***

Глава 3. Музыкальные моменты


Первый урок. Рука Чайковского…


Где-то ближе к окончанию первого класса я вдруг понял, что дальнейший мой жизненный путь на ближайшие годы будет связан с музыкой. Если точнее – с учебой в музыкальной школе. Самому мне, восьмилетнему, такая идея вряд ли пришла бы в голову, а вот отец мой этого очень хотел.
 
Накануне предстоящих «смотрин» у директора состоялась генеральная проверка моего музыкального слуха. Я сидел в ванне, и, пока набиралась теплая вода, должен был по возможности точно, на той же высоте, повторять голосом за сидящим рядом отцом звуки, издаваемые им свистом. Продолжалось это действо до тех пор, пока не упал напор воды в кране и не погас фитилёк в газовой колонке. Репетиция внезапно завершилась, и началась собственно помывка (правда, уже холодной водой).

На следующий день я был выслушан лично директором «музыкалки» Романом Натановичем Шмуленсоном, после чего меня торжественно зачислили с нового учебного года в класс Амины Хакимовны Сибгатуллиной. И вот самый первый урок в маленьком классе с видом на ДК «Октябрь» из огромного окна (второго по счету от северного торца здания). Учительница куда-то вышла, и тут я услышал какие-то звуки, доносившиеся с подоконника открытого настежь окна. Он был довольно низкий, и я увидел, как на него забрались с улицы две девчонки меня постарше. Они с большим интересом изучали интерьер класса, а увидев меня, подбодрили: «Играй мальчик! Не обращай на нас внимания, мы просто послушаем».

Но я еще не знал ни одной ноты, а девчонки подумали, что я стесняюсь играть из-за них, и спрыгнули на асфальт. Отворилась дверь, вошла Амина Хакимовна, и был дан старт моему приобщению (боже мой, на целых семь лет!) к миру музыки. Мне был задан первый домашний урок, но делать его мне было совершенно не на чем: самого главного, инструмента-то дома не было! На следующий день отец, в ту пору главный инженер АТК-10, занарядил в Клин к своей тетке бортовой грузовик вместе с грузчиками. Они погрузили в кузов старинный тёткин немецкий рояль, перевезли его в Электросталь на улицу Пушкина и подняли к нам в квартиру на третий этаж. Огромный, он занял половину большой комнаты. Помню, как открыл крышку, и моему взору предстали желтоватые, из слоновой кости, клавиши…

Разучивал я на этом рояле свои первые гаммы, арпеджио и несложные пьески около года, пока не пришла пора его настраивать. Настройщик из самой Москвы, оглядев раритет, поцокал языком, покачал одобрительно головой, но, проведя экспертизу, честно сказал отцу: мол, настроить можно (почему-то строй «немца» был на два с половиной ниже необходимого). Но, во-первых, это будет стоить недешево, а во-вторых, надолго такой настройки не хватит. «Какой же выход?» – спросил отец. «А продайте! И купите хорошее пианино, телефон продавца у меня есть», – посоветовал специалист.

Отец так и поступил. В результате у нас в квартире появилось родственное роялю, столь же старинное (с медалями под верхней крышкой, с заводским клеймом, XIXвека) немецкое пианино ZeitterWinkelmann стоимостью 600 рублей (одна восьмая от цены «Жигулей»). А рояль был с почестями препровожден на хранение в плотницкий цех АТК-10 – до лучших времен.

Между тем история этого рояля была в своё время отмечена знакомством с Петром Ильичем Чайковским. Дом отцовой тетки стоял в Клину, на набережной реки Сестры, а по соседству жил великий русский композитор (теперь в этом доме его музей). Строки из биографии:

Дом стоял на высоком берегу реки Сестры в живописном парке. Близость железной дороги позволяла в любой момент по неотложным делам поехать в одну из столиц (в феврале 1885 года Пётр Ильич был избран одним из директоров Московского отделения Русского музыкального общества). Каждый день с 9 до 13 часов Чайковский работал. После обеда в любую погоду уходил на двухчасовую прогулку с непременной записной книжкой для набросков музыкальных мыслей и тем.
Здесь он работал над новой редакцией оперы «Кузнец Вакула» («Черевички»), симфонией «Манфред», оперой «Чародейка» и другими произведениями.

