Еврейский протест

                Еврейский протест. Правда, ничего кроме правды.
Начало славных семидесятых. Золотое время для всех и вся. Дальневосточное морское пароходство под умелым руководством Валентина Петровича Бянкина, набирает обороты, открывая все новые и новые линии. И вот уже десяток лучших судов пароходства, скоростных сухогрузов типа «Пула», среди моряков просто «писатели», открыли американскую линию «Феско Пасифик» из Японии на Штаты и Канаду. И пока суда работают в убыток, завоевывая фрахтовый рынок. И конечно завоюют, ведь за ними Держава. Да и грех не завоевать на судах, у которых скорость за двадцать узлов, а моряки одни из лучших в мире.
   Теплоход «Сулейман Стальский»прибыл в порт Сан – Франциско по расписанию. Встал с ходу к причалу. А через сутки после начала выгрузки произошел очень неординарный случай. Такой, что у главного партийного босса, то биш помполита, волосенки на голове дыбом встали. И он, в предчувствии надвигающихся неприятностей, глотал валидол горстями и все ни как не мог сообразить, что делать, как отписываться. Остальные члены экипажа оставались спокойными, и можно сказать равнодушными.
   А случилось не мало – не много. К парадному трапу где то около обеда подкатила легковушка. Из нее вышел худосочный парнишка, вернее юноша характерной еврейской внешности. К каковой относились большие черные глаза на выкате, соответственно тонкий нос с горбинкой. В общем, стопроцентный представитель славного иудейского народа. Черные волосы до плеч делали его похожим на Христа. Отдаленно, конечно, но все же. И вот этот еврейский юноша подойдя к трапу, глянул своими горящими глазами на моряков, взирающих с большим любопытством на него с борта. Кстати, для справки. В те славные советские времена, сход на берег за границей был фактически запрещен. Увольнения конечно были. Но только в группе не меньше трех человек, и обязательно старшим был кто то из командного состава. Увольнение обычно делали в светлое время суток. И после шести вечера весь экипаж всегда был на борту в полном составе. Попадали на берег моряки обычно один раз за стоянку. Вот и приходилось морскому люду в основном глазеть на заморские чудеса с борта родного теплохода. И обычно у трапа торчало не меньше пяти – семи человек.
   Так вот, худосочный еврейский юноша достал из кармана наручники. Одно кольцо защелкнул на своей правой руке, а другое намертво закрепил за стойку трапа. А чтобы не было соблазна отцепиться, ключи от наручников выбросил в море. В общем, обычная акция протеста. Вся необычность ее в том, что она произошла на советском теплоходе. Кстати, машина не уехала, а заняла позицию в десяти метрах от трапа. Из нее вышли еще два еврейчика возрастом постарше, и по виду довольно справные. Одного можно было даже назвать толстым. Так вот эти двое развернули плакат:
   «Советские, выпустите евреев на землю обетованную.» - через минуту весь экипаж, исключая вахту в машинном отделении торчал на верхней палубе. Морские тяжелые будни скрасились не только стоянкой, но и необычным действом местных евреев.
   Прошел час. Капитан, стармех и помполит переваривали ситуацию. Капитан, как и все моряки недолюбливающий и презирающий комиссаров, этих бездельников от партии, в душе смеялся над страхами помполита. А так как он человек, слегка грешащий коньяком и безотказностью буфетчицы, открыто рассмеяться не мог. Но не преминул дать суровую отповедь комиссару.
   «Вы Виктор Петрович главный по партийному делу, вас этому учили. Так что вам и карты в руки.»
   «Ну, я даже не представляю, что мне делать. Я такого близко не мог представить. И с парткомом не посоветуешься. Связи нет, у причала радиостанция опечатана.»
