Речи памяти Ивана Сергеевича Аксакова - 1886 год

ПУБЛИКАЦИЯ ПОДГОТОВЛЕНА К 200-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ИВАНА СЕРГЕЕВИЧА АКСАКОВА

СЛОВА И РЕЧИ ПАМЯТИ И.С. АКСАКОВА
(ГАЗЕТА "РУСЬ" №№ 31 - 33 ЗА 1886 ГОД)


ОТПЕВАНИЕ И ПОГРЕБЕНИЕ И.С. АКСАКОВА

Печальное и неожиданное известие о кончине Ивана Сергеевича быстро облетело Москву и как громом поразило всех. Сразу почувствовалось все значение понесенной утраты: не стало великого деятеля, притом в такое время, когда голос его приобретал все большую силу и был особенно нужен в виду совершающихся и грядущих событий в Славянском мире. Проникнутые этим чувством, все спешили поклониться праху столь безвременно почившего русского деятеля, имя которого займет место в истории.
Поздно вечером 27-го числа [января], чрез несколько часов после кончины Ивана Сергеевича, стали съезжаться на его квартиру его друзья и близкие знакомые и провели всю первую ночь у дорогих останков, чередуясь друг с другом в чтении Псалтири над покойным. На другой день, в 9 ч. утра, пришло по собственному почину духовенство церкви Св. Духа, что на Пречистенском бульваре, и отслужило панихиду. К 2 часам, ко времени объявленному в газетах для совершения общих панихид, небольшая квартира Ивана Сергеевича (во флигеле дома кн. Голицына, против самого храма Христа Спасителя) наполнилась народом; служил о. протоиерей А.М. Иванцов-Платонов с причтами: приходской церкви Ржевской Божией Матери и Борисоглебской, что на Поварской, а вечером в тот же день приехал служить панихиду преосвященный Мисаил, епископ Дмитровский. В следующие два дня, 29 и 30 января, на общие панихиды, в 2 часа дня и в 8 часов вечера, приезжали попеременно оба викария Московские, преосвященные Мисаил и Александр, и заупокойная служба отправлялась ими в сослужении с протоиереями А.М. Иванцовым-Платоновым, С.И. Зерновым, Г.П. Смирновым-Платоновым, П.А. Преображенским, И.Н. Александровским, священниками И.С. Шаровым, И.Я. Смирновым и другими, а 30 вечером с о. протопресвитером Успенского собора Н.А. Сергиевским. Но и между общими панихидами, совершавшимися в часы, объявленные в газетах, приходили священники с своими причтами от разных церквей московских помолиться у гроба покойного, так что заупокойная служба продолжалась с перерывами в течение всего дня. Из этих панихид отметим в особенности три: 29-го числа днем отслужил панихиду законоучитель Филаретовского духовного училища с хором из воспитанниц этого училища*), а после того о. иеромонах Сербского подворья; 30-го числа, в 4 часа пополудни, явился настоятель Троицко-Введенской единоверческой церкви о. Иоанн Звездинский и правил панихиду соборне с двумя священниками и певчими той же церкви в присутствии прихожан-единоверцев, собравшихся в довольно значительном числе, чтобы помолиться, с соблюдением всех особенностей своего обряда, за упокой души раба Божия болярина Иоанна.
В течение трех дней, покуда тело Ивана Сергеевича оставалось в его квартире, на общих панихидах утренних и вечерних перебывало множество народа; собирались представители государственных и общественных учреждений, военные, литераторы, профессора, студенты, люди всех званий и состояний. Кроме Москвичей, были и лица приехавшие из Петербурга и других городов отдать последний долг покойному: черногорский воевода Пеко Павлович, П.Н. и С.Н. Батюшковы, П.А. Васильчиков, профессора Петербургского Университета В.И. Ломанский и О.Ф. Миллер, депутаты от петербургской печати В.В. Комаров, привезший с собою хоругвь от петербургской печати, Гезелиус, редактор петербургского «Герольд» и другие. Сверх того, в течение всего дня приходили люди всякого звания и состояния поклониться праху дорогого для всех покойника.
Утром 29-го числа тело Ивана Сергеевича было положено в белый глазетовый гроб и покрыто серебряным покровом. Перед утренней панихидою, московский городской голова Н.А. Алексеев вместе со всею городскою Управою поставил к подножию гроба венок от города Москвы и, обратясь к Анне Федоровне, сообщил ей о состоявшемся накануне вечером постановлении **), которым Московская Городская Дума достойно почтила память Ивана Сергеевича. Затем, в течение 29-го и 30-го числа, было возложено множество венков частью из живых цветов, частью лавровых с пальмовыми ветвями, частью металлических с фарфоровыми цветами. Все эти венки окружали в несколько рядов подножие гроба покойного.
30-го января, после утренней панихиды, В.В. Комаров, подошедши ко гробу и, обращаясь к покойному, сказал следующую речь:

«Великий деятель чести, великий деятель мысли, великий деятель слова!
Твоя сердечная боль отозвалась в сердце каждого Русского на всем необъятном пространстве нашего отечества.
Твоя безвременная кончина поразила Россию. Что же удивительного, что эту сердечную боль еще явственнее почувствовали люди, которые имели счастие носить звание твоих товарищей на необъятном поприще общественного слова? Едва горестная весть о кончине твоей разнеслась по Петербургу, как представители петербургских редакций всевозможных мнений собрались воедино, чтобы подумать, как почтить память твою. Собрались редакции 23 периодических изданий (С.-Петербургских Ведомостей, Нового Времени, Света, Правительственного Вестника, Петербургской Газеты, Петербургского Листка, Герольда, S.-Petersburger Zeitung, Биржевых Ведомостей, Церковно-Общественного Вестника, Всеобщей Газеты, Всемирной Иллюстрации, Паломника, Нивы, Звезды, Осколков, Русской Старины, Русского Богатства, Русского Вестника Страхования, Исторического Вестника, Романиста, Минуты, Колосьев, Невы) и единодушно свидетельствовали о безукоризненном общественном служении твоем. Все партии, все мнения, все нравственные человеческие разновидности сошлись воедино для отдания справедливости твоему честному служению, твоей стойкости, твоему гражданскому мужеству, твоей правде! Друзья твои и единомышленники твои благословляют тебя, твои политические враги воздают тебе должное и сожалеют, что не имели в рядах своих такого борца, каковым был ты!
Русские, Поляки, Немцы - одинаково почитают твою стойкость. Для всех ты был образцом общественного деятеля, бескорыстного и нелицеприятного царского слуги. Я принес ко гробу твоему хотя незримый, но лучший и неувядаемый вечный венок - сочувствие и благодарность.
Своею деятельностию всегда возвышенною, всегда бескорыстною, всегда искреннею, ты облагородил и возвысил печать. Ты создал для России идеал гражданина и писателя. Вот почему мы, деятели общественного слова, благоговейно восклицаем и будем многократно и многократно восклицать: «Вечная память Ивану Сергеевичу Аксакову!».

Затем подошел к супруге покойного знаменитый черногорский воевода Пеко Павлович и произнес по-черногорски следующие слова: «В лице Ивана Сергеевича Аксакова собратья Славяне, Сербы, Болгары, Черногорцы, познавали и изучали Русских. Честность и искренность Ивана Сергеевича, с которым все Южные Славяне спознались уже давно, дала им уразуметь, как велик и как честен и как искренен Русский народ! Если бы таких людей, как И.С. Аксаков, было больше, то дело славянское давно бы было окончено. Но мы уповаем, что семя, брошенное им, не пропадет даром!».

