Серый и дед Ванька, или берегите армию от прапорщи

Рассказ из книги Сергея Сокуровского «Перемены и есть сама жизнь»
Серый было его не то «позывной», не то и, правда, его так звали. Серый был с нашего призыва. Никто точно не знал, как было его настоящее имя. Приехал он в часть после учебки, немного позднее нас. С самого начала его называли «Серый». Серый был командиром отделения воскового питания. По слухам звали его по-настоящему Серегой, но ребята говорили, что на самом деле он Валера, почему-то иногда называли его Саней. Но Серый за ним закрепилось так прочно, что никто его по-другому не называл потом. Серым его в самом начале прозвали «деды» из-за застиранной до серого цвета «подменки», в которой он ходил постоянно, храня в шкафчике кухни новенькую, ни разу не одетую форму. А еще за необщительный характер и какую-то обыденность в его поведении, молчаливость что ли? Действительно, служба у него была не строевая, так как на нем висело все, что связано было с кухней и готовкой еды. Его главная задача была вовремя накормить бойцов. Ну а так как в армии специальных грузчиков, и других чернорабочих не было, то отделению  приходилось делать все самим. Продуктовый склад был недалеко от здания кухни, и никто не заморачивался с доставкой продуктов, а просто таскали их на себе и на обычной тележке с проржавевшей платформой и скрипящими, давно не смазанными колесами и виляющей во все стороны ручкой управления. На форме его регулярно появлялись следы то от мешка с мукой, то влажные пятна, круто пахнущие свежемороженой рыбой. На его форме можно было найти кровяные следы от сырого мяса.  В общем, целый комплект цветов и запахов, которых Серый старался отстирать по ночам. От частых стирок с добавлением хлорки форма потеряла первоначальный цвет и выглядела серой. Что подтверждало приклеившееся к нему прозвище. Он не обижался. Несколько раз в наряде я спрашивал, как его на самом деле зовут, но он отмалчивался, или чаще отшучивался, говоря, что в армии как в жизни или даже как на зоне, человеку дают кличку, которая выражает сущность или характер человека.
Молчаливый, с опухшими от частого недосыпания глазами, с порезами ножа на руках от каждодневной резки мяса, он, когда в части из-за частых аварий отключался свет, и нужно было готовить на печи, стоявшей во дворе кухни под дощатым навесом, раскрывался с другой своей стороны. Оказывается, он мог быть душевным собеседником и человеком с оригинальным чувством юмора.  Вставая часа в три утра, он вместе с другими бойцами, топил дровами печь из красного кирпича, готовил со всеми вместе, подсвечивая в утренних сумерках в котлы фонариком, и в тусклом свете от дверки печки свете, рассказывал истории с гражданки. Или травил анекдоты, освещая светом сигареты лицо с улыбающимися добрыми глазами, удивляя меня, как вот так может меняться человек.
Серый имел возможность наблюдать жизнь в армии с другой ее стороны, понимать увиденное, происходящее с тыла парадного фасада армии.  Все это вместе с обостренным, присущим ему чувством справедливости и завидным упрямством, заставляло Серого злиться на некоторые существующие армейские порядки. Для Серого армия была как братство, где как в детдоме все должно быть поровну, и все, по справедливости. Эту утопию он принес с собой еще с гражданки. Но, жизнь в армии была другой. Серый с первых месяцев службы как мог воевал с продовольственным складом и со старослужащими. Вечером за заготовкой продуктов, которые были разложены на кухонном складе и на металлических столах, Серый рассказывал нам про свои обиды. Выходило, что было много желающих похлебать из общего солдатского котла большой ложкой. Угощая нас крепко заваренным чаем, что в дежурстве дело важное, Серый рассказывал, кто и как хватал эту большую ложку. Слушая эти рассказы, я видел Серого другим человеком. Не молчаливым кухонным затворником, серым и равнодушным ко всему, что было за пределами кухни, а человеком, имеющим свои ценности, которые он считал правильными. Ведь казалось при кухне, живи сытной спокойной жизнью. Хоть и заставляют участвовать на занятиях по боевой подготовке, а бывает и по физухе гоняют, на кросс по форме, но в остальном его отделение не привлекали к уборке, работам по территории, погрузке-разгрузке, прокладке кабеля и всего, что не относиться к боевой подготовке, но что делается солдатами в армии. Но Серый по натуре своей не любил несправедливости и был упрям. Не скупой на добавку, если оставалось в котле, он считал воровством и подлостью, если кто-то требовал себе большего из общего котла, из-за чего Серый должен был недодавать то, что остальным бойцам положено. Неся этот свой самому на себя положенный крест, Серый от него же и страдал. Прессовали старики его порой жестко, запугивая морально и давя физически. Не раз ночью его поднимал какой-нибудь не получивший дополнительную «порцайку» старослужащий, чтоб пробить по «фанере» за неуважение к нему и его сроку службы. Не раз он, соглашаясь с нами, он сам понимал, что сложившуюся с годами систему дедовщины и «старшинства» в армии ему не изменить. Соглашался и опять противился установленной армейской системой правилам.
