Пушкин в жизни и летописи Боратынского - 5

Часть 5
1837 - ...

Пушкин в жизни и летописи Боратынского по А.М. Пескову
(серия Конспекты пушкинистики)

1837

Боратынский живет в Москве; в мае — начале июня — поездка в Мару.
ЯНВАРЬ, 29. Петербург. Умер Пушкин
ФЕВРАЛЬ, 2—3. В Москве становится известно о смерти Пушкина.
ФЕВРАЛЬ, 4. Москва. К Боратынскому заезжает Погодин: «<...> говорили о Пушкине и плакали»
ФЕВРАЛЬ,  5.  Москва.  Боратынский  —  Вяземскому в  Петербург:  «Пишу к вам под громовым впечатлением, произведенным во мне и не во мне одном ужасною вестью о погибели Пушкина.  Как русский, как товарищ, как семьянин скорблю и  негодую.  Мы лишились таланта первостепенного,  может быть, еще не достигшего своего полного развития, который совершил бы непредвиденное, если б
разрешились сети, расставленные ему обстоятельствами, если б в последней, отчаянной  его схватке  с ними  судьба  преклонила весы свои  в его пользу.  Не  могу выразить,  что  я  чувствую;  знаю  только,  что  я  потрясен  глубоко  и  со  слезами, ропотом, недоумением беспрестанно себя спрашиваю: зачем это так, а не иначе? Естественно ли, чтобы  великий человек,  в зрелых летах,  погиб на поединке,  как неосторожный мальчик? Сколько тут вины его собственной, чужой, несчастного предопределения? В какой внезапной неблагосклонности к возникающему голосу России Провидение отвело око свое от поэта, давно составлявшего ее славу и еще бывшего (что бы ни говорили злоба и зависть) ее великою надеждой? Я навестил отца <Сергея Львовича> в ту самую минуту, как его уведомили о страшном происшествии.  Он,  как  безумный,  долго  не  хотел  верить.  Наконец  на  общие  весьма неубедительные  увещания  сказал:  «Мне  остается  одно:  молить Бога не  отнять у меня памяти, чтоб я его не забыл». Это было произнесено с раздирающею ласковостию.  —  Есть люди  в Москве, узнавшие об общественном бедствии с отврати­
тельным равнодушием,  но участвующее  пораженное  большинство скоро принудит их к пристойному лицемерию. — Если до сих пор не отвечал на письмо ваше, тому  виною  обстоятельства,  может  быть,  вам  уже  известные.  Я  лишился  моего тестя, и смерть его передала мне много забот положительных. Сверх того, хотелось к письму моему приложить что-нибудь для вашего литературного сборника, ждал
минуты досуга  и  вдохновения,  но  по сию  пору напрасно.  —  Е.  Боратынский.  —
Февраля 5-го  1837». СиН.  1900. Кн. 3. С. 341-342. Автограф -  РГАЛИ. Ф.  195. On.  1. №  1399. № 5 -6  об.
Адрес на письме: «Его сиятельству милостивому государю князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.Пбург, на Моховой, в доме адмиральши Бычинской»
ФЕВРАЛЬ,  7.  Москва.  Е.  М.  Хомякова  (Языкова)  —  П.  М.  Бестужевой: «<...>  Здесь были  Баратынские  и сказывали,  что жена Пушкина сошла с ума,  и точно,  есть  с  чего.  Государь  дал  на  его  похороны  10  тысяч  и  11  тысяч  детям, которых  взял  под свое  покровительство.  Баратынский  говорит,  что благодеяния государя  растрогали  его до  слез.  Честь  ему  и  слава,  что  он  умеет  ценить  таких
людей, каков был Пушкин»
ФЕВРАЛЬ,  9.  Москва.  Е.  М.  Хомякова  —  брату H.  М.  Языкову:  «Государь дал  на погребение  Пушкина  10  <тысяч>,  11   тысяч ежегодного  пансиона жене  и детям, заплатил все долги и выкупил имение.  Баратынский говорит, что это растрогало его до слез.  Кстати, Баратынский написал, говорят, стихи «Осень» чудесные, он читал их на обеде у Павлова <...>».