На другой день по кончине Ивана Сергеевича, по предложению попечителя учебного округа графа П.А. Капниста и ректора Университета Н.П. Боголепова, с благодарностью принятому А.Ф. Аксаковою, было решено совершить отпевание в Университетской церкви, и вместе с тем была отправлена в Петербург на имя митрополита Сербского Михаила телеграмма с просьбой приехать в Москву для отпевания. К сожалению, по стечению разных обстоятельств, высокопреосвященный Михаил не мог выехать немедленно из Петербурга и поспеть к пятнице, дню, назначенному для отпевания.
 Так как ожидалось большое стечение народа в церкви, а равно и на улицах во время шествия с гробом, и в виду того, что отдание последнего долга Аксакову приняло характер дела общественного, друзья и почитатели Ивана Сергеевича распределили между собою обязанности по устройству предстоявшего погребального обряда. Наблюдение за порядком в церкви приняли на себя М.Г. Черняев, кн. Ал.А. Щербатов и С.М. Третьяков; все распоряжения по шествию из дома в церковь и затем на вокзал Ярославской железной дороги взял на себя А.А. Киреев; на вокзале устроили все, что следовало, П.С. Толстой и Н.М. Павлов, и наконец обязанность распорядителя в Сергиевском посаде принял на себя П.В. Бахметев. Согласно желанию, выраженному А.Ф. Аксаковой, и по соображениям, изложенным в № 32 «Руси», решено было отклонить шествие с венками по улицам и наблюсти, чтобы церковный характер погребения ничем не был нарушаем. Что же касается хоругви, сооруженной петербургскою печатью, то ее утвердили на первой площадке лестницы, ведущей в Университетскую церковь, и, чтобы она лучше выделялась на стене, задрапировали сзади ее окно черным сукном. Хоругвь эта (рисунок с нее прилагается при этом нумере «Руси») исполнена была очень спешно в Петербурге по изящному рисунку профессора живописи Н.А. Кошелева, на образец древне-русского стяга: она утверждена на высоком древке, сделана из серебряного глазета, на верху лицевой стороны ее по черному бархату серебряным шитьем изображен осьмиконечный крест и по бокам его копье и трость, а на задней стороне вышита надпись: «Ивану Сергеевичу Аксакову от петербургской печати»; далее следуют названия перечисленных выше редакций, приславших хоругвь.
Настало 31 января. К 9 часам утра в квартире Ивана Сергеевича собрались его родные, друзья и почитатели. На дворе, у подъезда и на улице против дома толпился народ. Крестьяне Павловского посада Московской губернии, в числе нескольких человек, войдя в квартиру Ивана Сергеевича, принесли с собою для всех присутствовавших свечи из чистого желтого воска, выразили А.Ф. Аксаковой, что народ любил и чтил Ивана Сергеевича как доблестного ратоборца за неразрывный союз народа с Церковью, и просили позволения нести на руках его гроб. В 9 1/2 часов приехал преосвященный Мисаил, и, по совершении литии, при стройном пении «Святый Боже», гроб был вынесен из дома. Печальное шествие направилось по Волхонке и Моховой к Университетской церкви; один из родственников покойного шел впереди всех и нес старинную семейную икону Аксаковых, ту самую, о которой упоминается в «Семейной Хронике»; затем несли крышу гроба, за нею икону Св. Кирилла и Мефодия, - доставленную крестьянами Павловского посада, и икону Христа Спаса от биржевой артели Чижовского подворья; пред иконами во время всего шествия крестьяне Павловского посада и другие несли церковный фонарь с зажженною большою свечою. Потом шли певчие от капеллы Русского Хорового Общества, пожелавшие, в знак глубокого уважения к памяти Ивана Сергеевича, полным хором пропеть обедню и торжественно проводить его в церковь и оттуда на железную дорогу. За певчими следовало духовенство с преосвященным Мисаилом, а за ним черногорский воевода Пеко Павлович рядом с московским городским головою Н.А. Алексеевым. В некотором расстоянии за ними крестьяне Павловского посада и биржевой артели Чижовского подворья, к которым присоединились артельщики и других московских торговых рядов, несли на руках гроб с телом Ивана Сергеевича. За гробом шли родные и друзья почившего; по всему пути стояла толпа народа, которая присоединялась к шествию и все росла по мере приближения к Университетской церкви. Торжественно было это шествие при всей его простоте. Среди глубокой тишины ясно было слышно стройное церковное пение «Святый Боже»; толпа народа, объединенная одним чувством скорби, провожала дорогого человека на вечный покой.
Когда шествие прибыло в Университет, после краткой литии, совершенной в притворе храма, гроб был внесен в церковь и поставлен на возвышение, со всех сторон обложенное венками, число которых все увеличивалось; во время литургии было возложено еще до двадцати венков, в том числе от Петербургского Славянского Благотворительного Общества серебряный венок с награвированною на нем надписью: «Верую видети благая на земли живых», и большой венок из зелени от инженеров с надписью на лентах двух стихов И.С. Аксакова:

Не робел пред судьбой бесславной,
Шел ты честно в бой неравный.

Один венок, больше всех запоздавший на пути с дальней западной окраины (из Варшавы, от профессоров университета), был возложен на гроб привезшим его депутатом, профессором Будиловичем, когда печальное шествие уже двигалось к Ярославской железной дороге. Придя в Университетскую церковь, крестьяне, несшие иконы, положили их на аналой перед гробом и вручили псаломщику большую свечу для поставления в алтаре за упокой новопреставленного раба Божия Иоанна. Церковь не могла вместить всех желавших помолиться у гроба Ивана Сергеевича, так что много народа стояло и на всей площадке вокруг лестницы, ведущей в церковь. На литургии и отпевании были Московский генерал-губернатор князь В.А. Долгоруков, командующий войсками Московского военного округа граф Бреверн-де-ла-Гарди, попечитель учебного округа гр. П.А. Капнист, московской городской голова Н.А. Алексеев, гласные Думы, ректор и профессора Университета, редакторы разных газет - М.Н. Катков, Н.П. Гиляров-Платонов и другие. Литургию совершал преосвященный Мисаил в сослужении с протопресвитером Успенского собора Н.А. Сергиевским, протоиереями С.И. Зерновым, Е.П. Смирновым-Платоновым, П.А. Преображенским и И.Н. Александровским и священниками местной Университетской церкви и Ржевской, что на Пречистенском бульваре, И.Я. Смирновым. Певчие видимо старались придать службе благолепие; молитвенно звучало их стройное и простое пение, чуждое всяких неуместных в церкви концертных напевов. Вместо причастного стиха, о. протоиерей А.М. Иванцов-Платонов сказал проповедь, напечатанную в № 32 «Руси». Это было поистине живое, прочувствованное слово; особенно глубокое впечатление на предстоявших произвело увещание проповедника оставаться верными священным, дорогим заветам покойного и содействовать распространению и утверждению их между теми, которые недостаточно сознают их значение. В отпевании участвовали еще многие другие священнослужители, в том числе: настоятель Златоустова монастыря архимандрит Афанасий и старец протоиерей Остромыслинский. В конце отпевания, после возглашения вечной памяти, Н.А. Сергиевский произнес у гроба следующее слово:

