Идущие впереди... Глава 3. Долги

1900 год, станица Усть-Медведицкая

- А видишь, вот там звёзды складываются в подобие человеческой фигуры? Это созвездие называется Орион, - сказал Василий, указывая на небо. - А Стожары* вроде как сабля на его поясе.

--------

* звёздное скопление в созвездии Орион

--------

- Фигура? - Нюра подняла глаза вверх. - Нет, не вижу.

- А ты приглядись, Нюша. Смотри, вот плечи, а вон там ноги. И пояс немного наискосок. Это ведь так интересно!

- Чудной ты, Вась. Тебе думать надо, как дальше жить, а ты про арионы мне рассказываешь.

Василий посмотрел на девушку. В свете фонарей лицо её казалось созданным рукой древнего ваятеля — точёный профиль, идеальные линии пухлых губ, белоснежная кожа. Днём, при солнце, оно оживёт, и станут заметны редкие веснушки на скулах, слишком широкие контуры бровей, насмешливое выражение прищуренных глаз. Но это днём, а сейчас рядом с Васькой шла ожившая древняя богиня.

- Красивая ты, Нюра, - тихо сказал Василий.

- А ты мне зубы не заговаривай! - довольно хохотнула Нюрка. - Я и сама знаю, что красивая. Батя сказал, что устроить тебя в жандармерию может.

Василий вздохнул, отвернулся. По аллее прогуливалась публика, и он непроизвольно вглядывался в женские силуэты — не Эмма ли идёт. Но Эммы не было. Супруге высокого чиновника гулять в станичном парке не пристало.

Тогда, три года назад, когда Васятка валялся, изломанный, на постели, она пришла к нему домой. Она, её муж, важный чиновник из Петербурга, приехавший в Усть-Медведицкую с ревизией, да один из секретарей окружной канцелярии. Натаха впустила гостей в чистую горницу, где на пышной кровати с кружевными подзорами лежал Василий, и порскнула в амбар, за матерью, перебиравшей там свежевыкопанный чеснок.

Дрогнули тонкие ноздри Эммы, и Васятка застыдился тяжёлого духа, который всегда бывает в больничных палатах с лежачими.

- Да вы присаживайтесь, присаживайтесь! - сказал он неожиданным гостям, краснея и натягивая на себя тонкое льняное покрывало.

Секретарь ловко отодвинул стул от стоявшего в центре комнаты круглого стола, смахнул с него воображаемую пыль, угодливо склонился перед дамой, приглашая её сесть. Чиновник взял себе стул сам, не спеша опустился на него, с любопытством осмотрел комнату, задержав взгляд на стенных часах с боем, на застеклённой горке, уставленной красивой посудой — Натахиным приданым, на массивном бельевом шкафу, тёмной громадой высившемся в углу.

- Его превосходительство с супругой прибыли к тебе, Карпухов, лично, чтобы поблагодарить за спасение её превосходительства в этой… в этом… - секретарь замешкался.

- За спасение моей жизни, что уж вы скромничаете, господин секретарь! - улыбнулась Эмма. - Если бы машина сорвалась с обрыва, меня бы уже на свете не было. Мы ведь ездили с супругом на то место, и он согласен со мною.

Голос Эммы был довольно резким, она не жеманничала, как многие женщины, не мурлыкала себе под нос, а говорила так, словно объясняла урок в классе.

- За что же благодарить… - смутился Василий. - Да всякий бы кинулся помочь, разве не так?

- Не преуменьшайте свой подвиг. Это ведь несомненный подвиг, - сказал чиновник. - Были бы вы на службе, Карпухов, вас бы удостоили медалью. Однако вы не на службе, и медали вам не полагается, поэтому…

Влетела в избу мать, захлопотала, засуетилась:

- Ой, да что же это Наталья вас в эту комнату проводила! Здесь у нас по-простому всё, и воздух душный! В гостиную надо было, в гостиную!

Васятка закрыл глаза, мысленно благодаря Натаху, что не потащила гостей в комнату, называемую родителями громко и помпезно «гостиной». С ужасом представил он, что подумала бы Эмма, увидев безвкусные красные в золотистую полосочку обои на стенах, диванчик с изогнутыми ножками и красной плюшевой обивкой, сработанный местным умельцем, картину в позолоченной раме, купленную на ярмарке в Царицыне. Художник, торговавший ею, просил за пейзаж четыре рубля, но мать уговорила его отдать за три. Василий подозревал, что позолота на раме к золоту имела отношение очень отдалённое, однако матери об этом не говорил. Евдокия же своей гостиной очень гордилась и старалась гостей принимать именно там.