Зима идёт, и тощая земля
;В широких лысинах бессилья;
И радостно блиставшие поля
;Златыми класами обилья:
Со смертью жизнь, богатство с нищетой,
;Все образы годины бывшей
Сравняются под снежной пеленой,
;Однообразно их покрывшей:
Перед тобой таков отныне свет,
Но в нём тебе грядущей жатвы нет!
МАРТ  (?).  Москва.  Боратынский  посылает  Вяземскому  в  Петербург  стих. «Осень» (см. о нем выше: февр., 9) — для 5-го тома «Современника», издаваемого в память Пушкина и  в пользу его семьи:  «Препровождаю вам дань мою «Современнику».  Известие о смерти Пушкина застало меня на последних строфах этого
стихотворения. Всякий работает по-своему. Лирическую пьесу я с первого приема всегда набрасываю более чем с небрежностию; стихами иногда без меры, иногда без рифмы, думая об одном ее ходе, и потом уже принимаюсь за отделку подробностей.  Брошенную на бумагу, но далеко не написанную, я надолго оставил мою элегию.  Многим в ней я теперь недоволен, но решаюсь быть к самому себе снисходительным,  тем  более  что  небрежности,  мною  оставленные,  кажется,  угодны судьбе.  Препоручаю себя вашей дружеской памяти
МАРТ, 13. Петербург. Жуковский отдает собирающемуся в Москву Ю. Н. Бартеневу ящик с тремя посмертными масками Пушкина — для передачи отцу Сергею Львовичу, Боратынскому и Нащокину; Нащокину и Боратынскому отправлены через Бартенева их письма разных лет, адресовавшиеся Пушкину (письма были предварительно просмотрены Л.  В. Дубельтом,  начальником жандармского корпуса)
МАЙ,  б.  Москва.  «Третьего дни  я  был  у  Баратынского,  он  мне  показывал маску Пушкина,  снятую с него в день его смерти,  она страшно похожа.  Витали, который  сделал  очень  похожий  бюст  Карла  Брюллова, делает и  бюст Пушкина. Говорят, это не так удачно.  Баратынский говорил целый час о смерти Пушкина и
о нем самом. Его стоило записывать. Он рассказывал все подробности этой истории,  которые были ему сообщены Жуковским,  Вяземским и, наконец, доктором Далем, людьми достоверными. Баратынский говорит, что он умер как христианин и во всем оправдывает Пушкина, а обвиняет его жену. Я верю всему,  потому что было заметно, что он и жены его не хотел обвинять из уважения к нему»
ИЮНЬ,  8 .  Москва.  Ценз.  разр.  «Московскому  наблюдателю»  (1837.  Ч.  12. Июнь.  Кн.  1 ) с рецензией Шевырева на стих.  Боратынского «Осень» (Совр.  1837. Т. 5 — см. далее:  июнь,  15): «<...> Направление, которое принимает его муза, должно обратить внимание критики.  Редки бывают ее произведения; но всякое из них тяжко глубоко мыслию, отвечающею на важные вопросы века. Баратынский был сначала сам художником формы; вместе с Пушкиным, рука об руку, по живым следам Батюшкова и Жуковского, он содействовал окончательному образованию художественных форм стихотворного языка.  Но теперь поэзия  Баратынского  переходит  из  мира прекрасной  формы  в  мир  глубокой  мысли:  его  муза тогда только  заводит  песню,  когда  взволнована,  потрясена  важною таинственною думою