Серый как мог воевал со старослужащими-хохлами из западной Украины. Те были особенно наглыми, желающими получить кусок побольше из общего котла, в ущерб остальным бойцам. А нет, так и отнять были готовы у молодых. С его слов, утомленные однообразием солдатской кухни, те требовали меню «как в ресторане», но это были «цветочки». Он часто ругал заведующего продуктовым складом, прапорщика-абхазца и водителя продуктовой машины «деда» Ваньку. Не раз Серому прилетало от «деда» Ваньки за то, что требовал положенного при выдаче со склада. За то, что отказывался делать за него работу по уборке склада, так как время было у самих в обрез и надо было на роту готовить. Но одолеть саму армейскую систему с ее дедовщиной и складским начальством он не мог. Надо сказать, что хотя Серому и доставалось от всех сторон, но Судьба хранила его и ему часто удавалось выкручиваться в сложных ситуациях.
Со слов нашего котельщика Сани, Серому вообще везло. Саня рассказывал, как «дед» Ванька послал его с дежурными до соседнего аула, где на террасах росла мандариновая роща, чтоб набрали мешок мандаринов. Как раз к тому времени они начали желтеть, а местные их еще не собирали, так как были они еще кисловаты. А Ванька задумал посылку послать, и для него такие мандарины были в самый раз. Пока ехали, дозрели бы. Так вот, Серый своих пацанов оставил на кухне, заготовками на завтра заниматься, а сам вечерком, когда смеркалось, пошел с мешком в горы. Но пока разведку проводил на предмет сторожа с ружьем, заряженным солью, на самого Серого этот сторож и вышел. Сторож к нему по человеческий, мол, стрелять в мягкое место не буду, пошли в часть, сдам тебя как самовольно покинувшего часть. Ну и повел его. Кому же охота солью в зад получить? А тропинка к части шла вниз под уклон, через камни у речки, да вокруг забора территории части. Как рассказывал Саня, за несколько дней до этого, он ремонтировал лампу освещения автопарка, да не уберегся. Лампа была с ультрафиолетовым спектром и все лицо Сани, было обожжено, как у горевшего в танке танкиста. Суровое такое, почти, что в шрамах от ожогов. В общем одного взгляда было бы достаточно, чтоб тут же вручить Сане медаль за боевые заслуги. Мазать он мазал кремом, но неделю так ходил точно. Так вот, Санина каптерка была прямо у котельной, которая граничила с продовольственным складом. Саня, чтоб выкинуть мусор после уборки каптерки, не стал заморачиваться и идти к контейнеру, а вылез за забор части и мусор то и выкинул. За этим участком никто обычно не наблюдал. Мусор он выкинул, да остался перекурить, да на красоту природы полюбоваться, благо было на что. Сумерки, так быстро захватывающие темнотой ущелье еще не добрались до распадка, где текла речка, впадающая в море. А там, где она впадает солнце в море садилось. С высоты гор вид был сказочный. Нежный, розовый цвет его отражался в белых облаках, создавая неописуемо красивую игру света, рассеиваемого облаками и отражаемого морем. Блики и переливы солнечного света так привлекали своей сказочной красотой, что человеку, жизненная территория которого ограничена забором части, кажется, там, в этом свете столько прекрасного, что и взгляда от него оторвать нельзя. И вдруг видит Саня, как какой-то кавказец с густыми усами и с ружьем ведет Серого. В руках у Серого мешок, и голова опущена. Но только взгляд Серого, доселе блуждающий по тропинке под ногами, упал на Саню, как в глазах у него сверкнула мысль, и он парадным шагом, стуча сапогами по камням, подходит к Сане и, отдавая честь докладывает. Так мол, и так, товарищ командир, самовольно покинул часть, но не далеко, хотел, мол, бойцов