Держись, парень. Курбатов Л. И. Часть-4

Ровно через двадцать четыре минуты на правом фланге батальона, открыли огонь миномёты, взметнулись ракеты, басовито надрывалась противотанковая пушка. Левый фланг фашистской обороны всполошился.
- Пошёл!- скомандовал Мелехин.
Лёнька выбежал на лёд, ноги расползались, упал. И тут вспыхнула жёлтым огнём ракета. Одна, за ней другая, пули лущили лёд. Всё, конец,- подумал Лёнька.
Ракеты погасли и он, боясь поднять голову, пополз вперёд всё быстрее и быстрее. Не чувствуя холодной воды, упрямо двигался вперёд к противоположному берегу.Ещё одно усилие и вот он спасительный овражек, а там и большой овраг.
- Кажется прошёл,- всматриваясь в темноту, облегчённо вздохнул Мелехин.
Огонь с нашей стороны прокатился по всей оборонительной линии левого фланга и неожиданно смолк.
Лёнька, не шелохнувшись, лежал в овраге, ждал. Постепенно затихла стрельба и со стороны фашистов. Болели расцарапанные о шершавый лёд руки. Краюха чёрствого хлеба давила на грудь, мешала спокойно дышать. Хотел её выбросить, но передумал, пригодится. Холод сковал тело, онемели плохо обутые ноги. От холода, а может от нервной дрожи, застучали зубы. Лежать дольше было невыносимо. С трудом оттолкнулся непослушными руками, встал на коленки и пополз дальше по оврагу.
Где-то выла голодная собака, нагоняя тоску. Очень хотелось пить. Впереди, метрах в ста, раскинулась ложбина,за ней огороды с поломанными плетнями. Сняв драный треух, Лёнька выглянул из оврага. Совсем рядом взметнулся в небо журавль колодца. К колодцу подходил фриц. Забренчала дужка ведра, проскрипел шест, загремело пустое ведро, стукаясь о стенки колодца.
Как только стихли шаги, Лёнька выскочил из оврага, пригнувшись, подбежал к колодцу, лёг за срубом. Кислый, незнакомый запах ушедшего солдата висел в воздухе. Прислушался: изредка трещала ленивая автоматная очередь. Ещё один рывок и он уже лежал под плетнём. Прополз вдоль плетня и уткнулся в обвалившуюся стену скотника.
Послышалась гортанная немецкая речь, прерываемая топотом солдатских ног. Из-за угла соседнего дома вышел часовой, вытащил ногу из сапога, потряс его, сунул ногу на место и скрылся снова за домом.
Рядом с сараем Лёнька заметил выложенный из камня вход в подвал. Осторожно, боком, еле переводя дыхание, переполз двор и медленно надавил плечом на дощатую дверь. Руками нащупал ступеньки и головой юркнул вниз.
- Кто там?
Почему у него не разорвалось сердце, он не знал. Наверно разорвалось бы, если голос был мужским. Но голос из глубины погреба был женский, слабый. Бешено стучало в висках, готовое выпрыгнуть из груди сердце, загораясь радостью:
- Свои тут,- плаксиво заговорил Лёнька,- сирота я.
Не мог он знать, даже представить себе не мог, что в погребе живут люди.
Вытянув вперёд руки, двинулся вниз по лесенке. Чиркнула спичка, осветила неровными бликами каменные стены. На парнишку смотрели, окаймлённые чёрными кругами, глаза. В углу на ящике, укрытые лохмотьями, лежали два маленьких человека.
- Чего тебе, сирота?
- Я, я сюда послан,- заколебавшись, недоговорил Лёнька.
- Будет врать-то, сирота. Кто там тебя послал? Говори, - зачем забрёл?
Спичка погасла. В погребе было душно, пахло сыростью. Пересохшее горло захрипело:
- Водички бы. И почувствовал, как краска заливает лицо, как запылали уши. Со злобой подумал,- болтун!
- Водички можно, а вот поесть не проси. Свои вон с голоду пухнут.
Лёнька суетливо полез запазуху, трясущимися руками вынул хлеб, протянул женщине:
- Возьмите.
- Чего там у тебя?
- Хлеб
Торопливые пальцы уткнулись в плечо, пробежали по руке.
- А сам то?
- Берите, у вас дети.
Женщина взяла хлеб, всхлипнула:
- Когда только кончится кошмар этот?! С родного дома выгнали с детишками.