В то время (а композитор жил в этом имении с февраля 1885 по декабрь 1887 года) Петр Ильич искал себе новый инструмент и как-то зашел в дом родителей тети Сони, несколько раз коснулся клавишей. Но что-то, видимо, его не устроило, и, вежливо попрощавшись, он откланялся. Рояль остался на своем месте, а спустя почти сто лет попал ко мне. Когда мне стало известно об этом факте, помню, страшно гордился тем, что мои руки касались тех же клавиш, к которым прикасалась рука Чайковского!

Впоследствии отец обращался в различные культурные инстанции с предложением выкупить рояль с таким «портфолио». Потом предлагал забрать бесплатно! Но никто в итоге не откликнулся, а знаменитый рояль так и завершил свой век среди опилок в плотницком цехе. Спустя годы, когда я туда заглянул, на крышке гвоздём была нацарапана надпись, которую невозможно воспроизвести здесь по этическим соображениям…    


От Баха и Шопена …

Теперь я должен быть благодарен своей первой учительнице Амине Хакимовне, давшей мне первые музыкальные уроки. Но все мои последующие воспоминания связаны с именем Жанны Ильиничны Андреенко – со второго класса «музыкалки» (1969) и до дня ее смерти (21 июня 2012). Именно благодаря ее великому труду и такому же терпению я не только научился более-менее сносно играть на фортепьяно, но и вступил на краешек огромного и удивительного мира музыки, который остался во мне на всю жизнь.
 
Не так давно, перелистывая свои детские дневники, которые я исправно вёл по настоянию отца, нашел записи в день сдачи выпускного экзамена по специальности (29 мая 1974 года). С немецкой педантичностью (иногда я задумываюсь, а почему прах моего деда по отцу Николая Сергеевича покоится именно на немецком кладбище в Москве?) там был перечислен весь мой репертуар:
1. И.С. Бах. Прелюдия и фуга Dm;
2. К. Черни. 28-й этюд (99op);
3. Ф. Шопен. Ноктюрн С#m;
4. Д.Б. Кабалевский. 3-й концерт для ф-но с оркестром (1 ч.).

Без проблем через YouTube удалось отыскать все перечисленные произведения, и после прослушивания оставалось только диву даваться: «Ба! Неужто я сам всё это исполнял?».

Уважаемая комиссия поставила мне пятёрку за то только, что мальчику (мальчику?!) удалось выучить наизусть такой большой объем нот. Особенно мне удался ноктюрн Шопена до-диез минор! (Стоит добавить, от тёти Сони в придачу к роялю мне достался сборник произведений – XIXвека издания – этого польского композитора, особо мною чтимого). Когда спустя много лет я сыграл наизусть этот ноктюрн в кабинете у Жанны Ильиничны, в ту пору уже директора ДМШ-1, она только и ахнула: «Ну, надо же! Постановка кисти нисколько не изменилась!». Было приятно…
А в тот июньский день выпускного экзамена я прибежал домой, переодел парадный костюм на спортивный и помчался на стадион «Авангард» на тренировку в секцию футбола: начинался областной чемпионат! Помню только, что про экзамен забыл тут же и все мысли переключились на футбол. Бежал и думал: неужели больше не ходить на музыку?!
 
Два года после этого я почти не подходил к инструменту. Только иногда, по просьбе отца, исполнял его любимые вальсы: «На сопках Маньчжурии», «Амурские волны», «Грусть», «Осенний сон». Потом все-таки открыл как-то крышку пианино и начал потихоньку подбирать что-то популярное. Материал черпал из огромных магнитофонных катушек и гибких грампластинок фирмы «Мелодия», которые покупал в магазине на проспекте Ленина. 


