Прошлое настоящее

Прошлое настоящее


Коробка. Глава 1
2003 год


Всё началось одним дождливым апрельским утром, с зонтика.

А точнее, с того момента, когда Кэти обнаружила его пропажу. Его не было на обувной полке, и в платяном шкафу, и на вешалке для пальто (куда Кэти, бывало, его вешала), и под кроватью (где он оказывался сам) тоже. Вообще, если попытаться вспомнить, последний раз Кэти видела его в пятницу на прошлой неделе, когда шла на учёбу.

Она не любила зонтики. Но этот апрель был такой хмурый, и серый, и дождливый, что стоит только ступить за порог — тотчас же промокнешь до нитки. Вот и сейчас дождь за окном лил как из ведра, так что ничего не было видно, кроме размытых оранжевых шаров-фонарей. Сколько Кэти себя помнила, фонари здесь в городе все были вот такие — оранжевые. Как персиковая жвачка.

Большие часы с маятником, которые висели прямо над дверью тётушкиной комнаты, в коридоре, пробили шесть утра. Часы были старые-престарые, принадлежавшие ещё тётушкиной бабке, и уже давно потеряли голос. Но Кэти их всё равно любила. Каждую неделю она взбиралась на шаткий табурет, чтобы их завести, вытереть с них пыль и начистить зеленеющий диск маятника до весёлого блеска.

Пожалуй, это было единственное из домашних дел, о котором тётушке не приходилось напоминать каждый раз, когда она звонила по телефону.

Кэти прислушалась к дроби дождя по железному подоконнику. На то, что через час он стихнет, не было никакой надежды. Оставалось только одно: заглянуть в кладовку.

Кладовка располагалась в коридоре, слева от телефонной тумбочки. Это было волшебное место. Во-первых, оно могло вместить сколько хочешь ненужных предметов. Во-вторых, в нём могло найтись совершенно что угодно. Однако такие поиски требовали известной осторожности.

Кэти открыла оклеенную обоями дверцу и смерила взглядом горы всевозможного милого сердцу хлама, громоздящиеся от пола и до потолка. Это было единственное место в доме, где даже при тётушке напрочь отсутствовал всякий порядок.

Но теперь, конечно, стало хуже. Гораздо хуже, в чём Кэти убедилась, пытаясь раздвинуть вещи в стороны и утвердить на полу хотя бы одну ногу.

В кладовке было темно. Свет люстры из коридора волшебно преображал упокоившиеся здесь предметы, так что при известной доле фантазии можно было  представить на месте поеденного молью тётушкиного пальто роскошную мантию, на месте перегоревшего телевизора — старинный сундук, а мерцающие пыльным стеклом банки из-под варенья принять за алхимический перегонный куб.

Кэти чихнула. Пыльными здесь были не только банки. К тому же, в кладовке царил неповторимый запах, который настаивался здесь годами, как вино. Кожаные чемоданы, старая бумага, виниловые пластинки, лак для полировки, кофе — можно хоть целый день принюхиваться. Кэти частенько развлекалась этим в детстве, к вящему неудовольствию тётушки.

Для тётушки она была сплошным вящим неудовольствием.

Идея поискать зонтик здесь уже не казалась ей удачной. Отыскать здесь что-то? Невозможно! Она и так немало усилий прилагала, переставляя цветочные горшки, отправленные в ссылку картины в тусклых рамах и коробки, коробки, КОРОБКИ. С тётушкиной страстью к коробкам могла сравниться разве что её педантичность. Всё, что было подходящего размера, упаковывалось в коробки. Коробки со старыми замшевыми перчатками, коробки с выкройками, коробки с лентами, коробки, полные старых щёток для обуви, коробки со старинной косметикой, коробки с нитками для швейной машинки, коробки, где хранился, бережно завёрнутый в бумагу, фарфоровый чайный сервиз, который извлекался оттуда только по праздникам…

В общем, здесь было всё. Кроме зонтиков.

Кэти перевела дух, сердито убирая с потного лба чёлку. Может, тётушка не так уж и ошибается, когда говорит, что в квартире пора хорошенько прибраться.

В какой же он может прятаться? Кэти сощурила глаза, обводя коробки пронзительным взглядом, который сделал бы честь любому экстрасенсу. Может, попробовать ту круглую? Нет, или… Как насчёт вон той, что на самом верху?..

Положившись на интуицию, Кэти потянулась, встала на цыпочки, уцепилась за верхнюю полку кончиками пальцев… и в ту же секунду коробки с грохотом посыпались на неё, больно стукая по макушке и плечам.

Кэти пережидала обвал, съёжившись и чудом устояв на ногах. Наконец она рискнула открыть глаза. Всё было не так уж и скверно. Четыре коробки были крепко перевязаны верёвочками, и с ними ничего не стряслось, так что Кэти поспешно составила их по местам. Последняя коробка — небольшая, в цветочек, отчего напоминала домашний халат — отлетела в коридор. Крышка открылась от удара, и предметы рассыпались по паркету.

Ругаясь и потирая макушку, Кэти выбралась из кладовки и села на исцарапанный паркет, который давным-давно никто не собирался начистить. Повертела узорчатую коробку в руках. Странно. Она была уверена, что прежде никогда не видела у тётушки такой. Может, тётушка собрала её давным-давно и просто забыла?

И это к лучшему: случись ей увидеть, как обращаются с её имуществом, у неё бы, чего доброго, приключился сердечный приступ.

Кэти принялась собирать вывалившиеся вещи, и недоумение её возрастало. В коробке хранилась вылинявшая до ужаса тельняшка, заштопанная в нескольких местах; старый фотоальбом в вытершемся алом плюшевом переплёте и альбом для эскизов (их Кэти не стала сейчас открывать — всё-таки она спешила); старая игольница с несколькими булавками; свинья-копилка с разбитым дном (её Кэти взяла в ладони и покачала со щемящим приступом жалости); поздравительная открытка от дяди Яна, только почему-то разорванная на четыре части, которые аккуратно, ну совершенно по-тётушкиному, скреплены вместе скрепкой; толстая в кожаном переплёте тетрадь, где явно недостаёт листов, с обтрепавшимися краями (её Кэти помнила — здесь когда-то она вела дневник, но потом бросила); свёрнутые из бумаги журавлики; грамота из школы «за особые успехи в изучении биологии»; медиатор (хотя Кэти ни разу в жизни не держала в руках гитары); обрывок шёлковой оранжевой ленты, который почему-то вызывал очень неприятное чувство; большой медный ключ, очень красивый, с узорами (его Кэти задумчиво взвесила на ладони, прикидывая, что за замок он открывает); молочно-белый стеклянный шарик, заставивший её улыбнуться (с такими она играла в детстве); мешочек с лавандой, который тётушка клала для запаха в бельевой шкаф; игральные кубики из настоящей кости, которые ей подарил дядя Ян; и наконец, среди нескольких пуговиц, — скрученное из проволоки колечко.

Некоторое время Кэти пристально смотрела на него, прежде чем протянуть за ним руку. Затем с нерешительностью подняла. Это колечко она помнила — ещё бы, носила ведь его чуть не до восемнадцати лет, и тётушка тысячу раз твердила ей, что «для такой взрослой девушки это уже даже и неприлично».

Но ОТКУДА ОНО ВЗЯЛОСЬ, и почему она так его любила, Кэти не имела ни малейшего понятия.

Чем дольше она сидела на полу в коридоре с этой нелепой вещицей в руках, тем неуютнее ей делалось. Предметы казались выше обычного, точно ей опять лет девять-десять, и она дома одна — с ней бывало такое. Постукивание соседских тапочек, урчание холодильника, а ближе — вязнущая тишина, и четыре тёмных дверных проёма с трёх сторон и одна запертая дверь, а за спиной — слишком жутко обернуться, чтобы проверить, что там никого нет.

В детстве Кэти сидела в этой цепенящей жути, не смея пошевелиться или моргнуть, с холодными руками и бешено бьющимся сердцем, пока не услышит спасительного щелчка замков — это возвращалась тётушка. Когда двери открывались, Кэти уже встречала её как полагается, брала у неё сумку и относила на кухню; потом они умывались и садились за стол, и нередко тётушка прерывала рассказ о работе и говорила, хмурясь: «Катарина, милая, у тебя дурной цвет лица. Может быть, у тебя жар? Ах, а руки у тебя почему совсем ледяные? Ты что, снова вымыла их холодной водой? Боже милостивый, сколько раз я должна повторять!..»

От внезапно раздавшегося хриплого звона Кэти подскочила, как ужаленная: большие часы били семь. Из этого следовало, во-первых, что она опоздает на учёбу, если не поторопится, и, во-вторых, что придётся обойтись без зонтика. Что ж, где наша не пропадала…

Она поспешно убрала коробку в кладовку, зашнуровала ботинки, накинула пальто и полосатый шарф, схватила с обувной полки старенький рюкзак — и через минуту уже бежала по улице под моросящим дождём.

Маршрут, которым она добиралась до училища, был хитрый: сперва через железную дорогу, потом по многочисленным переулкам и дворам, но так выходило ближе, чем в тряском автобусе, нашпигованном недружелюбными, утомлёнными, сонными людьми в мокрых куртках.

Впрочем, сказала она себе, шагая по раскисшей тропинке через лесополосу, как знать. Может выйти, что в такое утро, как это, автобус был бы весьма кстати.

Переходя через железнодорожные пути, она сперва посмотрела налево, потом направо, хотя никаких поездов там и быть не могло — железная дорога стояла нерабочая, сколько Кэти себя помнила. Но всякий раз, проходя здесь, она невольно ускоряла шаг, будто опасалась внезапного удара, и напряжение это проходило, только когда рельсы оставались позади.

Дальше можно было пойти напрямик через старое городское кладбище — или же обогнуть его, и Кэти всегда огибала, хотя так выходило дольше шагать.

ПОЧЕМУ?

Почему, думала она, минуя чугунный забор, в многих местах поваленный; брызги разлетались у неё из-под ног.

ПОЧЕМУ Я ТАК БОЮСЬ?

Она не могла припомнить о кладбище ни одного дурного слуха, кроме пары-тройки баек о привидениях, которые там водились целыми армиями. Кладбище было давно закрытое и исключительно мирное. Местами — там, где кресты сгнили, а холмики, никем не посещаемые, скрылись в бурьяне — оно вообще походило больше на парк, только очень запущенный. Через него ходили все: и детишки, возвращавшиеся из музыкальной школы со скрипичными кофрами в руках, и пожилые женщины с продуктовыми сумками, держащие путь домой с рынка. На уединённых тропинках можно было столкнуться с овеянными меланхолией, одетыми в чёрное молодыми людьми, но никак не с опасностью. Это вам любой в городе сказал бы. Из всех, кого знала Кэти, никто не опасался срезать здесь путь.

Кроме неё самой.