«Вечная твоя память, достоблаженне и приснопамятне брате наш (слова из Чина погребения).
Множеством венцев земных венчают тебя ныне во гробе лежащего. Будут чествовать твою память и еще во дни последующие. Во славу имени твоего и жизненного подвига твоего, будут о тебе говорить, писать, печатать. Но все эти увенчания, все эти славы, все эти памяти не могут же длиться в бесконечность. Жизнь не останавливается хотя бы и на важном событии, жизнь пойдет вперед, рождая новые события, быть может воздвигая новые славы или вызывая новые памяти, которые, впрочем, также будут преходящи.
Но не может удовлетвориться сердце христианина только преходящею, престающею памятию о почивших братьях. Нам вожделенна о них память вечная. И не напрасно. Человеку живущему только естественною жизнию мира сего, все вечное не вместимо. Мир преходит, человек умирает и память его престает. Но человеку живущему еще другою, новою жизнию - во Христе, в Его Церкви, достоит и неотъемлема память вечная о его жизни, потому что Церковь Христова вечно пребывает, и в ней нет ни разлучения, ни забвения. Церковь, сонм человечества верующего во Христа и живущего Его благодатию и истиною, есть духовное тело самого Христа и потому имеет непреходящий живой союз между всеми своими членами, союз веры и любви, союз не разлучаемый никаким местным и временным отдалением, равно не разрушаемый и видимым смертным разлучением. Церковь всех времен и мест, всех на земли живущих и всех от века преставльшихся есть совершенно единая Церковь. На этом-то единстве основывается общение молитв между различными областями единой Церкви. А в сих молитвах залог вечной памяти живых о усопших. Ибо молитвы Церкви непрестанны; ныне и заутра и на всяк день, не один раз она молитвенно воспоминает всех прежде почивших отец и братий наших, зде лежащих и повсюду православных.
Итак, братие, достойно и праведно желая не временной хвалы, но вечной памяти преставльшемуся достоблаженному и приснопамятному брату нашему, запишем его имя в наши помянники, да творится молитвенная память о нем во все дни до века. Поистине он жизнию своею без слова завещавает нам, и имеет право завещать своим жизненным подвигом, эту молитву о нем, - завещать словом апостольским: молитеся о мне, ибо я думаю иметь добрую совесть, старавшись вести добрую жизнь".
Отпевание окончилось во 2-м часу по полудни, и похоронная процессия двинулась к станции Ярославской железной дороги, в том же порядке, как сказано выше. На пути всюду встречали ее толпы народа, стоявшего сплошь по обеим сторонам Моховой, Охотного ряда и Мясницкой. От церкви до станции гроб несли студенты Московского университета. За гробом двигалась погребальная колесница, на которую сложены были все венки. На площади перед стациею ожидала также толпа народа, которая наполнила и станцию. Преосвященный Мисаил встретил тело на площадке вокзала и с шестью священниками совершил литию; после чего гроб пронесли через вокзал на платформу, поставили в траурный вагон, обтянутый снаружи и внутри черным сукном, и окружили венками. Спустя некоторое время толпа разошлась, и в вокзале остались только лица, пожелавшие проводить тело Ивана Сергеевича до места вечного упокоения; в том числе было более 80 студентов. В 4 часа 45 минут тронулся экстренный поезд, из 14 вагонов, предоставленный Правлением Общества Ярославской железной дороги в полное распоряжение А.О. Аксаковой. При отходе поезда народ, оставшийся на платформе, пропел вечную память Ивану Сергеевичу, навсегда покидавшему Москву, которую он так любил и с которою он только изредка расставался в течение всей своей жизни.
К Троице поезд пришел в 7 часов вечера; на станции железной дороги прибытия тела ожидали старший духовник Лавры с восемью иеромонахами, Дмитровский уездный предводитель дворянства П.В. Бахметев, посадский голова Амфитеатров с членами Управы, студенты Духовной Академии и много народа из жителей посада. Гроб был внесен студентами университета в вокзал; духовенством отслужена была лития при погребальном пении освященного собора; посадский голова Амфитеатров возложил на гроб венок и, обращаясь к А.Ф. Аксаковой, выразил ей соболезнование в ее печали, составляющей печаль всех Русских и Славян. После того процессия, освещаемая фонарями, тронулась; во главе ее несли запрестольный Крест. В воротах Лавры шествие ожидал архимандрит Афанасий с братиею. Внутри ограды от ворот до Трапезной церкви и близь Успенского собора горели расставленные на снегу плошки, пламя которых живописно выделяло белые стены и золотые главы церквей на темном фоне свода небесного, сиявшего звездами. С высокой Лаврской колокольни раздался погребальный звон, духовенство совершило литию в воротах ограды, и в тишине ночной, прерываемой только стройным пением «Святый Боже», гроб был внесен в Трапезную церковь, ярко освещенную внутри свечами и лампадами. Все в этой обители располагало к молитве. В Трапезной церкви началось всенощное заупокойное бдение, совершенное соборне, при пении всего хора лаврских певчих, о. наместником архимандритом Леонидом, оказавшим самое горячее участие супруге покойного и достойно воздавшим последний долг почившему. Обитель Св. Сергия, благословившего некогда Россию на великий подвиг свержения ига татарского, с любовью приняла останки новопреставленного борца за избавление всех Славянских племен от ига и от духовного рабства.
На другой день, 1 февраля, в 8 часов утра Духовная Академия в полном составе, с профессорами и студентами, отслужила у гроба Ивана Сергеевича панихиду, которую правил о. ректор, протоиерей С.К. Смирнов; при этом студенты возложили от себя венок, который один и был оставлен сверх покрова, закрывшего гроб Ивана Сергеевича. Заупокойная литургия началась в 9 1/2 часов; ее служил наместник Лавры о. Леонид со старшею братией. К богослужению приехали: воевода черногорский Пеко Павлович, генерал М.Г. Черняев, попечитель учебного округа граф П.А. Капнист, московский городской голова Н.А. Алексеев, протоиерей П.А. Преображенский, товарищ председателя Петербургского Славянского Общества П.А. Васильчиков, кн. А.А. Щербатов, С.М. Третьяков, Ал. Ал. Киреев, Н.П. Гиляров-Платонов, депутаты: от Петербургского Университета О.Ф. Миллер, от Ярославского лицея И.Т. Тарасов, от петербургской печати В.В. Комаров и много других лиц; левая половина Трапезной церкви наполнена была студентами Московского университета, приехавшими накануне с экстренным поездом и гостеприимно встреченными в Лавре студентами Духовной Академии. Служба кончилась в половине двенадцатого; гроб в предшествии духовенства, с о. архимандритом Афанасием, был вынесен студентами Духовной Академии; шествие медленно направилось из Трапезной церкви к могиле, приготовленной против северного угла Успенского собора. Студенты Университета и Академии, стоя с венками на образовавшемся из земли и снега возвышении вокруг могилы, составляли как бы цепь из живой зелени и цветов ***). На могиле Аксакова в первый раз сошлись воспитанники Духовной Академии и Университета, одушевляемые одним благородным и честным порывом; да послужит он залогом и будущего единения их на основе чистого стремления к истине, добру, любви к ближнему и служения Православной Церкви! Гроб поставили над открытой могилою, отслужили литию, пропели в последний раз «вечную память» — и земля, совоздыхая и соболезнуя, и чая освобождения от порабощения тлению, приняла бренные останки Ивана Сергеевича...
После нескольких минут молчания, генерал Черняев взволнованным голосом сказал краткое, но теплое, от души вылившееся надгробное слово; затем сотрудник «Руси» С.Ф. Шарапов с воодушевлением произнес речь, в которой яркими чертами изобразил тяжесть понесенной Россиею утраты, а профессор Духовной Академии П.И. Горский в сжатом, но сильном слове, вызывавшем в слушателя много воспоминаний о почившем, очертил его нравственный образ и его заслуги перед Россиею и перед всем Славянством. После трех стихотворений, из которых наиболее удачно было стихотворение г. Кичеева, а одно было написано и прочтено товарищем Ивана Сергеевича по Училищу правоведения г. Леонидом Бутовским, сказал слово профессор Петербургского Университета О.Ф. Миллер. Он благовременно напомнил предстоявшим недавние слова Ивана Сергеевича, которыми он взывал к бодрствованию и увещевал не смущаться и не падать духом, хотя бы России и предстояли тяжелые испытания.
В заключение обратился с словом к почившему крестьянин Павловского посада М.Ф. Грачев. Приводим его собственными словами самые существенные места из его речи ****): «Прости, прости, - отходящий от нас в вечность, искренно любимый Россией, лучший из сынов ее, дорогой наш Иван Сергеевич! Прости, истый русский болярин, в течение сорока лет сердцем и душою болевший о благе дорогого нашего отечества! Прости, доблестный ратоборец за неразрывный союз Русского народа с Православною Церковью, за крепкую и неизменную любовь к Царю-Самодержцу! Прости, твердый стоятель за обязательное преподавание во всех русских школах, низших, средних и высших, духовных и светских, драгоценного нашего, прекрасного, сильного, проникнутого духом христианского благочестия церковно-славянского богослужебного языка, в котором мы родились и которым великая Русская Церковь «вещает дивная величия Божия»... Ты открыто, свободно и смело говорил и писал, что «поступая иначе (т.е. не уча русских детей церковной грамоте), правительство искусственно разобщает народ с церковью, заграждает ему пути ко спасению, само выдергивает из-под него существенные основы народной нравственности... Можно ли не краснея подумать, что в православной России было воздвигнуто настоящее гонение на язык церкви, на язык священных книг православного богослужения, на язык и грамоту славянских первоучителей Кирилла и Мефодия?!»... Так открыто говорил и писал ты. Да будут же Святые Кирилл и Мефодий, первоначальники нашей священной церковно-славянской грамоты, за которую ты ратовал в земной жизни своей, да будут они в святых ликах своих спутниками твоими на твою могилу, а духом своим да сопровождают тебя и на небо, творя молитвы перед страшным престолом Господа Славы о упокоении души твоей в селениях райских! Об этом же молится теперь, не обинуясь скажем, и вся благодарная тебе православная Русь, особенно наш простой Русский народ, от имени которого и мы, явившись в сию Святую обитель, предстоим пред только что опущенным в могилу гробом твоим, усердно молясь Христу Богу, да помянет тебя Отец Милосердый во Царствии Своем!». По окончании этой речи, икона Св. Кирилла и Мефодия была вручена супруге Ивана Сергеевича с покорнейшею просьбой, поместить оную в часовне, если таковая будет устроена над могилою.