… до Таривердиева и The Beatles

В школе № 11 шла активная подготовка к Дню Советской Армии, тогда он еще не был «красным днём календаря». Наша классная Анна Ильинична, конечно, не могла не задействовать в подготовке праздничной постановки ученика музыкальной школы, то есть меня. Тогда по телевизору только прошли лиозновские «Семнадцать мгновений», и у всех на слуху были прекрасные мелодии Микаэла Таривердиева. Помните Штирлица под журавлиным клином под голос Иосифа Кобзона: «Я прошу, хоть не надолго…»?
Свободу творчества никто не ограничивал, и мы решили с ребятами и девчонками использовать эту музыкальную тему как основу, фон для всех сцен театрального действа. Тематика была, естественно, военной, и сама постановка в присутствии приглашенного генерала-фронтовика завершилась триумфально. Заполненный под завязку актовый зал неистово аплодировал, а фронтовик прослезился…

После такого успеха и общественного признания (особенно у девчонок) я понял, что не зря были все мои мучения и терзания, связанные с походами в музыкальную школу – особенно тогда, когда во дворе ребята играли в футбол и звали меня, а я едва не плача шагал на сольфеджио или специальность. И я начал понемногу, на слух (ноты достать было негде) подбирать популярные мелодии, а когда сыграл от начала и до конца «Obladi oblada» (как я теперь понимаю, простенькую по аккордам), восторгу не было предела!

Песни модных в ту пору советских ВИА («Самоцветы», «Поющие гитары», «Цветы» …) мы слушали с пластинок, а западные группы («DeepPurple», «RollingStones», «Doors» …) – исключительно с тертых-перетертых магнитофонных кассет. Подбирали аккорды на гитарах, пробовали подражать вокально. Столь массовое увлечение музыкой – не важно, советской или забугорной – не могло пройти бесследно, и повсюду стали появляться доморощенные ВИА с оригинальными, как казалось организаторам, названиями. Достаточно взглянуть на программку, выпущенную к очередному городскому фестивалю, проводившемуся в 70-е годы в Электростали, как правило, в два этапа (предварительный в ДК им. К. Маркса и финальный в ДК «Октябрь») в апреле-мае.

Не миновала сия участь и меня.


Первый экзамен, первый гонорар

Не помню, кто пригласил меня на репетицию ВИА в ГАТП – грузовое автотранспортное предприятие. Я уже учился на первом курсе ЭФ МИСиС, одновременно ходил вечерами на водительские курсы в ДОСААФ на улицу Николаева, обозревал в местной газете «Ленинское знамя» хоккейные матчи, но даже с таким плотным графиком не мог упустить такой шанс. Ведь в ВИА была самая настоящая «йоника» – электромузыкальный клавишный инструмент, предвестник будущих электроорганов и синтезаторов (а значит, возможность на ней сыграть в составе самого настоящего вокально-инструментального ансамбля).
 
Дважды в неделю мы репетировали на сцене актового зала ГАТП, пару раз выступали с небольшой программой перед водителями, механиками и диспетчерами предприятия по случаю праздников. Но всё это было недостаточно серьезно, пока не наступило 30 декабря 1976 года.

Я наслаждался заслуженным отдыхом после успешной сдачи самого первого экзамена самой первой сессии в институте. Дисциплина, как сейчас помню, называлась «Геодезия», а принимал экзамен Геннадий Викторович Шумилов, который поставил мне в зачетку «отлично» и расписался (это был добрый почин, четыре с половиной года спустя мне удастся получить диплом с отличием об окончании ВУЗа – вместе с «поплавком», нагрудным значком-ромбом). Но это другая история…

Уже смеркалось, как в дверь позвонили. На пороге стоял Серёга Сорокин («Сора»), наш гитарист, который возбуждённо воскликнул:

–  Чего стоишь? Собирайся быстрее. Едем играть танцы на новогодний вечер в 19-ю школу!

Я подумал, он меня разыгрывает.

– Выгляни в окно, – не унимался Серёга, – увидишь «Волгу», меня на ней за тобой директор прислал. Все ребята уже в сборе!