Она бегом поднялась на крыльцо, потянула тяжёлую деревянную дверь и окунулась из промозглой сырости в тепло, свет и оживлённое жужжание голосов. Дом, милый дом, подумала Кэти саркастически, разматывая мокрый шарф. Впереди её ждал обычный день: скучные пары, сонные преподаватели и двенадцать человек одногруппниц, которые будут слащаво улыбаться, краситься в зеркальце, строить глазки молодому преподавателю по этике и потешаться над Кэти у неё за спиной.

Потому что это был их маленький мирок, и в нём человек, у которого только один шарф, — второй сорт, а тот, кто три года подряд, к возмущению общества, носит одно и то же пальто — вообще не человек.


Шарики. Глава 2
1995 год

Двадцать первого марта Кэти исполнилось десять лет. А несколько дней спустя начался апрель, дождливый, но очень тёплый, так что она даже снимала шапку, когда возвращалась из школы. Ветер был совсем как летом, и очень даже здорово было подставить ему лицо.

Шапку она, конечно, надевала обратно. За целых два квартала до дома. Ещё бы! Увидит её тётушка — сразу примется ругаться и, возможно, запретит выходить из комнаты на целый день.

В общем, был апрель, когда эта история началась.

*
Только прошёл дождь, на асфальте сверкали, как обёрточная бумага, лужи, и весь город был свежевымытый. После тёмного кинозала всё вокруг казалось ярким, как на картинке, и настроение у Кэти было замечательное. Фильм оказался хороший — она целый час хохотала до слёз. А какая была бы скука на пятом уроке — физкультуре! Потому что сумку со спортивной формой Кэти забыла дома, о чём свидетельствовала запись красной ручкой у неё в дневнике.

Ой, фу, об этом лучше не думать. Не думают про всякую гадость в такие весёлые дни!

Кэти вприпрыжку спустилась по ступеням кинотеатра, переполняемая счастьем: тёплый по-летнему ветерок ерошил ей волосы, на ногах — новенькие ботинки со шнуровкой, которые ей ужасно нравились, и…

И тут ей подставили ножку. Кэти ударилась коленкой о последнюю ступеньку и плюхнулась. В самую большую лужу. Под громкий хохот. Шапка вывалилась у неё из кармана.

От злости Кэти заскрипела зубами. Медленно поднялась, стискивая в руке намокшую, тяжеленную, гнусную шапку. Сделала глубокий вдох.

Потом она развернулась и встретилась взглядом с Крюгером. Он противно ухмылялся из-за свисающих на лицо волос. В зубах у него была сигарета. Рядом стояли четверо его прихвостней, и все гоготали, как гиены.

Кэти размахнулась и швырнула шапкой прямо в мойку для обуви, которая была рядом с крыльцом. Она стояла полная окурков и дождевой воды. Шапка угодила прямо в цель: шмяк! плюх! грязная вода полетела во все стороны! И окатила Крюгера с головы до ног.

Ну и лицо у него было!

Кэти ликующе расхохоталась.

— Купайся почаще!

Крюгер тряхнул головой, выплюнул намокшую сигарету и проревел:

— Тебе не жи-ить!

Звучало убедительно.

Кэти пустилась наутёк. Она была маленькая и лёгкая и вообще-то бегала здорово, лучше всех девчонок в классе. Но попробуй-ка удрать от пятерых восьмиклассников, да ещё очень злых! Да ещё когда за спиной тяжёлый рюкзак с учебниками. Да ещё когда разбитое колено болит. Да ещё в новых ботинках, которые почти не гнутся.

В общем, Кэти сразу поняла, что дело плохо. Помчалась по Центральной улице, молнией мелькая между людьми. Оглянулась через плечо: погоня отстала, но ненамного. Лица у них были зверские.

Кэти юркнула в арку, стремглав пронеслась через какой-то двор, прямо к какому-то парку. Погоня была уже так близко, что страшно оглядываться — она слышала за собой топот.

Впереди за деревьями замаячило здание городского училища номер один — большой старый дом, с огромными окнами на первом этаже и с резными деревянными дверьми в четыре раза выше Кэти.

И тут у неё родилась безумная идея. Не выгонят же её? А если даже и выгонят — всё равно это последний шанс.

Кэти собрала последние силы. Мимо промелькнули деревья-деревья-деревья; тяжёлый рюкзак подскакивал за плечами. Она пулей взлетела по ступенькам, потянула за огромную гладкую ручку, думая с отчаянием: только бы было открыто! И ввалилась внутрь.

Кэти пробежала без остановки до конца коридора. Там она оглянулась, задыхаясь, готовая в любую секунду броситься дальше. Но никто не показывался. Да Крюгер и не такой дурак. Скорее всего, поджидает её теперь там, снаружи.

Кэти немного успокоилась, хотя в боку всё ещё кололо от бега. Ладно, решила она, убирая с потного лба растрепавшиеся волосы. Было бы глупо выходить сейчас обратно, и прямо уродам в лапы. Тем более что выгонять её никакие злобные старушки-вахтёрши вроде той, которая дежурила в школе, не собирались — в коридоре вообще ни человека не было.

Надо осмотреться. Вдруг здесь есть чёрный ход? Или получится вылезти через окно — в туалете, например...

На этой мысли Кэти споткнулась. Посмотрела в недоумении влево, потом вправо. В коридоре не было окон. Очень странно — ведь снаружи-то они есть, такие огромные, с решетчатыми переплётами, как в старинных имениях в кино. И вообще Кэти представляла себе здешние коридоры совсем не такими. Она думала, тут тоже будет как в кино: персиковые стены, потолок с лепниной и… всякое такое.

А коридор был вовсе не такой высокий, и что-то очень уж пустой и чистенький. И стены какие-то странные — как металл. Не тот, из которого гаражи, а гладкий и светлый, вроде кастрюли.

Кэти тихонько шлёпнула по стене ладонью. И правда ведь железо!

Она с утроенным любопытством огляделась вокруг. Ей было уже не до Крюгера, а нестерпимо захотелось всё тут обсмотреть. А то когда ещё она сюда опять заберётся! Это было похоже на приключение, и оно обещало быть интересным. Тут даже лампы были интересные, не как везде — квадратные и совсем плоские, и свет они давали холодный, ровный и яркий.

Кэти свернула и пошла сперва по одному коридору, потом по другому. Везде всё было одинаковое: гладкие стены и много дверей. За некоторыми слышалось жужжание, как в трансформаторной будке, которая стояла в соседнем дворе. Из-за других доносились голоса. Уже три часа, а у них что, ещё занятия? Смерть!

Все двери были плотно закрыты, кроме одной. Кэти, конечно, тут же заглянула внутрь. Она увидела множество столов, за всеми сидели парни и девчонки, ровесники Крюгера или даже постарше — студенты, наверное. И все — в какой-то чёрной одежде, и куртки застёгнуты под горло.

Жуть! Неужели и тут надо форму носить! Кэти и свою-то школьную форму ненавидела пламенно. Эта дурацкая клетчатая юбка, белая рубашка, которая что ни чих, мнётся и марается — кто бы эту форму ни придумал, он точно никогда не убегал от старшеклассников.

У доски стоял высокий дядька и что-то объяснял (Кэти запомнила слова «частичная трансформация», потому что только что думала про трансформаторную будку). Он был тоже в чёрной форме, только с нашивкой на груди. Из-за этой формы студенты казались такими мрачными, и так тихо сидели, что ей стало не по себе. Она поскорее отошла от двери. Озираясь по сторонам, заметила на стене квадратные часы, только у них, наверное, садились батарейки, или их завести забыли, потому что показывали они десять часов.

Кэти здесь больше совсем не нравилось. Она всё шла, а коридоры всё не кончались, и были такие одинаковые — ну и как теперь найти дорогу назад? Значит, остаётся и правда искать этот собачий чёрный ход!

Но вместо чёрного хода Кэти вдруг увидела дверь. Просто огромную. И на вид она была… ну вроде как в отсеке космического корабля. И ещё она была открыта.

За такой дверью наверняка должно было найтись что-нибудь совсем необычное, но там оказался полутёмный коридор, в котором раздавался скребущий металлический звук. У Кэти по спине забегали мурашки, и она сделала шажок вперёд.

— Здравствуйте…

Ей никто не ответил. Может быть, это подсобка, как в школе? Или там найдётся окно?

Окно было! Но когда Кэти с радостью бросилась к нему, она увидела, что это просто большое стекло в стене, а за ним — комната со всякими штуками и приборами. Поддёрнув для уверенности лямки рюкзака, Кэти прошла мимо мигающих лампочками установок, вдоль стены, по которой тянулся толстый пучок проводов. А посередине, под яркой лампой, в прозрачной клетке, лежали три стеклянных шарика.

Кэти подошла ближе, всерьёз заинтересованная. Она любила играть в шарики и собрала их довольно много — но таких шариков ей никогда раньше не доводилось видеть. Величиной они были с грецкий орех, и такие красивые. Ярких цветов, как драгоценные камни, а не просто куски стекла, и внутри у них будто прятались живые искорки.

Кто-то оставил их здесь, в непонятной комнате, под дурацкой лампой, и какие-то железные трубки были нацелены прямо на них. Кэти представила себе, каково было бы лежать здесь в одиночестве, под этими трубками, и… это было, будто отчаянная просьба о помощи заколотилась у неё в ушах.

Кэти подёргала за ручку прозрачную дверцу — без толку.

И опять — будто кто-то прошептал ей эту мысль на ухо. «Ключ!»

Она осмотрелась и правда увидела на ближайшем столе фигурную пластинку. Схватила её, открыла прозрачную тюрьму, достала шарики. Такие гладкие, красивые. Особенно один, зелёный, как трава в солнечный день. Два других она сунула в кармашек на жилетке, а зелёный рассматривала.

И так замечталась, что подскочила чуть не до потолка, когда за спиной у неё раздался крик:

— Что ты здесь… Ты кто?! Кто тебя пропустил?!

Это вбежали в комнату трое в длинных белых халатах, как у врачей. Они заметили, что клетка открыта, и что у Кэти в руках шарик, и лица у них сделались белые, как штукатурка.

— Положи это! Немедленно! Сейчас же положи!

«Беги скорее!» — пронзительно вспыхнуло у Кэти в голове. И это был разумный совет.

Она кинулась влево, потом вправо, увернулась от расставленных рук, нырнула прямо под стол, а оттуда вывалилась в коридор.

За спиной раздался истошный вопль:

— Схватить её! Немедленно! С ней воплощенцы!!

Кэти бежала со всех ног. Вокруг — вой сирены, пульсирующий красный свет, топот, крики. И эти коридоры, все совершенно одинаковые.

Я потерялась.

Ей стало страшно. Больше всего на свете ей сейчас хотелось увидеть высокие деревянные двери, и неважно, сколько Крюгеров её там поджидает! Может, за следующим поворотом…

Но за поворотом грохотали тяжёлые шаги. Кэти свернула в боковой коридор и помчалась, не чуя под собой ног. Но до угла она не успела добежать — ей навстречу вывалилась целая толпа студентов в чёрной форме, с лектором во главе. Кэти затормозила, так что подошвы заскрипели по полу, кинулась было обратно, но путь к отступлению был отрезан: к ней спешили пятеро белых халатов.