СЕНТЯБРЬ,  16. В газете «Bl;tter zur Kinde der Literatur des Auslandes» (1837. №  82)  напечатан  фрагмент из  книги  Г.  Кёнига  «Liter;rische  Bilder aus  Russland» (отд. изд.:  Stuttgart und T;bingen, 1837), посвященный Боратынскому: «Друг и современник Пушкина, в определенной степени принадлежащий к его школе,  Баратынский утвердил в поэзии свой оригинальный характер. Первое произведение этого периода — поэма «Эда», проникнутая духом финляндской  природы  и финляндских обычаев. Хотя язык и стихосложение «Эды» напоминаю! о пушкинском влиянии, эта поэма вполне выразила тяжелое душевное состояние автора. Кроме «Эды» Баратынский написал в Финляндии много лирических пьес, среди которых по объему и живости выделяется  поэма «Пиры». Помимо множества маленьких пьес, написанных в этот мирный и спокойный период его жизни, наиболее примечательны два больших произведения.  Первое из них — «Бал» — повествует о трагическом случае из московской жизни;  в знак братской дружбы с Пушкиным  Баратынский издал его  в одном томе с «Графом  Нулиным»
ДЕКАБРЬ.  Москва.  Боратынский  встречается с Коншиным,  приехавшим в Москву. «В декабре  1839 я приезжал  в Москву,  по службе, дни на три. Увидясь со мной, он пригласил меня обедать. — Нельзя, — отвечал я, — дал слово обедать в Английском клубе.— «Ах, так и я обедаю с тобой, — сказал поэт, — ведь я член Английского клуба; это общество сделало некогда честь Пушкину и мне,  избрав  нас вместе в свои члены,  в один день». 
ФЕВРАЛЬ,  5.  Петербург.  Утро.  Боратынский  —  жене  в  Москву  (без даты): Жуковский  показывает ему  ненапечатанные  произведения Пушкина и дает одну из рукописных тетрадей Пушкина с фрагментами статей о Боратынском
ФЕВРАЛЬ,  6 .  Петербург.  Утро.  Боратынский  — жене  в  Москву (без даты): На другой день (вчера) <5 февр.> я был у Жуковского.  Провел у него часа три, разбирая ненапечатанные новые стихотворения  Пушкина.  Есть  красоты  удивительной,  вовсе  новых  и духом  и  формою. Все последние пьесы его отличаются, чем бы ты думала? Силою и глубиною! Он только что созревал.  Что мы сделали, Россияне, и кого погребли/ — слова Феофана  на  погребение  Петра  Великого.  У  меня  несколько  раз  навертывались  слезы художнического энтузиазма и горького сожаления
ФЕВРАЛЬ,  7.  Петербург.  Утро.  Боратынский  — жене  в  Москву (без даты): После отправления  письма Боратынский едет к Вяземскому.  —  Вяземский рассказывает  подробности  преддуэльной  истории  Пушкина.  —  От  Вяземского Боратынский едет к М. Ю. Виельгорскому, затем к В. А. Соллогубу, к А. Н. Вязми
тиновой,  к брату Ираклию. 
ФЕВРАЛЬ,  8 .  Петербург.  Утро.  Боратынский  —  жене  в  Москву (без даты): «Вчерашнее утро провел у Вяземского.  Говорили о  Пушкине.  В<яземский>  входил  в подробности светских сношений,  принудивших Пушкина к дуэлю.  Ничего не сказал  нового.  Предложил мне ехать с  ним  к его  вдове,  говоря,  что она очень признательна,  когда старые друзья  ее  мужа ее  посещают.  Я  намерен  у нее  быть. Она живет чрезвычайно уединенно.  Бывает только у Карамзиных и то очень изредка.Вечером у Карамзиных: здесь Жуковский и Вяземский; Боратынский возобновляет знакомство с H. Н. Пушкиной.
ФЕВРАЛЬ,  10. Петербург. Утро.  Боратынский — жене в Москву (без даты): У  Карамзиных  видел  почти  все  П-бургское  высшее  общество.  Встретил вдову А. Пушкина.  Вяземской меня к ней подвел, и мы возобновили знакомство. Все также прелестна и много выиграла от привычки к свету.  Говорит ни умно ни
глупо, но свободно. Общий тон общества истинно удовлетворяет идеалу, который составляешь себе о самом  изящном,  в молодости  по книгам.  Полная непринужденность и учтивость, обратившиеся в нравственное чувство.  В Москве об этом и понятия не имеют