- Да нам и в этой комнате очень нравится! Настоящее казачье жильё, - улыбнулась Эмма. - К тому же ведь мы пришли поговорить с Василием, а он в другое помещение пройти не сможет.

- Тогда хоть свежего воздуху пустить! - Евдокия подскочила к окну, толкнула створку.

В комнату ворвался жаркий ветер, шевельнул свисающий край узорчатой вязаной скатерти на столе, перелистнул страницу раскрытого молитвенника в красном углу, качнул свисающую с потолка лампу. Эмма украдкой взглянула в зеркало под потолком, поправила потревоженный порывом локон.

- Евдокия Матвеевна… так вас, кажется, зовут… - начал было секретарь. - Его превосходительство с супругой лично приехали… - потом осёкся, размышляя, стоит ли объясняться с женщиной. - А где же хозяин?

- Прохор Анисимыч на хутор к сыну уехал, нету его дома.

- Передай мужу, чтобы зашёл в военную канцелярию. Выдадут вам деньги за порчу коня и на лечение сына.

- Скажу, батюшка. Непременно скажу.

Зашипели и бомкнули часы на стене, будто напоминая о чём-то гостям.

- Ну что ж, мать… - чиновник поднялся с места, с улыбкой посмотрел на Евдокию. - Благодарю вас с Прохором за сына, героя вырастили. Настоящего казака. На таких и держится слава Донского казачества.

Евдокия перекрестилась, радостно закивала головой.

- А ты, герой, выздоравливай, - повернулся его превосходительство к Васятке. - Надеюсь, ещё не раз услышим о тебе хорошее. На строевую тебе когда идти?

- Через два года…

- Оо! За два года всё на тебе зарастёт. Казаки — народ живучий. Коня себе нового купишь, на этот счёт не беспокойтесь. Ну, а на память… - чиновник взглядом отдал секретарю какой-то приказ, - прими от нас с супругой сувенир!

Секретарь метнулся вон из комнаты, тут же вернулся, неся в руках шашку.

- Прими, казак. Пусть она служит тебе верой и правдой!

Васятка шевельнулся было, чтобы взять подарок, но Эмма опередила его:

- Нет-нет, лежите, Василий. Вам нельзя двигаться. А шашку вместо вас ваша матушка примет.

Гости ушли, а в комнате ещё долго держался тонкий, едва уловимый аромат женских духов. А может быть, Васятке только казалось, что он держится? Жаркий сухой ветер, натащивший в горницу пыли, вмиг выветрил и запах заморской ваксы на сапогах секретаря, и чесночный дух, который принесла на своей одежде мать, где же мог зацепиться аромат духов? Разве что в Васяткиной памяти…

Шашка оказалась первоклассной стали, отец повесил её на стене гостиной и с гордостью показывал приходившим проведать Василия гостям. И в канцелярии деньги на покупку строевого коня выдали без задержек. Правда, и Раджу вылечить коновалы сумели. Ноги, слава те, Господи, ему не поломало, а остальное для опытных ветеринаров труда не составило. Однако хорошего ходу он уже не развивал и уставал быстро, но для обычной хозяйственной службы вполне годился.

Другое дело Васятка. Не смотря на старания докторов, левая рука в месте перелома зажила не слишком удачно, её невозможно было вытянуть, опереться на неё, садясь в седло, в ней не хватало силы для размаха или удара, и теперь уже не мог парнишка управлять конём с той же виртуозностью, какую отмечали раньше старики.

- Возможно, когда-нибудь сможешь разработать её, - пожимали плечами доктора. - Но пока благодари Бога, что отделался этим, что нога твоя зажила, и ходить ты можешь как все. А рука… Видно, об камень ты ударился ею, вот и раздробил.

Комиссия посчитала Васятку непригодным для строевой службы, и теперь не знал парнишка, куда приложить свои силы. Сверстники уже почти год служили где-то в Польше, в Люблинском воеводстве, писали домой письма, а он, будто какой-то мужик, занимался полевыми работами.

- Так что батяшке-то передать? Согласен ты к ним в жандармерию? - нетерпеливо дёрнув Васятку за рукав, спросила Нюрка.

- Куда мне! - горько усмехнулся тот. - К службе не годен, а жандармом на железную дорогу будто бы сгожусь…

- Да если хочешь, он устроит, чтобы писарем тебя! Ты ведь в гимназии учился, пишешь вона как красиво!