Этою надгробною речью закончилось отдание последнего долга Ивану Сергеевичу. С грустью в сердце, но и звучащим в памяти призывом почившего к бодрствованию, стали все расходиться от дорогой могилы.

Если скорби земные
Жалом в душу впились, -
С верой бодрой и смелой
Ты за подвиг берись:
Есть у подвига крылья,
И взлетишь ты на них,
Без труда, без усилья,
Выше мраков земных,
Выше крыши темницы,
Выше злобы слепой,
Выше воплей и криков
Гордой черни людской!

Так успокаивал Хомяков Ивана Сергеевича и призывал его с бодрой верой взяться за подвиг, когда его газета «Парус» была запрещена после 2-го нумера, и он впал в уныние. Не так давно Иван Сергеевич тоже обратился с увещанием не впадать в уныние: «Прочь же дремоту духа, уныние и нытье, под которым нередко прячется наша собственная трусость и лень!». Он молил: «Да пошлет новый год бодрости духа и бодрствования», и призывал тоже к «подвигу», так как «царство правды нудится скорбным путем»... «Близки, - писал он, - великие испытания; уже стучится в двери история, и горе нам, если грядущие события застанут врасплох нашу мысль». Хомяков призывал Аксакова к личному подвигу и выше всего ставил подвиг духовный:

Подвиг есть и в сраженье,
Подвиг есть и в борьбе, -
Высший подвиг в терпенье,
Любви и мольбе.

Иван Сергеевич призывал всю Русскую землю к подвигу общественному, который сам невозможен без подвига личного и духовного.
С этим же увещанием обращается к читателям и «Русь» в последнем своем слове. Но в чем же должен состоять теперь подвиг общественный, и в чем должно проявиться бодрствование общественное? Необходимость подвига в отношении к нашим внутренним делам понятна всем и едва ли кем-либо будет оспариваться. Но в настоящее время, более чем когда-либо, необходимо не давать глохнуть Славянской идее, которой служил Иван Сергеевич, необходимо заботиться, чтобы с этою идеею более и более сроднилось наше общество. Она должна сделаться достоянием народным, и все мы должны проникнуться сознанием, что эта идея не есть что-либо чуждое России, что она неразрывно связана с нашими самыми кровными интересами, и что осуществление ее составляет наше историческое призвание.
За смертью Ивана Сергеевича, нет более человека, в котором могла бы олицетворяться эта идея и который мог бы выступить выразителем ее за всю Россию. Но этот подвиг, который он так долго совершал за всех, должно теперь взять на себя все общество Русское. Да покроется же Россия сетью Славянских Комитетов, начиная с городов университетских, Казани, Харькова и других больших центров общественной жизни нашей, и прежде всего начиная с Москвы, в которой найдутся для этого живые силы из числа искренних друзей и почитателей Ивана Сергеевича, оказавших ему в свое время такое горячее содействие не только словом, но и делом.

ПРИМЕЧАНИЯ:
*) При Филаретовском училище есть отделение на 12 круглых сирот, устроенное на средства, пожертвованные покойною сестрою И. С-ча, Софьею Сергеевною Аксаковою. Иван Сергеевич принимал большое участие в этих девочках, и не раз в течение года посещал их.
**) Напечатано в № 32 «Руси».
***) Из этих венков к вечеру сложен был изящный памятник над могилою.
****) Речи М.Г. Черняева, С.Ф. Шарапова, П.И. Горского и О.Ф. Миллера напечатаны в № 32 «Руси».


*

ПАМЯТИ ИВАНА СЕРГЕЕВИЧА АКСАКОВА

Умолк его правдивый голос,
Весть роковая разнеслась, -
И до подножия Балкан
В сердцах бесчисленных Славян
Она в единый стон слилась.
   Кто, в Бога веря глубоко,
Царю все выскажет без лести?
И знамя правды, знамя чести,
Кто вознесет так высоко?
Кто беззаветно и всецело
Нас за успех земли родной
Научить жертвовать собой?
Врагам кто вызов бросит смело?
Поднимет кто упавший дух?
Друзьям кто будет лучший друг?
   Умолк его правдивый голос, -
И до подножия Балкан
Рыданья слышатся Славян.

Ф. Ш.
Ялта, 11 февраля
1886 г.



ПИСЬМЕННЫЕ ЗАЯВЛЕНИЯ ПО СЛУЧАЮ КОНЧИНЫ И.С. АКСАКОВА

Милостивая Государыня!
С глубокою скорбию получили мы известие о кончине вашего дорогого супруга и великого человека, который много сделал и для Болгарского народа и православной Болгарской церкви. Его сильная любовь и ревность по вере, истине и правде вечной, его труды и заботы о благопоспешении Святого Православия, усилении братской взаимной любви, солидарности и единомыслия, и тот теплый прием и попечение, которыми было осчастливлено столько болгарских юношей в вашем, Богом благословенном доме, - все это понудило нас с дальнего Востока поспешить к вам со словом утешения, поделиться общею всем православным Славянам скорбию, и на могиле дорогого, доброго, православного христианина и Славянина великого, Ивана Сергеевича Аксакова, воздать ему благодарность за его благодеяния.
Молим убо Преблагого Бога, дабы Он наградил его стократно за вся яже содела нам, нашей Православной Церкви и Ее духовным чадам, а вам, неутешимая супруга, ниспослал Свое высшее, небесное утешение и подкрепление в великой сей скорби. Церковь сия молилась и будет молиться Господу Богу еже учинити душу его идеже вси праведнии упокояются.

Екзарх Болгарский Иосиф.
1886 г. февруария 6.
Царьград, Ортакиой.




ПРОТОИЕРЕЙ А.М. ИВАНЦОВ-ПЛАТОНОВ

СЛОВО ПРИ ПОГРЕБЕНИИ И.С. АКСАКОВА,
сказанное в церкви Московского Университета 31 января 1886 г. 

Како падоша сильнии!
(2 Цар. 1,27)

Мысль мутится и сердце сжимается от тяжкой скорби, поразившей всех, кому близка память провожаемого нами на вечное упокоение собрата. А кому же из людей русских, у которых бьется русское сердце, которым дороги русская честь и сила и слава, может быть не близка эта память? Кто из истинных сынов всего Славянства может остаться равнодушным при вести об этой неожиданной кончине?

