Откровение духа

Эпиграф: Каждому времени – свои истории. Нашему времени  - о милосердии, которого достоин каждый, и высшем предназначении Человека.

Я – дух в человеческом теле. Тысячу лет я скитаюсь по свету. Мои волосы стали седыми, глаза потеряли зоркость, кожа покрылась шрамами и морщинами, ноги - струпьями. Я ловил на себе тысячи взглядов: сочувственных, скорбных, жалостливых, но чаще  презрительных. Так смотрят на  жалкого, плешивого бездомного  пса с гнойными ранами, который все никак не издохнет. На самом деле не издохнет он по одной-единственной причине: в его глазах едва теплится еще искра надежды на теплый дом, кусочек хлеба и человека с добрыми руками, который погладит  по голове и позволит лизнуть руку.
Я не хочу знать, кто бросил мне в спину камень, и чей злобный смех коснулся ушей.  Я много раз видел эти лица в их исступленной жестокости: на улицах огромного, сумасшедшего города, который безучастен  к одиноким прохожим,  на поле  боя, в толпе, провожающей Христа на Распятие, на картинах Гойи и много еще где.  От камня, брошенного в воду, исходят круги.  От камня, брошенного в человека, - то же самое. Волны ненависти и злобы, и презрения, которые захлестывают и собирают  в свой круг злобных существ, которых в этот момент людьми трудно назвать.  Подчинившись общему безумию, толпа начинает скандировать; «Распни его! Распни его! Или "Убей его!" Крик топы нарастает,  рты кривятся в злобной гримасе, а за углом, у кучи отбросов, поджав лапы  к впалому животу, издыхает пес.
 Старика не так уж трудно сбить с ног. Лежа в зловонной грязи, подняв голову, я едва мог увидеть сквозь пелену слез  лицо женщины.  Очень светлое лицо.
- Вы можете идти? – спросила она.
Я –дух в человеческом теле. Мне хотелось бы быть бесплотным и парить свободно и отстраненно над  землей, не видя разрушительных деяний рук человеческих, горя, смерти и злобы, но слабое тело тянет меня вниз, дрожит от холода и голода,  болит от ран. Как тянется росток к солнцу, я потянулся за моей спасительницей. Под ногами хлюпала грязь, моросил серый осенний дождь, и редкие порывы ветра повторяли мне ее имя: Мирра.
Я вижу картину: ясный летний день. Маленькая  девочка под кроной большого дерева, которое исполином возвышается  на лугу.  У нее в руках – головки сорванных полевых цветов и лоскутки. Она прикладывает свернутый лоскуток к головке – получается человечек.  Человечки «ходят», «разговаривают», «ложатся спать», «играют». В мире людей - цветков  никто никого не убивает.  Девочке хорошо, на ее губах - улыбка. Она не замечает, как летит время, и диск солнца клонится к западу. Она прислушивается к шелесту листьев, и ей чудится, что они шепчут вразнобой ее имя: Мирра.. .          
В какой-то момент лучи заходящего солнца окрашивают  облака в золотистый цвет, и небесное золото падает тенью на личико и волосы девочки.  Мирра знает, что завтра она снова придет сюда, что  солнце будет падать еще много раз, что когда-нибудь у нее будет муж и дети, и она тоже приведет их сюда.  Мирра придумала себе долгую и счастливую жизнь, но не смогла учесть того, что дерево высохнет и упадет, и что она останется вдовой с дочкой и сыном на руках. Отныне ее жизнь была полностью посвящена  им.
Мирра привыкла заботиться, лечить,  выхаживать. Ее первенец родился крепышом, а вот у постели дочки ей довелось провести не одну бессонную ночь. В трудные минуты она не роптала на судьбу, а лишь молилась Пресвятой Богородице. Она знала, что милость Девы – Матери, которая сама испытала радость материнства, ее не покинет.