На несколько секунд все замерли, тяжело дыша. Потом лектор крикнул ей:

— Стой на месте! Не двигайся, тебе некуда бежать. Не двигайся, и мы тебя не тронем.

Но лица у них были жёсткие, не злые даже, а просто — безжалостные, и Кэти им не поверила. В голове у неё звенело: «Беги! Беги! Беги!», и ей так хотелось оказаться как можно дальше отсюда, дома, в безопасности!

Может быть, в одной из этих комнат есть окно? Это была последняя надежда. Кэти сорвалась с места, плечом врезалась в маленькую дверь напротив — и, завопив, кубарем покатилась по ступенькам крыльца прямо на асфальт.

Кэти вскочила, судорожно оглядываясь. Она стояла у крыльца училища. Было уже темно, только в училище горело три окна на втором этаже, и ещё фонари за парком. Было тихо, и ни одного человека вокруг.

Кэти зашарила по карманам. Вот они, шарики! Целые. Такие же красивые и блестящие.

— Подождите… Я вас лучше спрячу в портфель…

Кэти бегом пересекла парк. Её до сих пор знобило — от страха, и ещё было довольно холодно. И угораздило же её так по-дурацки лишиться шапки! Теперь Кэти застегнула куртку на все пуговицы, но уши всё равно очень замёрзли, а капюшона у неё не было.

На улицах горели фонари и шумели машины. Стоя на остановке, Кэти то и дело оглядывалась, но никто за ней не гнался. А вскоре подошёл троллейбус номер девять, весь забрызганный грязью, и Кэти запрыгнула в него. Она ужасно проголодалась и продрогла, и у неё болело разбитое колено и плечо, которым она ударилась о ступеньки. Люди косо смотрели на её всклокоченные волосы, сбившиеся гольфы и форму, покрытую коркой засохшей грязи. Но она только вздёрнула голову и отвернулась, делая вид, что ей на всех плевать.

А на самом деле она думала. Ехать было долго: до самого старого университета, а потом через мост, и времени на размышления у неё было предостаточно. И она снова и снова задавала себе вопрос: как могло поместиться в древнем здании столько коридоров и почему на улице уже темно, хотя она пробыла в училище не так уж долго?

К дому Кэти бежала, но чем ближе, тем сильнее сбавляла шаг. На свой первый этаж она уже еле тащилась, представляя, какую взбучку задаст ей тётушка. Она попыталась разгладить юбку, соскоблить с куртки слой засохшей грязи, но потом махнула на всё рукой — всё равно ничего не поправишь.

Тётушка встретила её в коридоре, который называла прихожей. Стояла скрестив руки и сверкала очками — стройная, высокая, в строгом чёрном платье.

При виде неё Кэти впала в совершенную безнадёжность. Она начала шмыгать носом, а смотрела не на тётушку, а на обувную полку.

Невыносимая пауза. Наконец:

— Итак, Катарина. Ты не хочешь мне ничего сказать?

Кэти досадливо пожала плечами.

— Ну что же ты! Мне, право же, было бы весьма и весьма любопытно узнать, где ты была допоздна?

Кэти ещё сердитее пожала плечами. У неё ужасно зачесалась левая нога под гольфом.

Тётушка со свистом втянула в себя воздух, но голос у неё был по-прежнему сух и холоден, как неласковый зимний ветер:

— Может быть, ты скажешь, что задержалась в школе?

Конечно, отпираться не было смысла.

— Нет, — буркнула Кэти.

— Очень хорошо, — отчеканила тётушка. — В таком случае, будь добра объяснить мне, где ты была, если не в школе? И, боже мой, что такое ты сделала с одеждой?

— Упала в лужу, — угрюмо сказала Кэти и с остервенением почесала правым ботинком левую лодыжку.

Тут тётушка взорвалась.

— Катарина Тойвонен, не испытывай моё терпение! А ну встань прямо и смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!

Кэти с вызовом уставилась на тётушку.

— Очень хорошо! А теперь соизволь сказать мне правду: где ты была?

— В городе.

— Весь день?

— Нет.

— Где же тогда?

— Сначала в школе. А потом… в училище номер один.

— Прости?

— В училище. Номер один. Я там была.

— Что же тебе там понадобилось? — спросила тётушка с потемневшим лицом, и Кэти поняла: она не поверила.

— Я… я просто зашла внутрь.

— Неужели?

— И… было всего три часа! А когда я вышла обратно, было уже темно… Это ПРАВДА! Там были… студенты, в чёрной форме, и врачи, и они погнались за мной… а ещё там стены из железа! И… я упала с крыльца, и…

— Достаточно! — прогремела тётушка. Её худые щёки горели, а лицо выражало сильнейшее презрение. — Даже от тебя, Катарина, я такого не ожидала. Какая неискусная, неприкрытая ложь! Если ты пропустила уроки, то могла бы по крайней мере не унижать своего достоинства, пускаясь в нелепые выдумки!

Кэти тоже вспыхнула, только от обиды.

— Это не выдумки, и ничего я не унижаю! И я была на уроках, на всех четырёх!..

И она с ужасом поняла, что проболталась.

Тётушка словно стала выше ростом.

— На четырёх? Я полагала, что у тебя их сегодня пять.

Она нависла над Кэти, как грозовая туча.

— Ну хорошо, я прогуляла физкультуру, — отчаянно закричала Кэти, — и вместо неё пошла в кино… но это просто потому что я забыла форму дома, я бы просто на скамейке просидела! И про училище всё правда!

— Ах, теперь я узнаю ещё и про кино…

— Просто…

— И после этого ты продолжаешь настаивать на своей бесстыдной лжи! — тётушка задохнулась от возмущения.

Вот так всегда. Даже если во всём признаешься — всё равно не поверит. Кэти сморгнула злые слёзы.

— Но это ПРАВДА! Я ПРАВДА была в училище, и там были…

— Довольно! Я не желаю больше этого слушать! Ты очень, очень разочаровала меня сегодня. Я вижу, кроме наказаний на тебя ничего не действует. Ну что ж! Я вынуждена сказать, что за эту гадкую выходку ты под домашним арестом на три дня. Сразу домой после школы, ни шагу из своей комнаты, и никакого сладкого.

Ну ясно! Чего ещё больше ждать!

Кэти в ярости сбросила ботинки и громко затопала к комнате.

— Катарина! Немедленно вернись и поставь обувь как следует!

Кэти до боли стиснула зубы, но вернулась. Поставила ботинки у порога и ещё решительней зашагала к комнате.

— Будь добра перед едой привести себя в порядок, и одежду тоже. Ужин на столе.

— Да провались этот ужин! — крикнула Кэти, не останавливаясь.

— Катарина! Не смей так со мной разговаривать! Ты уже не маленький ребёнок, и должна понимать… Катарина!

Но Кэти громко хлопнула дверью и защёлкнула шпингалет. Потом сбросила на пол рюкзак, рухнула на кровать и сунула голову под подушку. Несколько мгновений она лежала спокойно, а потом закричала:

— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — стуча кулаком по кровати.

Подушка заглушила её голос.

Тётушка не поверила — вот ещё новость! Как будто она раньше верила. Реветь теперь из-за этого? Сейчас же.

Кэти перевернулась на спину и угрюмо уставилась в потолок. Но потом резко вскочила и стала снимать куртку, а жилетку стянула через голову. Тут она запнулась о портфель, бросила жилетку на пол и достала шарики. Они приветливо блестели, точно были ей рады. И даже вроде бы сочувствовали. Будто всё слышали и говорили: «Потерпи, это ничего».

— Красивые, — шёпотом сказала им Кэти и погладила зелёный пальцем. — Наверно, насиделись-то в клетке? Ой… куда мне теперь вас деть? Если тётушка найдёт, опять прицепится… и не поверит.

Кэти в раздумьях закусила губу.

— Придётся вам пока пожить у меня в портфеле. Ладно? Там она не роется. Потом я что-нибудь придумаю, честное слово.

На часах (у неё в комнате тоже были часы, только маленькие и без боя) было девять, и голод давал о себе знать. Она ведь не ела с самого утра, потому что деньги на школьный обед потратила на кино.

Но выйти сейчас из комнаты значило уступить тётушке. Поэтому Кэти плюхнулась на кровать, скрестила на груди руки, поджала губы, нахмурилась и уставилась в потолок. Никакой голод её не заставит сдвинуться с места. Нет, нет и нет!

Но чем дальше, тем сильнее колебалась её твёрдость. Протестовать, ничего не делая, оказалось очень скучно. К тому же, есть хотелось всё ужаснее, и желудок от голода рычал, как дракон.

Кэти покосилась на часы. Пятнадцать минут десятого! Всего! Она представила, как ждёт целый час, и почувствовала себя глубоко несчастной.

От необходимости мириться с унижением её избавила тётушка. Она постучала в дверь и раздражённо крикнула:

— Катарина! Прекрати этот вздор и НЕМЕДЛЕННО выйди из комнаты! Ты не ляжешь спать, пока не поужинаешь и не приведёшь свою форму в надлежащий вид.

Кэти мигом слетела с кровати, но остановила себя и с минуту постояла без движения. А то ещё тётушка решит, что она сдалась.

— Катарина!

Кэти вышла из комнаты, вздёрнув голову, очень сдержанная и исполненная достоинства, как пленный офицер. Однако тётушку это не впечатлило.

— Наконец-то! Ах, ты до сих пор не переоделась! Сними эту форму, в таком виде я тебя за стол не пущу. СЕЙЧАС ЖЕ! После ужина тебе придётся её хорошенько почистить. Подумай, как ты выглядишь! Идём, за мной. Побыстрее, пожалуйста! Нужно промыть эту ссадину с мылом и смазать зелёнкой. Катарина, неужели тебе совсем не стыдно? Представь, как это будет выглядеть со стороны! Такая взрослая девочка, а коленки будто у маленькой… Катарина? Ты что, совсем меня не слушаешь? Какое неуважение к старшим! Боже мой, где только ты набралась этих отвратительных манер! Для такой приличной семьи, как наша…

*
Следующий день начинался не лучше.

Со вчерашнего вечера Кэти ни слова не сказала тётушке. А когда они с тётушкой ссорились, всё обычно шло шиворот-навыворот. Вот и теперь в школе она кое-как высидела четыре урока. В дневнике у неё было два замечания, одно — за пропущенную физкультуру, второе — за поведение.

Второе было совершенно незаслуженное! На рисовании Кэти сидела со Сморчком, с ушастым таким типом. Он был весь какой-то белый, почти прозрачный, и ужасно приставучий. Весь урок он хихикал и пихал Кэти под локоть, и в конце концов испортил ей весь рисунок.

Тогда она разозлилась (а когда злилась, она могла треснуть как следует, несмотря на маленький рост) и так двинула Сморчка в рёбра, что он вылетел из-за парты вместе со стулом и весь облился грязной акварельной водой.

