Пушкин в жизни и летописи Боратынского - 1

Пушкин в жизни и летописи Боратынского по А.М. Пескову
(серия Конспекты пушкинистики)

В монографии Пескова А.М. Летопись жизни и творчества Е. А. Боратынского (НЛО, 1998) в аннотации сказано:
«Зафиксированы  все документально подтверждаемые случаи общения Боратынского с А. С. Пушкиным»
Эти извещения мы и конспектируем:

Часть первая

(1)
Приехав в октябре  1818 г. в Петербург, Боратынский поселился в Семеновских ротах на одной квартире с прапорщиком лейб-гв.  Егерского полка Андреем Шлялтинским,  который,  видимо,  и  познакомил его с Дельвигом  и  Кюхельбекером, а те познакомили с Пушкиным (о новых знакомствах Боратынского см.  1818,
конец года — 1819, начало года). Самым близким другом Боратынского стал Дельвиг
В феврале  1819  г.  произошло два  события,  равно  важных для дальнейшей судьбы Боратынского:  8 февраля он был зачислен рядовым лейб-гвардии в Егерский  полк,  а  28  февраля  в  «Благонамеренном»  появилась  его  первая  публикация — мадригал «Пожилой женщине и все еще прекрасной», опыт, демонстрирующий скорее поэтические интенции автора,  нежели какие-либо действительные таланты.

(2)
Сознание избранности.  Замкнутость на процессе творчества. Разумеется, сколь бы жизненно важно и индивидуально значимо ни было для Боратынского сознание своей поэтической харизмы, само такое сознание — явление литературно всеобщее и, в частности, лейтмотив лирики его ближайших друзей — Дельвига, Кюхельбекера,  Пушкина.  В  начале  1820-х гг.  сознание  Боратынским собственного поэтического
дара  было  во  многом  производным  от  сознания  принадлежности  к единому дружескому кругу  —  «союзу  поэтов».
… главные  критерии  оценки текста для  Боратынского — это степень творческой оригинальности автора (Жуковский противопоставлен своим эпигонам) и исторически изменчивый вкус публики  («веселость»,  «бодрый  ум»  и  «вкус  неразвращенный»  словесности  времен Екатерины  противопоставлены  «хандре»,  «унынию»  и  «жизнехуленьям»  новейших поэтов). В конечном же счете все зависит от таланта сочинителя, независимо от  принадлежности  к той  или  иной  «школе».  Овидий,  Богданович,  Батюшков, Жуковский,  Пушкин и сам  Боратынский,  названные в послании «Богдановичу», уравнены тем, что все они принадлежат к числу людей с дарованиями. Хороший писатель — тот,  кому его природные данные позволяют создавать впечатляющие произведения в том роде, какой соответствует его душевному складу

(3)
Творчество становилось способом спасения от невзгод повседневного существования.  Именно в этот период жизни он начинает думать о выборе своего особенного  пути  в литературе,  с чем  связана начатая зимой—весной  1823  г.  работа над «Эдой»:  вступая в поэтическое соревнование с Байроном, Жуковским и  Пушкиным,  Боратынский пытался создать свою версию стихотворной  повести, отказываясь от «лирического тона» и экзотического сюжета для поэтизации «мелочных подробностей» (так он объяснял свой замысел в предисловии  1826 г.  к «Эде»).  И хотя фактически Боратынский уходил в «Эде» с собственного пути, который проложил в своих элегиях, существенно, что сам этот зигзаг творчества сознавался им как поиск авторской самобытности — свидетельство стремления явить свою творческую  оригинальность  в  противопоставлении  своих  произведений  существующим литературным образцам (такими же зигзагами станут впоследствии,  например, опыт романа в стихах — «Наложница» и повесть «Перстень»)

(4)
Семейная идиллия до поры до времени не мешала Боратынскому выходить в литературный свет, но из московских писателей он сблизился только с П. А. Вяземским, а в сентябре  1826 г. снова, после почти 7-летней разлуки, сошелся с Пушкиным,  возвращенным из ссылки.  С Пушкиным  Боратынского соединяли память о «союзе поэтов» и сознание принадлежности к одной литературной плеяде, но очное общение между ними не очень ладилось из-за различия темпераментов; зато в Вяземском Боратынский нашел почти идеального собеседника.
Подробности об их отношениях см.: Пушкин и Баратынский. Материалы к истории литературных отношений / /  Новые безделки. Сб. статей к 60-летию В. Э. Вацуро. М., 1995— 1996. С. 239-270//

(5)
Благодаря  Вяземскому  и  Пушкину  Боратынский  стал  во  второй  половине 1826  —  первой  половине  1827  г.  поддерживать регулярные  отношения  с  кругом авторов «Московского телеграфа» и «Московского вестника» (характерно, что впоследствии, в 1828—1829 гг., едва Пушкин и Вяземский уезжали из Москвы, общение  Боратынского  с  московскими  писателями  и  журналистами  резко  сокращалось).  Вероятно,  зимой—весной  1827 г.  Боратынский показывал  Пушкину рукопись своих стихотворений, приготовленных к изданию, и Пушкин еще до выхода книги,  в августе  1827  г.,  начал  писать рецензию  («Наконец появилось собрание стихотворений Баратынского...»; эта рецензия, как и две другие статьи Пушкина о Боратынском, не завершена)

