Мемуары Арамиса Часть 127

Глава 127

Если кому-нибудь доведётся читать эти мемуары, он спросит, быть может, не слишком ли много внимания я уделил описанию событий в Англии? Да и сам я уже задал себе этот вопрос. Но Европа – это единый организм, к тому же, на него оказывал влияние освободительный дух войн в Нидерландах. Проблемы, которые возникли у Короля Карла Английского с его нацией, сопоставимы с проблемами, возникшими между Мазарини и французской нацией. И то, как нелепо пытался их разрешить Карл, и с каким несчастливым для него исходом, позволяет лучше понять, насколько умно действовал Мазарини, и насколько полезны и важны были для Королевы Анны его деликатные советы.
В этих мемуарах я называю английского Короля Карлом I, но первым он стал лишь посмертно, когда появился Карл II, его сын. Первые Короли номеров не имеют. Он был просто Королём Карлом. Его власть была наследственной, и уже несколько сот лет наследственную власть в Англии никто не оспаривал. Также он был и Королём Шотландии, эту корону он также получил по наследству. Если бы у него возникли проблемы с Англией, он мог бы уединиться в Шотландии и сохранить себе не только жизнь, но и власть, хотя бы в этой небольшой стране. Но Карл не желал идти ни на какие компромиссы. Начав с того, что объявил свою власть тотальной, поставив её выше любого закона, он не встретил особых возражений против такой тирании. При нём существовал парламент, но он мог существовать лишь при наличии обеих палат, верхняя из которых собиралась из лордов, почти полностью преданных ему. Без одобрения палаты лордов невозможно было бы принять никакое решение, и, кроме того, без одобрения Королём никакое решение парламента, включая решение, одобренное обеими палатами, не имело бы силы. Между тем, несогласие парламента с Королём или несогласие Короля с парламентом означало всегда только лишь одно: парламент должен был бы быть распущенным. Король без парламента оставался Королём, парламент без Короля переставал быть парламентом. Умудриться дойти до того, чтобы жалкие остатки парламента проголосовали бы за казнь своего Короля, без которого сами они превращались в ничто, было делом не простым. Для этого потребовалось вести себя так, как вёл себя Карл. Начав войну против Шотландии с помощью войск Англии, он затем с помощью войск Ирландии начал войну против Англии, он, наконец, оказался в окружении войск шотландцев, которые уже отнюдь не считали его своим полновластным Королём. Но даже когда вся Империя уже не признавала его власти, они всё ещё признавали его своим Королём. Ему предлагалось заключить договор на самых льготных условиях. Мало того, что он не шёл ни на какие компромиссы, он ещё и обманывал всех переговорщиков, обещая одним одно, другим другое, но не выполняя ровным счётом ни одного из своих обещаний. Дважды он попросту бежал. Один раз – с поля сражения, другой раз – их замка в Ричмонде, воспользовавшись известным ему тайным ходом. Этот побег поссорил его почти со всеми его сторонниками, и, хуже того, с абсолютно всеми его противниками. Эти противники до побега всё ещё уважали его и пытались с ним договориться, всего лишь заключить небольшое соглашение, гарантирующее отказ от преследования тех, кто бунтовал, отстаивая свои законные права, они предлагали ему отказ от руководства армией на десять лет. Король не желал уступать никаких своих прав. Но после его побега даже парламент понял, что всякие переговоры с Королём не имеют никакого смысла. До побега Короля даже Кромвель надеялся, что спасение Англии состоит в договоре с Королём и неукоснительным соблюдением пунктов этого договора. Но как можно договариваться с Королём, который неожиданно исчез, и, быть может, уже где-то в другом месте тайно набирает новые войска для новой войны?
С горсткой оставшихся приверженцев Карл прибыл в крепость Кэрисбрук на острове Уайт. Комендант Хэммонд понял, что для него подобный визит смерти подобен. Он не приглашал Короля и не ждал его прибытия, ему такой гость был обузой, грозившей смертью.
— Вы погубили меня, Ваше Величество! — сказал он. — Но я не дам ни малейшего повода вам жаловаться на приём, который я вам окажу, а там – будь что будет.
Для чего было бежать, если после этого Карл известил парламент о месте своего пребывания? Неужели десяток-другой верных людей на острове он считал гарантией своей безопасности?
Парламент вновь попытался договориться с Королём и направил ему свои ещё более мягкие условия. Королю предлагалось уступить парламенту командование сухопутными и морскими силами на двадцать лет, отменить свои постановления, в которых он обвинял парламент в незаконных действиях, отменить все выданные грамоты на возведение в лорды, выданные после его отъезда из Лондона и предоставить парламенту право собираться тогда, когда он сочтёт это нужным.
Срок отдаления Короля от власти увеличился вдвое против предыдущего предложения. Королю следовало задуматься о том, что дальше будет хуже, поэтому лучших условий ему, быть может, уже никто и никогда не предложит. Этот договор не был бы капитуляцией, он был бы временным компромиссом. Король уже ранее неоднократно проявлял непостижимую мягкость в делах, в которых он мог бы победить, ведь он согласился на казнь Стаффорда и Лода! Ну здесь ценой была всего лишь жизнь наболее преданных ем соратников.
