так и не влился. Вообще после института жизнь будто внезапно остановилась. В институте было ощущение постоянного движения вперёд: постоянно что-то новое, здесь же после четырёх месячной специализации наступили будни: дни и месяцы мало отличались друг от друга, хотя он и старался читать новые монографии по анестезиологии и реанимации, постигать науку самостоятельно. Но наука, как таковая, в которой он привык себя видеть, ушла, показав ему лишь свой затылок. Наваливалась скука, грозящая перейти в унылое пьянство.

 А угроза пьянства была вполне реальной: пару раз в месяц случался какой-нибудь политический праздник или чей-то день рождения. И этих дней Валентин ждал с содроганием. Оставив дежурного врача на посту, мужчины доктора собирались в ординаторской на первом этаже и начиналась жёсткая пьянка с водкой и закуской - бычками в томате с чёрным хлебом, дающая мимолётное ощущение призрачной свободы со вполне реальной расплатой на следующее утро – мучительной дурнотой и головной болью, усугубляемое  ощущением бездарно потерянного невозвратного времени. Но отказаться пить вместе со всеми было невозможно: за наполняемостью его кружки коллеги следили бдительно. Круговая порука! Существовала лишь одна уважительная причина – «За рулём!», которой пользовался хитрый доктор Дорошенко, единственный в отделении счастливый обладатель авто – жигулёнка первой модели.
     Валентин вышел на улицу, глубоко вдохнув сырой холодный воздух: с серого неба моросил мелкий дождь. Зонта у Артура не было, поэтому он не пошёл домой пешком, а дождался на остановке автобуса и втиснулся в его тесноту. В автобусе было душно и сдавленный телами Артур старался не вдыхать глубоко нечистый влажный дух. Лица пассажиров были серые непроницаемые, а его сегодня ожидал праздник и на душе было светло и тепло – его ожидала Москва!
     Отец, как обычно, лежал на диване. Последнее время он переставал интересоваться даже книгами: начав читать он быстро терял интерес, засыпал, а книга соскальзывала на пол. Мама как всегда, увидев его улыбнулась: «А жареная картошка готова!» - объявила.
     С тех пор, как он стал посещать государственные курсы иностранных языков жизнь будто сдвинулась, наполнилась смыслом. Как-будто английский язык придал ей некое значение и движение. Через несколько месяцев учёбы он впервые смог прочесть страничку адаптированного романа Фенимора Купера «Браво» и было ощущение маленького волшебства, как при проявлении фотобумаги, когда на чистом листе вдруг начинают появляться изображения людей, домов, неба с облаками. Так и здесь сквозь ранее непонятные значки букв латиницы вдруг стали проступать образы, слова!
     - А зачем это?- искренне удивилась знакомая по институту  врач педиатр, неглупая еврейка. – Сбежать хочешь?
     В самом деле какой смысл? Попасть за границу, за железный занавес по всем признакам «невыездному», ему никак не светило, как бы он об этом ни мечтал, хотя курсы английского это ведь тоже своеобразная "заграница", во всяком случае за гранью обыденности!

2
 За окном вагона электрички тянулись унылые как хроническая боль, пейзажи с тёмными избами, пятиэтажками, руинами долгостроя и, чтобы время бежало быстрее, он достал из дипломата том Чехова и открыл на «Даме с собачкой».
Через три остановки дочитал рассказ:  «… и обоим было ясно, что до конца далеко-далеко и что самое сложное и трудное только ещё начинается.»
 А как же ему жить дальше? Он ощущал, что и курсов английского, и медицины для смысла жизни ему всё же не хватает. Что-то должно быть ещё… Может быть стать писателем?
Пару раз он пробовал писать рассказы и, как ему казалось, что-то получалось. Однако он никому их не показывал, стеснялся обнажать душу даже перед близкими друзьями. Личная жизнь тоже, будто застыла -женщины у него не было, отчего нижний этаж постоянно мучительно припекало. Но жениться, потерять свободу, когда каждый миг богат пучком возможностей, пусть и иллюзорных, казалось ему страшным как удавка. Он перечитал последние строчки рассказа.
«… и обоим было ясно, что до конца далеко-далеко и что самое сложное и трудное только ещё начинается.»
