Пусть кому-то повезёт

«Пусть кому-то повезёт, а кому-то нет / И не сходится вопрос, и не сходится ответ…» Моё поколение  должно помнить эту весёлую песенку, с которой начиналась передача КВН (клуб весёлых и находчивых): студенческие команды от разных городов и республик необъятного СССР соревновались в остроумии. На фоне унылого социалистического телеоптимизма в этой телепередаче всё было неожиданно весело и свежо, весело и умно, и выглядела она живой, хотя и без политики. И ещё две передачи — клуб кинопутешествий, который вёл добродушный круглолицый старик Шнейдеров и «Очевидное невероятное» Сергея Капицы — смотрели люди, себя уважающие.
Но это так, к слову пришлось. Когда СССР рухнул и мне поставили диагноз неизлечимой болезни, все друзья и подруги начали меня активно спасать в меру своих возможностей. Советовали различные способы аутотренинга, заняться китайской гимнастикой ци-гун, заряжать воду, читать псалмы, а одна дама настоятельно советовала пить в течение месяца «хотя бы полстакана» собственной мочи. Я не отказывался и последовательно испытал все советуемые методы (за исключением уринотерапии). Может быть, и поэтому до сих пор (двадцатый год болезни!) я ещё не переплыл Стикс.
Ну и конечно, не обошлось без церкви. Взялся за моё воцерковление один из моих друзей, высокий, как каланча, худой и рыжебородый — дальние предки у него были выходцами из Шотландии. И на этом, пожалуй, стоит остановиться подробнее.
Храм был только что передан от государства церкви, располагался на территории детской больницы, ремонт его ещё не вполне закончился: росписи, стилизованные под древнерусские, были не богатые, не яркие, и на службах пахло извёсткой. Мы с моим другом ходили на воскресные службы к девяти утра. Служил отец Алексей, молодой и красивый священник, высокий, светло-русый, светлоглазый с еле заметным молодым румянцем на свежих белых щеках. И было как-то непривычно называть его отцом, ведь мы с другом были лет на 15 старше его. «Ты на это не смотри, — уверял меня друг, — он мудр, будто десять жизней прожил!»
Проповеди его, и в самом деле, были интересны — теперь даже жалею, что тогда не записывал. По многим взглядам, как оказалось, мы совпадали: во всяком случае, власть коммунистов он также воспринимал как национальное бедствие России.
Единственное, что меня немного смутило при нашем знакомстве, когда мы пожимали друг другу руки и я назвал диагноз моей неизлечимой болезни, он вдруг воскликнул: «Вот повезло!!» Я даже немного обиделся: у меня, понимаете ли, неприятность, а он говорит о каком-то везении! Но более всего я был удивлён, чем обижен.
В то время я ещё мог довольно много ходить, лишь ноги казались полыми, пустыми, будто накачанные воздухом автомобильные камеры. Любопытное ощущение, когда кажется, что вот-вот упадёшь, но не падаешь, а будто летишь. Впрочем, болезнь не спешила: атаки следовали примерно раз в полгода, давая срок привыкнуть к новому состоянию. Ослабление чувствительности и онемение тела поднималось от стоп и вверх последовательно, завоёвывая сегмент за сегментом, будто я входил в воду всё глубже и глубже, и вот уже по горло, потом стала отказывать правая нога и я, закономерно, очутился в коляске.
Впрочем, как оказалось, такое положение имело свои преимущества: я мог посвятить себя целиком любимому делу — писательству.
Благо, до моей болезни я успел повидать разные края — от Рима до Камчатки, и от Мурманска до Красного моря и впечатлений набрал предостаточно. У меня было правило: каждый отпуск — новые края, и не сиднем сидеть на одном месте, а активно передвигаться всеми доступными способами: пешком с рюкзаком за плечами, на лодке, в автобусе или на теплоходе, по железной дороге, самолётом… Я будто предчувствовал, что со мной может случится то, что случилось. Я хватал новые впечатления и глотал их, не прожёвывая, как акула. Но вот, наконец, наступил период, когда я с полным правом могу в них погрузиться и ещё раз прочувствовать, перечувствовать, но уже на другом уровне, преображая в рассказы. И публикации, слава Богу, пошли, и книжки, и задушевные отзывы…
А сколько книг, которые нужно прочитать и перечитать! И что любопытно, многое перечитываемое будто впервые читается. К примеру, вот недавно начал перечитывать книгу Ю. О. Домбровского «Факультет ненужных вещей» — мудрая и тревожная книга о жутком сталинском времени. Но тема та же: добро и зло в их обличиях. А книгу эту мне подарила вдова писателя Клара Турумова-Домбровская, что делает её ещё более дорогой сердцу.
Так вот, там есть чудесные страницы о Христе и христианстве, о праве священника прощать грехи: «Кто я такой, — вопрошает священник расстрига Куторга (очень не случайная фамилия, близкая к слову каторга), — чтобы прощать лжесвидетеля, из-за которого человек по сю пору в каталажке гниёт? Я что, в каталажке этой сидел? И кто мне дал право безмерной милостью Божией прощать? Кто мне дал право ею воспользоваться? Сам Бог влез в человечий образ, чтобы испытать страдания, и только такой опыт даёт право прощать!»
И вспомнил я о. Алексея, нет, просто честного Алексея, его неожиданные слова о моей болезни.
Ну конечно же, с его точки зрения, в его жизни всё шло слишком гладко: хорошее здоровье, жена, дети, духовная карьера открывалась, а он алкал мученического подвига! Его смущало то, что он ободряет страждущих, не испытав сам подлинного страдания во всей глубине и конкретике. Да, конечно, думаю, он мечтал о мученическом подвиге, потому и вырвалось у него от души, что мне повезло!
А я? В церковь ходить перестал после того как, познавая себя, стал чувствовал стыд за мою ложь каждый раз, когда в конце службы вместе со всеми подпевал «Верую!»: нет, ну не верил я в непорочное зачатие, хоть убей, и не верую, что Христос был Богом, думаю, он был человеком, но это его в моих глазах ещё более возвышает!
И да, я чувствую себя христианином, но без церковных заморочек, организаций, иерархий. И да, прав был Тертуллиан, объявив, что каждая душа — христианка, в том смысле, что все мы рождаемся со способностью сочувствовать, просто многие эту способность в себе подавляют и загоняют в чулан подсознания!
И что значит неизлечимая болезнь? Все мы когда-то умрём, всё относительно. За двадцать лет моего замедленного лечением пикирования погиб мой друг шотландец, сбитый неизвестной машиной, другой, врач невропатолог от Бога, спился и умер от инфаркта, ну а самый старший товарищ, бывший узник Колымы, умер, хоть можно и считать «от возраста» (85 лет), но до последнего он являл пример достойного ухода: и когда уже не вставал и языком еле двигал, не терял иронии и ясности сознания! Так что всё весьма условно. А что же делать, если спросят меня? — Да ничего, просто жить, не жалея об утерянном, а радуясь тому, что остаётся, радуясь каждому мгновению. Мы и не представляем, как много мы ещё можем, когда кажется, что наступил конец.
И самое бесполезное дело — копаться в своём прошлом и считать болезнь наказанием за что-то, такое самокопание лишь в депрессию вгонит: не раз лежал в клинке и убеждался, что моим диагнозом «награждены» люди самые разные, как вполне порядочные, так и не очень симпатичные! И ошибался Эйнштейн, сказав, что Бог не играет в кости: играет, да ещё как! Вот и выпадает кому две единички, кому две шестёрки!
Как кому повезёт!