Вчерашний день беседова с нами, и внезапу найде на него страшный час смертный... Сколько жизненной крепости — умственной, нравственной и по-видимому физической — было в этом покойнике! Казалось бы, ее должно было стать на десятки жизней... «Вот наконец, — говорил он около года назад, когда в первый раз почувствовал проявление недуга, кажется того самого, который теперь и положил его во гроб, — вот наконец на шестьдесят втором году жизни я уже не могу по десяти часов подряд работать у письменной конторки...». По совету врачей, он должен был тогда на некоторое время приостановить свою деятельность и уехать на отдых и лечение в теплый южный край. Но разве мог он отдыхать и по-настоящему жить где-нибудь кроме своей дорогой Москвы, с которою он сросся всею душою и мыслью своею? Разве мог он жить без своей писательской деятельности, которая составляла в нем главный жизненный нерв, — он постоянно волнуемый всеми сколько-нибудь значительными событиями исторической жизни многомятежного времени, и в особенности всеми значительными событиями жизни родного народа, в его представлении, в его сердце распространявшейся гораздо далее нынешних, хотя и теперь уже необозримых, пределов величайшего в мире Русского царства? Разве мог оставаться покойным и праздным зрителем этих событий он, в котором постоянно кипел священный пламень неутолимой ревности о благе, правде, признании и чести родного народа, и через край переливался в горячих порывах — то самой восторженной любви, то потрясающего душу негодования?
И вот он, проживши на покое, а в сущности, как сам потом рассказывал, лишь в больших волнениях и тревогах, менее половины назначенного ему срока отдыха, опять вернулся к нам в родимую Москву, как будто такой же бодрый и энергический, как всегда. И опять начал работать, — писать, писать... Как писать? Всем умевшим и любившим читать его известно, что писал он, можно сказать, — душою и кровью. Как будто целые годы напряженной душевной деятельности, огня и вдохновения, увлечений и страданий, — как будто целые потоки то восторженной веры, надежды и любви, то негодующей скорби изливались в иных его недельных писаниях. Можно ли было так еще долго тянуть? Поистине, можно удивляться и благодарить Бога за то, что Господь еще столько времени сохранял его среди нас.
И все-таки, как-то доселе как будто не верится, что его уже нет между нами. Таким гигантом духа и силы казался он среди современных слабеющих физически и нравственно поколений! Поистине, он был между нами как будто осталец от какого-то другого века, более могучего нравственными и физическими силами. Любоваться и радоваться нужно было, видя такого человека, — и Бога благодарить за то, что еще живут между нами такие люди. И все это так неожиданно, так внезапно кончилось, порвалось...
Что же! И в этом смиримся под крепкою руку Божию, и за то возблагодарим Господа, что жил многие и многие десятки лет трудился между нами такой человек, — и ушел от нас совершенно таким же, каким мы многие годы привыкли видеть и представлять его — мужем, полным нравственной силы и правды, неустанным ратоборцем великого народного дела, до последнего дня жизни бодро и честно подвизавшимся в своем общественном подвиге. Поистине, ведь нам было бы, кажется, тяжелее когда-либо представлять его себе, — да и представить этого как будто нельзя, — представить Ивана Сергеевича Аксакова стареющимся и дряхлеющим, спокойно доживающим последние годы жизни и как бы лишь со стороны относящимся к новым и новым событиям текущей современности. Да ведь и мы сами, близкие к нему, наиболее любящие его люди, едва ли когда-либо дали бы ему спокойно доживать дни свои. Ведь он, по нашему искреннему убеждению, обязан был, призван был высказывать нам свое честное, правдивое и горячее слово по поводу каждого возникающего общественного вопроса, по поводу каждого выдающегося события... Что ж! Он и выполнил это свое призвание честно и верно до последней возможности. Еще в прошлую субботу, он дал нам последнюю статью свою, полную не только сериозных и правдивых разъяснений относительно настоящего, но и весьма знаменательных предвещаний на счет будущего. В последовавший затем понедельник он должен был писать новую статью. Но не мог, потому что в этот понедельник он уже собственно не жил, а умирал в непродолжительном, но тяжком томлении.
И за то благодарение Богу, что это томление, тяжкое по свойству недуга, было непродолжительно...
Но, Господи Боже наш! Нам-то теперь что же делать? От кого теперь услышим мы такое искренное, горячее, правдивое, смелое, свободное, бодрое и ободряющее, а подчас, хотя горькое и обличающее, но на пользу горькое и обличающее слово. Тучи над нами сгущаются... «Гроза близко». Это было последнее предвещание, высказанное нам покойником. («Русь», последние слова передовой статьи 30 №).
Кто же нам так искренно и свободно, вдохновенно и любовно, будет указывать просвет правды и милости Божией среди облегающей тьмы двусмысленностей, недоразумений, колебаний, а иногда и заведомой злонамеренной фальши, может быть — и в виду приближающегося, как предвещал покойник, народно-исторического суда Божия?..
Кто заменит в литературной деятельности Ивана Сергеевича Аксакова? Кто заменит его в особенности у того знамени, под которым непоколебимо и неустанно работал он около сорока лет, сначала со своими достопамятными учителями и друзьями: Хомяковым, Киреевским, Юрием Самариным, братом по плоти и духу Константином Аксаковым, к которому и в последующие годы по временам примыкали сильные люди, — даровитейший и влиятельнейший писатель Ф. М. Достоевский, народный герой Скобелев, о котором несколько лет назад плакали и может быть еще будут плакать русские люди, — сериозный мыслитель и ученый Н.Я. Данилевский, лишь несколько недель назад оплаканный Иваном Сергеевичем, и другие. Но теперь не видно никого из таких, — и некому взять вырвавшееся из охладевших рук народно-русское и славянское литературное знамя...
Много есть продавцов на литературном рынке, а деятелей на общественной ниве, которые могут без особого ущерба десятками сменять друг друга у того дела, на котором стоят они. Но не таково было дело, над которым работал Иван Сергеевич — и никто не может теперь заменить его в этом деле, по крайней мере с такою же опытностью, силою и беззаветною преданностью. Это конечно должны признать все — друзья и недруги, почитатели и порицатели покойника.
Но может быть и дело-то такое нам теперь уже не нужно; может быть и слово-то такое теперь устарело? Ведь и прежде, при жизни Ивана Сергеевича, многие, отдавая справедливость искренности и честности его суждений и стремлений, находили в них мало практической применимости. Да и сам Иван Сергеевич никогда не считал себя практическим деятелем, особенно в смысле приспособления к случайным отношениям и обстоятельствам, — хотя по временам его по-видимому непрактические стремления сопровождались очень большими и хорошими практическими последствиями, и его как будто чересчур идеалистические взгляды по существу дела оправдывались гораздо вернее, чем воображения иных публицистов, пожалуй, умеющих лучше разбираться в общественных дрязгах текущей современности. Но теперь-то уже конечно ничто не может помешать расположенным к тому представлять себя более практичными, дальнозоркими и влиятельными публицистами. Пусть! Покойник ни у кого не станет оспаривать славы влиятельнейшего русского публициста. Но должны же по крайней мере и другие, более практические и дальнозоркие публицисты признаться, что нередко им приходится в том, что самого лучшего высказывают они, многое брать, хотя и урывками и не в настоящем виде, из того круга идей и стремлений, в котором неуклонно в продолжении сорокалетней общественной деятельности вращался и работал Иван Сергеевич.
Да, невознаградимость этой потери нельзя не признать. Таких людей и деятелей, как Аксаков, нигде много насчитать нельзя. Поэтому и нужно было бы получше ценить и беречь таких людей; по крайней мере не оскорблять их в священнейших чувствах и стремлениях.
Но не будем дальнейшими, хотя бы и справедливыми, укоризнами возмущать блаженный покой почившего. Лишь искренно любящим и почитавшим его, которые во всей силе чувствуют и сознают невознаградимость общественной потери, нанесенной его смертью, напомним, что хотя эта потеря, конечно, невознаградима, но чтобы хоть сколько-нибудь поддержать то дело, для которого жил и работал упокоившийся наш друг и учитель, мы должны не только оставаться верными его священным, дорогим заветам, но и по возможности — по мере разумения и сил — содействовать распространению и утверждению их между теми, которые еще недостаточно сознают их значение.
Заветы эти многочисленны и разнообразны, но все они сводятся к следующему:
«Русские люди, по рождению и названию русские! Старайтесь быть такими и на деле. Думайте по-русски, чувствуйте по-русски, живите по-русски. Веруйте, надейтесь и любите, как следует православным русским людям. Будьте преданы своему народу, коренным стихиям русской, освященной православным христианством, народности — всею душою своею, всею мыслию своею, всею крепостию своею. Всего более остерегайтесь (ибо и об этом еще нужно напоминать многим русским людям) отворачиваться от своего родного русского, презирать, уничижать, оплевывать его».
«А затем, русские люди, особенно влияние и власть имеющие! Не забывайте, что на вашей ответственности и под вами стоят  десятки миллионов других русских людей, бедных, серых, малоразвитых, но во многих отношениях лучше вас сохранивших истинный русский дух. Заботьтесь о них, облегчайте их, просвещайте их: но и сами почаще освежайтесь и подкрепляйтесь в тех струях народной жизни, которые текут между ними».
И еще: «Не забывайте, русские люди, что около вас живут родные вам другие славянские племена, не имеющие такой силы и самостоятельности, какими пользуетесь вы, и постоянно подвергающиеся гнету и искушениям со стороны других, чуждых народностей. Не оставляйте их, помогайте им, не уступайте их никакому чуждому влиянию, старайтесь — сколь возможно — сплотить их с собою. В этом ваш исторический завет, ваше призвание, крепкий залог вашего будущего».
В заключение же слова — для него, нашего незабвенного друга и учителя, напомним всем любившим и почитавшим его, и хотя бы не очень любившим и почитавшим, что он теперь в одном нуждается от нас — в искренних молитвах и прощении прегрешений его вольных и невольных. Яко несть человек, иже жив будет и не согрешит; и у него конечно были грехи в слове и деле и помышлении... Да помолятся же о нем все собравшиеся здесь его друзья и почитатели. Да помолятся все русские люди, до которых будут доходить известия о жизненном подвиге и кончине покойного, — да помолятся об усоп-шем рабе Божием — болярине Иоанне (можно здесь употребить это слово, ибо он истинно болел о своем народе), чтобы упокоил Господь душу его, иде же праведнии упокоеваются. Аминь!