     И почему все литературные сюжеты роятся вокруг судороги соития, будто в этом, и есть самое главное? А в жизни разве не так? К примеру все пассажиры в этом вагоне, не исключая его, вышли из одного места, расположенного рядом с анальным отверстием, хотя упоминать об этом считается верхом неприличия, ежели ты не гинеколог или уролог. Вон какие серьёзные сидят, будто совсем непричастны к этому месту, звериная дикость которого подтверждена его волосатостью, которая так его шокировала в переходном полумальчишеском возрасте. Как странно… И вот эта толстая тётка с забитой продуктами авоськой для семьи и тощий дедок с синим носом и остальные…  Все оттуда, из вожделения, как бы трудно ни было себе это представить сейчас на них глядя при всей скрытой одеждой телесной ущербности большинства. Почему так? И неужели нечто подобное случилось когда-то и с его родителями при всей их нынешней взаимной отчуждённости? – странно!..  Странно и невозможно! Он взглянул на переплёт книги с фотографией Чехова. Врач, русский интеллигент, но идеал мужественности в его время был иной – львиный лик с закрученными кверху по тогдашней моде усами. И Валентин представил какой комический вид они придавали их обладателю, когда он оказывался в одном исподнем перед тем как улечься с дамой в постель! А когда совсем заголялся, то, ни дать, ни взять насекомое – таракан! И ведь не зря зорко ироничный Чехов в письмах называл этот процесс - «тараканить»!
     Вспомнились этим летом виденные в лесу у корней дуба жуки солдатики – чёрные, небольшие по форме как семечки подсолнуха с красным узором на спинке, напоминающем крохотную красную маску. Целая россыпь на солнышке – многие из них соединённые друг с другом, будто прилипшие, кончиками заострённых кзади тел -  та же страсть, то же вожделение! И как они находили эти точки ими невидимые?
     Ну и хитрющая Природа, поймала на крючок вожделения все земные организмы! Изобрела половое размножение как способ получения наибольшего числа генных комбинаций для эволюции!
      3.
От станции метро «Текстильщики» до «Арбатской» около часа пути – промежуточной жизни, когда ни на чём невозможно сосредоточиться – эскалаторы, вагоны, мельканье лиц…
   На «Арбатской» он вышел на улицу и свернул влево в сторону ресторана «Прага». На первом этаже за широкими как витрины сияющими окнами ресторана были видны стоящие за высокими столиками люди – там был буфет, где можно было недорого перекусить. И как обычно (праздник ведь!) Валентин зашёл, почуяв соблазнительный кондитерский запах. Он взял бутерброд - белый хлеб с горкой красной икры и сто грамм красного каберне и встал за один из столиков. Он всегда заходил сюда перед занятиями.
    Икринки лопались на зубах и приятный солоноватый сок стекал на слизистую рта. Красное каберне было с приятной кислинкой. Как он старался не спешить, бутерброд закончился быстро и, не утерпев, он купил слоёный пирожок с печенью.
Не спеша прожёвывая, он подумал о Наташе. Это была девушка с курсов, которую он снова сегодня увидит - с прямым как стрела крепким телом, однако ужасно некрасивая. Не то, чтобы что-то в лице было уродливо, нет, черты вроде все правильные, но все вместе они вызывали ощущение странного геометрического несоответствия и напоминало о кубизме Пикассо. В прошлое занятие им удалось немного пообщаться.  Очередная ловушка природы? Ведь, казалось, они друг друга могли взаимодополнять. Совершенство её тела искупало нескладность его тела, а его лицо… Ну да, для некоторых оно казалось и красивым, говорили, хотя сам так он не считал, его оно раздражало своей излишней удлинённостью и утончённостью…
Пирожок был вкусным,  похрустывало слоёное тесто, приятно горчила печёночная начинка, за стёклами мелькал жёлтые и красные огни автомашин. Жить и в самом деле стало веселее!
4.
Расселись все в классе как обычно: Валентин в центре, Наташа за первым столом слева, а посреди, за первым столом среднего ряда, так что её можно было видеть из любой точки класса сидела жена дипломата, мадам Жесткова – девушка привлекательная и каждое занятие в новом платье или костюме, чего не могла себе позволить присутствующая женская половина. Сегодня она сидела в фирменных джинсах и красно-коричневой кофточке. Стройные ноги Наташи также обтягивали джинсы, но скорее всего «самострок», верх – светло-серый свитер.