- Не знаю я, Нюр… Не лежит душа у меня.

- Душа у него не лежить… - передразнила девушка. - Дров наколоть путём не можешь, в поле от тебя проку тоже не шибко много. Чем жить-то будем?!

- Чем жить будем? - слова Нюрки больно ужалили Васятку. - А ты не выходи за меня! Найди себе какого побогаче да поздоровее!

- Ты чего это?!

- Нюр, - Васятка остановился, повернулся к девушке, внимательно посмотрел ей в лицо. - Вот скажи мне честно, неужели тебе никто из других ребят не приглянулся? Неужели никто не люб тебе?

- А зачем мне на других ребят глядеть? - в голосе Нюрке прозвучало искреннее удивление. - Зачем себе сердце бередить да пустым мечтам предаваться? Всё равно ведь решено, что мы с тобою обвенчаемся?

- Ну ведь отец-то не зверь, если бы ты полюбила кого другого, разве не отдал бы он тебя за любимого?

- Ты к чему это разговор такой ведёшь? - прищурилась Нюрка. - Неужто от меня отделаться решил? Можа, у тебя самого другая на примете?

- Нет, Нюра, нет у меня никого на примете. Не на ком мне жениться, кроме тебя, - Васятка снова побрёл по аллее.

- Так ты, можа, боисся, что я тебе упрекать стану за увечье твоё? Не буду. Ты только вот согласие дай бате, он тебя вмиг на железную дорогу пристроить. Жалованье получать будешь, проживём.

- Что же это за жизнь такая будет — я там, а ты здесь?

- Так я тобой поеду! - радостно объявила Нюрка. - Комнату снимем. Можа, и мне батя дело какое найдёт. В буфете на станции или горничной к кому-нибудь.

Васятка мысленно улыбнулся. У Нюрки уже всё было предусмотрено и расписано на десять лет вперёд.

- Так что передать-то? - нетерпеливо переспросила она снова.

- Ничего. Не решил я пока…

- Эээх!!! - с горечью всплеснула руками Нюрка.

В конце лета Карпуховым пришло письмо от Эммы, в котором она извещала, что о Васяткиных трудностях знает и, чувствуя за собою невольную вину, хочет помочь ему найти своё достойное место в жизни. А поскольку в Донской области есть ощутимая нехватка учителей, из-за чего уровень образованности казаков ниже, чем нужно, то самое место ему, окончившему гимназию, за учительской кафедрой. Написала и о том, что в Ростове открываются новые учительские курсы, где о нём, о Васятке, уже извещены и ждут его. Обучение на курсах бесплатное, нужно будет только найти средства на питание, а проживание ему обеспечат добрые друзья Эммы.

- Вот так нумер… - почесал голову, прочитав письмо, отец. - Васятку в учителя!

- Меня? Я — учителем? - поразился Василий. - Да какой же из меня учитель! Я простой казак! Не поеду я никуда! Пожалела калеку?! Да пусть идёт она со своей жалостью на… !

- Вот и правильно, - одобрила мать. - Не связывайся ты, сынок, с имя. Не по одной нам дороге с господами.

А Васятка, оскорбленный заботой Эммы о его несчастной доле, всё удивлялся нелепости мысли об учительстве. Как такое только в голову ей прийти могло?! Однако задумывался, представлял себя стоящим у доски перед целым классом ребятишек. И вправду, каково оно — чувствовать на себе взгляды сорока пар детских глаз?

Встретилась на улице Миланья, раскланялась чинно, улыбнулась ласково. За её подол цеплялись две девчушки — дочки маленькие, родились через год после возвращения Михайлы со строевой службы. Васятка по ним взглядом скользнул — эти в школу не пойдут. А потом резануло по сердцу — а может, и права Эмма? Было бы больше школ, больше учителей, так и эти крохи обучаться смогли бы. Что увидят они в жизни своей? Что будет интересно им? Труд — каждодневный, изматывающий. А глаза к небу поднять и некогда. Зачем им Орион? К чему?

Вот если бы Нюрке отец не только Псалтырь читать разрешал, сколько бы всякого занятного узнала бы она о Вселенной! И почему крёсный думает, что книги её испортят?

Кирсан сам явился, когда Нюрка его известила о письме Эммы. Сел на лавку под иконами и даже стопочку от Евдокии принять отказался:

- Потом. Сперва об деле погутарить надо, - повернулся к Василию, тяжёлым взглядом на него глянул. - Рассказывай, чего там. Нюрка писала, что дамочка эта тебя в учителя ийти подбиваеть.