В классе захихикали, потому что Сморчок всем успел надоесть. Но Клавдия, их классная учительница, не нашла в этом ничего смешного. Она отчитала Кэти очень строго и записала ей замечание. А Сморчку ничего, хоть он и пихался весь урок! Вот так всегда, хоть дома, хоть в школе.

Тётушка потребовала дневник сразу же. Кэти стояла, сумрачно глядя в окошко. Ну, сейчас будет.

— Итак, — сказала тётушка трагическим тоном, — опять драка.

— Он первый полез, — огрызнулась Кэти.

Но тётушка, конечно же, не поверила. Она так и сказала:

— После всего, что ты устроила вчера, твоим оправданиям нет никакой веры.

— Будто вы мне раньше верили…

— Не дерзи, Катарина! — гневно воскликнула тётушка, грохнув дневником по столу. — Ты совсем отбилась от рук. Сейчас же ступай в свою комнату. Ты на неделю под домашним арестом, без сладкого и телевизора.

Кэти презрительно выпятила губу и удалилась в комнату. А по пути прихватила свои ботинки. Сегодня у неё не было терпения изображать пленного офицера. Сегодня она задумала диверсию.

Она закрыла дверь и первым делом запихнула портфель на шкаф. Для этого надо было взобраться на письменный стол (слева от стола стоял книжный шкаф, а справа — платяной), а потом ещё на стул.

— Полежите пока здесь, ладно? — шёпотом сказала она шарикам. — С портфелем-то не побегаешь… Да мне её домашний арест — подумаешь. Что мне, в комнате не посидеть? Да я бы с места не сдвинулась, если бы честно. Если бы по справедливости, тогда ладно…

С хладнокровием диверсанта, которому нечего терять, Кэти натянула обрезанные по колено джинсы и красный свитер, зашнуровала ботинки, открыла узкую половину рамы и выскользнула на улицу через окно.

Кэти отряхнула руки и окинула улицу взглядом победителя. Она стояла на только-только начинавшем зеленеть газоне, перед ней была дорога, потом жиденькая лесополоса, пока ещё серая. Иди куда хочешь! Это было опьяняющее чувство свободы.

Кэти сунула руки в карманы и, насвистывая, побрела за угол. Она ещё не решила, чем займётся. Может, пойти на железную дорогу пособирать шариков? Или поиграть в первооткрывателей и забраться на улочку, где она ещё не бывала?

Она много в кого играла. В сыщиков, в следопытов, в охотников за привидениями, в супер-героев. Приходится, если ты всегда один, а Кэти почти всегда была одна. Собаки у неё не было, потому что тётушка считала, что Кэти не способна следить за собственным животным. Кукол у неё не было тоже, потому что она их терпеть не могла, а игрушки, которые ей нравились (ракеты, роботы и сабли), тётушка считала для девочек неподходящими. Ни брата, ни сестры у неё тоже не было; справедливости ради надо признать, это уже не по тётушкиной вине. Поэтому раньше, когда она была младше, одной из любимых игр у Кэти было представлять, будто у неё есть брат.

Она вошла во двор и остановилась. И все игры вылетели у неё из головы. У дома, который стоял торцом (он был трёхэтажный, как и тот, в котором жила Кэти; в этом районе почти все дома были трёхэтажные), творилось что-то нехорошее. Трое мальчишек из соседнего двора громко хохотали и улюлюкали. Это был злой смех, издевательский. Среди них Кэти увидела беловолосую девочку в инвалидной коляске — мальчишки её крутили и толкали друг к другу.

Она что, тоже смеётся? Да нет же — плачет. Да она же и встать-то не может, чтобы врезать им!

В Кэти закипела ярость, чёрная-пречёрная. Она сжала кулаки и стремительно зашагала к ним.

— Эй вы! Вы что творите! — заорала она. — А ну пошли ВОН!

Мальчишки отвлеклись от коляски и с удивлением посмотрели на неё, будто бы и не понимали, что такого делают.

Бешенство достигло высшей точки. Кэти схватила с земли бутылку из-под газировки и швырнула её в самого гнусного мальчишку.

— А НУ ПОШЛИ ВОН! Отстаньте от неё!

Бутылка попала ему по ноге, отлетела и разбилась. Гнусный мальчишка и его приятель сразу же обратились в бегство, а третий напоследок больно дёрнул девочку на коляске за волосы.

— Ах ты скотина! — вне себя завопила Кэти, в два прыжка настигла его, сбила с ног, прижала к земле и начала лупить. Мальчишка пыхтел и вырывался, и разок-другой больно съездил ей по лицу.

— Что здесь происходит? Прекратите немедленно!

Кэти отвлеклась, мальчишка лягнул её в живот и умчался, только пятки сверкнули. Кэти сидела на траве и переводила дыхание.

Рядом с девочкой в коляске теперь стояла женщина. Она была худая-худая и очень серьёзная, с большущими глазами, карими, прямо как у тётушки. Она гладила девочку по волосам и вытирала ей слёзы платком. Платок был синий в клеточку.

— Всё хорошо, милая? Они тебя не задели? Они тебя обижали? Глупая, ну почему ты не крикнула, я ведь специально оставила окно открытым!

Тьфу ты, нежности какие, с презрением подумала Кэти. Ей всё ещё было больно дышать.

Женщина посмотрела на неё очень строго. На разбитую коленку. На порванный свитер. На кровоточащий нос. Кэти вытерла кровь рукой.

— Злые дети, — шёпотом сказала женщина. — Какая мерзость. Пойдём, милая.

Девочка оглянулась на Кэти. Глаза у неё тоже были большущие, только голубые, как у дяди Яна. И всё лицо мокрое от слёз. Но вообще-то она была ничего, хоть и сразу видно, что плакса.

Женщина уже везла её к подъезду. Девочка повернулась к ней и начала быстро что-то говорить. Дверь за ними закрылась, и стало тихо.

— Ну и ладно! — сказала Кэти во весь голос и шмыгнула носом.

Немного погодя захлопнулась форточка на втором этаже. Кэти показала туда средний палец и ушла со двора.

Чувство было такое, словно в голове у неё сгустились грозовые тучи, и мятущаяся буря требовала немедленного выхода. Но выхода не было, и Кэти бродила, как неприкаянная, наверное, целых полчаса. Играть ей уже ни во что не хотелось, а вот подраться она была очень даже не прочь. Но никто к ней не цеплялся. Только взрослые косились на грязную одежду и на кровь.

Одежду Кэти специально не стала отряхивать. И кровь не вытирала всем назло, так что она текла по губам и по подбородку и капала на свитер, а потом засохла. Ну и пусть все смотрят! Пусть думают, какая она МЕРЗОСТЬ, трудный ребёнок… общественно опасный элемент!

Наконец она пошла домой, громко шаркая ботинками. Дома её ждала лекция и, наверно, ещё неделя домашнего ареста. Ну и ладно, подумала она с каким-то свирепым удовольствием, ну и пусть! Да хоть десять недель! Так даже лучше.

Она нажала на кнопку звонка и стала ждать, а сама готовила самую дерзкую из своих улыбок.

Но дверь открыла вовсе не тётушка.

— Дядя Ян!! — завопила Кэти и кинулась не шею своему самому любимому дядюшке. Он был папин брат, и очень на него похож. Такой же длинный и худой, и тоже рыжий.

А вот тётушка на маму совсем не походила, хоть они и были сёстры, и даже волосы и глаза у них были одинаковые!

— Дядя Ян! Дядя Ян!

— Вот он где, наша маленькая беглянка, — засмеялся он и похлопал её по спине. — Ты что же, хочешь свою тётушку с ума свести?

Но Кэти было не до тётушки.

— Ты как здесь оказался? Ты когда приехал? Ты надолго?

— Завтра уезжаю. Да не дуйся ты, — дядя Ян легко сбросил Кэти на пол и закрыл за ней дверь. — Ты, я смотрю, нашла себе приключений?

Кэти насупленно шмыгнула носом. Но дядя Ян не собирался её ругать. Он опять засмеялся, сгрёб Кэти в охапку и потащил в ванную. Она, конечно, визжала и болтала ногами.

— Ну ты что! Пусти! Я же не маленькая!

— Не маленькая, а в окно удираешь.

— Это потому что от несправедливости…

— Ой-ой, посмотрите-ка на неё! Очень она любит справедливость! Опять с каким-нибудь мальчишкой дралась, который и сдачи-то дать не может?

Кэти польщённо заулыбалась.

Дядя Ян посадил её на край ванны и теперь отмывал у неё с лица засохшую кровь.

— А ну сиди смирно. Не верещи!

— Холодно-о!

— И надо, чтобы холодно было. А то нос распухнет и станет как лампочка. Ладно, иди переодевайся и марш за стол. Я сырных лепёшек привёз.

— Сырных! — радостно завопила Кэти и умчалась в комнату переодеваться в домашнее.

До чего же она любила, когда приезжал дядя Ян! И сырные лепёшки она любила. Мама здорово умела их печь. А тётушка не умеет!

Они ели на кухне и болтали обо всём подряд. С дядей Яном можно было о чём угодно разговаривать, не то что с другими. Тётушка демонстративно заперлась у себя в комнате. Ну и пожалуйста, кому она хуже-то делает?

Они доели лепёшки и уже допивали сок, когда дядя Ян стал очень серьёзным и спросил, понизив голос:

— Мне тут Анне много жути про тебя рассказала. Положим, по большей части пустые жалобы, как обычно, ты же её знаешь. Но что насчёт вчерашнего фортеля ты мне скажешь? Драки драками, но раньше моя племянница по пустякам не врала.

— А я и не врала! — горячо воскликнула Кэти, расплескав по столу весь свой сок. — Я ей правду сказала, а она не поверила. Ни словечку!

— Что же ты такое ей рассказала?

Кэти засопела и опустила голову. Рассказать? А если дядя не поверит? Эта мысль отозвалась пронзительной болью, даже хуже зубной.

Но он сказал:

— Брось, Кэти. Ты же знаешь, я пойму.

И Кэти решилась. Она утащила дядю Яна к себе в комнату, усадила на кровать, плотно закрыла дверь и рассказала всё как было, ничего не приукрашивая. Потом достала со шкафа портфель и показала дяде шарики.

Дядя Ян долго и странно на них смотрел, а потом сказал, сдвинув брови:

— Знаешь, Кэти, многие бы не поверили в эту историю. Но в детстве со мной часто случались странные вещи… вроде этого. Давай сделаем так. Спрячь их куда-нибудь понадёжнее — а лучше всего на самом виду. Положи их вместе с остальными шариками. А Анне, если будет спрашивать, скажи, что это мой подарок. Договорились? Не пытайся только её переубедить — из этого ничего не выйдет, такой уж она человек. А сама — слышишь, Кэти? — пообещай мне смотреть в оба и не лезть на рожон. Договорились?

— Договорились!

