Стена

Vita somnium breve.*

1

Меня зовут Ким Барр, и я не знаю, сколько ещё мне осталось. Правда не знаю. Я пишу в стенах тюрьмы, рядом с потрёпанным томиком «Дон Кихота», в ожидании приговора, который со дня на день должен прийти в исполнение.
Знали бы вы, как здесь смердит, как пугают красные зрачки копошащихся в углу крыс. Скудного света с улицы, проникающего сквозь крошечное зарешёченное окошко в потолке, едва хватает, чтобы читать и оставлять записи в дневнике. Но в углах, в углах — постоянный мрак. С сумерками чернота расползается по камере, и они, считающие себя хозяевами здесь, выбираются из щелей, стремятся меня окружить. 
Я стараюсь не спать, под рукой у меня палка, и я неплохо наловчился швырять ей по крысам. Но время от времени всё же проваливаюсь в тревожное, зыбкое забытьё, нарушаемое писком и шорохом в углу.
Что до еды, то кормят здесь какими-то отвратительными объедками... даже собаки питаются лучше. В самом деле!
А впрочем, для меня это не играет уже никакой роли. Да, прав был автор «Дон Кихота», когда говорил «Самая лучшая приправа в мире — это голод». 
Но чёрт, я ещё живой, я ведь ещё здесь и... пишу в своём дневнике, пишу и живу! 
Здесь я — узник, но таким же узником я был и наверху, на свободе, в Гипнополисе*. Да и можно ли вообще говорить о свободе, если весь мой город окружён высокой каменной стеной? Эта стена была здесь всегда. Вернее, она была ещё до моего рождения. Её возводили много лет после какой-то катастрофы. Многие тогда погибли, а те, что чудом уцелели, со временем стали винтиками этой дьявольской системы, стали её частью.
Говорят, что по ту сторону стены обитает нечто вроде саранчи, готовой истребить всё живое. И поэтому перелезть её — значит подписать себе смертный приговор. Впрочем, никто и не пытается это делать. Ведь стену всё время охраняют люди в чёрной форме, сопровождаемые крикливым вороньём. Только раз в неделю, в ночь с субботы на воскресенье она остаётся без присмотра. В это время людям запрещается покидать свои дома. Строгий комендантский час — но никто из обывателей не жалуется и даже не вздумает нарушить правила. Просмотр увеселительных передач превосходно заменяет им свободу. Только стражи могут выходить в это время, но и они не слишком пользуются этой привилегией.
Да, мой мир — это проклятая стена, да и люди, живущие здесь, в сущности, такая же стена. Именно поэтому меня с ними ничего не связывает. Это настоящий мир отчуждения. 
Мир, где любые человеческие связи под запретом, а произведения искусства, книги перестали по-настоящему волновать, щекотать, напрягать извилины. Словом, вызывать живой интерес. 
Мир, где, с одной стороны, ты свободен от каких-либо родственных уз, а с другой — за каждым твоим действием следит ВО*. Что такое ВО, спросите вы? А это такой орган контроля. От него ещё никуда не скрыться. Что-то вроде гигантского механического паука с восьмью глазами, которому подчиняются те самые люди в чёрной форме.
Центр ВО находится на Сенатской площади, в высокой башне серого готического собора, откуда виден весь город. Всё пронизано его незримой сетью, и ничто не ускользает. 
С каждым восходом солнца жители города выходят на площадь и, воздев руки, начинают бубнить себе под нос слова молитвы ВО. От этого гула даже становится не по себе. И в то время, когда одни находятся на площади, другие — на посту — охраняют стену. Примечательно то, что никому и в голову не приходило сопротивляться системе. И мне не приходило. Я был одним из них, таким же болотным безвольным существом, возносящим хвалу механическому небожителю с перевернутым чёрным крестом, чей холодный металлический голос звучал, как сама смерть. Как и все, стоял у стены — в чёрной форме и с таким же крестом на рукаве.