- Да вы не плачьте, скоро конец фашистам,- как мог, успокаивал её Лёнька, а голову сверлила мысль, как лучше расспросить её о немцах. Но она сама, как бы чувствуя, что нужно этому пареньку, проговорила:
- Тут их извергов видимо-невидимо. Вчера приехал какой-то начальник с чёрной повязкой на рукаве, а с ним охрана. Вот они и выгнали нас в погреб,- вздохнув продолжала,- ты устраивайся в уголке. Там у меня солома настелена.
Неспокойная для Лёньки ночь, тянулась вечностью. Словно в забытьи, слышал лязг засовов, громкий нерусский разговор, но вникнуть, прислушаться, не получилось. И всю ночь напролёт, тяжело вздыхая, сидела над детьми усталая и голодная мать.
Утро слабым морозцем проникло в щели. С серым рассветом в сумерках погреба стали различимы исхудалые лица женщины и её детей, маленьких, озябших, неподвижных.
Лёнька решил действовать. Потихоньку поднялся по ступенькам, осторожно приоткрыл дверь. Тусклое солнце едва проглядывало сквозь ткань весеннего тумана. Были слышны глухие разрывы далёких снарядом, от которых содрогалась земля. Из  погреба женщина тихо посоветовала:
- Ты паренёк, задами иди, домов через пять баньку увидишь, там днём отсидеться можно. А то сиди тут.
Сказано это было, как давно продуманное. Он понял, что у женщины нет сомнений в причине присутствия здесь Лёньки.
- Спасибо,- ответил Лёнька на предложение остаться,- мне надо идти.
- Подожди, ты мимо колодца шёл?
- Да.
- Так обратно иди правее, через дорогу от нашего дома, там большой овраг, прямо к реке сворачивает. Подальше будет, зато спокойнее,- добавила она потеплевшим, ласковым голосом,- смотри в тумане не наткнись на кого, пощады не дадут, треклятые.
Хотелось мальчишке отдать всё самое лучшее, этой простой русской женщине, хотелось сказать ей самые хорошие слова благодарности, да побоялся расплакаться. Потекли бы слёзы, а кому они нужны, совсем-совсем они лишние на войне. И что он мог ей отдать, кроме драного треуха.
Переживаниям всегда приходит быстрый конец, если действительность тяжёлая и страшная стоит неизвестностью впереди. Крадучись, осторожно и неторопясь, вылез из погреба, густой туман растворил его короткие перебежки от плетня к плетню по огородам.
Баня стояла на отлёте, была полуразрушена, как и всё в этой деревне Что-то от бомбардировок и пожаров, что-то растащено в эту зиму на дрова. Туман сочился сквозь дырявые стены, клубился в редком настиле потолка и улетучивался через обвалившуюся крышу. Тут Лёнька и устроил себе наблюдательный пункт. До рези в глазах всматривался в туман, стремясь рассмотреть окрестности. Медленно редел и рассеивался опостылевший теперь туман.
Трудно различимые контуры начала второй линии обороны проступали тёмными пятнами и едва заметными фигурами людей. Ещё немного и стали выделяться орудия, доты, система окопных переходов. Банька, в которой сидел юный разведчик, стояла на холме. Разгоревшийся день осветил всё на расстоянии нескольких километров.
Неожиданно свет в глазах начал меркнуть. Жажда, неумолимая, цепкая сушила рот, горло, она победила голод. Вода мерещилась везде: в котелках, обтянутых серым сукном, у немцев, в пробитой колее на дороге, в чистом водянистом небе. Один глоток воды стал бы чудом, но чуда не было. Терпи, Лёнька!
К вечеру пошла техника. Фашисты наращивали броню, орудия, автомашины. Лёнька пытался осмыслить всё увиденное за день, но ничего не получалось. Решил не тратить попусту сил, а просто запомнить систему дотов, расстановку орудий. Оглянулся назад и ахнул: там, где высился журавль колодца, шли люди в зелёных шинелях, рылись окопы. Оборона увеличивалась и охватывала полукольцом Ряжное.
Наступления темноты дождался, как освобождения. Но даже в темноте вылезти незаметным было невозможно. Луч прожектора шарил по переднему краю,то и дело освещая баню. Временами казалось, что его самого пронизывает насквозь этот свет. Повсюду взлетали, выхватывая круг темноты, осветительные ракеты, похожие на электрические лампочки, которые до злобы медленно опускались к земле.