Васятка молча положил перед ним письмо. Кирсан резанул крестника холодным взглядом, взял в руки послание:

- Ишь ты, на дорогой бумаге писано… - долго и вдумчиво читал, потом сложил письмо, положил на него сверху тяжёлый кулак. - И что ты ей ответил?

- Ничего. Какой из меня учитель?

- Вот и правильно. Собирай бумаги, поедешь со мною в Саратов. Место писаря для тебя подготовлено. Пришлося, само собой, дать на лапу кое-кому, ну то дело такое… Пакудыть жалованье не слишком велико будет, а посля покажешь себя — прибавять. По осени ажаню вас с Нюркой, и живитя.

На другой день Васятка с отцом в канцелярию подались — получать разрешение на выезд, выправлять паспорт.

- Фамилия? - строго спросил писарь, не глядя на посетителей.

- Карпухов. Василий.

- Аааа, Карпухов! Что же ты так долго?! Все документы на тебя уже готовы, - писарь наконец поднял глаза на Ваську. - Ты уже должен в Ростове быть, скоро занятия начнутся!

- В каком Ростове! Я за разрешением ехать в Саратов, мне в жандармском управлении место нашли, - попятился от него Василий.

- Дуркуишь? За тебя важные люди хлопочуть, а ты их вот так благодаришь?! Да как ты смеешь?!

- Не поеду я в Ростов, не поеду! - Васька хлопнул кулаком по столу. - Хоть режьте меня, не буду я учительствовать!

- Ну так и в Саратов разрешения тоже не жди! - пыхнул гневом писарь. - Ишь ты, кулаком он мне будет стучать! Мал да соплив покудыть!

- А-яй-яй, голубчик! - выглянул из соседнего кабинета довольно молодой ещё, лощёный сотник. - Нехорошо-с… Нехорошо так шуметь в присутственном месте. А ну-ка, пройдите ко мне, Василий Прохорович. И вы, папаша, тоже.

Васька вошёл в кабинет в твердой решимости не поддаваться ни на какие уговоры.

- Присаживайтесь, господа, присаживайтесь! - радушно пригласил офицер, указывая на ряд стульев у стены.

Васька сел. Рядом притулился отец, огорчённо поглядывая то на сына, то на щеголеватого сотника.

- Видите ли, господа, в чём дело-с… О вас, Василий Прохорович в окружном управлении сложилось очень высокое мнение как о человеке честном, неравнодушном и хорошо образованном. У нас есть сведения о ваших успехах в период обучения в гимназии, свидетельства старшин о приготовительной военной подготовке, да и о вашем подвиге мы все наслышаны. Да-да, не скромничайте, о вашем подвиге. И поэтому в управлении были уверены, что нужды казачества для вас не пустой звук.

Слушая льстивые речи сотника, Прохор таял, душа его плыла и растекалась от гордости за сына, и вот он уже готов был соглашаться со всем, что предложит канцелярия.

- В Донской области сложилось катастрофическое положение с образованием. Вы подумайте — мы на рубеже двадцатого века, а у нас уровень грамотности всего двадцать три процента! А среди иногородних и того меньше. В мире происходит научно-техническая революция, а у нас читать умеют меньше четверти населения. Отстаём мы, очень отстаем от цивилизованного мира!

Сотник говорил горячо, увлечённо, и Васька постепенно проникался правдивостью и искренностью его речей.

- И в таких условиях мы не можем оставаться равнодушными. Кругом открываются учительские семинарии, курсы, порою в классы идут люди вовсе без подготовки, сразу после окончания гимназии.

Слова сотника ложились в размягчённую, податливую душу отца, в голову Васятке, слова лились, свивались в потоки, а он всё говорил и говорил… И не заметил Васятка, как согласился, что призвание его именно в учительстве.

- У каждого казака есть долг перед своим войском. У кого-то служба строевая, а у вас будет педагогическая, образовательная, - говорил сотник, провожая Карпуховых до дверей канцелярии.

А вернувшись, он подмигнул писарю и сказал:

- Вот так надо, а ты грозить ему взялся. Как потом перед Петербургом отчёт держать? Как объяснять, почему не уломали мы их? Это же казаки, а казака угрозами не испугаешь!

На следующий день Васька с Прохором выехали в Ростов.

Продолжение следует...