мандаринами накормить, да не вышло, попался. Хотел скрыться, но под угрозой растерла солью и, не желая покалечить сторожа и вызвать конфликт с местным населением, вынужден был вернуться. А Саня как раз под вечер одел шинель свою парадную, так как бушлат в котельной прожег. С виду офицер. Саня мысль Серого понял, подхватил. Разгильдяй, говорит, вот я тебя в штрафбат, на «губу» за самоволку, марш бегом в казарму, доложить дежурному. Сам, мол, сейчас приду. И пока сторож хлопал глазами, глядя на обожженное лицо «товарища командира», Серый перескочил через забор. А Саня поблагодарил сторожа, обещал во все разобраться лично и сам следом за Серым перемахнул через забор. Сторож постоял еще немного, почесал затылок под широкой, как аэродром кепкой, пошевелил усами, и, взяв оставленный Серым на тропинке холщевый мешок, тронулся обратно, что-то невнятно бормоча себе в полголоса и покачивая из стороны в сторону головой. Вот так, Саня вытащил Серого из передряги и даже отказался от предложенного Серым угощения за дружескую помощь. А ожоги через неделю у Сани прошли, как раз когда мы уже перестали смеяться над этой историей. Хотя за мандаринами Серому все равно пришлось идти, но это в другой раз.
После нескольких месяцев службы Серому каким-то чудом удалось отбить фасовку сливочного масла. Кто служил, знают эти желтые кружечки, такие желанные на завтрак на куске белого хлеба. К железной кружке с горячим чаем и сахаром это первое дело. Раньше «дед» Ванька, давя авторитетом старослужащего, заставлял штамповать металлической формочкой масло прямо на складе. Кружечки получали по количеству бойцов. Кухня, во главе с поваром «Марчеллой» тихо взбунтовалась. Приходилось сидеть по часу на складе пока на всех наштампуешь. Начали брать весом и штамповать на кухне. Выяснилось, что форма для штамповки настроена так, что норма получалась меньше и масло оставалось. Форму настроили на норму, теперь масло для бойцов было больше. «Дед» Ванька доложил прапорщику, затаив на Серого злобу и при отпуске масла со склада жадно щурился,  облизывал пересохшие губы.
Войной склада с кухней ещё сильнее разгорелась после истории с мясом. По словам Серого, мясо со склада на кухню прапорщик заменял тушенкой, срок которой подходил к концу. А это не на стрельбище и не в походе. Не положено. Кроме того, он получал мясо в разрубе и только из передней части туши, где костей было больше. Задняя часть, где выход мяса был больше, чем костей, кухня никогда не видела и куда девались задки от туш оставалось только догадываться. Как-то раз Серый заметил, как Ванька увез в неизвестном направлении несколько задков говядины. Картина складывалась хреновая. Явно со клада мясо уходило на лево. В продажу или по командирам в офицерский городок, никто не знал и не видел. Но факт есть факт. Серый сказал об этом «деду» Ваньке, так как мясо в чистом виде для роты не хватало до установленного раскладкой норматива, а костей было больше, чем положено, но тот наехал на него, давя авторитетом старослужащего и еще и грозился «фанэру пробить на ночном подъеме». Серый поделать ничего не мог и злился. В общем была у Серого своя война. Да это и понятно. Не зря на красочном плакате, висевшего у ворот части, на котором было написано «Солдат, береги социалистическую собственность!», кто-то дописал красной краской «от прапорщиков!»
Воевал со складом продуктовым так Серый больше полугода, да кончилось для него это все плохо. Сейчас вспоминая тот его рассказ, я заново переживаю то настроение разочарования, которое я испытывал, когда мои иллюзии об армии тех лет рассыпались словно карточный домик.
