Перерождение. часть 2. Барановы. Глава 7

7. Перерождение
В Свердловске семью Кати и спецпереселенцев перевели на пересыльный пункт - в красное здание у старого железнодорожного вокзала. Снова человек двести в закрытом помещении, но уже с высокими потолками, - дышать было легче. И можно было иногда ходить по длинному коридору, образованному между самодельными спальными настилами. Ждали неделю, пока погрузили людей на другую железнодорожную ветку и куда-то повезли. Спрашивать, куда, было бессмысленно. Ориентировались на таблички вдоль дороги.
Серов. И снова подводы до Сосьвы, где оставили часть переселенцев. Катю с семьей и земляками повезли дальше, в тайгу, еще километров за 15-20 от железной дороги.
Постепенно лошади замедлили ход, потянулись осторожнее. Екатерина Ивановна поняла, что подводы с людьми подходят к таежному поселку. Она увидела то, что ожидала увидеть: пара бараков, туалет, на возвышении клуб, гаражи, механические мастерские, магазин на высоком фундаменте, фельдшерский пункт и несколько спиленных и уложенных сосен и елей у большого пруда. Сверху все было накрыто серым небом, дымчатым, размазанным. В воздухе пахло дождем.
- Вылазь! – скомандовал уполномоченный.
- Глухое место. Трудно будет здесь с ребятами, - подумала Катя.
Птицы пели оголтело. На трепетной черемуховой ветке сидел дрозд, чистил кокетливо перышки, а между тем иногда по-ораторски задирал голову, с вызовом открыв рот, издавал свой торжествующий дроздиный клич. Стайка воробьев прыгала по земле - эти прохвосты походили на заводные игрушки из феодосийской лавки, какие Катерина видела в годы учебы в гимназии, свои прыжки они совершали, словно бы нехотя, по принуждению, но продвигались вперед так быстро, что за ними было трудно уследить.  Вот бесхвостый воробей что-то выклевывал из чернозема, а вот уже собирал что-то под забором, на котором спокойно сидела сорока, знающая о том, что у людей не то что ружья, а даже палки нет. Поэтому она глядела на них искоса, снисходительно и осуждающе, как бы говоря: «Ну, чего руками машете, дуралеи, лучше бы делом занялись».
Вокруг пахло смолой, брусникой, влажной сыростью мхов, над вершинами сосен продолжало вызревать солнце, затянутое дымчатой пеленой туч. Тайга просматривалась во все стороны, пространство от этого казалось бесконечным.
Первыми спецпереселенцами здесь были раскулаченные с Поволжья немцы, казаки с Дона, украинцы. Нашлось место и для «врагов народа». Всякая связь с местными жителями запрещалась под страхом выселения ещё глубже, в необжитые места.
          С легкой руки коменданта НКВД Ефима Полякова населенный пункт в документах значился как «Перерождение. Руководство одобрило инициативу своего сотрудника, так как считало, что в названии поселения заключен особый смысл. Наверное, подразумевалось, что спецпереселенцы – бывшие кулаки и рабовладельцы -  должны были переродиться для новой светлой и справедливой жизни с помощью усердного труда. Только честным трудом человек может переродиться и доказать свою любовь Родине, партии, великому Сталину Переродиться для справедливой жизни путем унижения и несправедливости. Вот такой жизненный каламбур. Подводы подошли к едва расчищенному месту. О том, что здесь должны жить люди, и речи не могло быть. Тайга.
Среди елей, сосен и кедров прибывшим было велено рыть землянки, строить шалаши, пока тепло. Жилья для них не было. Рыли в основном женщины и дети, сверху вместо крыши накладывали бревна, лапник, лохмотья, брезент– что было под рукой. Поверх опять присыпали землей. Дети подрывали в помещение спуск и мастерили ступеньки. Мужчины валили деревья, расчищали место для бараков, бани, туалета. Место, где еще два месяца назад нельзя было проехать на лошади, на несколько километров просветлело. А уже через неделю переселенцам приказали заготавливать древесину. По шесть кубометров на человека в день. Причем, дерево надо было свалить, очистить от сучков, раскряжевать на шестиметровые бревна и сложить в штабель. Только тогда выдавалась суточная пайка еды на работающего. Не выполнил норму – ничего не получил.
Наступил декабрь, ударили такие морозы, каких крымчане отродясь не знали. Надо было выживать, потому что человеческая жизнь врагов народа для властей ничего не стоила.  “Хохлы”, насильно высланные из Украины, приехали с вилами, граблями, косами. Валить лес они отказались, мотивируя тем, что они хлеборобы и не умеют работать на лесосеке. Украинцы жгли костры, питались тем, что привезли с собой. Но вскоре еда закончилась: они стали пухнуть с голоду, слабеть и дошли до того, что не могли вставать. Пайку – хлеб, постное масло, крупу – выдавали только тем, кто выполнял норму: шесть кубометров «кругляка» на человека. Конечно, украинцы не могли ее выполнить. Мороз заканчивал дело. Каждое утро несколько украинских трупов “актировали” и куда-то увозили.