— Вот и ладно. А теперь… почему бы нам не съездить в центральный парк, м? Пошатаемся, поглазеем на людишек, сахарной ваты поедим…

— И ты прокатишься со мной на «чёртовом колесе»!

— Только один круг, а не как в прошлый раз.

— Не выйдет, — сникла оживившаяся было Кэти. — Я под домашним арестом до вторника.

— Предоставь это своему старику Яну, — подмигнул дядя. — Живо собирайся! А я перемолвлюсь с твоей тётушкой словечком-другим…

Кэти на третьей космической скорости надела чистый свитер (синий с драконом) и выскочила в коридор. Дядя её уже ждал, и пару минут спустя Кэти, ещё не веря своему счастливому избавлению, уже скакала через двор к остановке.

— Как ты её уговорил? — на ходу допытывалась она. — Нет, правда, как?

— Пообещал ей взамен одну вещь.

— А какую?

— Что ты отныне будешь делать генеральную уборку, мыть всю посуду и наводить порядок в своей комнате каждые выходные.

Кэти остановилась как вкопанная. Пообещать такое! Да это хуже, чем продать её в рабство!

— Ты не мог!

— Ну почему же? — дядя Ян хладнокровно поднял брови.

Сперва Кэти ужасно разозлилась и пообещала себе, что больше слова не скажет этому предателю. Ни словечка!

Но она покосилась снизу вверх на дядю — и увидела, что он едва-едва сдерживает улыбку.

— Дядя Я-ан…

— М? — откликнулся он с самым невинным видом.

— Обманщик! — обрадовавшись, завопила Кэти. — Ты меня обманул!

— А ты попалась!

День был лучше некуда. Они вымокли, потому что гонялись друг за другом вокруг фонтана, и наелись сладкой ваты на неделю вперёд. Люди, попадавшиеся им по дороге, улыбались, а Кэти задирала нос.

Они приехали домой в девять часов и привезли тётушке целую охапку одуванчиков. При виде одуванчиков она заметно смягчилась и милостиво приготовила им ужин. А дядя Ян в это время помог Кэти сделать ненавистную математику, а ещё литературу и английский. Вместе с ним Кэти с чем угодно справлялась в два счёта.

Потом они достали с верхней полки в кладовке старенький кинопроектор, погасили свет и сели крутить плёнки. Дядя Ян читал текст под картинками, и даже тётушку уговорили, и у неё так здорово выходило, что и не ожидаешь. Они втроём хохотали до слёз. В общем, было здорово. Так, что если прищурить глаза, можно даже представить, что в темноте за спиной мама и папа.

Заснула Кэти как убитая.

*
В школу наутро она бежала вприпрыжку, и уроки пролетели незаметно. Ей поставили две пятёрки, по математике и по английскому, а за английский Клавдия даже похвалила. После уроков, правда, Кэти чуть было не попалась Крюгеру: он со зловещим видом прогуливался по главной аллее, ведущей от школы к воротам. Но Кэти заметила его вовремя, и думала она недолго: тут же сиганула через перила крыльца, юркнула в кусты и через заросли шиповника пробралась к кирпичному домику, где хранились разные премудрости завхоза. В заборе сразу за ним была вполне подходящего размера дыра. Кэти пролезла в неё — и была такова.

Они с дядей влёгкую разделались с домашним заданием и поехали на автовокзал. Там купили мороженого и уплетали его, сидя на заборчике.

Но потом мороженое кончилось, и стало грустно. Солнце было рыжее, закатное, и грело щёку, ветер сильный, но тёплый, и пахнул он машинами и дымом. Скоро должен был прийти дядин автобус, и Кэти охватывала обычная тоска. Пока дядя здесь — всё здорово. Но как только он уезжает, всё идёт через пень-колоду.

Наконец дядя Ян спрыгнул с заборчика. В вылинявших джинсах и потрёпанной куртке, с тощим рюкзаком за спиной. Вздохнул.

— Ладно, ребёнок, пошли. Я обещал Анне посадить тебя на автобус.

Кэти моргала, глядя себе под ноги.

— Ну почему мне нельзя… жить с тобой?

— Кэти, — сказал он по-доброму, — мы же сто раз с тобой говорили…

— Да знаю, знаю! — с досадой перебила она. — Что ты живёшь один, и что целыми днями на работе, и всякое такое. Но это же ерунда! Что я, маленькая? Я всё-всё буду за тебя делать! И стирать, и прибираться, и даже… готовить научусь! Ну хочешь, я даже буду учить математику и… и носить платья!.. Дядя Ян!

И, чтобы не разреветься, она закусила губу. Дядя Ян снова вздохнул и прижал её к себе.

— Да разве в платьях дело? Эх ты, ребёнок-ребёнок…

Кэти только сопела. Даже за «ребёнка» не обиделась, так ей было скверно.

— А об Анне ты подумала? — спросил тихо дядя Ян. — Она знаешь как расстроится? Она тебя очень любит.

— Как же, — сдавленно буркнула Кэти. — Любит, жди. Это при тебе она такая хорошая… а ты уедешь — и начнётся…

— Просто постарайся её не огорчать.

— А я что? Я стараюсь, честно! Только она не замечает. Она во мне видит одно плохое!

— И вовсе нет. Она расстраивается из-за тебя, вот и всё.

— А я специально, что ли?! — с обидой крикнула Кэти, поднимая на дядю лицо. — Я, что ли, виновата, что Сморчок ко мне лезет! А ту дурацкую вазу у директорши я, что ли, специально разбила?! А в училище…

— Тихо, тихо, — сказал дядя Ян. — Я тебе верю.

— Я знаю, что ТЫ веришь. А она-то — нет!

— Постарайся её понять, Кэти, ты ведь уже не маленькая. Анне очень о тебе беспокоится… пусть иногда и бывает не совсем справедливой, не спорю. Все мы, взрослые, такие.

— Неправда, ты вообще не такой!

Дядя Ян засмеялся, а потом взял Кэти за плечо.

— Вот что, давай так. Потерпи ещё год, до каникул, а там я, может, разберусь с квартирой, и мы сообразим, идёт?

Всё равно у Кэти не было выбора.

— Ладно. А ты приедешь на той неделе?

— Постараюсь.

— Нет, пообещай! Дядя Ян!

— Хорошо, Кэти. Обещаю. Но только на выходных.

— Идёт!

Кэти на прощание повисла у него на шее, потом запрыгнула в скрипучий жёлтый автобус и махала в окно, пока долговязая дядина фигура не скрылась из виду.

Смотреть в окно сразу стало скучно. Кэти села на самое заднее сиденье и ехала, покачивая ногой. Автобус был очень старый. На задней площадке — большущее запасное колесо, накрытое пыльным кожухом. Раньше папа садил её на это колесо, и она хохотала на весь автобус, когда её подбрасывало на ухабах и соединениях моста. Кэти помнила это смутно: она тогда была совсем маленькая.

Дома уже было грустно-грустно, и квартира сразу показалась пустой и тёмной. Тётушка, поджав губы, зашивала пострадавший в драке свитер, и неудовольствие окружало её, как ежа колючки. Не подступишься. Так что Кэти тихо ушла в свою комнату.

Там она достала коробку с шариками. Игрушек у неё почти не было: тётушка одобряла только кукол и плюшевых зайцев. К зайцам Кэти была равнодушна, а кукол имела обыкновение зашвыривать в дальний угол кладовки, так что тётушка перестала их покупать.

Играть в шарики было интереснее. Кэти представляла, что каждый шарик — это отдельная планета, со своей историей и всякими особенными существами. Сколько всего можно придумать про целый новый мир!

А иногда Кэти с ними просто разговаривала. Она старалась представить, какими бы людьми они стали, какой бы у них был характер.

Кэти уныло перекатывала стекляшки пальцем по клетчатому пледу на кровати, но смотрела только на три новых Шарика. Они были самые красивые и самые живые, и казалось, вот-вот задвигаются и заговорят.

Какими бы они могли стать? Волосы свесились Кэти на лицо, но она не стала их убирать. Вот этот, золотистый, был бы таким серьёзным, честным, и его бы никто не мог разозлить. А этот, бледно-перламутровый, точно стал бы девчонкой, и очень хорошей, пусть и немножко трусихой. А зелёный, со светом внутри — вот с таким, подумала Кэти, было бы здорово дружить. Он был бы смелый, и весёлый, и со всеми нараспашку, безо всяких взрослых увёрток. С таким другом или братом можно ничего не бояться.

Кэти погладила зелёный Шарик пальцем.

— Дядя Ян уехал, — сумрачно сказала она ему. — И завтра на уроки идти. Я здесь всё ненавижу. Я тут как в тюрьме. Говорю тебе, завтра точно какая-нибудь гадость случится…

— Катарина! — раздался из второй комнаты резкий окрик. — Взгляни на часы! Немедленно ступай умываться и ложись.

Когда Кэти переоделась в пижаму и забралась под одеяло, зелёный Шарик она положила под подушку и сжала в кулаке. Он был тёплый, будто ласковый зверёк, и это её успокаивало.

Тем более что живого зверька ей было не видать как своих ушей. Вот так она и жила. Без брата, без друзей, и даже кота у неё не было. Дядя Ян уехал, и Кэти опять осталась совсем одна.

Совсем, совсем одна.


Старые вещи. Глава 3
2003 год

Учебная неделя закончилась, не принеся с собой ничего нового. Кэти вставала в одно и то же время, шла одной и той же дорогой, сидела на одних и тех же парах, окружённая одними и теми же лицами, а вечера её были наполнены одной и той же скукой.

Единственное, что изменилось, так это необъяснимое желание взглянуть ещё раз на старые вещи из тётушкиной кладовки. И оно день ото дня становилось всё сильнее.

Так что вечером в воскресенье, покончив с мытьём посуды, Кэти открыла дверь кладовки, достала узорчатую коробку, села на ковёр в тётушкиной комнате и рассмотрела содержимое тщательно, удивляясь, что ухитрилась так много всего начисто забыть.

Игольница, мешочек с лавандой, школьная грамота, игральные кубики и пуговицы.

Эта тельняшка — Кэти выпросила её у дяди Яна, когда была в четвёртом классе, и носила много лет подряд, хотя поначалу тельняшка висела на ней, как на вешалке, до самых колен, а ворот даже пришлось ушить.

Но почему свинья-копилка разбита, а открытка от дяди Яна порвана? Вот ведь журавлики, которых он сворачивал из тетрадного листа, и они сохранились.

Кэти погладила вытершийся плюш фотоальбома. Почему тётушка держала его так далеко всё это время? Кэти заглянула внутрь, но там было всего несколько фотографий. Вот тётушка, совсем молодая, выпускница института искусств. Такая счастливая, что сама на себя не похожа. Зато заметно то, чего в детстве Кэти видеть не желала: у них с тётушкой совершенно одно лицо, разве что веснушек у тётушки нет, и волосы гораздо красивее. На остальных снимках — дядя Ян, тоже молодой, и Кэти года в четыре (наряженная в платьице с розочками, но взгляд из-под чёлки упрямый, а на коленках следы от зелёнки). Остальные страницы были пусты, зато между листами Кэти, к своему удивлению, обнаружила целую коллекцию хрупких засушенных цветов. Одуванчики, ромашки, маргаритки, незабудки, мимоза и даже один тюльпан, добытый незаконным путём — с клумбы около мэрии. Впечатление было такое, будто тётушка хранила все цветы, что Кэти с дядей Яном когда-либо ей дарили.