   «Ну, я тем более не знаю. Я привел судно в порт. Доставил груз в целости – сохранности, а дальше уже ваше дело.» – капитан напустил на себя безразличный вид. Стармех, кругленький толстячок пенсионного возраста, принявший на грудь двести коньяка, и поэтому благодушный и доброжелательный, высказал, в общем, вполне здравую мысль:
   «Да и хер с ним с этим евреем. Пускай себе протестует. Нам то какое дело. У меня работы по горло. Пятый поршень будем дергать.»
   «Ну, как вы так можете говорить. Все же это дело политическое.»
   «Ну, это по твоей части. Ты и разруливай. А я в машину пошел.» – стармех чинно удалился. Какое ему дело до всей этой политики. Перед ужином еще стопочку накатит и спать.
   Капитана это тоже по большому счету не волнует. Но как самый главный человек на судне, он не может просто отойти в сторону, по примеру «деда». Надо что то предпринимать. А то еще помполит в своем рейсовом отчете в партком отметит его полное самоустранение.
   «Так что предпримем Виктор Петрович?» – помполит смотрит на капитана с тоской и надеждой. Верит в его командирские качества.  И тот оправдывает его ожидания. Капитан одевает белую рубашку т галстук, облачается в парадный мундир с золотыми шевронами на рукавах. И сразу становится монументально официальным. И при встрече с ним моряки замирают и подтягиваются. Капитан спускается с трапа, внимательно оглядывает приковавшегося к трапу человека и говорит на хорошем английском.
   «Вы нарушаете закон нашей страны. Мешаете проведению судовых работ. Прошу вас, освободить трап. В этом месте будут проводится судовые ремонтные работы.» – узник все понял отлично, но предпринимать ничего не думает. Ведь он же протестует. И он должен довести до всех свободных людей положение о бедных и угнетенных евреях в Советском Союзе, которых не отпускают в страну обетованную. И он присел, закрыл голову руками, как будто его собирались бить. Капитану осталось только снова подняться на борт. Зря переодевался. А тем временем по причалу пару раз проехала полицейская машина, чтобы показать этим русским, что свободы граждан свободной страны под неусыпным присмотром властей.
   Помполит все больше и больше нервничает. Настроение упадническое. И он реально понимает, что из этого может получится. А что выйдет то? Да ничего. Его просто – напросто выгонят, вот и все дела. На это козырное место много желающих. А как им не быть то? Если ты ни в каких судовых работах не участвуешь, а деньги получаешь большие, чуть меньше капитана. И тот же капитан опасается его конкретно. Ведь вполне может указать в отчете хотя бы о той же связи капитана с буфетчицей. А лишиться такой денежной работы из – за какого то тупорылого еврея очень обидно. И он хорошо представляет, что ему по этому поводу скажет дражайшая супружница. И сказать то имеет право. Ведь это только ее усилиями он носит на плечах солидные погоны. И из просто учителя истории превратился в старшего командира торгового флота. Она все припомнит ему. И как его в партшколу проталкивала. Сколько ей пришлось умасливать больших партийных начальников. И еще неизвестно, как и чем она их умасливала. История о деталях молчит. Да и по большому счету это его не сильно то и волнует. Ну, не силен он в этом любовном деле, надо признать честно. А если совсем честно, то он и в истории не силен. И в этой партийной науке толком разобраться не может. Вот у этих буржуинов проклятых все понятно. Больше вкалывай – больше получишь. Все как говорится по труду. Вот он сколько запахивал в этой дурацкой школе. Одной внеклассной работы сколько вел. И это не говоря уже о самой классной работе с учениками, среди которых добрая половина тупые и ленивые. Сейчас то хорошо, ни каких проблем. А зарплата, что у шахтера в забое. Хотя как это без проблем? Вот она выплыла родная и поставила в тупик. И обещает в дальнейшем поставить раком и выплюнуть за полную профнепригодностью. И снова придется идти в эту дурацкую школу. И ничего не придумаешь. В голове пусто, как в колхозном осеннем поле. Кошмар, да и только. Надо людей хоть от трапа убрать. Пусть себе этот еврейчик в одиночестве протестует. Вот только загнать моряков в надстройку не получается. И в их словах и взглядах полное к нему неуважение, если не сказать больше.