С неимоверными трудностями рождалось поселение. Весной раскорчевали лес, посадили картошку, построили бараки, появилась живность. Через три года это был уже крепкий поселок со своей инфраструктурой. Тяжело, но жить можно было. Однако, как только власть это замечала, тут же отдавался приказ – осваивать новое место жительства. Обязательно километров за 30–50 от прежнего, вглубь тайги. И все повторялось заново. Но только теперь люди уже имели опыт и адаптировались на новом месте быстрее.
Первый год был самым трудным и для Барановых. В это время Катя ходила по близлежащим деревням и выменивала еду на вещи, которые привезли с собой из Крыма. Это позволило семье не опухнуть с голода и не умереть в самом начале их пребывания.
Однажды Катя попросила Марусю:
- Дочка, сходи с утра в соседнюю деревню и постарайся обменять мою кофту и два полотенца на какую – нибудь еду. Я вчера сварила последнюю картошку. Может, еще немного муки дадут. На прошлой неделе туда ходила соседка, поменяла свой жакет на полмешка пшеницы.
-Хорошо, мама.
Утром Маруся зашагала по лесной дороге. Деревня Кочнево, куда она шла, значилась как поселение уральских кержаков. Жили там семьи зажиточно, исправно платили налоги, старались меньше появляться в местах, где жили и работали люди со всех концов страны на лесозаготовках, чтобы не привлекать к себе внимание уполномоченных НКВД.
Визит в деревню оказался удачным. Маруся в первой же избе возле дороги выменяла за кофту и два полотенца ведро картошки, мешочек муки и несколько караваев хлеба. Поспешила домой.  Через час вышла к лесосеке, где месяц назад обрубала сучья на сваленных вальщиками деревьях. До поселка оставалось каких – нибудь несколько километров. Там она решила сократить путь и пройти через сосновый бор. Понадеялась на солнечную погоду. Мол, пока солнце светит, заблудиться нельзя. Тут погода, как на грех, переменилась. Ушло солнце. Заходили тучи по небу, закапал дождь. Маруся оглянулась, но знакомого леса уже не увидела. Ельник, бурелом, откуда только взялся? Была протоптанная лесозаготовителями тропа, а стала узкая тропинка. Возвратиться назад – страшно. Совсем заблудиться можно. Так и шла до тех пор, пока лесная тропинка исчезла, как – будто и не было ее вовсе. Тут только Маруся поняла, что заблудилась. Села на валежину и заплакала.  Вспомнилось, как в детстве читала, что люди в лесу аукают, заблудившись. Со всей мощи легких закричал: «Ау! Ау!». И тут услышал, что в лесу отозвались. Кто – то спешил на зов.
– Ау!
– Ау! – в ответ.
 Казалось бы, звук должен приближаться. Так нет! То далеко, то близко звучал, то опять далеко.  Тут Марусю осенило: дурачат. Но кто? Кому надо в лесу шутки шутить? Поднялась, вытерла слезы и зашагала вперед. Куда? Сама не знала, словно, кто вел, но была уверена, что оставаться на одном месте нельзя. Можно простудиться. Лето еще не наступило. Ночи холодные.  Страху натерпелась. Филин своим уханьем напугал, потом лось прямо на нее выскочил. Удивленно посмотрел и ломанулся в чащобник.
После долгих скитаний по лесу Маруся услышала человеческие голоса. Вначале подумала: мерещится; но нет, не померещилось. Увидела двух женщин с корзинами.  Они собирали прошлогодние шишки в кедровнике и уже возвращались домой. Увидев девушку, удивились: как оказалась в десяти километрах от поселка?
Размазывая слезы по щекам, Маруся поведала, как заблудилась.
- Не расстраивайся сильно, - сказала одна из женщин, - мы сейчас направляемся к лесовозной дороге. По ней быстро дойдешь до поселка.
Только к позднему вечеру добралась Маруся до дома. А рассказала матери, как плутала по лесу, лишь через несколько дней.
К Катерине иногда в гости приходил брат покойного мужа Григорий. Его выслали вместе с сыном Иваном и невесткой. Катя его подкармливала. В Крыму это был здоровый, высокого роста мужчина, кровь с молоком. Жена его умерла еще в Крыму, попала под копыта лошади, запряженной в груженую телегу. На момент приезда на Урал ему было лет шестьдесят пять – шестьдесят шесть. В морозы Григорий заболел, зачах, работать не мог. А это значит, что паек ему не полагался. Сын с невесткой уходили с утра на лесоповал, насыпая ему в чашку две ложки какой-то крупы, заливали кипятком, делали болтушку на весь день.