 После очередного конфликта с «дедом» Ванькой, как уже потом нам рассказал сам Серый, по повод полученной со склада фасоли, в которой завелись жучки. Серый пообещал рассказать все в роте. Ванька сначала начал угрожать, но потом затих. А вечером позвав Серого на склад, предложил ему больше не приставать к складу, так как будет делать все по-честному и вообще дальше жить кухней в мире со складом. Глаза у Ваньки светились. Улыбаясь во все ширину лица доброй улыбкой, Ванька предложил Серому мировую. Серый впервые поверил Ваньке. Самому эта война надоела, постоянно крутился приходиться. Серый согласился. Ванька довольный достал из складских заначек бутылку водки и налил рюмку себе и Серому. Как говорил потом Серый, у него было сомнение, а не подстава ли это? Но Ванька и сам пил тоже, вроде бы не должно. «Эх, если бы знать тогда!» вздыхал за штабом в курилке Серый.
Не успел он махнуть рюмку без закуски, и вернуться на кухню, как минут через пять туда же прибежал запыхавшийся замполит батальона, по кличе «Леха тупой» и давай его обнюхивать. Сердце у Серого упало. Замполит, даже не принюхавшись как следует, уже орал на все кухню: «Да от него водкой разит! Пьян товарищ боец, нарушаем устав! Это залет боец! А ну позвать дежурного офицера!» И понеслась! Калейдоскоп событий все сильнее закручивался в спираль, в центре которой находился злостный нарушитель и «враг народа» – Серый! В мозгу у него вспыхивало: «Ванька! Точно Ванька! Подставил гад! Козел складской! Как же так? Ведь сам то он тоже выпил!». Но Ваньки поблизости не было, склад был закрыт и даже свет в проходе не горел. Да и никто его не искал. Дежурный офицер как не принюхивался, уверенно определить запах алкоголя не мог, поэтому отмалчивался. Замполит же, выходя с кухни, орал уже на весь плац так, что в роте подумали, что тревога и стали выглядывать на улицу.  Замполит требовал немедля везти Серого на медицинскую экспертизу, посадить его в комендантскую «губу», немедля составить какой-то акт и сообщить в письме на родину. Размахивал руками и требовал сейчас же старшину роты.  В этом потоке различных обвинений, куда, кроме нарушения воинской дисциплины и устава боевой службы, входили такие как подрыв боевой готовности роты, предательство народа и  разрушение обороноспособности страны, Серому показалось, что вот-вот его отведут за гаражи автопарка,  и там, у самого свинарника,  его показательно расстреляют без суда и следствия.
Карусель событий закрутилась так стремительно, что Серый не успевал отнекиваться. Да и его оправдания никто не слушал. Не смотря, что запах от ста грамм водки уже давно пропал, его никто не слушал. Сценарий был продуман и написан заранее. Приговор был уже вынесен. С замполитом никто спорить не решился. Тем более что тот продолжал разыгрывать свой спектакль так, что от его крика и стука кулаком по столу тряслись стекла в дежурке и подпрыгивал графин с зеленоватой водой. После площадного мата, обвинений в диверсии на территории части, и внушений, что в военное время его бы расстреляли точно, Серого заперли на ночь в пустой ленинской комнате, холодной и темной, так как свет в ней включался с внешней стороны. По рассказу его - вытрезвитель был полный. Серый через полчаса не только замерз, но, с его слов, в голове его сложилось убеждение, что все это заранее было запланировано заведующим продуктовым складом прапорщиком. И все больше в нем росло подозрение о том, кто больше всех в этой истории старался, куда в итоге девается со склада мясо, и кто был его тайным получателем. Ругая себя последними словами, Серый не мог уснуть, шагая из угла в угол комнаты. Похлопывал руками себе по плечам, чтоб не замерзнуть. Пару раз к двери с той стороны подходил дежурный сержант и спрашивал, живой ли тот еще. В роте в тот вечер стояла удивительная тишина, чему безмерно радовалось молодое пополнение.
Под утро Серого освободил из холодных объятий Ленинской комнаты сменившийся дежурный офицер. Он же отвез его на гауптвахту, сняв с него ремень и отобрав из карманов все, кроме сигарет и одноразовой зажигалки. После этого Серого мы не видели недели две. Командиром отделения войскового питания на кухне стал старослужащий годом старше нашего призыва. Сержант Майструк, худой и злой «дед», вечно всем недовольный, всегда жалующийся на жизнь, был стукачом и любимчиком старшины Боргуна. Он брезгливо кривил тонкие губы, материл дежурившую на кухне молодежь и по ночам жарил с дежурившими по роте стариками картошку.