Всё подтвердилось. Я быстро натянул на себя джинсы и свитер, и уже по дороге Сора рассказал мне всю историю. У директора ГАТП Леонида Константиновича Новикова супруга (или сестра, точно не помню) работала директором школы № 19, в результате у кого-то из них родилась идея нашего участия в школьном вечере. Быстренько погрузив в автобус нехитрую аппаратуру (колонки «Радуга», гитары, йонику «Юность», микрофоны, ударные), мы отправились играть первые в нашей жизни танцы.

Судя по всему, молодежь, а это были старшеклассники и старшеклассницы, осталась довольна. Восторженно принималась каждая композиция, но больше всего LookingOutMyBackDoor («Посмотри за дверь»)Creedence. Особенно запомнились теплые и искренние слова Юры Ольховича, 10-классника 19-й школы (с ним мы полтора  года до этого играли за сборную города по шахматам в первенстве области среди школьников):

– Здорово играете! Твоя клавишная гармония как бы цементирует всё исполнение.
Было приятно. Приятно и радостно! Потому что в довершение всего директор распорядился развезти нас всех по домам на той самой «Волге» и передал за игру целый червонец (Сора успел разменять его в закрывающемся уже «Гастрономе» и раздал каждому из нас по два железных рубля). Потом еще будет немало других «конвертируемых» вознаграждений за выступления на танцах, свадьбах, вечерах, но тот первый гонорар навсегда остался в памяти.


«Доверие»: по-английски «Trust»

Следующий этап моей музыкальной составляющей заслуживает, возможно, отдельного и подробного описания – может быть, даже в виде отдельной книги. Узнав о моих первых успехах в «конкурирующей фирме» (в Электростали тогда было несколько транспортных предприятий, а самыми крупными – «Богатовское» ГАТП и АТК-10 Писарева), отец предложил попробовать силы в ВИА его предприятия. На первой же репетиции со мной, как с равным, поздоровался руководитель ансамбля Георгий (Юрий) Рыжков, один из наших кумиров того времени. Он играл на соло-гитаре в «Созвездии», гремевшем не только в Электростали, но и далеко за его пределами. А в АТК-10 был взят на работу по совместительству. Слесарем, кажется.

Начались репетиции, подготовка к первому конкурсу среди ВИА треста «Мособлстрой № 9». Неутомимый художественный руководитель Валентина Иванова (позднее – Мамонова), достала где-то новый аппарат, в том числе солидный электроорган «Vilnius», которому завидовал даже лидер «Созвездия» Илья Любинский, предлагавший за него свой одноярусный инструмент «Vermona». Специально к конкурсу в ателье Большого театра были (опять же при непосредственном участии нашего худрука) сшиты из импортного материала концертные костюмы с золотыми блёстками. Закройщик приехал с примеркой только один раз, через месяц привез готовые костюмы: они сидели на нас как влитые. Задумались все вместе о названии, сошлись на «Доверии». С тем и подошли к мартовскому фестивалю в ДК «Строитель».

Ну, а когда нас на сцене перед переполненным залом осветил с рампы своими софитами Виктор Губарь («Вить Витич»), прозвучали мои первые аккорды композиции «Тишина» группы «Ариэль» на военную тему, казалось, что первое место у нас в кармане. Однако жюри во главе с директором недавно открывшегося в городе музучилища Р.Н. Шмуленсоном решило иначе, и победу одержала несравненная «Молодость» ГПТУ-16 во главе с Владимиром Михайловичем Цветковым, моим прежним преподавателем сольфеджио. И это было заслуженно, они и вправду играли лучше нас и слаженней, а на подведении итогов Шмуленсон ни с того ни с сего сказал следующее:

– Вот зачем в такой яркий костюм нарядили Писарева? Он и так парень красивый. Явно перестарались, да еще и ослепили яркими лучами весь зал…

Вслед за этим, первым конкурсом, было множество городских, областных и даже общероссийского масштаба. «Доверие» обрело определенную известность. Мы часто выступали на концертах, вечерах. Отец часто брал нас с собой на какие-то мероприятия в столичный Главк, где мы выступали перед высоким начальством, одобрительно смотревшим на музыкальных водителей и слесарей (меня тоже представляли как водителя, в рекламном фильме я управлял РАФиком).
 