   «Я не на вахте. Где хочу там и стою. Вы лучше скажите, когда увольнение будет?» - матрос Барсуков смотрит на него просто нагло. И слов нужных, что то не находится. А эти только одно понимают и боятся. Это лишится допуска в загранплаванье.
   «Какое увольнение. Вы что не понимаете, против нас провокации на каждом шагу. Хотите, чтобы и в городе с вами подобное произошло?» - в ответ моряки угрюмо молчат. Знают, болтни лишнее и точно больше заграницы не увидишь. Будешь в каботаже копейки сшибать, которых и на два дня стоянки в родном порту не хватит. И все равно не расходятся. Повернулись спиной к этому чмырю партийному. Все же интересно, а чем все это закончится. А паренек то молодец, лихо придумал. И трап теперь не завираешь, к нему человек прикован.
   После двадцати ноль – ноль выгрузка началась на всех пяти трюмах. Ночь, двойная оплата, так называемый овертайм. Американские докеры хорошо имеют с советских судов. Вот так всегда. Пол Мира кормим – поим, а сами из нужды не вылазим. Как говорится, всю жизнь работаем на унитаз.
   Американские докеры все как один сытые и здоровые, проходя мимо протестующего паренька одобрительно похлопывают его по плечу. Мол, молодец, все вери гуд. Они так же приветливо здороваются и с моряками. В общем, очень доброжелательные люди.
   Помполит, проторчавший до вечера на палубе и очень от этого умаившись, передал полномочия по наблюдению за протестующим вахтенному помощнику. Совсем молодому третьему штурману, и удалился в каюту переваривать события дня. И с его уходом у трапа началось оживление. Боцман своим свирепым лицом смахивающий на пирата, а в душе добрейшей души человек, первым спустился на причал. И когда пацан увидел его рядом с собой, просто сжался от ужаса. А как не сжаться то? Если громила весом в сто килограмм, со страшной рожей, в какой то грязной одежде, заляпанной краской, а в руках у него маленькая лавочка, которой он наверное его ударит.  Боцман поставил эту скамеечку рядом с пареньком. Мол, чего стоять то. Протестовать то сидя удобней. На что тот энергично замотал головой в знак протеста. Заговорил быстро и непонятно. А потом засмеялся над своим дурацким страхом. А боцман, как и американцы, похлопал паренька по плечу и снова поднялся на борт. Ему еще работать, из робы до утра не вылазить. Третий помощник тоже смеется:
   «Ну, ты и влип Степаныч. Поощряешь буржуйские выходки. Узнает помполит, тебе и мне мало не покажется. Следующий рейс у нас будет точно на Север.»
   «А тебя то за что? Ты же ничего не видел.»
   «Вот это самое страшное. Обязан был видеть и немедленно сообщить.» – оба засмеялись и ушли в надстройку, оставив вахтенного матроса одного против мира капитала. Но тот нисколько этому не огорчился и всего через пять минут спустился на причал. Достал сигареты и спички. Протягивая американцу, говорил почти на русском, добавляя изредка английские слова.
   «Гуд сигареты. Ноу рашин. Ит ис Болгария. Перекури, легче будет протестовать.» – на что протестующий товарищ снова энергично машет головой в знак отказа. Мол, ему ничего не надо. Он должен страдать и все тут.
   «Ну как знаешь.» - и матрос, явно огорченный отказом последнего, поднимается на борт. Но перед этим, отполовинив пачку сигарет, оставляет ее на балясине трапа вместе со спичками. Мол, когда захочешь, тогда и покуришь. На причале по прежнему сиротливо стоит плакатик, но толстых евреев рядом с ним нет.