Вернувшийся через две недели Серый был в рваной на коленях и локтях форме, худой, злой и какой-то весь «покоцанный». Он нервно курил, ожидая, что с ним дальше будет и рассказывал то, что раньше с ним произошло, про подставу и залет, и как он провел время «на губе». Интересная история получалась исходя из его рассказа. На губе комендантская рода Серого не обижала. Оказалось, что Володя, одесский цыган из старшего призыва, в увольнительном поговорил с бойцами из комендантской роты и объясним им как и почему Серый попал на «губу».  Володя, обладаю крепким здоровьем был авторитетом в части. В общем, парень был не промах. Кроме накаченных мышц обладал редкой сообразительностью, и сразу понял откуда у этой истории с Серым «ноги растут». Посудив про себя Ваньку, что мол за такие дела почки надо де опускать, он замолвил в увольнительном словечко за Серого. Честь солдатская за братство у цыгана оказалась повыше, чем у некоторых «дедов». Поэтому Серого не обижали и даже подбрасывали ему работенку с подкормом, когда солдат посылают с «губы» помогать какому-либо прапору или офицеру, а те их подкармливают. Дают дополнительно сухой паек или сигареты. Один раз только Серого со все «губой» прокатили по двору комендантской роты ползком. После того, как ночью залетные из стройбата пытались устроить разборки с комендантскими. В итоге досталось всем, и до утра «успокоили» всех, кто был на «губе». А с утра дежурный капитан построил все без разбора во дворе, и после проведения разъяснительной работы на тему соблюдения дисциплины, неспеша достал из кармана шарик наступательной гранаты РГД и объявил, что он ее сейчас будет бросать, а мы должны будем проползти двор в другой его конец. Пока нарушители и драчуны соображали, что к чему, придерживая помятые бока и разбитые скулы, офицер сорвал с гранаты чеку и с криком «ложись» закинул ее за стоящий строй. Бойцы рухнули на грязный асфальт, разлетевшись от гранаты в разные стороны, поползли через двор. Комендантские ржали во все горло. Оказывается, граната была учебная, и офицер не в первый раз выкидывал такую шутку в наказание. Так и пришлось по грязному асфальту комендантского двора Серому и те, кто был с ним, ползать до другой стороны. Ну а кто не захотел, комендантские быстро уговаривали. Кого, словом, а кого и сапогом. Ну это для Серого было не самое страшное. Страшное, по его словам, было то, что он потерял веру в справедливость, в людей. Веру в ту армию, о которой ему рассказывал отец, в ту армию, в которую он верил, видя, как ее показывают в кино и по телевизору. Как можно с таким прапором в бой идти, если он ротную пайку ворует нагло, без зазрения совести у своих же бойцов? Серый был зол на весь свет. Еще долго наш призыв успокаивал его, пытаясь объяснить, что не стоит искать справедливость армейской системе. В системе, где офицеры передоверяют управление прапорщикам, а те старослужащим, где армия держится на порядке, который ставит в норму насилие старослужащих над молодыми во всем. Это касается работ, от наведения порядка до самой грязной работы. Где главное – это чинопочитание и показуха, от чистки старых колес у машин гуталином и покраски травы краской – это не солдатский юмор, а норма, где солдат – это главный враг, нарушитель и источник всех офицерских проблем. Где работа с нарушениями сводиться к замятию фактов и тасовкой нарушителей по другим подразделениям. Серега все это понимал, кивал головой, соглашался. Армия, она брат, кого хочешь научит Родину любить. Заставит тебя измениться, другим стать. Ну а самое главное, она заставит тебя выбрать сторону, на которой ты дальше будешь жить, принимая для себя жизненные ценности. А вот правильные или нет – зависит только от тебя! Как только от тебя зависит, как ты будешь жить дальше. В армии и потом, на гражданке и потом дальше, со своей совестью.
А Серого потом оставили в роте, и он об этом не жалел. Говорил, что в строю все же полегче. Тут хоть на своих ребят можно опереться. Пусть больше пахать приходиться, но тут видно и понятно кто есть кто и кто чего стоит на самом деле. И граница эта в строю проходит через каждого, кто по своей воле или без нее оказался в армии.