*Жизнь — это краткий сон (лат.)

*Город сна (греч.) 

*Всевидящее око

2

Но всё изменилось. С тех самых пор, как я впервые увидел над серой глухой стеной свет маяка. От яркой вспышки я испугался и заслонил лицо рукой. 
Это произошло в ночь с субботы на воскресенье. Тогда меня страшно беспокоила бессонница, и я решил прогуляться по пустынному городу. Ноги сами привели меня к стене. Я прислушался — за ней было так тихо. И тогда я впервые задумался, что же находится по другую сторону. 
Проходя мимо того места, где был виден маяк, я обратил внимание на тень человека, сидящего на стене. Это была девушка. 
Бог знает, что она там делала и на такой-то высоте. Неужели она не боялась наказания? Или ей нечего было терять? Как сейчас помню, сидела она с фонариком, который я и принял сперва за маяк, и куда-то всматривалась. Тогда я ещё не понимал, куда именно. 
— Эй ты! — вполголоса крикнул я.
Молчание в ответ. 
— Что ты там делаешь?
— Читаю! — наконец ответила девушка, отложив фонарик в сторону. 
— Читаешь?! 
«Нет, это никуда не годится! Совсем никуда!» — подумал я. 
Не знаю, что на меня тогда нашло, но очень скоро я взял лестницу с ближайшего поста, затем вплотную приставил её к стене. И только после того, как убедился, что она зафиксирована, несколько неуклюже начал взбираться.
Помню ещё, как на полпути посмотрел вниз и как запрыгали подо мной неоновые зрачки проезжающих мимо автомобилей и городские фонари, освещающие тусклым светом искусственные деревья, дома, Сенатскую площадь, собор. 
К счастью, я нашёл в себе силы, чтобы перевести взгляд на сидящую надо мной девушку и продолжить путь. Больше я вниз не смотрел, пока не оказался на самом верху и не сел рядом с ней. 
— И что же ты читаешь? — отдышавшись, спросил я странную девушку. Эту любительницу читать в запрещённых местах. 
— «Дон Кихот» Сервантеса, — очень гордо ответила она и улыбнулась. 
— И о чём же она? 
— О, это главная книга человечества. В ней вся наша мудрость. 
Её тёмные каштановые волосы развевались на ветру и искрились рыжими огоньками на её матовой спине и маленьких плечах. На ней было красное платье до колен, пожалуй, слишком лёгкое для прохладной апрельской ночи. 
А глаза горели каким-то необыкновенным светом, точно она жила другой, более счастливой жизнью. 
— И как же тебя зовут? 
— Милена. 
— Что ж, Милена, а меня Ким! Будем знакомы! А откуда ты? 
Взглядом она будто указала на мир, что находился по ту сторону стены. Наверное, она не хотела об этом говорить. И я решил не расспрашивать. 
— Странно, — с серьёзным видом заметила она, прикусив нижнюю губу, — но раньше в это время здесь никто не проходил. 
— Да просто не спалось мне сегодня! Вот и всё! — перебил я, глядя на её профиль. 
— Нет, не в этом дело! — продолжила девушка, обратив взгляд на усыпанное звёздами небо. — Знаешь, возможно, это знак. Ты веришь в судьбоносные встречи? 
— Не знаю. Я об этом не думал. 
— Есть такое древнее поверье. Если легкокрылая бабочка появилась в твоём доме или села на окно, то обязательно встретишь любимого человека, с которым был в долгой разлуке. Сегодня на моё окно как раз села золотистая бабочка. И теперь я встретила тебя! Разве это не судьбоносный случай?