Протоиерей А. Иванцов-Платонов.



ЗАСЕДАНИЕ МОСКОВСКОЙ ГОРОДСКОЙ ДУМЫ 28 ЯНВАРЯ, посвященное памяти И.С. Аксакова

В заседании происходило следующее:

Председатель, - Гор. голова Н.А. Алексеев:
Не стало И. С. Аксакова, - не стало мужа разума, мужа слова, мужа совета. Таких людей уже мало осталось на Руси, и смерть неумолимая уносит их почти ежегодно. Оплакивать И.С. Аксакова будет не одна Россия, а весь Славянский мир. Кроме своего громадного литературного таланта, И.С. был воистину общественный русский деятель, был носитель тех идей, которые дороги нам всем. В минуты радости, в годины тяжких испытаний Москва всегда обращалась к нему и слушала его вещее слово. Его словом говорила Москва Царям, всей России и Европе. И.С. воплощал в себе идею объединения Славянства, идею столь дорогую для всей России и колыбелью которой служит наша первопрестольная Москва. Вот какого гражданина лишились мы вчера! Не моими словами живописать его историю, его заслуги. Но Дума Московская не может безмолвствовать при такой утрате. Я не буду больше говорить, буду прямо делать предложения и вопрошать ваши решения.
Угодно ли вам на гроб И.С. Аксакова возложить венок от первопрестольной Москвы?
Угодно ли вам выразить супруге И.С. Аксакова, Анне Федоровне, глубокое соболезнование города Москвы в понесенной ею тяжкой утрате?
Угодно ли вам учредить стипендию имени И.С. Аксакова в Императорском Московском Университете, в филологическом его факультете, для чего ассигновать 6.000 рублей, которые давали бы ежегодно 300 р. процентов?

Речь г. председателя была выслушана собранием стоя, и все сделанные им предложения приняты единогласно.

Председатель:
Затем, по моему глубокому убеждению, в этой зале, рядом с портретами таких славных деятелей, как Самарин и Черкасский, место для портрета И.С. Аксакова. Видя перед собою его изображение, мы будем помнить о том, носителем каких идей был Аксаков, каким был патриотом, каким верным подданным своего Царя, каким христианином.
Угодно вам украсить нашу залу портретом И.С. Аксакова?

Сделанное предложение принято.

Председатель:
Быть может вам угодно оставить наши обычные занятия, назначенные на сегодня, отложив их до пятницы, и, закрыв заседание, помолиться о рабе Божием Иоанне?

Сделанное предложение принято.

Греков, П.К.:
Было бы весьма желательно, чтобы от Думы была назначена депутация для присутствования на похоронах И. С. Аксакова.

Председатель:
Я забыл предложить вам это, но я уверен, что вы все со мною будете на похоронах И. С. Это будет депутация от Москвы в лице ее выборных людей.

Жадаев, Д.В.:
При назначении стипендии...

Председатель:
Это частности, которых позвольте не касаться сегодня. Может быть кому угодно слово в память И.С. Аксакова? Сегодня время и место такому слову.

Осипов, П.В.:
Великий патриот русский, житель Москвы, известный не только во всей России, но и за пределами ее, к великому сожалению, замолк, угас. Его смелое, нелицеприятное слово, раздававшееся не в одной Москве и Русской земле, а чуть ли не во всех концах Европы, не услышится более. Московская Городская Дума, вмещающая в себе все сословия столичного населения, сделала все, чем только могла почтить память великого патриота. К тому, что высказано и предложено нашим многоуважаемым городским головою, едва ли что можно прибавить. Не могу только не указать на то, что с кончиною И. С. в сердцах наших останется пустое место, которое может быть долгие годы не пополнится. На многие годы останется у каждого из нас воспоминание об этом великом русском витии, который не страшился никого и всегда говорил правду, и в годины несчастий и в годины благополучия, был чист, откровенен во всех отношениях, и едва ли найдется в течение всей его жизни какое-нибудь обстоятельство, которое наложило бы пятно на его деятельность. Он был так безупречен, нелицеприятен, что слово его было чуть не евангельским словом. Покойник не умел льстить никому и везде и всюду говорил правду. Свежо помню, когда он издавал газету «Москва», и когда за нее карало его правосудие. Надо было слышать и читать то, что он говорил по этому поводу на суде! Из всего этого мы можем заключить, что смерть такого человека для живущих есть великая потеря не только для нас, близко знавших его, но и для всей России. Нужно ли добавлять к этому что-нибудь? Полагаю, что у всех такое чувство должно быть в данное время преобладающим. В заключение не могу не высказать, что кроме предназначенного к исполнению, мы должны теперь же усердно помолиться об усопшем рабе Божием Иоанне. Только теплая, усердная молитва и сочувственная слеза, упавшая от горячего сердца в воспоминание усопшего будут услышаны у престола Всемогущего Бога.

Сальников, П.Н.:
Несомненно, что кончина И.С. Аксакова удручающе повлияла на весь Русский мир. Не буду перечислять заслуг его: они всего красноречивее выразились в том постановлении, которое приняла сейчас Московская Городская Дума. Мы отдадим последний долг тому, о ком горько плачут не только в России, но и далеко за пределами ее. Поэтому позволю себе сказать, что гражданам города Москвы следует отдать последний долг почившему И.С. Аксакову так, как постановила Городская Дума.

Пржевальский, В.М.:
Милостивые государи! Я в настоящее время, конечно, далеко не приготовлен к тому, чтобы говорить подробно о всех заслугах и значении общественной деятельности И.С. Аксакова. Но есть одна сторона этой деятельности, которая так хорошо нам знакома и которая так высоко ценится всеми нами, что указать на нее - значит, указать на преобладающую идею, которая одушевляла его в течении всей его жизни. И.С. Аксаков был в полном смысле слова патриот, не тот узкий патриот, который видел в своем родном только одни световые стороны, но который умел отличать хорошее от дурного и, отдавая должную справедливость хорошему, в то же время не переставал громить все дурное. Это был высокопросвещенный писатель, на поприще своего служения отечеству всегда и везде говоривший слово правды; он по справедливости мог сказать о себе, что в его языке не было лести. Такие достоинства, в связи с его умом и талантом, вполне оправдывали то высокое уважение, которым он всегда пользовался и которое им было приобретено не только словом, но и делом. И.С. был человеком идеи и вместе человеком дела. За свои идеи, за правду своего слова И.С. умел страдать. Но в каком бы положении он ни находился, он никогда не менял своих убеждений и сохранял свое достоинство. Друзья его глубоко ему сочувствовали, враги преклонялись пред ним и отдавали ему должное. Многие, расходясь с ним в воззрениях и споря с ним, тем не менее всегда уважали его как человека, всю жизнь свою могущественно и твердо отстаивавшего свои убеждения. Если даже в его деятельности и были, быть может, отдельные ошибки, то во всяком случае, в общем, она была в высшей степени плодотворна, велика и многозначительна не только для России, но и для всего Славянского мира, - и в настоящее время нам остается только глубоко сожалеть об этой, столь неожиданно угасшей жизни. Принимая предложения, сделанные нашим уважаемым председателем, мы чтим память И.С. как человека, который говорил правду не так как тот, о ком поэт сказал, что он «истину царям с улыбкой говорил», - нет, он говорил ее всегда смело, прямо и честно, с твердостью, никогда и нигде не оставлявшею его. Мы чтим в нем эту смелость и твердость его убеждений до конца жизни, в течение всей его деятельности как публициста. Мы чтим в нем не только человека правды, но и великого патриота в лучшем смысле этого слова.

Председатель:
Позвольте просить сделать перерыв на 10 минут и затем помолимся об Иване Сергеевиче.

По окончании перерыва была отслужена панихида и заседание закрыто.



РЕЧИ И СТИХИ,
ПРОИЗНЕСЕННЫЕ НА МОГИЛЕ И.С. АКСАКОВА


РЕЧЬ М. Г. ЧЕРНЯЕВА

Мы сказали последнее «прости» Ивану Сергеевичу, но не скоро еще уляжется на Руси скорбь, вызванная вестью о его кончине, потому что смерть его не есть только горе семейное, горе частное, но есть горе общее, горе всей семьи народной. Праведный перед людьми, да предстательствует он перед Престолом Всевышнего о благе беззаветно любимой им России, и да упокоит Господь высокую душу его «идеже праведнии упокояются»!