«Доверие» стало лауреатом нескольких городских и даже одного российского конкурса. Мы участвовали в культурной программе «Олимпиады-80» (играли для гостей столицы в саду Баумана). Ездили в гастрольную поездку на автобусе в Крым в июле 1978 года (выступали перед пограничниками, учеными, в санаториях и на турбазах). Нас часто приглашали сыграть на свадьбах: в городе не было ни одного заведения общепита, где мы не выступали, а еще играли на деревенской свадьбе в Жорновке (под Серпуховом), в столичном кафе «Бережок», а один раз даже в 3-комнатной «трешке» в старом доме на улице Горького.


«Я – сочувствующий!»

Все описанные выше регалии нам удалось завоевать не только благодаря стабильности состава, не менявшегося, за исключением ударника, в течение пяти лет, но главным образом тому, что с нами с середины 1979 года проводил репетиции профессиональный музыкант Юрий Блюменталь. Его нашла в Москве наша Валентина Николаевна (кто бы сомневался?), представила отцу, они распили бутылку коньяка и ударили по рукам. Юрий Андреевич (он был старше всех нас, 1940 г.р.) приезжал в АТК-10 на репетиции дважды в неделю и был оформлен в штат предприятия, помнится, как инструктор по БД. К его приходу в коллектив в нашем полном распоряжении уже был современный музыкальный класс с небольшой сценой и креслами для 30-40 зрителей, гардеробом, умывальником и уютным уголком отдыха, где мы иногда пили чай, и не только…

До сих пор я с восхищением вспоминаю те наши репетиции с Блюменталем. Мало того, что он выстроил наше звучание благодаря писавшимся им самим в электричке или тут же, «на коленке», партитурам для каждого инструмента. Но еще он привозил самые новые, только что исполненные кем-то в мире, композиции (Интернета, напомню, с его YouTube тогда еще не было), и мы их тут же включали в свой репертуар. Дело в том, что Юра, имевший два высших музыкальных образования и игравший практически на всех музыкальных инструментах, работал от МОМА (Московского объединения музыкальных ансамблей) руководителем ансамбля в кафе «Печора» на Калининском проспекте.

Музыка была в его жизни абсолютно всем, и кроме того источником неплохого дохода. Мы вместе с ребятами из «Доверия» несколько раз гостили в «Печоре», близко познакомились с тамошними музыкантами. Они могли сыграть абсолютно всё! Всё, о чем только ни попросит дорогой гость. Огромный талмуд с текстами песен лежал рядом как шпаргалка. Естественно, чтобы быть в теме, они отслеживали все новинки, разучивали их днем, а уже вечером включали в свой репертуар. Блюменталь привозил записи и партитуры в Электросталь, и мы одними из первых в городе исполняли хиты на танцах и свадьбах.

Мне в этой жизни везло на замечательных людей, и одним из таких был Юра Блюменталь. Интеллигент до мозга костей, он тем не менее умел так рассказывать анекдоты, что даже мат не звучал в его исполнении как-то неприятно или грубо. На вопрос: «Юра – ты еврей?» он отвечал с юмором: «Нет, я сочувствующий!».
Уважительный, неконфликтный, добрый, часто улыбающийся, оптимист во всех делах. А как он играл на скрипке! Юра обладал талантом преподавателя и доносил до нас (я лишь один из ансамбля имел музыкальное образование, остальные ребята знали только ноты) то, как правильно играть, чтобы это звучало красиво и слаженно («вкусно», говорил Блюменталь).