   Прошел час, и протестующий робко взял одну сигарету, понюхал ее и жадно закурил. Сделал три глубокие затяжки и выкинул сигарету в воду. Нет, он не должен поддаваться искушению. Он протестует. И его эта акция может быть одной из капелек, которая приведет к потоку, к лавине, которая сметет этих советских коммунистов. И их братья наконец вернутся на землю обетованную.
   Десять вечера. У трапа скучает вахтенный матрос. К нему выходит перекурить моторист, недавно сменившийся с вахты. Он с кружкой кофе и сигаретой. И у вахтенного сразу всплывает новая идея.
   «Слушай Колян. Постой пару минут. Я сбегаю в каюту, организую себе кофе. Вроде не хотел, а вот запах пошел, так сразу челюсти свело.»
   «Валяй. Только не долго. Я вот докурю и сваливаю фильм смотреть. Как там этот пацан протестующий, не загнулся еще?»
   «Че ему будет то. Это ты скорее в своей машине загнешься, а не он.» – через пять минут матрос появляется с двумя кружками у трапа. Оставив одну на планшире, с другой спускается на причал. Молча, только улыбнувшись, ставит ее на балясину трапа  и уходит. Американец вдыхает запах ароматно кофе и закрывает глаза. Ему хочется плакать. Лучше бы били его эти советские, чем так искушать. Он берет кружку в руки. Она горячая, и это так приятно. И запах становится таким невыносимым. И проклиная свою слабость, паренек делает небольшой глоток кофе. Потом еще один, и еще. И уже автоматически закуривает. И настроение уже неплохое. И вроде эти русские не такие и плохие ребята. Вот только одно непонятно, почему они собратьев не отпускают в Израиль.
   Одиннадцать вечера. У трапа появляется новый персонаж. Вернее очаровательная блондинка миниатюрного вида. И сразу вахтенный матрос расплывается в улыбке. Как и добрая половина экипажа, он неровно дышит в сторону симпатичной дневальной Зиночки. Это были благодатные времена для моряков Дальневосточного пароходства. В экипажах было не менее пяти женщин.
   «Ни как Зиночка вышла меня проверить? Или может скрасить мою такую скучную вахту?»
   «Нужен ты мне. Как там американец, который протестует?»
   «Никому нет дела до бедного матроса. Всем американцев подавай. С ним все отлично. Боцман ему лавочку подогнал. Я сигареты и кофе. Так что у него не жизнь, а лафа. Протестуй, не хочу. И никто работать не заставляет.»
   «Слушай, а если его покормить? Мы с девчонками колбасы нажарили с помидорами.»
   «Как нам, так перловка. А как американцу, так колбаса. Неси давай. Только не забудь и мне кусочек подкинуть.»
   «А тебе то за что? За то, что у трапа слоняешься.»
   «А американцу ты сама понесешь? А вдруг за это тебе визу закроют. И не увидишь ты благословенной Америки долго – долго.»
   «За себя переживай. Сам говоришь кофем с сигаретами его угощал.» – через минуту Зиночка выносит большую столовую тарелку, на которой два кружочка поджаренной молочной колбасы, два аккуратно разрезанных помидора и два кусочка хлеба. Все это с пылу с жару, и пахнет одуряюще вкусно. Боязливо оглянувшись, сбегает по трапу. Еврейский юноша поражен и покорен. Ему всегда нравились светлые женские волосы, почти белые. Пускай и искусно покрашенные. А когда в него просто влепился запах жаренной колбасы, его душа и желудок полностью были на стороне вот этой симпатичной девчонки. Она так радостно ему улыбается, как будто знает давным - давно. Улыбается и сует ему в руки тарелку. Вилка завернута в две салфетки. Прямо прием, как для дорогого гостя. Его воля полностью сломлена. И он ест эту вкусную еду и все не может оторвать глаз от улыбающегося лица девушки. А она все пытается узнать его имя. И он, сломленный ее упорством, называет свое. И почему то стесняется своего древнего еврейского имени.
