Невыученные уроки

Эх, Летик, Летик, добрая, доверчивая душа! Однажды зимним утром приехал ты на работу, и подошел к своему железному другу. Бульдозер застыл темной угловатой глыбой и оледенело молчал. А что ты хочешь? Томск, зима, мороз, самая Сибирь, - хоть и не Северо-Восточная. Механизм, как любое создание, нуждался в тепле. Он жаждал прикосновения огневой ласки к большому, дряхлому телу. Летик привычно намотал хлам на палку, облил солярой, чиркнул спичкой, - заодно подкуривая. Сигарета озарила лицо, а факел отразился в фарах и стеклах бульдозера, хищно и неблагодарно прыгнув на создателя огненным языком. Летик отшатнулся, но вытянув руку ловко подсунул пламя в нужное место. Эти ребята, бульдозеристы, знают куда засовывать! Жаль песню про них не сложили. А может не припомню просто, и где-то есть она, песня эта. Сердце бульдозера отогрелось, с благодарностью взвыло от наслаждения и, успокаиваясь, уже всё нутро его монотонно заурчало, затарахтело.
Факел догорел, чадя остатками текстиля, стал не нужен и не рвался к небесам жаркими языками. Но Летик пройдя огонь и воды, - правда медные трубы его миновали, - символ свободы и света отбросил подальше в зашипевший снег. Техника безопасности на производстве превыше всего. Халатное отношение к ней стоили Летику двух пальцев - у бульдозера всё стальное, тяжёлое, острое. Где не капкан, там – гильотина.
Летик вошел в провонявший нелегким трудом балок, заварил чай, и сызнова выковырял из пачки грозившей импотенцией душистую сигаретку. Хотелось достать из кармана у сердца чекушку и взбодриться её горькой, будоражащей влагой. Не стал, решил – не всё сразу. За рычагами и фрикционами оно сподручнее будет. Потихоньку глотать и думать тягучую свою, однообразную как стук дизельных клапанов, думу. И, кстати, правильно сделал: как чувствовал…
Муть окна озарила вспышка – бульдозер торопливо горел! О, боги!!
Летик выскочил шампанской пробкой, - взорвался топливный бак, и махать телогрейкой было поздно. Когда приехали пожарные, бульдозер уже почти остывал. За пожарными прилетел воронок, а за ним подтянулся Хозяин.
Недобрые люди обступили и, Летик, простая, доверчивая душа в интеллигентных очках, с непочатой чекушкой за пазухой, обреченно шевеля обвислыми усами, сознался что украл огонь на Олимпе и подарил бульдозеру.
За это Летика хотели распять, клевать его печень и выносить по чайной ложечке мозг. Он покаянно свесил голову приготовляясь к трепанации.
- Заявление подавать будете? – прокаркал вороненок.
Хозяин примиряюще поднял ладонь, что означало «кышь!» и даровало Летику жизнь:
- Разберемся, ребята.
Да воронята - не пальцем деланы! Их так просто не вспугнуть от почти умершего тела. Им поклевать охота!
- Пили?
Летик хотел уже привычно кивнуть, но вспомнил, и честно помотал головой: «Сегодня нет.»
Вороненок недовольно щелкнул клювом, приготовляясь к взлету.
- Нормально всё, разберемся. – повторил напутственно Хозяин. Он прошел сквозь девяностые как пуля сквозь масло, и на него еще дули время от времени сквозняки из прошлого, и он ежился в радостной, сладчайшей и тайной жути проезжая мимо городского кладбища, - там стояли роскошные памятники ударивших рикошетом, застрявших в стволе, попавших мимо цели. Бульдозер был дорог как память о пережитом и отжатом.
Летик, бедолага Летик, что все годы своей сознательной жизни философски пил водку и смыкал рычаги то там, то сям роя тело Родины, смотрел на Хозяина сквозь туман очков и мял в руках шапку из вытертого чукотского пыжика. Ладони вспотели. Хотелось покоя и водки.
- Давай, брат, пиши… - вздохнул с участливой притворностью Хозяин.
Летик принял «Паркер», и претворяя чужую волю в письменные символы, падал в финансовую яму глубиной в полтора миллиона рублей. Хозяин похлопал его по плечу, отобрал ручку и спрятал расписку на тренированном сердце.
Затем пожарные крючкотворы неожиданно выяснили, изложив в документе: «…изношенная проводка. Очень короткое замыкание. Молния. Вспышка огня. Ровное горение. Таким образом, открытый огонь факела не повлек за собой …», и так далее, и тому подобное…
- А-а-а… - что-то хотел сказать Летик ознакомившись с выводами специалистов, махая шапкой и радостно блестя стёклами очков.
- Ты должен! – кротко ответил Хозяин, отрывая от сердца памятный вексель, подписанный сажей.
Летик бессильно махнул шапкой, ожившие глаза за очками померкли, и не довелось ему поехать летом на юбилей к однокласснику Слоняре в донской город Ростов. Где-то на задворках сознания всплыли и школа, и одноклассники, и урок истории, на котором учитель Стоякин настойчиво требовал от Летика внятного рассказа о причинах и предпосылках…о том в общем, как капитал сосал кровушку у пролетариата. Но Летик моргал увеличенными, за стеклами очков, глазами, и вспомнил лишь что пролетарии всех стран должны соединяться, и как-то неудачно изобразил этот процесс целыми еще пальцами. И все смеялись, и впереди всех ждало лето, и целая, огромная и счастливая жизнь впереди…
 И снова Летик продолжал рыть землю на другом бульдозере, повышая капитализацию Хозяина. Теперь уже – только за прожиточный минимум.
И, где-то вдали, за рекой, там, где догорали огни, где напрасно и непонятно за что сгинул боец молодой, на том берегу, в потемневшем, хмуром лесу куковала кукушка, а гладь притихшей воды разбила неведомая рыба, там умирала тихая, невыразимая грусть, разливаясь прозрачной как слеза горечью в рюмки юбиляра и его хмельных гостей. Но Летик, драгоценный пролетарий, всего этого в грохоте дизеля не слышал и видел лишь толкаемые кубометры земли. Но одно он знал точно: в городе, в бетонной клетке, на третьем этаже, его ждала ручная канарейка, которой хотелось конопляных зерен, ключевой воды и человеческого тепла.