РЕЧЬ С.Ф. ШАРАПОВА

Над этой могилой неуместны ни хвалы, ни сожаления. Если я решился взять слово, то только потому, что тяжкая потеря, которая давит сердце каждого из нас, имеет значение не личной только утраты друга и учителя, но потери общерусской, общеславянской — и когда же? В ту самую минуту, когда Россия и Славянство трепетным сердцем чуют надвигающуюся бурю, когда созрело и предстало пред нами решение одного из величайших мировых вопросов.
На глазах у всех быстро наступил конец русско-славянского спора с Западом, на глазах у всех вырастал до гигантских размеров образ Аксакова, властвовавший над всеми сердцами, привлекавший к себе с неведомой силой все взоры и все надежды. Он переставал быть трибуном и публицистом, он становился пророком, осененным Божественным вдохновением, одаренным сверхчеловеческой силой возносить и оживлять сердца.
Чудное и непостижимое явление была душа этого человека! Среди нашей убогой и болезненной действительности, он один являлся как бы средоточием нравственной силы Русского народа, носителем его исторических заветов, живым образом его могущества и величия.
Но не радостным благовестом, не песнью победы и торжества звучало его слово! Как библейский пророк оплакивал он наше бессилие и нравственное падение, громил властным словом опутавшую нас гниль, будил наш дух к грядущей борьбе, требовал покаяния и нравственного очищения. Страшна казалась ему приближающаяся гроза... Тревожным взором окидывал он русские силы и видел, что при всей мощи материальной, при крепости в глубинах народных всех тех начал, о которых живет и стоит Россия, ослабел ее дух, странной немощью поражена ее умственная жизнь; бессилие творчества видел он, бессилие в защите русской чести и достоинства, - позорное бессилие наряду с великим мировым призванием России, в которое так верил, которое так понимал Аксаков!
Эти сомнения заставляли его невыносимо страдать; они отравляли его жизнь, ибо эта жизнь была отдана безраздельно русскому делу. Аксаков видел мрак, надвигающийся все гуще и заволакивающий русский небосклон, видел гибель и разрушение тех надежд, которые ярко озаряли начало его общественного делания, видел вместо граждан толпу чуть не весело копошащуюся в этом мраке и не находил ни просвета, ни луча надежды.
- Страшно заглянуть вперед, - говаривал он нам часто, - сколько искупительных жертв требует история! Россия изжила свою историческую ложь, и возрождение неминуемо. Начало этого возрождения - великая внешняя катастрофа. Но какова выйдет из нее Россия?
В последние дни Аксаков значительно укрепился духом. Период сомнений как будто закончился в его душе. В его словах послышалась уверенность, словно увидал он во мраке грядущего счастливый и лучезарный исход. С этой минуты надвигающаяся буря уже не смущала его. Гордо и смело кликнул он клич борьбы в своем последнем публичном слове:
«Не от чужих щедрот принимать нам дары русско-славянской жизни, - так кончается его предсмертная статья, - мы добудем их сами... А гроза близится!..».
С бодрой верой в Русский народ, с просветленным сознанием восходил Аксаков на ту высоту своего служения, которая открывалась перед ним. Власть его над умами и сердцами росла с каждым днем... Аксаков снова являлся пророком и вождем, как в памятную эпоху славянского движения, но вождем еще более грозным, еще более могучим, ибо задачи раздвигались далеко шире, а опасности зияли ярче...
«Гроза близится», - говорил он, готовясь грудью стать на защиту дорогой родины. И знала вся Русская земля, что эта грудь стОит армий и полководцев. Знали это и трепетали враги...
А грозный Ангел смерти уже незримо заносил свой меч... Сегодня мы похоронили Аксакова.
Страшно это! Нет другого слова, чтоб передать то чувство, которое оледенило каждое русское сердце при вести об этой смерти. Страшен этот Божий гнев, так беспощадно карающий Россию. Три с половиной года назад, он отнял у родины Скобелева, среди полного расцвета его сил и таланта. Теперь отнял он Аксакова, только изготовлявшегося к борьбе, бодрого, сильного духом и телом!..
Разбитые, уничтоженные этим небесным гневом, мы собрались здесь отдать последний долг великому борцу. Упал наш дух, мысль не решается проникнуть в сгустившийся со всех сторон непроницаемый мрак... Что делать? Чего желать, о чем молиться?..
Будем молиться о вечном покое этой великой душе, а Аксаков пусть принесет к престолу Бога все свои думы и страданья за больную Россию; пусть творит он там то дело, от которого смерть оторвала его здесь.
Пусть он молит Всевышнего защитить и спасти нашу бедную Русскую землю и народ, поддержать и направить угрожаемое беспощадным врагом Славянство! И смилостивится гнев Божий пред благоуханием этой молитвы, и минует, не погубя нас, чаша испытаний!


РЕЧЬ ПРОФЕССОРА МОСКОВСКОЙ ДУХОВНОЙ АКАДЕМИИ П.И. ГОРСКОГО

Убыло силы у Русского народа!
Твоим же, Иван Сергеевич, словом начинаю свое скорбное слово.
И други и недруги твои в один голос должны сказать, что ты всецело отдавал могучую силу своего духа на служение своему народу. Ты неустанно старался насадить и укоренить в русском обществе те воззрения, которые были святынею для тебя. Святыне своей ты был всегда верен и никогда не ставил свою верность в зависимость от того, что происходило с тобою и около тебя.
Ты был для нас живым представителем мощи и доблести русского духа.
Многие из твоих воззрений привились к русскому уму и сердцу, стали общим достоянием. Это должны будут признать и те, кому не хотелось бы сознать свою духовную зависимость от тебя. А впрочем, пусть, если хотят, отрицают кровное родство своих мыслей с твоими мыслями: это не отнимет у тебя отеческих прав, а только будет служить одним из примеров сыновней неблагодарности.
Время покажет, в каких воззрениях ты был безусловно прав, и в каких ты только заплатил ту дань, от которой не может быть свободен ни один человек, какою бы силою он ни был одарен. Но то несомненно, что от многих твоих мыслей останется неистребимый след в сознании и нынешнего и всех будущих поколений Русского народа, и что на многих путях мысли уже невозможно будет русскому человеку свернуть с той дороги, которую ты указал. Свернуть, сказал я, уже невозможно будет. Какое более высокое торжество может быть достигнуто мощною мыслию одного человека?
Ты был для нас и представителем доблести русского духа. И други и недруги твои должны сойтись в убеждении, что стать выше тебя по честности в мысли и слове - невозможно. Сладкие или горькие плоды приносила тебе эта идеальная честность, - вопрос об этом для тебя не имел значения, или же имел значение лишь в той мере, в какой эти плоды заграждали тебе доступ к деятельности в области твоего истинного и непреоборимого призвания. Не раз и не два закрывался для тебя доступ к твоей кровно-родной области: ты не падал духом. Проглянет для тебя слабый луч перемены к лучшему: ты уже готов и бодр, и снова желаешь пройти туда, откуда по доброй воле ты никогда не вышел бы. Какой еще высшей степени доблести можно пожелать для человека мысли?
Что сделал ты для славянских братий наших: о том скажут они сами; о том скажет история.
Замолк твой могучий голос, будивший и направлявший многих! Твое продуманное и прочувствованное слово часто возвышалось до такой красоты, которая поражала самых спокойных читателей, во многом не желавших идти по твоим путям; будто из стали были вылиты многие твои речи. Твое прекрасное слово стало теперь достоянием истории; новых речей твоих, увы, мы уже не услышим!
Вечная о тебе память, достойнейший представитель силы и доблести русского духа, будет в сердцах наших и потомков наших! И для нас и для них ты сам создал себе памятник несокрушимый.
Помолимся, чтобы и в селениях Праведных ты услышал глас: добре, рабе благий и верный; вниди в радость Господа твоего (Матф. 25, 21).


ПАМЯТИ И.С. АКСАКОВА

Еще одним бойцом за правду меньше стало,
Светильник разума еще один угас.
Слугу надежного в тяжелый этот час
В лице его отчизна потеряла.

Как мать он родину всегда любил,
Ее любить учил он наши поколенья,
Врагам ее в глаза без страха, без сомненья,
Он правду горькую открыто говорил.