— О чём ты говоришь? Ты меня даже не знаешь!
— Значит, я уже знала тебя когда-то, — задумчиво ответила она.
— А разве это не глупые суеверия? 
— Без них наша жизнь была бы гораздо беднее. 
— Ладно, пожалуй, я пойду. Перед дежурством нужно отдохнуть. 
— А ты придёшь на следующей неделе? 
— В это же время? 
— Да, я здесь каждую неделю бываю. 
— Хорошо. 
Спустившись, я сразу же направился к себе. Ужасно хотелось упасть в постель и погрузиться в долгий сон. 
Тем временем на улице уже светало. Вдалеке виднелся центр ВО. 
Очередная смена, как обычно, направлялась на пост. 
Видимо, я не заметил, как проговорил с этой странной девушкой до самого утра. 
Как там её? Милена? Да, точно. 
Красивое у неё имя. Да и сама она миленькая. Вот только говорила уж больно загадочно. И почему именно на стене?
Не доходя до Сенатской площади, я заметил своего начальника — Элайджа Винса. Не хотелось ему попадаться на глаза. Опять будет орать, изливаясь слюной. Решив пройти в обход, я свернул в другую сторону.
Дома стояли тёмные, ни в одном окне ещё не горел свет. Странно, но только тогда я обратил внимание, какие они серые, неприглядные. Похожие друг на друга, как спичечные коробки. Таким же убогим был и мой дом.
Все они были выстроены уже после катастрофы. Все, кроме собора, возвышающегося в центре Сенатской площади, единственного старинного здания в городе.
Ещё один квартал — и я был уже на месте. Однако на пути к дому мне встретился мой весёлый приятель Билли Клейтон.
— Эй, Барр! Гы-гы-гы! Ты откуда такой тащишься? — окликнул он меня, выходя из очередного дорогого авто с пакетом еды.
— Да вот бессонница... — неуверенно ответил я. — Всю ночь гулял, а теперь вот иду отдыхать.
— Гулял? Что-то на тебя это непохоже! Гы-гы-гы! 
— Ну да, думал о всяком. 
— Ты думал?! Вот уж точно удивил! — усмехнулся он. — Видишь, какая у меня ласточка? Хороша, да? Слушай, а давай пропустим по стаканчику? А там... глядишь, и сон придёт!
— Нет, Билли, давай как-нибудь в другой раз, — отрезал я. 
— А хороша она у меня, да? Гы-гы-гы! — продолжил он в том же духе, поглаживая не то капот автомобиля, не то живот своей жены. — Эх, ну ладно! Ну смотри, в следующий раз выпивка с тебя.
На это я просто кивнул и поспешил к себе. Войдя в квартиру, я тотчас же закрыл дверь на ключ, скинул с себя чёрные ботинки, бросил на стул уже несвежую белую рубашку и... плюхнулся в подушку.
Помнится, потом я увидел сон. 
И в этом сне я снова был с этой девушкой Миленой. Но уже не на стене, а где-то на берегу моря, точно на какой-то картине из прошлого. И такое чувство... такое странное чувство, словно мы знакомы с ней целую вечность. 
И в самом деле, в этом сне мы были так близки. Да-да, мы стояли, держась за руки, и встречали ранний восход, а над нами порхала та самая золотистая бабочка, о которой она рассказывала... 
Я проснулся от резкого телефонного звонка. Сколько часов я проспал? Должно быть, с работы. Потянулся с закрытыми глазами за телефоном. Нащупал кнопку. Нажал. 
— Дежурный Барр! Дежурный Барр! — неприятно протараторил строгий женский голос. — Почему вы до сих пор не на рабочем месте? 
— Понимаете... всё это... — не зная, что ответить, промямлил я. 
— Немедленно пройдите в кабинет старшего смены!
— Принял. 

