Man we was lonely

50 – это серьёзно. Так говорят. Я же думаю, что, если повезёт пожить ещё энное количество лет, вся серьёзность только в одном. Не в имени-отчестве и респектабельных манерах. Не в «признании в кругу». Как это у Серёжи Довлатова:

 – Надеюсь, и вы – человек определенного круга?
   
– Да, – сказал я.
 
– Какого именно?
   
– Четвёртого, – говорю, – если вы подразумеваете круги ада.


Когда почти пять десятков кругов позади, тебя преследует древняя мысль российского обывателя: чтобы оставили, наконец, в покое. И зрелость лишь в том, чтобы внятно представлять – чего ты по-настоящему желаешь и как выглядит твой личный покой.

В моём частном случае, ничего оригинального. Домик в деревне. Не проблема, если в паре километров от Волги – прогулки после 50-ти насущны для здоровья. Размеренный распорядок дня без искусственной событийности. Если открывать рот, сайт, компьютер или ноутбук – чтобы произнести нечто небанальное. А чтобы это не выглядело, как анекдотичное хождение литератора Толстого в народ, отыскать себе посильное физическое занятие. Например, неквалифицированная помощь при производстве сельхозпродукции. Разгрузка поступлений в сельхозмагазин. Или просто – принести 10 литров воды и продукты соседке, которая ходит медленно и с трудом.

Всё иное время дарует роскошь, совершенно недоступную в городе – созерцание в динамике. То, что невозможно зафиксировать в тексте и являет собой подлинное значение слова «время».

Мне говорят: а как же страсти? НХЛ, Рейнджерс, кино, вино и прочее домино, от личного до литераторства. Досрочный ответ, как у любимого знатока Александра Бялко. Рейнджерс осталось от года до трёх в нынешнем составе. Дальше это будет совсем иная и неблизкая мне команда. НХЛ, полагаю, сохранит адекватность ещё лет 200, но огромную часть этого отрезка я уже не застану. Что до адекватной литературной жизни в России, на моём веку этого уже не случится никогда. Даже исторические всплески подлинного, как в 60-е и 90-е годы. В остальном – мертвечина и вечное пихание локтями за благодарственные бумаженции формата А4 и прочие бирюльки.

Тогда исчезает проклятие, поэтически-точно сформулированное моим земляком Михаилом Анищенко: Что за жизнь? Не разгляжу.

Обретая состояние простоты, жизнь становится зримой и не утрачивает сумму мелких радостей. Одна из них – визит в Самару к родным. К молодёжи, как неумело-обобщённо именуют всех от 15-ти где-то до 45-ти. Весёлое ощущение, что город детства совсем не изменился сущностно – две узких трассы, давно неспособных осуществить логистику ради бизнес-планов, встреч и свиданий. «Крылья Советов», играющие очередной бессмысленный матч в ещё более бессмысленном российском футболе. Инновации и макеты Волга-таун в пошаговой доступности от реки к 2057 году.

Хотя молодёжи я буду неизменно произносить: уж лучше вы к нам! Хотя бы потому, что в паре домов от моего фермеры делают сыр, который в Самаре вы отродясь не купите за любые деньги. И вообще, если приедете – любой ваш каприз.

Иногда эта мечта, которая обязательно станет явью, если отпущено время, дополняется тщеславными вставками. Нечто вроде «Константин Сергеевич, мне вас случайно рекомендовали, я пишу диссертацию о поп-рок-культуре 70-х. Меня интересует период» – и так далее.

Прощаясь каждое лето с любимой турбазой, окном в будущее, я отворачиваюсь от берега при отплытии и пускаю слезу. Уже через полчаса после расставания время бежит иначе – сколь насыщенно-событийно, столь же и бестолково. Противостоять этому бегу возможно лишь отчасти, и не всегда.

И что бы там ни произносили мои любимые идеалисты о внешнем и внутреннем, а нелюбимые моралисты про «от себя не убежишь», смена географии после 50-ти реально спасает. А любимые мемы в саду под вишнями провоцируют на цитирование по памяти Довлатова:

Бородатый литсотрудник долго искал мою рукопись. Роясь в шкафах, он декламировал первые строчки:
   
 – Это не ваше – «К утру подморозило...»?
   
– Нет, говорил я.
   
– А это – «К утру распогодилось...»?
   
– Нет.
   
– А вот это – «К утру Ермил Федотович скончался...»?
   
– Ни в коем случае.
   
– А вот это, под названием «Марш Одноногих»?
   
– «Марш Одиноких», поправил я.


Одиночество, как подметил Бродский, исчезает после 50-ти, подобно тому, как утрачивают свою силу законы гравитации при отлёте от Земли. В 20 оно ощущается острее из-за изобилия внешних возможностей при полном незнании сути вещей и превратностей предстоящего пути. Оглядываясь назад и вспоминая лучшее, трезво произносишь, что «не дай Бог вот так вот, ещё раз». Потому что к утру Ермил Федотович выспался и сейчас поливает цветы.

Впрочем, вы всегда можете поведать ему об иной мудрости после 50-ти. Он всегда вас выслушает.