(6)
такие стихотворения, написанные во второй половине 1824 г. и в 1825 г., как «Звездочка», «Буря», «Дорога жизни», «Череп», «Веселье и Горе», «Ожидание», «Д. Давыдову», «Л. С. Пушкину» и др., либо  подверглись минимальной  правке  (изменение отдельных строк и  слов), либо вовсе не редактировались

(7)
… состояние замены — это состояние, промежуточное между жизнью и смертью: неполнота как бытия, так и небытия. Почему так получается? У Боратынского можно найти три взаимодополняющих ответа на этот вопрос.1) Причина болезненного состояния души — обман мечтаний о разделенной любви  (традиционная  мотивировка элегических страданий). Любовь отравляет и опустошает жизнь:  «Огонь любви, огонь живительный, / /  Все говорят; но что мы зрим? / /  Опустошает,  разрушительный,  Он душу, объятую им!» («Любовь»). Любовные отношения порождают только «бесплодный огонь» (послание к Л. С. Пуш­
кину), «унылое смущенье» («Разлука»), «изнеможенье» («Поцелуй»).2) Причина — ход жизни, взросление, искушенность, «знанье бытия», опыт­ность сердца и т.  п.
<...> Уж отлетает век младой,
Уж сердце опытнее стало<...>
(К ...ну: «Пора покинуть, милый друг...*)
<...> В душе больной от пищи многой,
В душе усталой пламень гас,
И за стаканом в добрый час
Застал нас как-то опыт строгой.
Наперсниц наших, страстных дев
Мы поцелуи позабыли
И, пред суровым оробев,
Утехи крылья опустили <...>
(К ...: «Нет, нет!мой ментор, ты неправ...*)
Душевная перемена совершается помимо личной воли человека:
<...>  Теперь вопрос я отдаю
Тебе на суд.  Подумай, мы ли
Переменили жизнь свою,
Иль годы нас переменили?
(К ...: «Нет, нет!мой ментор, ты неправ...*)
<...> Переменяют годы нас
И с ними вместе наши нравы<...>
В пылу начальном дней младых
Неодолимы наши страсти:
Проказим мы, но мы у них,
Не у себя тогда во власти<...>
(Товарищам)
… после «Родины», содержащей мечты о покое деревенской  жизни,  следуют  «Две доли»,  стихотворение,  опровергающее  сам  смысл  каких-либо мечтаний,  и  «Буря»,  где  идея  покоя  вообще отменяется;  после  послания  Коншину «Пора покинуть, милый друг...», где обрисован идеал подруги нежной, на чьей груди можно успокоить «усталую главу», — следуют послания к Л. Пушкину и «Эпилога, отменяющие прежние надежды, констатирующие превосходство ума над сердечными влечениями и сладость душевного усыпления

(8)
Но до тех пор, пока в Петербурге был Дельвиг с ежегодными «Северными цветами», а в Москве  —  Вяземский  и  временами  наезжавший  сюда  Пушкин,  Боратынский  не испытывал  пустоты  вокруг  себя.  К  тому  же  в  конце  1828  —  начале  1829  г.  он сблизился  с  И.  В.  Киреевским,  чья  дружба  стала  для  него  такой  же  насущной частью жизни,  как любовь  Настасьи Львовны.  Тесный  семейно-дружеский  круг
являлся одновременно и источником поэзии, и ближайшим его адресатом

(9)
автор «Эды» сделал большие успехи в своей последней поэме.  Не  говоря уже о побежденных трудностях, о самом роде поэмы, исполненной движения, как роман в прозе, сравни беспристрастно драматическую часть и описательную: ты увидишь, что разговор в «Наложнице» непринужденнее,  естественнее, описания точнее, проще» (письмо к Путяге:  1831, июль, 10-е числа) — это единственный случай, когда обычно умалявший достоинства своих произведений Боратынский оценивает собственный труд столь высоко.  Однако его усилия оценили немногие — известны похвалы поэме Пушкина (1831, янв., 7)

(10)
Скоро все переменится, и он останется совсем один.
14 января 1831 г. умер Дельвиг. В течение первой половины 1831 г. Боратынский собирался по уговору с  Пушкиным и  Плетневым (1831, янв.,  31;  февр.,  16) написать  и  прислать для  «Северных  цветов»  на  1832  г.,  выпускаемых  в  память Дельвига, биографию покойного друга. Но в июне он вынужден был уехать с семьей из  Москвы  в  казанское  имение  тестя  —  Каймары:  там долго  привыкал  к  новой обстановке

(11)
…  большую часть написанного  в  Каймарах Боратынский  отправил  Киреевскому,  а Пушкину для «Северных цветов» только два стихотворения: «Мой Элизий» и «Бывало,  отрок, звонким кликом...»,  и то с оговоркой,  что «больше  ничего за душой нет» (1831, ноябрь, нач.). Пушкин напечатал первое из них, а второе без объяснений отклонил. Разрыва с Пушкиным не произошло, но началось взаимное охлаж­
дение.  Впрочем,  память о  былом литературном  братстве  оставалась  и  у того  и  у другого.  Осенью  1832 г.  Пушкин  помог Боратынскому договориться со Смирдиным об издании его нового собрания стихотворений (1832, сент.,  21; дек.,  2), а в 1833 г., случайно встретившись в Казани, оба искренне обрадовались (1833, сент., 5—8).  Но скоро, кажется, тотчас и забыли друг о друге — во всяком случае, когда спустя еще три года они увиделись в Москве, то встретились вполне равнодушно (1836, май,  14 и  16)