3

— Итак... дежурный Барр? Не так ли? — допрашивал меня в своём кабинете Элайджа Винс, сидя в высоком кожаном кресле, на спинке которого чернел перевёрнутый крест, обведённый белым контуром. — Почему вы не явились на службу? 
— Понимаете, сэр... 
— Нет, я ничего не понимаю! — вдруг зарычал он, как цепной пёс. — Ещё раз спрашиваю, почему не явились на службу? Что вас могло отвлечь от единственного и главного долга — служить верой и правдой Великому и Прекрасному ВО?
Затем он глянул на часы, висящие над дверью, и немного смягчился. 
— Ну да ладно! Вы свободны, дежурный Барр! Но учтите, ВО следит за вами!
На выходе из кабинета меня вдруг охватила такая ненависть к окружающему порядку вещей!
Устал видеть этого дьявола во плоти Винса, самодовольного туповатого Билли с его бесконечными ласточками, день ото дня наблюдать на площади этих покорных с их удушающими молитвами, выслушивать красивые, но лживые речи о величии ВО. Устал поклоняться невидимому восьмиглазому божеству и исполнять нелепые приказы. Устал! Устал!
Хотелось бежать! Но куда? Разве это возможно?! Разве можно сбежать из этого ада?
Меня бросило в жар, тело не слушалось, а в висках отчаянно стучало и пульсировало. Я замешкался в коридоре, чтобы отдышаться. Эти чувства так захлестнули меня, что я испугался. Это теперь мне всё ясно. А тогда я не знал, что со мной, не понимал, откуда эта ненависть и раздражение.   
После этого прошло три месяца. 
И всё это время я продолжал встречаться с Миленой. Каждую субботу я поднимался с ней на стену, и каждый раз мы вместе проводили время до рассвета. Тихо смеялись о каких-то пустяках. Разговаривали. Удивительно, но я не мог говорить с ней ни о чём ином, кроме того, что касалось только нас двоих, сидящих на этой каменной стене — посреди серой и однообразной жизни.
Переглядываясь, искали на ночном небе созвездие Райской Птицы. Молчали. Я никогда и не знал, что можно так славно молчать, просто сидя рядом с другим, чувствуя возле себя тёплое присутствие другого человека.
После этого она соскальзывала со стены и исчезала. А я возвращался вниз.
Один раз она не смогла прийти, и я просидел на стене, бесцельно глядя в темноту, такую беспросветную без её фонарика.
А в одну из наших встреч она рассказала мне, что знает об одном загадочном месте, о мире, где люди чувствуют себя свободно, а мы сможем быть спокойны и счастливы. Где мы будем вместе. Мы условились бежать туда вдвоём — ведь в этом городе меня ничего не связывало, так же, как и её.
Однако же, повторю я вслед за автором «Хитроумного идальго», «счастье так просто почти никогда не приходит и безоблачным не бывает, вместе с ним или же следом за ним непременно приходит несчастье, которое спугивает и омрачает его». 
Итак, прошло три месяца. Тогда, помню, была пятница, день моего дежурства накануне нашего побега с Миленой.
Я резко открыл глаза от гремящего напротив меня телевизора. 
На площади с гордо поднятой головой стоял молодой человек лет тридцати. Позади него находилась металлическая круглая решётка, напоминающая сеть или паутину. Его запястья и лодыжки были пристёгнуты к ней тонкими, но крепкими и эластичными ремнями. Разъярённая толпа многократно кричала «казнить» и забрасывала осуждённого камнями. После чего судья с опухшими глазами озвучил приговор:
«Именем ВО и святой реквизиции* вы приговариваетесь к смерти через электристос*!»
