Дарья Тоцкая Возвращение сквозь время

О пьесе Михаила Анчарова «Слово о полку Игореве», «Миры Михаила Анчарова», том 5,
издательство «Престиж Бук», 2021

Джон Уильям Данн не был первым, кто высказал идею одновременного существования времен: прошлого, настоящего и будущего.  Его философский трактат «Эксперимент со временем» (1927) позже упоминал отец магреализма Борхес. А в Средневековье еще Фома Аквинский приписывал способность одновременного восприятия времен Богу, но не человеку. Взаимоотношения времен непросты в древних анимических религиях, а философия даосизма указывает на то, что музыка (как искусство) способна связать человека и Вселенную, прошлое, настоящее и будущее.
***
Есть момент создания произведения, а есть время, в которое ему суждено проявиться. «Слово о полку Игореве», датированное 1185 годом, ожидало 1800-го года, чтобы быть изданным. Дата написания пьесы Михаила Анчарова «Слово о полку» неизвестна, впервые она была опубликована в 1992, а в 1971 чуть не дошло до премьеры в театре. Но не время. Михаил Анчаров (1923 – 1990) – поэт, прозаик, художник, бард, сценарист, переводчик с китайского и участник  военных действий в Маньчжурии, и сам часто вводил в свои произведения надреалистичное.
Анчаров называл свое детище не пьесой, а фреской. Живопись el fresco («свежая») по сырой штукатурке славится не только скоростью письма и оттого свежестью восприятия творца (от левого верхнего угла к правому нижнему), но и повествовательностью, «многоактовостью» в рамках, казалось бы, непрерывного пространства стен. Все эти черты есть в пьесе Анчарова: иллюзорно беспрерывное повествование, которое на самом деле состоит из самостоятельных ячеек, подобно тому, как на фресках могут рядом оказаться Благовещение и Страшный суд.
Анчаров в едином пространстве рассказывает о событиях 1179 (по версии персонажа Волхва) и 1942 годов. Исторически Игорь Святославич еще не князь Новгород-Северский, но уже вовсю бил половцев, ханы Кобяк и Кончак уже стали его антагонистами. В 1942 году история совершает очередной виток – и вот уже снова русским войскам приходится отстаивать Родину на Дону.
Анчаров – визионер, и он решает воспользоваться наслоением времен сполна: сталкивает в соседних ячейках «фрески» разные сюжеты, наделяя благодаря соседству их новыми смыслами, разворачивает нелинейное повествование для каждой из сюжетных линий, активно использует флэшбеки для психологизма и раскрытия характеров героев. А в отдельных сценах даже пробует использовать наложения событий разных времен. В одном только он проигрывает сам себе: что ему стоило оставить одного Волхва свободно ходящим через толщу времен. Не делать транзит персонажей между эпохами обыденностью.
Кто есть Волхв: автор обозначает его в списке действующих лиц как «карпатского воина»; что означает древнеславянского языческого жреца. Сразу же вспоминаются попытки Осипа Сенковского обвинить «Слово…» 1185 года в мистификации, якобы «написано оно сербской или карпатской рукой человека, изучавшего латинскую литературу». Ну хорошо, Сенковскому стоило знать, что Черняховская культура, предшествовавшая появлению древних славян на этих землях, действительно по большей части состояла из фракийцев (сербы), готов (немцы), скифов, сарматов
и других племен. Да и вообще славяне, как и само «Слово…» 1185 года – с невыясненным этногенезом, «cultural metspot ». Если уж и про латынь, то там недалеко от Черняховской культуры еще Римская империя была.
О. Партыцкий в конце XIX века выдвигал гипотезу о том, что автор «Слова…» 1185 года – из карпатских лемков, ныне почти исчезнувшего субэтноса Карпат. Здесь стоит вспомнить «карпатского воина» Анчарова и сопоставить с моментом из его пьесы: Волхв объявляет себя автором «Слова…» 1185 года.
Как минимум создатель древнего текста был «двуручным»: так на Руси называют тех, кто одновременно почитает христианского Бога и призывает себе в помощь духов не ангельского происхождения, не имеющих постоянного тела в бытие. Автор «Слова…» 1185 года выказывает большую осведомленность в магическо-языческих верованиях-практиках соседних народов: упомянуты готские красные девы, певшие на берегу синего моря (сирены? ламии?) и вернувшиеся на землю исламские дивы (джинны). Так что плач Ярославны, над которым все еще ломают голову литературоведы, возможно, есть заговор, построенный по методе симпатической магии –
Игорю предлагалось получить свойство птиц: всегда возвращаться в родные места из чужих земель (плена). Анчаров, видимо, придерживался схожей версии, так как беззастенчиво вплел элементы русско-украинской деревенской магии («замыкаю мой оговор замком, а ключи кидаю…») в одну из речей своего Волхва.
Поэтический дар автора пьесы позволял ему перемежать прозу песнями собственного сочинения.
Также он рассыпает идиомы, стараясь подражать стилистике тех времен: «не хвались, князь, на рать идучи», «собака бывалая барса возьмет, неопытную напугает и кот», «съел волк кобылу, да дровнями подавился». Местами он проваливается в подлинные пучины бессознательного, используя визионерский опыт: «Во тьме таится мое лицо, как аромат в лепестке». Конь ранен и кричит криком человечьим, мать нашла меч и укачивает вместо ребенка. Мертвецы говорят о моменте собственной смерти: «Се аз убитый Путята».
И в то же время Анчаров явно пользовался историческими документами, чтобы сформировать фабулу рационально. Он очень детализирован в некоторых моментах, и только планомерные разрывы повествования позволяют ему не перегрузить читателя. В его «фонах» резкость наводится на большое количество деталей одновременно. Вот пример: «Воронков: Немцы к мосту пристрелялись… Разведка доносит: в Груздево что-то невообразимое творится. Идет стрельба, песни, крики – хаос какой-то». И вот еще: «Товарищ генерал, скажите Артюхову… Он окна загородил ящиками... а из-за них стреляют».
Сцены схваток автор «видит» внутренним взором, и после описывает, оттого возникает кинематографический эффект полного погружения. «Все застывают, как в стоп-кадре» - это такое театральное slow motion, которое уже изобрели, но пока еще не могли использовать так эффектно, как в «Матрице».
В отличие от пьесы Михаила Булгакова «Иван Васильевич» (1934-1936), легшей практически дословно в основу всем известного фильма, Анчаров не использует «кочующих» между временами действующих лиц как deus eх machina, не дает им вершить судьбу целых государств или хотя бы вооруженных отрядов. Анчаров поддерживает накал военных действий в обоих временах и нигде не заходит в комедию. Кстати, вдохновлялся он практически теми же произведениями, что и создатель «Мастера и Маргариты»: «Немцы все одинаковые лежат, а я в
школе Фауста читал». Вот еще: «Но коль все влюбленные в аду –/ Значит, рай порядком пустоват».
К Данте и к Шекспиру заодно.
Слилась ли, спелась пьеса Анчарова с древним «Словом…», или же вырастила самое себя на его основе, остается только вопрошать интуицию. Как и само «Слово…», его литературный оммаж пронес себя сквозь время. И захотел быть разобранным-осознанным именно сейчас. О чем и свидетельствует появление этой рецензии – спустя десятки лет после создания «Слова о полку» Анчарова, спустя века – после написания «Слова о полку Игореве» неизвестным автором.