Где-то под рёбрами у Кэти заворочался червячок, хотя она смотрела на поблекший, мумифицированный тюльпан безо всякого выражения на лице.

Может быть, мне стоило найти этот альбом лет на десять пораньше, подумала она тускло. Это избавило бы всех от такой собачьей пропасти терзаний…

Кэти пролистала альбом для эскизов. Он был полон тётушкиных рисунков, сделанных углём и пастелью: прелестные платьица, шляпки, туфельки, изящные силуэты девушек в элегантной одежде, продуманной до мелочей. Тётушка хорошо рисовала, у неё был вкус; она, пожалуй, даже любила детей, но слишком близко к сердцу принимала тот факт, что живые дети не всегда соответствуют представлениям взрослых о том, какими им надлежит быть.

И уж меньше всего на свете эти изысканные безликие силуэты походили на Кэти, хоть на маленькую, хоть на большую.

Кэти маленькая, повторила она задумчиво, откладывая альбом в сторону. А много ли я, в сущности, о ней помню? Помню, что она была щуплым ершистым созданием, которое было озлоблено на весь большой мир, потому что миру было на него плевать.

Я помню, что она — я — всегда была одна, и поэтому слишком много читала книг, вот и вышло, что в голове у неё — у меня — было много лишнего.

Я помню, как она — я! — сопротивлялась тётушкиным попыткам сделать из неё леди.

Я помню — смутно — о стеклянных шариках.

Я помню даже, что было время, когда она — я! я маленькая! — не боялась железной дороги.

Я помню так мало, что даже не могу говорить про неё «я».

Кэти без интереса пролистала свой старый дневник. Без интереса, потому что в нём осталась первая запись и несколько последних. Первая была сделана в её девятый день рождения и состояла из перечисления подарков (целых двух, от дяди и тёти). Последние, отменно бессодержательные, были времён её шестнадцатилетия. Дальше следовали пустые листы, и Кэти порадовалась, что покончила с дневником ещё тогда. Всё, что было между девятью годами и шестнадцатью, было окутано туманом забвения, точь-в-точь как у неё в голове. Ибо страницы были варварски вырваны, но чьей рукой и для какой цели — неизвестно.

Кэти вернулась к содержимому коробки. Шарик! В детстве это были её любимые игрушки. Она перекатила шарик с ладони на ладонь. Он был белый, как будто бы наполненный взбитыми сливками, и у самой поверхности образовывались от этого пятна. Как на Луне в полнолуние, подумала Кэти, и острейшее чувство ВСПОМИНАНИЯ вдруг пронзило её от макушки до пяток, как молния.

Луна.

Она давала шарикам имена, и этот звали Луна. С ним была связана какая-то история, что-то важное, что-то, быть может…

Кэти вся замерла, пытаясь ухватить мысль, догадку, совсем близкую — но иллюзия близости тотчас же разрушилась. Воспоминание ускользнуло, как ящерка выскальзывает между сжимающихся пальцев.

Кэти попробовала сосредоточиться заново. В детстве она обожала играть в шарики, и у неё был когда-то точно такой… или похожий. Она называла его Луна, и он… потерялся или?.. А у САМОГО любимого её шарика было настоящее, человеческое имя, но…

Удручённая бесплодностью усилий, Кэти потёрла кулаком лоб и отложила шарик в сторону. На дне коробки теперь лежала только одна вещь — кольцо. Сегодня Кэти рассмотрела его с особым вниманием. Оно казалось тяжеловатым для такой тоненькой проволочки. Кэти нравилось держать его на ладони. Но, странно, — она по-прежнему не могла вспомнить, от кого его получила.

Складывая предметы обратно, Кэти подметила ещё одну странность: ей подумалось, что в прошлый раз вещей в коробке было побольше. Лишнее доказательство тому, что её проклятая рассеянность прогрессирует с каждым годом.

Кэти убрала коробку на место и пошла спать, но сны ей снились скверные, и наконец она проснулась в холодном поту, посреди тёмной-претёмной комнаты, не решаясь двинуться. Сердце в груди колотилось, как после забега на стометровку. Кэти лежала, глядя на полосы света, ложащиеся из окна на потолок, и пыталась вспомнить, что же такое ей снилось.

Сперва это был какой-то парень в чудной длинной одежде, из-за которой напоминал монаха. Он напоминал монаха и ещё одним — пристальным взглядом ожесточённо горящих глаз. Они были яркие, как лампочки на рождественской гирлянде — такие бывают только у фанатиков, готовых на всё. И у маньяков, наверное.

Он был готов на всё. Он был опасен. И он смотрел на Кэти, не отрываясь, как будто ожидал от неё чего-то.

Затем сон скомкался и переменился, и дальше Кэти помнила совсем плохо. Только что он напугал её до полусмерти, и что он был как-то связан с железной дорогой, и что в нём кроме Кэти (маленькой) была ещё одна девочка.

У девочки были мягкие волосы и большие, вопрошающие глаза. При одном воспоминании об этом милом лице Кэти чувствовала, что любит эту девочку как сестру, и что знает её тысячу лет.

Целую тысячу лет, повторила про себя Кэти и перевернулась на бок, но глаз не закрыла.

Может быть, мы были друзьями? В детстве, которое я забыла?

А разве у меня были друзья?

Если бы они у меня были, куда бы они делись потом? Неужели я могла бы их забыть?

Или я потому их и забыла, что они БЫЛИ? Потому что теперь их нет, и гораздо проще думать, что так было всегда, и что я всё время была в этом мире совсем… совсем одна.


Роззи. Глава 4
1995 год

Вот так, дядя Ян уехал, и назавтра всё пошло наперекосяк. Утром Кэти так копалась, что опоздала в школу, и потом на природоведении Клавдия сделала ей замечание за невнимательность на уроке и записала в дневник. Такую мелочь — и в дневник! Но Кэти приняла эту несправедливость с мрачной покорностью: сегодня, без дяди Яна, всё просто обязано быть плохо.

Уроки тянулись невыносимо. В столовой к Кэти прицепился Зот из параллельного класса. Она даже не слышала толком, что он говорил, но ясно, что обидное. Может, в другой день она гордо промолчала бы или даже позубоскалила в ответ. Но сегодня всё её так злило, что она схватила тарелку с перловкой и вывалила Зоту на макушку. Зот заревел, а Ангелика, такая же сладенькая и гаденькая, как её имя, побежала ябедничать.

Всем остальным, однако, эта выходка пришлась чрезвычайно по душе: все захохотали и заулюлюкали, а пара энтузиастов даже принялась барабанить вилками по столу. Подоспевшие учителя веселья не разделили; разгневанная, покрывшаяся красными пятнами Клавдия отвела Кэти в пустой класс и долго-долго кричала.

Вообще-то она была отходчивая. Стоило только понуриться или пустить слезу, и она сразу смягчалась. Но Кэти было не до того. Клавдию она совсем не слушала и думала про дядю Яна — что до выходных, когда он приедет, ждать ещё целую вечность.

Тут уж Клавдия совсем рассвирепела. Записала ещё одно замечание в дневник и пригрозила вызвать тётушку. Кэти на это только вяло кивнула.

На главной аллее её опять поджидали неприятности в лице Крюгера, и Кэти пришлось ретироваться обычным путём — через дыру в заборе. Правда, сегодня это окончилось не столь благополучно: об острый прут она порвала колготки.

Кэти тащилась домой с тяжёлым сердцем и поддавала коленками портфель, где лежал треклятый дневник (да пропади он совсем пропадом!). Тётушка, против обыкновения, не стала сразу же его требовать. Она была очень озабочена докладом, который составляла для своего музея, и поэтому велела только переодеться к обеду и вымыть руки. Даже за колготки ругаться не стала.

Но ждать наказания было только хуже. Такая безысходность, что хоть сразу удирай в окно. Кэти ушла в комнату, но переодеваться не стала, а вытащила свои Шарики, села с ними на кровать и шёпотом рассказала им обо всём. Обращалась она больше к Зелёному Шарику: ей казалось, он ей сочувствует больше остальных.

— Катарина!

Кэти вздохнула.

— Ну вот, — сказала она Шарикам, — сейчас будет…

И покорно потащилась на кухню.

Но тётушка только поглядела на неё поверх очков и сказала сухо:

— Всё ещё не переоделась? Какое нелепое упрямство! Ох, просто сил никаких нет.

Она поправила очки, уставилась в свой доклад и проговорила:

— Садись и пообедай. А потом будь добра сходить в магазин. Для ужина у нас нет ни булки хлеба, а я совершенно не могу сейчас отвлекаться. Хлеб и молоко. Я оставлю деньги на обувной полке. И можешь купить себе чего-нибудь на сдачу — только ни в коем случае не эту гадкую жвачку, один вред для желудка. И переоденься, я тебя умоляю. Не вздумай идти в школьной форме! Я только вчера её отчистила.

Кэти умяла свою порцию рагу в один присест, пользуясь тем, что тётушка не стоит над душой с обычным: «Сядь прямо, Катарина… Не клади локти на стол, Катарина… Помни, как следует себя вести воспитанной леди за столом…» Потом она натянула свои обрезанные по колено джинсы и свитер (синий, с драконом, в котором гуляла вчера с дядей Яном: может, и сегодня тоже случится что-нибудь хорошее?). И бегом понеслась по ступенькам. Хоть немного пожить без наказаний! Ну и пусть, что потом тётя в комнате запрёт.

Булочная была совсем недалеко, в соседнем дворе, и вскоре Кэти уже возвращалась домой, а в пакете у неё была горячая, соблазнительно пахнувшая буханка хлеба и бутылка молока. Она старалась идти как можно медленнее.

Во дворе было пусто и прохладно. Сначала Кэти подумала, что там вообще никого нет. И тут у дома, стоявшего торцом, номер четыре, она увидела ту девочку в инвалидной коляске. Девочка тоже её заметила и быстро отвела глаза.

У Кэти вспыхнули уши, и она сделала вид, будто что-то ищет в карманах. Но там был только кусок розового мела, увеличительное стекло, шнурок от альпинистского ботинка и конфета, которую вчера купил ей дядя Ян и которая служила ей слабым утешением.

А разволновалась Кэти так потому, что никогда на свете не дружила с девочками. Они все казались ей ябедами и трусихами, как Ангелика.

Она вообще ни с кем не дружила, кроме Клайви.

И тем более не представляла себе, как надо знакомиться с человеком, если хочешь с ним подружиться.

Наконец она сделала над собой усилие. Подошла к девочке вразвалку и сказала как можно небрежнее:

— Привет.