В последний раз мы виделись с ним 30 апреля 1982 года, в день нашей с Ириной свадьбы. Юра уже не работал у нас, но откликнулся на мою просьбу сыграть с «Доверием» первый день свадьбы, которая гуляла в баре «Янтарь» на Южном. Всё прошло замечательно, ребята с женами отдыхали в перерывах за отдельным накрытым столом. Мы вышли с Блюменталем покурить, и он сказал, что они с женой ждут второго ребенка.

– Животик уже во какой! – улыбнувшись, показал руками Юра.

После этого жизнь разбросала каждого из нас по своему пути. Где он теперь, если жив-здоров? Недавние поиски по интернету ничего не дали. Ключевые слова «Юрий Андреевич Блюменталь», «МОМА», «Кафе Печора» выдавали какую-то информацию, совершенно не относящуюся к объекту поиска…


«Мы вышли на последний круг…»

В самый последний раз вместе с ребятами из «Доверия» я сыграл на очередной свадьбе, которую они обслуживали в столовой «Сплав» около проходной завода «Электросталь» на улице Горького (на клавишных тогда попросили сыграть Володю Цветкова, который однажды уже помогал нам готовиться к крымским гастролям в июле 1978-го). А я просто «зашел на огонек», чтобы отпраздновать с музыкантами рождение сына. Мы замечательно пообщались, я сыграл с ребятами несколько песен и откланялся. Не представлял тогда, что это были последние наши совместные аккорды.

По прошествии трех десятков лет, когда уже не было с нами двух Игорьков – Кошкина (ритм-гитара) и Новикова (ударные), Вальтон (Валентин Ломтев, бас-гитара), выйдя на пенсию, всё хотел собрать всех нас, оставшихся, чтобы попробовать вспомнить хоть что-нибудь из нашего репертуара. Подняли старые партитуры, я договорился о сцене в ДК «Химик», а также об аренде инструментов, но – увы… Вальтон серьезно заболел и ушел из жизни, так и не осуществив свою последнюю, как оказалось, мечту.

И вновь вспомнился Розенбаум:

Мы вышли на последний круг,
Пришёл на финиш первым друг,
И мы не знаем, кто сегодня лидер.
Но будет день и будет час,
Однажды кто-нибудь из нас,
Один, оставшись на прямой,
Пойдёт, поникнув головой...

Были у меня после «Доверия» еще два ВИА – в ЦНИСЛ, куда я поступил работать после института, и еще в армии (оба без названия). Параллельно в каждой из в/ч, где довелось тянуть военную лямку, играл в духовых оркестрах – на большом барабане, затем на альтушке, теноре, тубе и немного на трубе (давал сигналы на стрельбах). Последний развод на плацу был сыгран 6 ноября 1985 года в Загорске-14.


За инструментом – Алиса Писарева!

После всех случившихся переездов, хуже которых, как говорят, только ремонт, ZeitterWinkelmann оказался в квартире родителей, на улице Ялагина. Играть на нем доводилось соответственно лишь в те дни, когда всей семьей собирались отметить очередной праздник. Тут уж, хочешь не хочешь, приходилось выполнять все заявки: от отца – какой-нибудь вальс, от супруги – не какой-нибудь, а конкретный: «Грусть». От мамы – тему из «Семнадцати мгновений…».

Тем временем отец, обожавший делать сюрпризы, тайком от всех нас начал водить внука к частной учительнице музыки. Он мечтал, чтобы однажды Саша поразил нас, сыграв какую-нибудь пьеску. Через год тайна открылась, и я отвел сына на «смотрины» к Жанне Ильиничне. Круг замкнулся! Спустя четверть века в те же классы, на те же предметы (спец, хор и сольфеджио), по большому счету к тем же преподавателям (специальности учила Ж.И. Андреенко, а хор вёл В.М. Цветков) стал ходить ученик с той же фамилией – Писарев. Надо отдать должное Сашкиному упорству: пять неполных лет в музыкалке он отзанимался. После чего взмолился: больше не могу! На этом его самоотверженные уроки благополучно завершились, но не прошли бесследно. Музыка навсегда осталась в его душе, он научился играть на гитаре и собрал огромную коллекцию роковых композиций.