1842

ЯНВАРЬ, 2. Петербург.  Вышли «Отечественные записки» (1842. Т. 20. N9  1) со статьей  Белинского «Русская литература  в  1841  году»  (отд.  5.  С.  1—52),  где,  в частности, говорится о Боратынском:« <...> Б.: Помните, бывало, говаривали: Пушкин, Баратынский, Языков? — А.: Да, то есть триумвират <...> я не люблю поэм  Баратынского: в них больше ума, чем фантазии; но между его лирическими произведениями есть очень замечательные. Мне особенно нравится в них этот характер вдумчивости в жизнь, который свидетельствует о присутствии мысли. Элегия Баратынского «На смерть Гете» — превосходна
ИЮНЬ,  30.  Петербург.  Ценз.  разр.  «Современнику»  (1842.  Т.  27  <Ne  3>; вышел 3 авг.) со стих.  «С книгою: Сумерки. С. H. К.» <С.  Н.  Карамзиной> (С. 95; подпись Баратынскш). — Здесь же рецензия Плетнева на «Сумерки»: Прочитайте  в «Записках» Пушкина, что он говорит о Баратынском. Это приговор самого беспристрастного, самого сведущего, самого законного судьи. Давно мы расстались с поэтом.  Он не мог
разлучиться с  поэзиею,  которая живет  в душе его;  но он  не  издавал  ничего,  кроме редко
попадавшихся  в  «Современнике»  небольших  стихотворений
ДЕКАБРЬ, 1. Петербург. Вышли «Отечественные записки» (1842. Т. 25. N$  12) с рецензией Белинского на «Сумерки» (Отд. 5. С. 49—70):  «<...> Давно ли г. Баратынский, вместе с г. Языковым, составлял блестящий триумвират,  главою которого был  Пушкин? А между тем как уже давно одинокою стоит колоссальная тень Пушкина <...>. Давно ли каждое новое стихотворение г.  Баратынского, явившееся в альманахе, возбуждало внимание публики, толки и споры рецензентов?.. А теперь тихо, скромно появляется книжка с последними стихотворениями того же поэта — и о ней уже не говорят и не спорят <...>. Да не подумают, что мы этим хотим сказать, что дарование г. Баратынского незначительно, что оно пользовалось незаслуженною славою: нет, <...> мы высоко уважаем  яркий,  замечательный талант поэта уже чуждого нам  поколения  <...>.  —
<...> преобладающий характер поэзии г. Баратынского есть элегический
Вероятной реакцией Боратынского на рецензию, и в частности, на противопоставление в начале ее Пушкина — современным ему поэтам,  могло быть стих. «Когда твой голос, о поэт...»

1843
ЯНВАРЬ,  10.  Москва.  Ценз.  разр.  «Москвитянину»  (1843.  Ч.  1.  1),  где в разделе  «Критика.  Краткий  перечень произведений русской словесности за  1842 год» — краткая рецензия С. П. Шевырева на «Сумерки» (С. 280): «Поэзия стихотворная предходит в истории всем прочим произведениям словеснос­
ти: потому и начнем с нее. Здесь всего более обращает внимание наше книжка маленькая, едва заметная  по  наружности  в  груде  книг  прошлого  года:  это  «Сумерки»  Баратынского. Поэт  принадлежит  к поколению  Пушкина и,  по связи  особенной с  музою Жуковского и Батюшкова,  может быть  назван даже старшим его сотоварищем.  Всего более  поражает в «Сумерках» Баратынского чудное изменение, в нем происшедшее: глубокая сосредоточенная  меланхолия  —  плод  опыта  жизни  —  удалила  все  прежнее,  легкие,  светлые  мысли  и чувства, покрыла самою черною тенью живой образ его возмужалой музы и воцарилась на нем  одна,  без  спутников,  без  всякого  иного  окружения.  Такая  метаморфоза  в  одном  из
сверстников Пушкина есть событие весьма замечательное и достойное изучения: мы к нему возвратимся и постараемся разгадать ее причину»
СЕНТЯБРЬ, 8. Петербург. Плетнев — Гроту:  « У  Баратынского очень много натурального ума — и  в его взгляде  на нашу литературу есть что-то независимое  и  отчетливое.  Между  прочим,  я  помню  его  отзыв  о  Жуковском  и Лермонтове. Они, сказал Баратынский, в некотором роде равны И. И. Дмитриеву. Как последний усвоил нашей литературе легкость и грацию французской поэзии, не  создав ничего  ни  народного,  ни  самобытного,  так  Жуковский  привил  нашей литературе формы, краски и настроения немецкой поэзии, а Лермонтов (о стихах его  говорить  нечего,  потому  что  он  только  воспринимал  лучшее  у  Пушкина  и других современников) в повести своей «Герой нашего времени» показал лучший
образец нынешней французской прозы, так что,  читая его, думаешь, не взято ли это из Евгения Сю или Бальзака»