Палач подошёл к аппарату. Нажал на красную кнопку — и осуждённый начал извиваться в муках, как от удара электрошокером. Время от времени палач слегка снижал мощность напряжения, чтобы зрителям было интересно наблюдать за мучениями несчастного. А потом раз — и ударил со всей силы. А молодой человек кричал от страшной боли, падал на колени, умолял, чтобы поскорее пришла смерть.
Я вздрогнул от странного тревожного чувства и, будто окаменев, перевёл взгляд с экрана на мокрое от дождя окно.
Меня не оставляло ощущение, что за мной следит ВО. Эти ужасные паучьи восемь глаз! 
Едва держась на ногах, я встал с постели и поплёлся в ванную: умыл лицо холодной водой, почистил зубы, надел форму, затянул ботинки. 
А спустя десять минут я уже стоял у стены вместе с остальными дежурными новой смены в ожидании утреннего осмотра.
И да, со мной был Билли, постоянно что-то жующий и мычащий. А вдалеке по-прежнему слышался гул молящихся. Утренний осмотр проводил Винс, как это полагалось старшему смены. Вместе со всеми я стоял в шеренге вдоль стены, подняв перед собой правую руку, что было знаком приветствия. Проверялось наличие личного состава, внешний вид и соблюдение правил личной гигиены.
Винс сверлил всех своим крысиным взглядом. Ходил перед нами взад и вперёд и как будто принюхивался, шевеля маленькими усиками. Чёртов крысёныш!
— Дежурный Клейтон! — обратился он вдруг к Билли, стоящему рядом со мной. 
— Да, сэр! — слабо выкрикнул Билли, поперхнувшись. 
— Что вы жуёте? Немедленно перестаньте! 
— Есть, сэр! 
И после того, как Билли выплюнул то, что так долго и усиленно жевал, начался процесс распределения.
— Дежурный Барр и дежурный Клейтон, — крикнул старший смены, — тринадцатый пост!
— Есть, сэр! — в один голос прокричали мы. 
Потом все разошлись и поспешили занять свои позиции. Я с напарником направился на тринадцатый пост, который находился в южной части города. Он был последним. Каждый пост представлял собой один из тринадцати секторов, на  которые делился наш круглый город. И на каждом из них находилось двое дежурных. Иными словами, стену охраняла смена из двадцати шести человек.
Билли плёлся сзади, что-то напевая себе под нос, и был, судя по всему, доволен. Хотя погода была на редкость скверной — лил сильный дождь. Впрочем, вряд ли это могло ему навредить. Билли трудно было бы назвать хрупкой тростинкой или пушинкой, так как умеренностью аппетита он не отличался. А ещё любил напевать дурацкие песенки, вроде тех, что можно услышать по большому экрану. В нашем городе было всего два развлечения. Первое — однотипные бессмысленные передачи.  Второе — публичная казнь инакомыслящих. О да, её с нетерпением ждали все обыватели, тем более, что в наши дни это становилось всё более редким зрелищем. 
Говорят, когда-то людей сжигали на кострах, а толпа безумствовала от треска огня и криков жертвы, задыхающейся в его объятиях. Сейчас с этим отлично справляется электрическая паутина, да и наблюдать за казнью можно с комфортом и по телевизору. 
Я снова перевёл взгляд на Клейтона. Нет, для таких зрелищ Билли был слишком беззаботен. Еда, песенки и любимые ласточки — вот и всё, что занимало его ум. 
— Эй, Барр, ты чего такой хмурый? Знаешь, какую ласточку я недавно приобрёл, ну просто бомба! Я тебе отвечаю! 
— Да, Билли, ты молодец. 
— Фууу, колючий ты какой-то! 
Билли глуповато улыбнулся и снова принялся напевать:
— Сегодня я снова в ударе,
Опять до утра я не спал,
Пылая в амурном угаре,
Красоточку жадно ласкал!