Занятие было живым и интересным. Помимо новой темы грамматики (герундий), преподавательница, немолодая, но хорошо сохранившаяся брюнетка предложила тему разговора: цель в жизни. Вот это да! Валентин даже немного растерялся, ощутив в душе какую-то неопределённость. Стать хорошим врачом? – само собой, но это не всё, душа его алкала чего-то ещё… Стать писателем? А на что он ещё годен с его дурацкой впечатлительностью? Ну да, было пара неплохих, по его мнению, рассказов, но о них он не говорил никому, даже друзьям. Почему? – он стыдился обнажать перед кем-то душу и писательство иной раз казалось ему родом душевного эксгибиционизма. А присутствующие отвечали, чаще формально, не обнажаясь: закончить курсы, овладеть языком, профессией, хорошим специалистом, провести отпуск на море, молодые незамужние женщины скорее всего лукавили:  - на самом деле их целью скорее всего найти подходящего мужа, но не будешь же говорить об этом вслух! О карьере говорить также неудобно. Наташа сказала, что её цель овладеть языком и стать гидом (читай – найти себе мужа иностранца). Мадам Жесткова ответила со смехом, что её цель жизни – жить! А чего ещё ей желать, если у неё есть всё то, о чём только мечтают советские женщины? – положение мужа дипломата, деньги, машина, домработница, доступ в магазин «Берёзка»! Удивил Чернов – высокий парень в свитере – чернобородый и в очках, которые делали его похожим на русских разночинцев 19 века - типаж Чернышевского и компании. Нисколько не смущаясь, он сказал, что его цель стать писателем, что он пишет рассказы, один из которых даже опубликован в заводской многотиражке, чем он гордится, и сердце Валентина ревниво заныло. Однако, когда разночинец сказал, что его любимый писатель Ефремов, Валентин облегчённо вздохнул – не конкурент. Ефремов, конечно, хороший писатель, но до классиков ему далеко. Умный немолодой еврей сказал, что цель его жизни – исследование самой жизни. Валентин не нашёл ничего лучшего, как повторить то же самое.
5.
И как это получилось, он и сам потом не мог припомнить, но после занятий они с Наташей ехали в одном голубом вагоне метропоезда, напротив друг друга стояли и непринуждённо болтали, что с другими девушками у Валентина никак не складывалось. О чём говорили? -  Да об отпуске, о море, как кто его проводит, кому что больше нравится – Крым или Кавказ. Валентин говорил, что нет ничего скучнее лежания на пляже. И тут Наташа его удивила: последний отпуск она провела вместе с археологической экспедицией под Евпаторией на раскопках древнего скифского города, добровольно взяв на себя функции повара. Что называется утёрла ему нос.
     - И вправду, подхватил он, -  в жизни не стоит лежать на диване и ждать что она преподнесёт тебе что-то интересное, а надо самому проявлять активность…
     Говорили о том, что в голову придёт  по свободной ассоциации. От осуждения отпуска с бессмысленным лежанием  под солнцем на топчанах к отдыху активному - к путешествиям, походам горным и водным, от путешествий к запрещённому Гумилёву, его поэме «Открытие Америки»: «В каждой луже запах океана, в каждом камне веянье пустынь…», о сравнении русской и советской поэзии не в пользу последней. И во вкусах, взглядах на жизнь открывалось общее, делающее общение ещё более лёгким, затягивающим. Однако столь необыкновенно стремительное сближение с Наташей заставило его внутренне насторожиться.
     Но слово цеплялось за слово и мысль за мыслью и вот они очутились у подъезда девятиэтажки, в которой обитала Наташа с родителями. Зачем-то вместо того чтобы проститься, он зашёл с Наташей в подъезд, в лифт, очутился у двери в её квартиру и тут она зазвала его на чай.
     Родителей в квартире не было. Он сидел за столом на кухне, а Наташа, повернувшись к нему спиной заваривала чай, изогнувшись змеино-гибким сильным телом. Потом повернулась и он вновь увидел странно ассиметричное некрасивое лицо. В этот миг он представил себе, что ему придётся видеть это лицо каждый день всю оставшуюся жизнь и похолодел. Повеяло необходимостью единственного выбора, перечёркивающего фантастический, как праздничный фейерверк, пучок возможностей, и он ужаснулся. Он почувствовал, что совершил ошибку, очутившись здесь, на этой кухне. С каждым глотком чая он ложно обнадёживал девушку и почему-то чувствовал себя всё более обязанным, виноватым и уже обречённым. Внутренний страх нарастал девятым валом и, не допив чай, он вскочил, будто вспомнил о крайне неотложных делах. Наскоро попрощался, не попросив даже номера телефона. Она, конечно поняла всё, судя по вмиг отяжелевшему её взгляду и громко хлопнувшей за его спиной дверью. Красный от стыда он спустился на лифте вниз и вышел из подъезда. Осенний дождь охладил лицо, он  глубоко вдохнул холодный воздух – свободен!

На следующее занятие Наташа не пришла, не пришла и через две недели и Валентином овладела непонятная тревога, будто он кому-то что-то обещал и не сделал. Наконец, он осмелился спросить о ней у преподавательницы.
    - Безрукова? – переспросила мэтресса, - Так она перешла в другую группу с потерей года, дела у неё поважнее, - лукаво блеснула мэтресса тёмными глазами, - Замуж она выходит!