По дому за хозяйкой неотлучно следовала кошка Пеструшка, прибившаяся с улицы, улучая удобный момент, чтобы забраться на колени и  громко замурчать.  Во дворе «нес службу» славный пес Винтик: его Мирра подобрала в лесу издыхающим щенком. Кто-то выкинул коробку со всем «выводком» малышей. Выжил лишь один, да и то  пришлось долго лечить его и выхаживать. Винтик стал самым преданным другом на свете.
Скоро раны мои зажили, появились силы, чтобы гулять на луг и понемногу работать в саду. Нужно было  обрезать и укрывать на зиму виноград, чудесные плетущиеся розы, сгребать  листья к стволам деревьев, чтобы не промерзли корни. На дерево перед окнами дома я повесил кормушку для птиц: пусть  Мирра и дети зимним утром просыпают под птичье пенье и, стоя возле окна, любуются в тепле на веселых синиц и снегирей.
Мне нравилось заниматься с малышами.  Яков уже ходил в школу, а Майя играла дома и училась читать и писать. Умненькая девочка и очень похожа на маму. Я смотрел на нее и радовался: свет на земле не погаснет  еще десятки лет, пока длится ее век. Я должен был уйти до того, как привязался всей душой к Мирре и детям. Но я спасовал, поддался слабости.
Мне кажется, Мирра с самого начала догадывалась обо мне, когда избитого и грязного вела к себе домой.  Поднося  тарелку с супом или обрабатывая рану, она  ни о чем не спрашивала.  Она знала: милосердие не терпит условностей. Даже если я  кого-то обидел, сейчас  мне нужно помочь.  Она не простила бы себя, если бы прошла мимо. Мирра жалела меня, но сохраняла осторожность и некоторую дистанцию. Наверное, лед недоверия растаял в тот момент, когда она поняла: детям со мной хорошо. Так же, как мне с ними.
Майя любила слушать сказки. Однажды вечером,  сидя у ее постели, я рассказал ей сказку о дивной стране, где воздух пропитан сандалом и розмарином, грозди фруктов свисают  с ветвей деревьев, люди живут в домах, где нет запоров и замков, а вечером собираются вместе и водят хороводы. Майя заснула с улыбкой на губах. Нетрудно было понять, что сейчас она улетела  в ту самую страну, где ее приняли и полюбили. Я осторожно поправил одеяло и еще немного полюбовался личиком спящего ангелочка, выпрямился - и неожиданно столкнулся взглядом с Миррой.
- Откуда ты пришел?
Это был первый вопрос о моем прошлом.  Рано или поздно это должно было случиться. Что я должен был ответить? Как шел  по великой пустыне? Как покорил горную вершину? Как лежал в окопе с живыми и мертвыми? Как  был каторжником? Нужно ли милосердной Мирре знать об этом?
Я начал так:
- Я – дух в человеческом теле. Тысячу лет я скитаюсь по свету…
Чтобы рассказать о своей земной жизни, мне понадобился бы не один день.  Я просто положил  руку Мирре на лоб (она не отшатнулась) и воскресил в памяти самые  яркие воспоминания. Мирра должна была все это увидеть внутренним взором. При наличии  дара воображения и способности жить не только в мире предметов, а образов. Когда я убрал руку,  она некоторое время стояла молча, опустив глаза.
- Столько страданий… Зачем это одному человеку?
- Страданий? Я бы назвал это испытаниями.  Мой дух оставался выше всего этого…
- Я всегда считала, что тело и дух – едины в человеке…
- Так и есть, но дух первичен…
- Он бессмертен?
-Смотря что считать смертью. Люди обычно используют это слово в отношении физического тела.
Мы говорили много часов, пока  в окне не забрезжил рассвет и пропели первые самые ранние петухи. Я осторожно погладил Мирру по голове, чтобы она успокоилась и немного поспала. Потом принес подушку на кресло и старый плед,  аккуратно подоткнув его по краям.
Я ушел, не оглядываясь, назад. Я снова шел по дороге на алеющий восток, стараясь больше не думать о Мирре и ее детях. Я знал: сколько бы ни прошло времени, память снова будет уносить меня к этому дому и его обитателям.  Они – в моем сердце.