В этот день Билли почему-то особенно меня раздражал. Стараясь отвлечься от его дурацкой песенки, я смотрел на дома, ещё более серые и унылые от дождя. Вдруг мне вспомнилось одно событие семилетней давности. Такой же дождливый день, когда моя смена проходила мимо мусоровоза, который приехал за отходами. Громила в оранжевой спецформе вышел из машины и медленно направился к контейнерам. А у контейнера, справа от нас, лежала какая-то ветхая коричневая книга. Мусорщик поднял её с земли и уже собирался было бросить, но проходящий мимо старик выхватил из его грязной руки эту книгу и сердито проговорил:
— Что же вы делаете! Как так можно поступать с таким сокровищем? 
— Отец, ты с ума сошёл? — с ядовитой усмешкой произнёс верзила. — Какое ещё сокровище? Это же просто мусор! 
— Это вы мусор и все те, кто так считает! Нееет, вы недостойны звания человека!
Казалось, я начал понимать, почему я вспомнил именно эту сцену. Вне сомнения, это было связано с Миленой и с книгой, которую она читала в день нашего знакомства и... подарила мне неделей позже. Я ведь так ждал нашего побега, что все эти дни не мог думать ни о чём другом.

*Отчуждение и обесценивание (лат.)

*Электрическая сеть (греч.)

4

Спустя несколько часов Винс неожиданно вызвал меня к себе. Когда я пришёл, дверь его кабинета была приоткрыта, а сам он стоял у окна, глядя на зловещие чёрные тучи, которые всё больше сгущались над городом. По-прежнему лил дождь. Какое-то время я не решался войти и просто ждал, пока он меня заметит. Но, видя, что Винс не обращает на меня никакого внимания, решил заявить о своём приходе.
— Сэр, дежурный Барр по вашему приказанию прибыл! — выкрикнул я, протянул вперёд правую руку. 
— Проходите, Барр! — непривычно тихо произнёс он, не оборачиваясь. — Какая отвратительная погода, не правда ли? 
— Да, пожалуй, — неуверенно ответил я, подходя ближе.
— Взгляните. Каждый день я наблюдаю эту картину, — с этими словами он указал в окно, на грязный контейнер с мусором и вороньё, что кружилось над ним, как обгоревшие лохмотья над пепелищем. — Эту мерзкую пародию на человечество. Ведь что есть люди, если не мусор, над которым всё время кружатся падальщики? Я уже не говорю обо всём, что не одно тысячелетие создавало это самое человечество. «Мона Лиза» Да Винчи, «Сикстинская мадонна» Рафаэля, «Звёздная ночь» Ван Гога…
Я оторопел. Никогда я не слышал от Винса ничего подобного. А он тем временем продолжал, по-прежнему не глядя на меня, будто разговаривал сам с собой: 
— А литература? Гомер, Вергилий, Данте? Свифт с его «Гулливером», трагедии Шекспира, Книга книг — всё это мусор, только мусор, обречённый валяться на этой омерзительной свалке... На чёртовой свалке цивилизации!
Говоря это, Винс нервно постукивал пальцами по подоконнику, будто стараясь заглушить шум дождя за окном. — Знаете, Барр... — наконец повернувшись ко мне, продолжил Винс и медленно опустился в кресло, — а ведь когда-то я был совсем другим: любил, мечтал, имел свои чёртовы принципы, но... Но после катастрофы, которая разрушила добрую половину мира, уничтожила многих наших граждан, всё изменилось. Я бы даже сказал, слишком изменилось! Мне тогда было примерно, как и вам, когда меня поставили перед выбором. А выбор этот был невелик: либо застрелиться, либо присягнуть новой власти — вступить в их ряды. 
— И, конечно же, вы выбрали второе, — едко добавил я.  
— Да, я решил стать одним из них. Впрочем, я понимал, что идеальный мир не построить. Вероятно, вы сейчас подумали, что я трус. Что ж, вы правильно подумали!
— А кто это? — перебил я, указывая на статуэтку, стоящую на столе. 
— А, это... Это Савонарола!
— Савонарола? 
— Да, один религиозный и политический деятель, принадлежащий к монашескому ордену доминиканцев. Вы вряд ли слышали о нём, Барр. Он сжигал на костре книги и прочие произведения искусства. 
О да, он был очень неистовым в своей вере! Должен сказать, я его давний поклонник! Однако сегодня книги не сжигают. Да-да, это не имеет смысла, поскольку они никому не нужны. К ним относятся как к тому же мусору. И даже красоты ради они не годятся, как это было прежде.
Я вздрогнул — но не от слов, а скорее, от обречённого усталого тона, которым они были сказаны. Никогда я не видел Винса таким подавленным. На мгновение я даже почувствовал жалость к нему.
— Вы свободны, Барр. Возвращайтесь на дежурство, — он поморщился и устало махнул рукой, указывая на дверь. 
Утром после дежурства я отправился к себе домой и весь следующий день провёл в ожидании встречи. По-прежнему шёл дождь, и это только усиливало моё беспокойство.
Помню, как боялся опоздать, ведь от этой встречи так многое зависело. Но когда я подошёл к нашему месту, Милены там не было. Меня охватило смятение. Я два раза поднялся на стену и спустился. Прошёлся вдоль неё в надежде увидеть Милену. Но вокруг никого не было — только вода не переставая лилась с неба, потоками низвергалась с крыш домов и стены, с глухим журчанием исчезая в грязных водоотводах. Я понял, что совершенно один. Вдруг я услышал шаги за спиной. Обернулся и тут же отшатнулся от внезапной вспышки света — то был не золотистый фонарик Милены, а резкий, слепящий неоновый свет служебного фонаря. И в ту же секунду — невыносимое леденящее жжение от разряда электрошокера.
Последнее, что я успел запомнить, проваливаясь в темноту, это чёрная форма и всё тот же крест на рукаве, расплывающийся прямо перед моими глазами. И затихающие, уже набившие оскомину слова «Именем ВО и святой реквизиции вы приговариваетесь...»