Здесь же ценой было небольшое ущемление его прав, и он не шёл ни на какие уступки. Ему представлялась возможность утихомирить страну, прекратить гражданскую войну, после чего, быть может, через несколько лет ситуация могла бы повернуться в его пользу. Ведь не зря сказал лорд Уэстли: «Что ж, господа, вы своё дело сделали. Можете играть свою игру, или перессориться между собой, это как вам будет угодно». Он прекрасно понимал, что среди победителей нет никого, кто мог бы объединить все разношерстные группировки и сохранить полный контроль над государством. Во всяком случае, впереди было ещё много разногласий, на которых такой хитрый политик, как Мазарини, построил бы свою игру и вернул себе всю полноту власти.
Но Карл не был таким хитрым, как Мазарини, он был просто упрям, он не умел охватить умом всю ситуацию, выработать наилучший план действий и реализовать его. Он попросту не видел ничего, не понимал ничего, действовал так, как будто бы этих двух его войн против собственных подданных, и не было вовсе, и будто бы этих десятков тысяч погибших с обеих сторон никогда не существовало.
 Имей Карл хоть каплю здравого смысла, он согласился бы на эти условия. Но это был Карл, такой, каким он был.
Я должен быть честным до конца. Даже Оливер Кромвель в те времена ещё искал возможности договориться с Королём, даже он ещё видел спасение страны в том, чтобы договориться с Карлом, но после этого бегства и очередного отказа в достижении соглашения и Кромвель осознал, что никакой компромисс с этим человеком невозможен, а если бы даже договор был заключён, Карл и не подумает его соблюдать. Этот упрямый человек считал, что выше его желания в Англии нет и не может быть закона, выше его власти нет и не может быть никакой власти, никто не вправе от него что-либо требовать, и, тем более, никто не в праве его судить.
С этими иллюзиями он должен был бы расстаться, как только увидел первые войска, противостоящие его войскам, но он с ними не расстался даже тогда, когда пришлось покидать поле боя между двумя армиями, одной впереди, другой в тылу, и даже тогда, когда против всей Англии его защищало лишь кресло, поставленное в зале суда.
Обсуждая ответ Короля парламенту Томас Рот сказал, что все действия Его Величества в последнее время убеждают его, что единственным достойным местом для этого человека является Бедлам, место, где содержатся сумасшедшие, которых показывают посетителям за деньги.
Он был недалёк от истины.
Я пишу это лишь для того, чтобы напомнить себе и возможным читателям, что ситуация в Англии возникла исключительно по вине Короля, ибо он был единственным законным наследником короны Англии и Шотландии, против его кандидатуры никто никогда не возражал, корона ему досталась без каких-либо сомнений. Ему просто следовало бы править страной, как до этого делали его предки, или поручить это достойному первому министру, как это сделал Людовик XIII.
Тогда как Королева Анна создала прецедент, которого во Франции давно уже не было. Лишь в Англии Королева могла быть полновластной правительницей, но не во Франции и не во времена Анны Австрийской. Королева могла иметь власть, как имела её Екатерина Медичи, воздействуя на своего сына Короля, сначала на Франциска II, потом на Карла IX, затем Генриха III, как имела её Мария Медичи при несовершеннолетнем Людовике XIII, но формально при Екатерине Медичи царствовали её сыновья, а Мария Медичи была официально коронована по распоряжению Генриха IV. Многие принцы, и, прежде всего, Гастон Орлеанский, брат покойного Короля, претендовали на то, чтобы урвать для себя изрядную долю власти. Только содействие Мазарини помогло Анне Австрийской укрепить свою власть и остаться единственной регентшей, нивелировав все королевские советы до совещательных органов при ней, практически полновластной правительнице.
Но высшая знать долгое время считала себя в праве давать ей не только советы, которых она у них не просила, но даже и настоятельные рекомендации, вмешиваться в её решения, претендовать на должности, дающие им высокие доходы и большую власть.
Кое-что приходилось кидать в эти пасти, чтобы они прикрылись на время. На другие приходилось надевать намордники.
Мазарини был великолепен. Это был дипломат высшей пробы. Он никому никогда не отказывал, слово «нет» не входило в его лексикон, но он почти никогда не сделал ничего того, что уменьшило бы власть Королевы и его влияние, никогда не уступил ничего из того, что нельзя было бы чуть позже возвратить с лихвой. Когда ему надо было уговорить Королеву пойти на уступку, он объяснял, что для проявления твёрдости ещё не настало подходящее время. Один из излюбленных способов делать уступки состоял в том, что на словах он давал согласие, а на деле оттягивал выполнение обещанного как можно дольше. Но он всегда умел чётко отличить, в каких случаях отказ или сомнения губительны, а когда и в каком случае можно дурить голову просителям и даже тем, кто выдвигал необоснованные требования. Когда следовало согласиться и выполнить обещанное немедленно, или заплатить, не откладывая, он делал это. Этой гибкости он обучил и Королеву.