И твердо знаю я, пускай пройдут года,
Но Русь его наверно не забудет, -
Кто верил в свой народ, как он, тот навсегда
И мертвый этому народу дорог будет.

П. Кичеев.


НА ГРОБ ИВАНА СЕРГЕЕВИЧА АКСАКОВА

То не в небе красно солнышко
Закатилось за моря; -
Нет, не стало больше славного
На Руси богатыря!
*
Спит, навеки непробудная,
Сила мощная в гробу;
Грудью смелою не выступит
Больше витязь на борьбу.
*
Слово вещее, правдивое
Мертвых уст не разомкнет:
Патриота слова честного
Не услышит наш народ.
*
А бывало, в дни тяжелые,
Он, бесстрашен, прям и смел,
Речью искренней, могучею,
Точно Божий гром гремел.
*
И найдя в нем воплощение
Коренных своих начал,
Русский люд с восторгом пламенным
Чутко речи той внимал.
*
Те уста, что не заставили
Люди силою молчать,
Только смерть молчать заставила,
Положив на них печать.
*
Сердце, что с такой любовию
Все Славянству отдалось,
Переполненное скорбию,
Изболев, разорвалось!
*
Точно дуб, грозою вырванный,
Пал могучий исполин,
Пал поборник чести, истины,
Пал великий Славянин.
*
У тебя уж нет Аксакова,
Русь родимая моя!...
Плачь же, плачь, осиротелая,
Ты, славянская семья!

Ф.Г.


 
РЕЧЬ О.Ф. МИЛЛЕРА

Так и он — покойник! Сердце, разбившееся наконец от избытка любви к земле Русской, нашло себе упокоенье у Бога, в Которого он так крепко, так незыблемо веровал. Но мы? Куда нам отсюда идти в этом горьком сознании своего сиротства, этой ужасающей пустоты, которая оказалась вокруг нас с его смертью? Куда мы теперь пойдем, если не останемся с ним, не заключим в нашем сердце его заветы? Бодрости, бодрости духа пожелал он земле Русской на новый год; бодрости и бодрствования, подчеркнул он, как бы указывая на то, что стОит лишь захотеть развить в себе это свойство, и оно обратится в постоянную надежную силу. Но где же нам и запастись бодростью, как не здесь, на этой священной могиле, в этой обители, которая в самые тяжелые времена отечественной истории поддерживала бодрость в Русском народе? Не она ли вызывала и осеняла церковным благословением ту неодолимую силу, которою только и спасалась Русь? Аксаков верил в эту народную силу, верил, что народ, которому пришлось уже столько перебыть и перемочь, какие бы испытания еще ни были ему посланы, все перебудет и все переможет. Аксаков верил в народный дух, потому что ощущал в нем непоколебимое памятование слов грядущего на вольную страсть Христа: «Да не смущается сердце ваше!». С этими Божественными словами разойдемся же теперь и мы, - не для того, чтобы сетовать, падать духом или отчаиваться, а для того, чтобы вместе с ним, с его духом бодрствовать, - постоянно бодрствовать!


РЕЧЬ И.Т. ТАРАСОВА *)

Я говорю, а сердце щемит грусть невыразимая при виде этой свежей могилы, в которой погребен один из немногих глашатаев нашей родной, славянской правды. Душа твоя отлетела, незабвенный Иван Сергеевич, унеся с собой свое драгоценнейшее достояние - непоколебимую веру христианскую; и да будет же твое царствие небесное! Нам ты завещал то, для чего ты жил, для чего трудился и чем ты был силен - правду русскую и беспредельную любовь к родине, которые, памятуя о тебе, мы будем хранить ревниво, ведая, что не в силе Бог, а в правде. Прости! Прощай!

*) Речь эта не могла быть произнесена по нездоровью автора. - Ред.



РЕЧЬ, СКАЗАННАЯ В КАЗАНСКОМ СОБОРЕ В ПЕТЕРБУРГЕ ПРОТОИЕРЕЕМ А. ЛЕБЕДЕВЫМ
ПРЕД ПАНИХИДОЙ ПО ПОКОЙНОМ ИВАНЕ СЕРГЕЕВИЧЕ АКСАКОВЕ 30 ЯНВАРЯ 1886 г.

Еще одна великая и незаменимая утрата!
Не стало между нами редкого человека, досточтимого Ивана Сергеевича Аксакова!
Действительно, в наше время это был редкий человек. Воспитанный в любви к родной земле, к родному народу и к своей родной церкви, он всегда оставался верен началам своего воспитания, и каким выступил на поприще общественной деятельности, таким остался до конца своей жизни. Научное образование не разрушило цельности его духовной природы. Отвлеченная мысль не разъедала его внутреннего бытия, не заражала сомнениями его ум, не ставила в противоречие между собою его разум и чувство, слово и дело, как это нередко бывает у нас, - напротив он сохранился цельным. Что говорил его разум, то чувствовало сердце, и что чувствовало сердце, то сознавал и оправдывал разум: где было слово, там было и дело. Знакомясь с западной образованностию, он не служил ее идолам, не преклонялся пред разными теориями, обещавшими и обещающими помимо Христа счастие человечеству. Вскормленный любовию к родине, развитый внешним образованием, он настолько преуспел в самопознании, что понял свое призвание и сам определил для себя задачу жизни. Его призвание было служить обществу своим пером, а его задача - будить в нем народное самосознание, быть его провозвестником и проповедником. Дело высокое и, не обинуясь скажу, - святое!
Что такое народность? — Это совокупность тех даров, духовных и материальных, которые составляют отличительные свойства народа, придают ему нравственный характер, обособляют его от других народов, как отдельную духовную личность. Кто дает эти дары народу? — Природа, по предуставленным законам Творца. — Для чего нужны народу обособляющие его от других народов свойства? — Для того, чтобы народы, как личности, составляли из себя семью, единую по природе духа, разновидную в его проявлениях. — Для чего народу нужно самосознание? – Для того же, для чего нужно и всякому человеку, как разумному существу. Пока народ не сознает достоинства тех даров, которыми он владеет, не ценит тех начал, которые положены в основу его бытия, пока не знает своих особенностей, которыми он отличается от других народов, — он не может ни правильно смотреть на себя, ни правильно относиться к другим пародам, ни возбуждать в них уважение к себе и к своим правам. Таким образом, народное самосознание есть глубокое историческое начало общечеловеческой жизни.
Этого-то именно начала и был проповедником покойный, — проповедником горячим, искренним, неустанным. Он сознавал величие русского народного духа, богатство его даров, а в особенности чистоту, высоту и святость Правовославия, положенного Промыслом в основу нашей народной жизни; но в то же время он видел, как слабо еще такое сознание в обществе, как еще мало оно дорожит теми дарами, которыми наделил нас Творец. Этот недостаток народного самосознания в обществе, столь необходимого для исторической жизни Русского народа, служил источником его нравственных страданий, болезней и скорбей. Прибавим к этому, что сам он в своем желании добра народу, в своей горячей ревности о его благе слишком иногда порывался вперед, уходя мыслию от условий текущей действительности. — Вот где причина того пламенного чувства, с которым он писал, тех высоких, сильных тонов, которые по временам слышались в его речи. Вот причина, что из пламенеющего к родине сердца, как из горнила искры, излетали огненные слова. Он говорил, что чувствовал; а чувствовал он больше скорби, чем радости. И вот где причина его преждевременной смерти.
Отдадим же, братие, последний долг любви и почтения достойному мужу, рабу Божию новопреставленному Иоанну; вознесем наши молитвы ко Господу, чтобы Господь, простив его грехи, которые он соделал, как человек, и вселив его в селениях Праведных, успокоил и утешил его дух откровением Своей премудрости и благости в судьбах Русского народа; ибо там, где нет ни печали, ни воздыхания, — отъемлются самые причины скорбей и воздыханий, и дается утешение именно с тех сторон, с которых мы не имеем их здесь. «Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, - взывает Господь, - и Аз упокою вы». (Матф. 12, 28). «Блажени плачущии, яко  тии утешатся» (Матф. 5, 4). Аминь.


***

Средь предательства и лести,
Патриота идеал,
Он у стяга русской чести
Стражем доблестным стоял.

Пал знаменщик, - пало знамя!
Рать без знамени - не рать;
Но его идея с нами, -
С ней и жить и умирать!

Аркадий Скульский.
1 февраля 1886 года.



(Подготовка текста и публикация М.А. Бирюковой).