Ну, а когда стукнул «полтинник», жена с сыном подарили мне электронную игрушку – с клавишами на пять октав и кучей всевозможных программ. Освоить их все довольно сложно, но заменить двумя руками оркестр я могу: только бы в нужный момент не перепутать комбинацию цифр для вспомогательных басов и ударных.

Сперва интерес к синтезатору проявляла и внучка, ей нравились программы с неожиданными эффектами (звон колокольчиков, голосовые команды и т.д.). Зато позднее, когда я все же нашел в себе силы вернуть моё родное немецкое пианино к себе в квартиру, Алиса стала охотнее садиться за его клавиши. Едва узнав названия нот, она берет порой такие аккорды, что диву даешься! Кто ее этому мог научить? И будет ли продолжение? ДМШ-1 продолжает работу по прежнему адресу…   


И еще немного о музыке

…В учебке в/ч 95986 в Чириково командир полковник Старостенко («старый», как звали его дембеля) обожал духовую музыку. Оркестр играл развод дважды в день: утром полковой и в 17:00 – караульный. И еще на учениях: когда вдруг завывала ночная сирена, все курсанты, одеваясь на ходу, бежали согласно боевым расчетам, а музыканты – в оркестр. Хватали инструменты, выравнивали строй и вперед, за комполка!
 
Марш-бросок следовал по направлению к соседней в/ч в Пушкино, по бетонке. Примерно на середине пути следовала команда «Бегом!», и музыканты вместе со всеми переходили на рысь. И ведь при этом еще умудрялись играть марш! Правда, стоит признать, звуки вылетали порой непотребные, но «лажу» никто кроме руководителя оркестра не слышал. Старостенко был весьма доволен происходящим…
Каждые полгода состав оркестра обновлялся: кто-то уходил на дембель, другие уезжали после учебки в войска. Оставались лишь пятеро счастливчиков, именно столько единиц полагалось штатных. Это был костяк, способный даже в урезанном составе сыграть самое необходимое. Остальных добирали из вновь призванных. Требовалось время на «струбание» (термин Владимира Солоухина из рассказа про владимирских рожечников), проще говоря, сыгрывание всех в единое слаженное звучание.

И вот однажды этот сырой, полуэкспериментальный состав был вынужден играть по нескольку раз в день (т.к. были очередные учения, и разводы устраивали по четыре-пять раз на дню). Играть две мелодии – гимн Советского Союза и какой-нибудь боевой марш. Мало того, что новому оркестру была всего неделя от роду, так еще наш дирижер Миша Брусованик собирался в самом скором времени уйти на дембель и вовсю тренировался на новом для себя инструменте – теноре-саксе (полученные навыки Михаил собирался использовать на заработках при игре в составе ВИА в одном из ресторанов родного Гомеля). Саксофон порой испускал звуки, похожие на плач ребенка или на завывание зимнего ветра в печной трубе, но Миша не отчаивался, а продолжал тренироваться в любых условиях.

И вот во время очередного развода, когда настал самый ответственный момент и комбат подполковник Куц скомандовал: «Оркестр, играй гимн!», по-серьезному вскинув руку к виску, прозвучало что-то смахивающее на похоронный марш, только почему-то в мажоре. После заключительного аккорда во время наступившей мрачной тишины Миша как-то криво ухмыльнулся, а Куц только выдохнул: «В войну бы за такое расстреляли…».