— Здравствуй, — тихонько ответила девочка и почему-то покраснела.

— Ну… что? Никто к тебе не лез сегодня?

— Нет. То есть… большое спасибо, что… выручила меня вчера. Ты очень смело на них бросилась! Он тебя не очень сильно ударил?

— Да пустяки. Я уже и забыла, — польщённо ухмыльнулась Кэти и потёрла нос. — Ерунда. А… с чего всё началось? С чего эти уроды к тебе привязались?

На этот раз девочка покраснела чуть не до слёз.

— Ну… надо мной всегда смеются, — сказала она шёпотом. — Из-за ног… видишь, у меня такие ноги… и лицо такое…

— А что у тебя с лицом?

Девочка быстро взглянула на неё.

— А ты… разве не видишь сама?

Вообще-то она была очень хорошенькая, но не скажешь же это вот так?

— Лицо как лицо, — буркнула Кэти. — Самое обычное.

И ноги у неё тоже были самые обычные, а не кривые и не какие-нибудь иссохшие, как показывают в кино.

Девочка вздохнула с облегчением, и Кэти сочла тему исчерпанной.

— Слушай, а хочешь есть? У меня тут хлеб есть и молоко. Будешь?

Девочка робко отказывалась, но покосилась при этом в сторону открытой форточки на втором этаже. Так что Кэти отломила от булки большой кусок и подала ей.

— На, пока горячий. На улице знаешь как вкусно? Грязными-то руками… тётушка мне устроила бы, если б узнала…

— Да, — засмеялась девочка.

Вот так они ели хлеб, не слишком заботясь о приличиях, и запивали его молоком, передавая бутылку друг другу по очереди. Встречаясь глазами, они хихикали, и жизнь казалась не такой уж плохой.

— А тебе дома за это не попадёт?

— Попадёт. Да не бери в голову, мне за всё попадает.

— Правда? — удивилась девочка. — Но мне показалось, что твой папа совсем не строгий…

Кэти аж подавилась от неожиданности.

— Папа?? — повторила она, прокашлявшись. — Какой папа?

Девочка очень сконфузилась.

— Ну… тот дяденька… очень весёлый, рыжий, который с тобой гуляет. Я видела случайно из окна.

— А-а, это дядя Ян. Он классный, да он с нами не живёт. Папы у меня нет, — добавила Кэти жёстко и дожевала свой ломоть, хотя таким уж вкусным он почему-то больше не казался.

— А та сердитая тётка, которая вчера тебя увозила — это кто?

— Это тётя Маргарете, — оживилась девочка. — Ты не думай, пожалуйста, будто она злая, просто она очень за меня волнуется. Она очень хорошая!

— Ты, значит, тоже с тётушкой живёшь? — присвистнула Кэти. — Дела… Кстати, меня Катарина зовут. Но Клайви и дядя Ян зовут меня Кэти. Ты тоже можешь звать, как тебе больше нравится.

И она протянула руку. Девочка очень обрадовалась. Правда, руку она подняла с небольшим усилием, но пожатие вышло не такое уж слабое.

— А я Роза. Очень приятно познакомиться.

Кэти стало и весело, и немного неловко: она не знала, что полагается дальше делать. Для уверенности она сунула руку в карман и нашла там конфету.

— А… да, слушай, а… ты любишь шипучки? На. Там внутри вкладыш.

— Спасибо, — торжественно отозвалась Роззи.

Всё-таки она была забавная.

— Да не за что. Знаешь… ты выходи завтра, ага? У нас завтра уроков нет, я тоже выйду.

— Ладно, хорошо, — стремительно согласилась она.

— Договорились! Ну, тогда пока. До завтра.

— До свидания!

Совсем глупенькая, снисходительно подумала Кэти. Но ей почему-то сделалось очень весело. Размахивая пакетом с полупустой бутылкой, она поскакала обратно к булочной. Перед собой она гнала пустую алюминиевую банку, и банка громко брякала.

Она как раз свернула в нужный двор, как вдруг услышала оглушительный свист: через улицу к ней мчался Клайви.

— Йо, Тойвонен! — проорал он.

— Йо, Кассон!

Клайви был её единственным приятелем. Хотя ему было уже тринадцать с половиной, вёл он себя как пятиклассник и был настоящий балбес. Ростом он был чуть повыше Кэти, зато коренастый, с оттопыренными ушами и торчащей кверху чёлкой. Жил он в самом бедном районе, в десяти минутах ходьбы, рядом с кварталом эмигрантов. В частном доме, с матерью и отчимом. И звали его вообще-то Клайвенс Кассон, но «Клайвенса» он ненавидел, потому что так его звали дома. А дома ему было несладко, потому что отчим у него вечно напивался пьяный, ругался и лез драться, а Клайви давал сдачи, а его мама плакала.

Клайви ходил в вечернюю школу, в седьмой класс, а из двух других школ его выгнали. Он учился из рук вон плохо и считался отъявленным хулиганом (а вот сволочуга Крюгер, по иронии судьбы, ходил в пай-мальчиках). Соседских детей частенько напутствовали словами: «И не водись с этим Кассоном».

В общем, его все боялись, и гулять с ним было весело. С ним Кэти облазила все близлежащие улочки с их достопримечательностями вроде погорелых домов, частных садов и заброшенных беседок. Была у него, правда, неприятная особенность: иногда он начинал ни с того ни с сего задирать нос и строить из себя взрослого. Кэти его просто терпеть не могла в такие моменты! Они тогда ссорились, пару раз даже до драки, но потом всегда мирились.

Они погоняли банку ещё немного, а потом чесали языками, сидя на горке на детской площадке. Они спорили про кино, а потом дружно хвалили футбольный матч, который был неделю назад на поле рядом с молочным заводом: играли взрослые парни, и сборная квартала эмигрантов подчистую разделала пижонов из университета. Потом Клайви рассказал, что нашёл новую лазейку в закрытый роддом, где, по слухам, водились призраки, а Кэти ему рассказала про Крюгера и как от тётушки сбегала в окно. Про училище она не стала: Клайви бы не поверил и стал бы смеяться, и они глупо поругались бы. Да кто в это поверит, кроме дяди Яна?

В общем, они допили молоко и договорились на днях обязательно слазить в роддом. Был уже вечер, в сумерках дворы казались большими и таинственными. Похолодало, и Кэти засобиралась домой. Но не возвращаться же было с пустым пакетом? Так что она стала считать сдачу, но на хлеб и молоко немного не хватало.

Клайви ничего не стал спрашивать. Он просто выгреб из кармана всю мелочь вперемешку с шелухой от семечек и подал Кэти.

— Ой, спасибо! Я тебе верну.

— Да ладно, вот ещё. Не чужие же.

Кэти была растрогана, и поэтому «мужественно» хмурилась. Клайви в приступе рыцарства проводил её до самого подъезда.

Всё-таки он был отличный парень, пусть иногда и свинья.

Кэти возвращалась домой с хлебом и молоком. Только хлеб уже был не такой горячий, а сама она совсем не такая весёлая. А за порогом её встретила суровая-пресуровая тётушка.

— Убери молоко в холодильник и вымой руки после улицы, Катарина. А после мне хотелось бы побеседовать с тобой.

Её тон не предвещал ничего хорошего, и Кэти уныло подчинилась. Поставила молоко в холодильник, хлеб убрала в хлебницу и вымыла с мылом руки. Но мыть их бесконечно было нельзя, и в конце концов она предстала перед грозной тётушкой.

Тётушка сидела на диване, очень прямая. Очки у неё поблёскивали.

— Итак, — начала она. — Не соблаговолишь ли ты рассказать мне, где пропадала весь вечер? Если мне не изменяет память, я посылала тебя в магазин, а не в кругосветное путешествие.

— Я же принесла, что вы велели, — вяло оправдывалась Кэти, но тётушка была непреклонна.

— Не увиливай, Катарина!

Кэти разозлилась.

— Ладно! Шла домой, и проголодалась, и съела весь хлеб, а всё молоко выпила!

— Грязными руками? На людях? Катарина, как это невоспитанно!

— Ну и пожалуйста! А потом… потом я гуляла с Клайви!

Лицо у тётушки стало мрачнее тучи.

— Я ведь, кажется, тебе тысячу раз твердила: девочка из приличной семьи не может позволить себе общаться с таким дурным, распущенным… испорченным мальчиком! Но ты мои слова ни во что не ставишь…

— Клайви не распущенный! Вы с ним ни разу не виделись, а говорите — распущенный! Про меня тоже знаете что говорят…

— Катарина, не передёргивай. Не сравнивай себя с этим хулиганом.

— А я тогда тоже хулиганка! — совсем вскипела Кэти. — Ясно? У меня сегодня целых два замечания, потому что на уроке не слушала и с Зотом подралась в столовой!

— И ты пыталась утаить правду, — скорбным голосом молвила тётушка. — Какой недостойный поступок! Я говорила Яну: потворство сделает только хуже. Очевидно, что добрых слов ты совсем не понимаешь.

— Опять меня запрёте? Ну и запирайте! Да хоть на всю жизнь! Я всё равно сбегу, ясно!

— Немедленно прекрати дерзить! Умывайся и сейчас же ложись спать. Ты под домашним арестом на все выходные.

От злости в Кэти пульсировала каждая жилка. Она не стала дожидаться продолжения и пошла в ванную.

— И НЕ СМЕЙ даже тронуть ботинки, слышишь меня?

— Не трону!

Кэти была так зла, что даже думать не могла о сне. Ходила по тёмной комнате, скрежеща зубами, а потом как заедет кулаком по шкафу! Но вышло очень больно, и членовредительное настроение сразу как-то улетучилось.

Так что Кэти вытащила Шарики, забралась с ними под одеяло и горьким шёпотом жаловалась на тётю, и сочувствие исходило от них так ясно, что ей стало гораздо лучше. Тогда она стала рассказывать про хорошее: про дядю Яна, и про Клайви, и про Роззи, девочку в инвалидной коляске, и сама не заметила, как уснула.

Сны ей снились хорошие.

*
Утро субботы выдалось чудесное, а настроение — хуже некуда. Тётушка отконвоировала Кэти умываться и завтракать, а потом заперла в комнате.

— Учти, я буду проверять тебя каждые полчаса.

Кэти хотелось показать ей язык, но она ограничилась презрительной ухмылкой.

Однако к двенадцати часам терпение её иссякло.  Они же договорились, что встретятся сегодня с Роззи! А теперь выходит, будто Кэти её обманула — наговорила, а сама не придёт.

В общем, она дождалась, пока за тётушкой в очередной раз закроется дверь, и быстро переоделась в свои обрезанные джинсы и свитер (красный, милостиво заштопанный тётушкой). Потом встала на колени и достала из-под кровати пыльную коробку со старыми кедами. За прошлый год они пришли в ужасный вид, из красных сделались кирпично-грязными, и на обоих красовалось по большой дыре. К тому же, они становились тесноваты. Но не босиком же сбегать?