Только к утру, когда забрезжил рассвет, прекратили взлетать ракеты и погас прожектор. Выпрямил окоченевшие ноги, с болью разогнул спину, но как только привстал, всё кругом заходило, зашаталось. Слабость оказалась сильнее воли, бросило в сторону. Заходил, заплясал в глазах синий свет. Хотелось упасть, уснуть. С трудом пересилил, шатаясь пошёл по старой дорожке, но тут же вспомнил: "Нельзя туда, надо, как тётенька говорила"
Улица была пуста. Редкие стёклах домов загорались оранжевым пламенем нового утра. Счастье сопутствовало Лёньке, даже тогда, когда камнем полетел в глубокий овраг, как в пропасть. Сколько времени пролежал, уткнувшись в снег, он не помнил, но когда поднял голову, было уже совсем светло. Как и вчера клубился туман, подгоняемый ветром. Овраг закончился далеко от деревни и подходил к реке широким обледеневшим полем, местами перерытым брошенными окопами. Там раньше была невыгодная немцам оборона.
Нужно бежать, пока туман,- подумал Лёнька. В это самое время в одном из немецких окопов кто-то зашевелился, это заставило насторожиться и переждать. Туман отошёл перекатом и прояснил фигуру человека в серой шинели. Он полз всё ближе и ближе. И в какой-то миг знакомый поворот головы, наклонённой к правому плечу, заставил Лёньку бессильно опустить руки. Ошибки быть не могло, там полз Сенька Марчук.
- Сейчас крикну ему,- руки вверх,- подумал Лёнька, радуясь неожиданной встрече.
Его наверно тоже в разведку послали, но ведь он не из разведвзвода, а из комендантского. Интересно, с каким заданием он пришёл? Кричать и радоваться охота отпала, стал наблюдать.
Сенька наткнулся на брезент, запорошенный снегом, на котором лежали трупы фашистских солдат. Видимо в спешке отступления, их забыли здесь. Воровато оглядываясь, он схватил край брезента и с силой тряхнул его. Замёрзшие трупы, будто брёвна, покатились по земле. Что было потом, виделось, как во сне, смутно и отвратительно. Комок тошноты подступил к горлу. Быстрыми, расчётливыми движениями Марчук умело обшарил трупы, выругался, пихнул ногой тело убитого так, что рука, с тускло блеснувшим кольцом, откинулась в сторону. Марчук прямо по трупам, змеёй подполз к кольцу, дёрнул с замёрзшего пальца, но оно не поддалось. Как у фокусника, в руках Сеньки появился нож и вот уже клочья кожи полетели с пальца, как с очиняемого карандаша стружка. Ещё секунда и в руках он держал кольцо.
Лёнька отвернулся, смотреть было невыносимо. А Сенька скрылся в пелене тумана, как за завесой.
В голове шумело, билось одно слово: мародёр! И оно не оставляло до тех пор, пока раздирающий душу визг, за ним удар, не опрокинул Лёньку на лёд реки. Время было упущено, спасительный туман испарился. Взрыва не было, но фонтан искрящихся льдинок впился в лицо бегущего парня. Взвыло ещё и ещё. Оглянулся, поле заблестело, заиграло под лучами весеннего солнца. Но не по мирному свистели летящие чурки металла. Какой-то хитрый немецкий артиллерист прицельно бил по одинокой фигурке бегущего мальчишки, как буд-то охотился не на человека, а на оленёнка. Почему он стрелял просверленными чурками - трудно понять. Но звук, издаваемый десятками дырок, задуваемых ветром, был страшен. Одна из таких чурок срикошетила ото льда и остановилась метрах в пяти, перед бегущим зигзагами Лёнькой. Позже он рассказывал об этом, но никто не верил. Какие ещё чурки? -  хохотали бойцы. А пока он бежал, только кровь из рассечённого лба, застилала глаза. Берег был рядом. Его заметили и открыли ураганный огонь по фашистским позициям. Его ждали. Всё забылось: и страхи ночи, и мародёр, и сама война. Только одно слово сорвалось и полетело чудесной песней жаворонка - жив! Жив я!
Скажи ему сейчас, что нужно идти назад и он, не задумываясь, пошёл бы в самое фашистское логово. Пошёл бы, так велик был порыв счастья жизни, удачи, радости.