***

Как-то к нам в АТК-10 на репетицию пожаловал один из руководителей столичного ДХС (Дома художественной самодеятельности). Дядька был серьезный, музыкальный теоретик, да и сама организация пользовалась авторитетом в определенных кругах. Высокого столичного гостя пригласила наш худрук Валентина, которая незадолго до этого вышла замуж за директора этого самого ДХС и сменила фамилию Ивановой на Мамонову (нет, мужа звали не Петр). Дело в том, что в местной газете после очередного городского конкурса ВИА появился материал с не очень добрыми, скажем мягко, отзывами о выступлении нашего ансамбля «Доверие». Мол, солисты поют отдельно, инструментал – отдельно (а как же иначе?). И репертуар не ахти (между прочим, каждая песня подлежала строгому литованию в отделе культуры). Возможно, за газетным материалом стояла грозная фигура Шмуленсона – председателя жюри и директора музучилища, возможно, и нет (автор той статьи, начинающий юнкор Дима Тарасов так и не сознался). Для Валентины же было делом чести отстоять попранное, пусть и главным музыкантом Электростали, доброе имя родного коллектива. К тому же теперь у нее был могущественный союзник в лице нового мужа.

Присланный в АТК-10 по заданию Мамонова музыкальный чиновник проинспектировал всё: от вешалки для костюмов до музыкальных инструментов. И остался весьма доволен условиями, в которых после работы репетирует музыкальный рабочий ВИА (это он еще в сауне и в банкетном зале не был. А, может, был?!).

– А где же, собственно, ансамбль? – задал, наконец, он самый главный вопрос. – Хотелось бы его послушать, отрецензировать…

– Ребята на линии: кто шоферит, кто в ремонтной яме, – ответствовал я за всех отсутствующих. – Но на магнитной ленте «ревера» сохранилась наша последняя запись, я могу ее включить.

– Ну, что ж, давайте послушаем, – сказал с легким разочарованием седой дядька. – А где это вы выступали?

– На шефском концерте в Киржаче, – не моргнув глазом, ответил я (хотя на самом деле дело было на свадьбе).

Прослушав запись, где на фоне музыки раздавались нетрезвые голоса и крики «Горько!», инспектор явно оживился, стал делать пометки в своем блокноте. Некоторые комментировал вслух: «А вот здесь трехголосие», «Попали с модуляцией в припеве», «Удачный уход на коду» и т.д.

Когда наше общение подошло к концу, мы направились к выходу. Предстояло еще спуститься по лестнице с третьего этажа, и перед самым последним выходом на улицу гость вежливо поинтересовался:

– А где здесь туалет?

– Да рядом. Вот сейчас выйдем, и первая дверь напра… – осёкся я на полуслове, потому что последняя дверь на свободу оказалась запертой. Рабочий день для ИТР АТК-10 (они обитали этажом ниже музыкального класса) полчаса как закончился, кто-то машинально замкнул, уходя, дверь снаружи, а у меня, как нарочно, в этот раз именно этого ключа с собой не оказалось.

Мы одновременно с гостем взглянули друг на друга: он – с тоской (всё ж таки пожилой человек, три часа без отрыва от производства, а тут такое), я – с веселым оптимизмом (молодой, слово «простатит» тогда не было мне известно, да и ситуация, на тот взгляд, была больше комичная). Но делать что-то было надо. Оставив инспектора у двери, я поднялся на один марш вверх, отомкнул окно и вылез на бетонный козырек. Спрыгнул вниз, мысленно прикинув возможность повторения своих движений тем, кто остался в неволе:

– Нет, не спрыгнет!

И тут я увидел Серёгу Пчёлкина, 120-килограммового, с пивным животом и таким же лицом водителя КрАЗа, который проходил мимо. Я открыл, было, рот, чтобы попросить его снять с козырька незадачливого гостя (и Серёга наверняка бы это сделал, вот бы картина была!), как вдруг заметил выходившую из-за угла здания уборщицу. У нее оказался нужный ключ, она мигом отперла замок. Дверь открылась, и инспектор пулей помчался к заветной двери туалета.

Не уверен в том, повлиял ли этот эпизод на вышедший затем в газете материал о ВИА «Доверие» – во всех отношениях положительный, за подписью уважаемого музыкального специалиста (фамилию его, к сожалению, так и не удалось запомнить, саму заметку можно отыскать в подшивке «Ленинского знамени» за 1980 год). Но через год звание лауреата мы так или иначе получили: хочется верить, заслуженно (Шмуленсону в тот раз отвели роль зама, а председательствовал в жюри тот самый дядька).