Если бы не эта изворотливость, достойная речного угря, он не устоял бы против Фронды.
Впрочем, я, как бывший фрондёр, должен быть до конца честным перед сами собой. Наши действия были скорей похожи на действия ребёнка, который передвигает шахматные фигуры, не задумываясь о правилах игры и не отдавая себе отчёта в том, что стоит за этими изменениями позиций, тогда как против нас играл опытный гроссмейстер. И в руках этого гроссмейстера была такая сильная фигура, как наш добрый друг Шарль-Ожье д’Артаньян.
Я привлекал к своим замыслам благородного Атоса, чья благородность мешала ему быть полезным в деле интриг. Доведись ему сражаться против медузы Горгоны, он, полагаю, крикнул бы ей: «Имейте в виду, я не боюсь вашего взгляда, обращающего всякого в камень, поскольку буду смотреть на вас посредством до блеска начищенного медного щита, выполняющего роль зеркала!». Если бы Атос прибыл к царю Миносу, он сообщил бы ему: «Должен предупредить вас, что ваша дочь Ариадна вручила мне клубок, с помощью которого я намерен найти выход из лабиринта!» Доведись ему сражаться с троянцами, он предупредил бы их: «Мы намерены забраться внутрь деревянного коня, чтобы ночью неожиданно выйти из его чрева и перебить стражников, охраняющих ворота города, после чего отпереть ворота нашим войскам!»
Если бы ему запретили раскрывать перед соперниками свою тактику, он отказался бы от такого противоборства, назвав его бесчестным.
По его наущению герцог де Бофор перед тем, как устроить побег, рассказал все уловки, которые он приготовил для того, чтобы совершить побег. Это было условием Атоса, ни на что другое он не соглашался. Пришлось пойти на этот риск, поскольку отступать было уже поздно.
Если бы с нами был д’Артаньян! С ним Фронда бы победила.
Но я задаю себе вопрос: «Что было бы дальше?»
Фронда имела целью давление на Королеву, а ради чего, собственно? Ради удаления Мазарини? Ради передачи всей полноты власти малолетнему Людовику XIV? Отняв эту власть у его матери? Взял бы он её? Не Гастон Орлеанский бы воспользовался бы этим? Или, быть может, кто-то из Конде? Не ради ли того, чтобы коадъютор стал кардиналом, Бофор получил прощение и пропал без вести во время одной из военных вылазок? Пустое! Ничего не стоящая суета. Спасение из заключения Бофора, дабы он получил «гордое» прозвище «Короля рынков»?
Я убеждён, что если бы Мазарини знал, что Бофора будут так называть, он бы долго смеялся, после чего велел бы выпустить Бофора и отправить на рынки Парижа царствовать там!
Дорогой мой д’Артаньян! С твоей помощью мы победили бы, но ты бы с нами не пошёл, поскольку ты смотрел намного дальше, чем мы!  Ты понимал, что Королева не хотела освободиться от Мазарини, как Людовик XIII в своё время вовсе не желал освободиться от Ришельё! Поэтому всякий заговорщик против Ришельё был обречён на провал, и всякий заговор против Мазарини не имел никакого смысла.
Наша поездка в Англию с целью спасения Короля Карла тоже была сплошным шутовством, выглядящим как геройство, но не имеющим никаких перспектив.
Этот Король проводил самоубийственную политику. Король, который написал пятнадцатилетнему сыну, что ему лучше было бы погибнуть, чем сдать Оксфорд, и который сам позорно бежал сначала с поля боя, затем из резиденции, куда его определили! Чем он мог быть полезен своему государству, которое довёл до двух гражданских войн? Чем он мог бы помочь своему семейству? Король, который во всех вопросах советовался со своей супругой, получая от неё самые немыслимые советы и слепо следуя им, а когда утратил возможность обсуждать с ней свои решения, стал находить ещё более неприемлемые решения любого вопроса, которые даже его недалёкая супруга не предложила бы ему! Человек, который из двух зол выбирал оба! Да что уж там! Он выбирал все три!
Только запредельное уважение к Атосу и беспрекословное по этой причине повиновение ему в мелочах, в таких мелочах, как наша собственная жизнь, заставили меня участвовать в этой авантюре, в которую впоследствии включился и д’Артаньян и, разумеется, Портос!
Что ж, Атос, который некоторое время был послом Франции в Англии, и который давал предельно умные советы Королеве Генриетте, которым она никогда не следовала, не мог равнодушно слышать от неё признание о том, что она боится за жизнь своего супруга. И он беспрекословно отправился спасать этого нелепого монарха. Королева не просила нас вернуть её младших детей. Она понимала, что им ничего не грозит? Или она не столь сильно их любила, чтобы переживать за их судьбу так же, как за судьбу супруга? Карл, принц Уэльский, которому уже исполнилось 19 лет, находился во Франции, вместе с Королевой Генриеттой Марией. Шестнадцатилетний Яков, двенадцатилетняя Анна, девятилетний Генрих и пятилетняя Генриетта оставались в Лондоне.


 (Продолжение следует)