В тот раз он пришел, тяжело опустился на табурет и севшим старческим голосом попросил:
- Катя, у тебя нет кусочка сахара? У меня во рту горько.
Катя сочувственно поглядела на деверя:
- Что ты, Гриша. Какой сахар. А вот давай – ка я тебя супом покормлю.
Она разожгла примус, погрела суп в маленькой эмалированной кастрюльке. Григорий похлебал суп, еле держа ложку ослабелой рукой.
- И вот это, Гриша, покушай.
Катя налила чай, настоянный на травах, положила в тарелочку моченых ягод и с удовольствием смотрела, как деверь смакует лакомство из ложечки по капельке, по одной ягодке.
Григорий доел, аккуратно вытер ложку чистой тряпичкой, ласково посмотрел на сноху.
- Хочешь, я спою вам?
Ему помогли снять чуни с отекших ног и сесть на кровать. Он скрестил ноги и запел по – татарски. Язык он знал отлично, в деревне жил и с детства играл вместе с татарскими ребятками, говорил на их свободно, как на родном. Хорошо говорили на татарском и сыновья Кати – Павел и Митрофан.
Григорий закрыл глаза и затянул печальную песню о степях, о любви молодого разбойник Али к юной богатой красавице и о том, как ничем окончилась их любовь и сама шальная жизнь благородного разбойника. Григорий горевал о их судьбе и, наверное, о своей.
Катя обняла прижавшихся к ней Павла и Марусю. Все трое плакали.
Через неделю пришел сын Григория и сообщил, что отец умер.
- Ночью. Во сне. Тихо так… Он последние дни не мог чуни надеть, ноги сильно распухли.
- Что доктор сказал? – рыдая, спросила Катя. Ей невыносимо было жаль родственника, родную кровиночку ее единственного за всю жизнь мужчины, мужа Дмитрия.
- Так известно: от голода опух. Отек сердца…
Вот так Екатерина Ивановна Баранова с детьми и ей подобные граждане страны Советов осваивали лесозаготовки в четырех населенных пунктах, пока советская власть не решила, что враги стали “лояльными” к власти, и милостиво разрешила жить там, где они «хотели».
А дальше они оказались в поселке Северный, что в 70 километрах от районного центра. Сейчас - это заросший осинами пустырь. Их по приказу собрали и велели собраться в несколько часов на другой участок.
Главной задачей жителей Северного была заготовка леса и частичная его переработка. На лесосеках вначале валили лес поперечной пилой, затем – “лучковой”. Кстати, “лучковая” пила в свое время сделала революцию на заготовке. По сравнению с поперечной, с которой управлялось два человека, и производительность увеличилась в два раза.
Тогда не было бригад: каждый трудился на своем переделе работ: сучкоруб, вальщик, помощник вальщика, отгребщик снега и т.д. И соответственно зарплату каждый получал независимо от результатов другого.
Так вот, больше всех зарабатывали вальщики.  И надо было нравиться начальству, чтобы иметь право выбирать для валки “кубатуристее” дерево.
В поселке долго ходила байка, как рабочий Садык Чабан, крымский татарин, заработанные дополнительные пайки складывал в полевой мешок. На лесосеке во время работы он прятал мешок с продуктами под кустом и забывал, где именно. Потом его искали все, кто мог. Когда находили, Садык делился доппайком с мужиками. А когда спал, мешок под голову клал, чтобы не украли. Но такие люди были, скорее всего, исключением.
 Позже появились электропилы и бензопилы. Трелевали лес, то есть, вывозили с делян и укладывали в штабеля, вначале с помощью лошадей, потом лебедками, первыми газогенераторными тракторами КТ – 12. Зимой - по “ледянке”- дороге, которую поливали водой, и на однополозных санях сложенные бревна лошадка тянула в поселок. Для этого посредине дороги делалось углубление шириной сантиметров 30–40 и глубиной до 20. В поселке воз либо отгружался в вагоны МПС, либо разделывался на доски, шпалы, тарную дощечку. Причем, вначале бревна в вагоны тоже грузили с помощью лошадей. С годами их сменили лебедки и краны.
Это только спустя время от ледяных дорог отказались. Стали строить узкоколейные дороги и “лежневки”– деревянные тротуары, по которым на автомашинах вывозили хлысты. А по УЖД уже переправляли на паровозах «кукушках» - мотовозах в специально оборудованных турникетах.
А в самом начале разработок труд был каторжный.