5

Вот уже две недели, как я сижу в этой сырой, до жути мрачной камере... и причём совершенно один! Не считая того, что каждый день ко мне заходит косой на один глаз тюремщик и мерзко смеётся в бороду, когда застаёт меня за чтением.
Да-да, как ни странно, томик «Дон Кихота» и записную книжку мне вернули, когда я пришёл в себя в камере. Вернее, с таким же мерзким хохотом швырнули через решётку, как мусор, не заслуживающие внимания отходы. Так что хоть в чём-то мне повезло: я могу читать, мыслить и записывать свои мысли в дневник.
Ведь, по правде говоря, я и за пределами тюрьмы чувствовал себя не вполне свободным.
А сейчас, чем дольше я нахожусь в этом поганом месте, тем вернее прозреваю сущность того мира, в котором я ещё недавно жил, где мне с детских лет внушалось, что я должен служить ВО и святой реквизиции: охранять чёртову стену от смертельной угрозы, пресекать любые перемещения.
То была жизнь во сне. Да, именно во сне! Ведь Гипнополис — это город, где все спят. А те, кто пробудился, должны быть приговорены к смерти. Теперь я это хорошо понимаю. А что же было реального в моей жизни? Встреча с Миленой? Да, только это и было единственно реальным... И то, как мы удивительно поднялись над той проклятой стеной... хоть и ненадолго! Но где же она теперь? И что они с ней сделают? Вероятно, что-то ужасное. А меня ожидает смертный приговор. Это очевидно. Система не прощает тех, кто пытается возвыситься над ней. 
Вечером тюремщик бросил мне миску с похлёбкой, от которой, как всегда, скверно пахло. 
А на рассвете следующего дня до моей камеры донёсся далёкий, пронзительный женский крик. Я вскочил, сжимая кулаки и тревожно вглядываясь вверх, в почти неразличимый ещё осколок неба в решётке. Милена? Я представил, как её хватают стражники в чёрном, как ведут на эшафот — крошечный огонёк, тающий в тисках темноты. 
Если бы я мог освободить её от этого, если бы мог оказаться там вместо неё! Не помню, сколько я простоял так, жадно прислушиваясь к каждому шороху сверху. Но больше не слышал ничего — ни голоса, ни шагов  — только тяжёлая тревожная тишина.  
И вдруг показалась она — та самая золотистая бабочка из моего сна. Она сидела сверху — на решётке окошка, и вместе с ней в камеру проник сияющий утренний луч. Я закрыл глаза, чувствуя, как он скользит по моей щеке тёплым лёгким касанием. Вокруг было тихо, и в эту самую минуту я понял, что скоро, очень скоро мы будем вместе.