   Два ночи. С моря потянул легкий туман и сразу похолодало. И парнишке сосем неуютно в легкой джинсовой курточке. Он в нее кутается и все ни как не может согреться. Может холод, наконец, пробудит в нем ненависть к этим советским, которые так бесчеловечно поступают с его единоверцами. И снова спускается на причал боцман. Он уже не в робе, а в спортивном синем костюме. И в этом костюме он не кажется таким уж свирепым. А в руках у него черная и большая ватная куртка. Он ее накидывает на плечи парню. И сразу становится тепло и спокойно. И снова похлопав его по плечу, боцман важно поднимается на борт.
   В четыре утра вахта у трапа сменилась, и снова узника напоили кофе и подкинули сигарет. Как и двенадцать ночи при смене вахт. А дальше он просто заснул, укутавшись в такую теплую куртку. Разбудили его докеры, когда в семь утра покидали теплоход. Снова хлопали по плечу и смеялись, показывая на эту самую куртку и скамейку. Мол, так можно протестовать. Потом приехали его старшие товарищи и были совсем не в восторге от увиденного. Их младший коллега жив – здоров. На нем ни одного синяка. А ведь могли наставить эти русские под покровом ночи. И самое печальное, что весь протест вылился в добротный сон. А что не спать то? Если тебе и лавочку поставили, дали эту ужасную ватную куртку, но, наверное, очень теплую. До сих пор снимать не хочет. Да еще всю ночь поили кофе и угощали сигаретами. Не протест, а бардак элементарный. Надо скорее Мойшу отстегивать и уезжать от стыда поскорее. А он оказывается и ключ в море выкинул, чтобы не было соблазна сбежать от этих ужасных советских коммунистов. И как его освободить никто не знает. Выход, конечно, есть, вызвать службу спасения. Но опять же, как они будут выглядеть на этом фоне. Вот задали им задачу.
   И снова на помощь приходить боцман. Снова в одежде залитой краской, и снова с выражением свирепости на лице. Наверное, он, когда выходит на работу, таким становится. Может работу ненавидит, а может своих работников. Он посмотрел, как безуспешно пытаются протестующие освободить своего юного друга от стального кольца и такой же цепочки. И через минуту спустился на причал с огромными ножницами, которыми за один раз перекусил стальную цепочку. И всего через пять минут на причале никого не было.
   Первый помощник капитана проснулся в плохом расположении духа. Всю ночь его мучили кошмары, которые сводились к одному. К его бесславному увольнению из пароходства. Партком и жена, жена и партком, вот и вся цепочка его ночных кошмаров. А если в парткоме только кричали и ногами топали, а вот жена все норовила кулаком в нос заехать. Не женщина, а мигера какая то. После завтрака пора идти на палубу, посмотреть что с этим узником стало. Идти не хочется, а надо. И каково его удивление, когда на причале он никого не обнаружил. Неужели проблема само собой рассосалась? Не подавая радости, напустив на себя суровый вид, спросил вахтенного матроса как можно небрежней, как ему казалось:
   «А где этот протестующий?» - на что моряк с наглой улыбочкой ответил:
   «Домой поехал. Завтракать. Сказал, что через два часа вернется и не один. Увольнение будет, или так и будем сидеть на борту.»
   «В этом порту не будет. Обстановка здесь напряженная.» – эта история конечно не осталась для парткома незамеченной. Да и как не заметить то, если в рейсовом отчете первый помощник описал все это красочно и подробно. И главное то, как он инструктировал моряков, а особенно командиров. И те поняли всю мерзость этой провокации, на которую не поддались. И в общем то, игнорировали протестующих. В эти общие фразы никто в парткоме не вникал. Умные люди понимали, что за этой словесной шелухой ничего абсолютно нет. И если все кончилось благополучно, то только не благодаря, а вопреки деятельности судового партработника. Хорошо, что не полез с дурными инициативами. Потом бы долго расхлебывать пришлось.