Кэти зашнуровала кеды и выпрыгнула в окошко.

Роззи сидела в коляске у своего подъезда. Колени у неё были накрыты тёплым клетчатым пледом, и выглядела она очень грустной.

— Эй! Привет! — крикнула Кэти.

Роззи вскинула голову и расцвела улыбкой. Улыбка у неё была что надо; правда, на один бок. Только если хорошо присмотреться, можно было заметить, что правая сторона лица у неё двигалась хуже, чем левая.

Кэти сразу поняла, что Роззи её тут ждёт уже давно, и от этого её переполнило расположение.

— Привет, что ли.

— Ой… Здравствуй, Кэти…

— Ты давно тут сидишь? Застыла, наверно? А то сегодня холодно что-то, не то что вчера… Ты извини, тётушка мена заперла, так я через окно…

Роззи как-то по-взрослому сдвинула брови.

— Заперла? За что?

— За всё хорошее, — с гадким холодком отчуждения ухмыльнулась Кэти. — Что замечание схлопотала, и подралась с одной шкурой в школе, и домой поздно пришла…

— И за это под замок?! — возмутилась Роззи. — Но это же нечестно! Это же… гадко, когда запирают!

И холодок пропал. Кэти посмотрела на неё по-новому.

— Какая ты чудная, правда. Другие говорят: сама виновата, и нечего драться…

— Я же знаю, что ты не нарочно, — возразила Роззи с чрезвычайной серьёзностью.

— Да откуда?

— Просто… знаю, и всё. Ты… очень хорошая.

Кэти смутилась от такого заявления, и тут…

— Роза!

И тут из подъезда вышла та самая худая женщина с тётушкиными глазами. Она заметила Кэти и пошла прямо к ней, так что Кэти сразу подобралась, готовая дать дёру. Но ругаться на неё не стали.

— Здравствуй. Ты — Кэти? Роза говорила нам про тебя. Меня зовут Маргарете, будем знакомы. Извини, что в прошлый раз я невежливо повела себя с тобой. Роза объяснила, что ты вступилась за неё. Я очень тебе благодарна. Я очень рада, что у Розы появилась такая хорошая подруга, как ты.

Кэти покраснела так, что жар пошёл. До этого ни один взрослый с ней так не разговаривал! Для всех она была хулиганкой и трудным ребёнком, которому и верить-то нельзя.

Она ответила нечто невразумительное и потёрла голую лодыжку. Жутко невежливо было, конечно, но день был прохладный, и ноги у неё озябли.

Маргарете улыбнулась; она улыбалась совсем не так, как Роззи, а быстро и ничуть не весело.

— Ты, должно быть, продрогла? Почему бы тебе не зайти к нам в гости? Минна приготовит чай, а Роза с удовольствием покажет тебе свою комнату. Правда, Роза?

Роззи просияла.

— Конечно, вот будет хорошо! Пойдём, Кэти, это чудная идея!

Кэти было ужасно неудобно, и она только пожала плечами.

— Не стесняйся. Мы очень любим гостей. Представляешь, Роза, как Минна засуетится?

— Ой, верно! Она, наверное, китайский сервиз вытащит!

Кэти никогда не ходила в гости, но смутно помнила из тётушкиных наставлений, что вести себя там надо по-особенному. Всё вот это «не класть локти на стол», что обычно она пропускала мимо ушей. Она очень волновалась.

Они вдвоём втащили коляску Роззи на первый этаж и вызвали лифт. Кэти до второго этажа добежала пешком.

Наконец они вошли в огромную квартиру. Серьёзно, просто огромную.

— Чувствуй себя как дома.

Ничего себе «как дома», подумала Кэти, растерянно оглядываясь вокруг. Она как будто в тётушкином музее оказалась. Даже паркет на полу тут был не старый и зацарапанный, как дома, а начищенный до зеркального блеска. Как по такому вообще ходить? На стенах были шёлковые обои, и везде много воздуха и цветов, и очень светло. А ещё целая куча комнат: кухня, столовая, гостиная и по своей спальне у Роззи, её тёти и няни.

Тётя Маргарете, следившая за её вытянувшимся лицом, рассмеялась.

— Проходи, не стесняйся. Раньшье это были две квартиры, а теперь одна. А в остальном ничего особенного.

Роззи сразу резво покатила всё показывать, а Кэти шла за ней, очень стесняясь (на левом носке, на самой пятке, у неё была большущая дырка). Комната у Роззи была просторная, кровать с розовым пологом, как в кино, свой собственный телевизор с видеомагнитофоном, большой кукольный домик, книжный шкаф до самого потолка, полированный письменный стол с лампой под голубым абажуром.

Всё это Кэти заметила мельком, а потом её взгляд остановился на столе. Там, посреди бумажек и тетрадок, тщательно разглаженная, лежала обёртка от вчерашней шипучки.

Роззи, перехватив её взгляд, очень смутилась и пробормотала что-то про «забыла выбросить», но убрала обёртку не куда-нибудь, а под обложку книги. Да Кэти и так всё поняла: она вот тоже хранила в своём дневнике бумажного журавлика, которого дядя Ян свернул давным-давно, хотя журавлик помялся и крыльями больше не махал.

А потом Кэти увидела самое интересное: мольберт прямо напротив окна, а у стены пустые подрамники. В каждом углу лежали папки для эскизов, этюдники, альбомы для рисования, кисточки, акварельные краски, угольные карандаши, пастельные мелки. И все стены чуть не сплошь были в рисунках. И не в тех скучных бледных картинах, которые любила тётушка.

— Ого! — восхитилась Кэти. — Вот класс! Это ты всё сама нарисовала?!

Роззи польщённо улыбалась.

Потом они пили чай на кухне, вчетвером: Кэти, Роззи, тётя Маргарете и Минна. Минна — это оказалась няня, приставленная к Роззи, но в доме к ней относились скорее как к любимой бабушке. Это была старушка с седым пучком волос и в строгом платье с кружевным накрахмаленным воротничком. Она и присматривала за домом, и готовила еду. С Кэти она сразу поладила; а когда та собралась уходить, Минна надавал ей столько шоколадных конфет, что не вмещалось в карманы.

А тётя Маргарете пригласила её прийти опять назавтра. На это Кэти только мрачно пожала плечами.

— Я постараюсь.

Роззи сразу поняла, в чём дело, и обернулась к Маргарете.

— Кэти тётя не хочет пускать.

— Правда? А не поговорить ли мне с твоей тётей? Я уверена, что она войдёт в наше положение.

Кэти сильно сомневалась, что это поможет, но спорить не стала.

Потом она пошла домой.

Тётушка опять встретила её грозным:

— Итак, объяснись, Катарина.

Но сегодня Кэти была не настроена увиливать.

— Я была в гостях у Роззи, потому что пообещала ей вчера. У девочки на инвалидной коляске из четвёртого дома. Я завтра тоже к ней пойду. Хотите, можете и кеды забрать. Я всё равно уйду, хоть босиком.

Она ожидала выговора, однако тётушка только поправила очки и сказала:

— Но уроки ты должна приготовить сегодня.

Кэти так удивилась, что ничего не ответила. С чего бы это вдруг тётушка сменила гнев на милость? А может, ей просто тоже надоело всегда ругаться?

Как бы там ни было, но уроки Кэти, не желая искушать судьбу, делала старательно — впервые в этом году. А как только стемнело, она достала из коробки Шарики и рассказала им всё про Роззи. И с тех пор говорила с ними каждый день.

*
И пошла у Кэти замечательная жизнь.

За несколько дней она узнала всё про Роззи. Что сейчас ей одиннадцать лет, а двадцать восьмого мая исполнится двенадцать. Что когда ей было семь, и она училась верховой езде, то упала с лошади и повредила позвоночник, и у неё отнялись ноги и правая рука. Чувствительность постепенно возвращалась: рука её слушалась неплохо, и она могла даже пройти несколько шагов, если держалась за кого-нибудь. Только это отнимало у неё много сил.

Папа у Роззи был морским офицером, и постоянно где-нибудь далеко (о маме она не говорила). Так что о ней заботились тётя Маргарете и Минна. Тётя Маргарете преподавала рисование в художественном институте. Роззи и сама любила рисовать больше всего на свете, и при этом левой рукой. Кэти завидовала по-белому.

Каждый день к Роззи домой приходил седобородый дедушка с резной тростью — доктор Йоргас. Практику он давно оставил и вышел на пенсию, а семьи у него не было. Так что Роззи составляла «предмет всех его интересов», так он сам говорил.

Проще говоря, он страшно её любил.

Каждый день доктор Йоргас делал ей массаж и заставлял упражняться у станка вроде балетного. Это было долго и утомительно, и не приносило никаких немедленных результатов, и Роззи давно отчаялась бы; но у доктора Йоргаса всегда получалось рассмешить её или подбодрить. Кроме того, доктор Йоргас учил Роззи всем предметам, ведь в школу она не ходила, а только числилась в пятом классе. И в конце каждой четверти к ней приходили учителя, чтобы она написала контрольные, и ей могли бы поставить оценки.

И Роззи была такая умная! Она училась на одни пятёрки. Кэти бы ни за что не хватило на всё это терпения.

Кэти и представить не могла, что за несколько дней можно подружиться с человеком так накрепко, будто вы сто лет знакомы. А теперь ей самой не верилось, что когда-то — целых ДЕСЯТЬ ЛЕТ! — она могла жить по-другому. Каждый день после школы она бежала к Роззи в гости. У Роззи никогда не бывало скучно. Минна рассказывала истории и разрешала трогать все безделушки в доме, а иногда пела под фортепиано старые романсы. У неё получалось замечательно.

Если песня была повеселее, Роззи ей подпевала; а когда Кэти освоилась, то стала подпевать тоже, и была страшно довольна, когда доктор Йоргас сказал ей, что у неё очень хороший музыкальный слух. Она и не знала про себя, что у неё — слух!

Она, как оказалось, многого про себя не знала. Выяснилось, к примеру, что она вовсе не такая глупая. Штуки, которые в школе она не понимала, у доктора Йоргаса переставали казаться сложными и скучными. Даже английский, который Кэти терпеть не могла, теперь давался ей полегче, и у неё исправилось скверное произношение, за которое Клавдия так её ругала.

Роззи помогала ей с уроками, а когда с ними бывало покончено, они смотрели мультики и придумывали себе игры. Или просто болтали. Они могли болтать хоть сутками и никогда друг от друга не уставали. Так что Кэти торчала у Роззи до вечера, а иногда и на ночь оставалась, но тётушка была не против. Маргарете заходила к ней познакомиться, они сразу поладили и теперь постоянно ходили друг к другу пить чай и чинно беседовать об искусстве.

Конечно, с тётушкой было не всё так уж гладко, потому что Кэти по-прежнему вела себя как древний варвар, устраивала в комнате бардак, а в школе часто дралась и всё ломала. Но отметки у неё стали получше, и хотя у тётушки было немало причин ругаться и ворчать, в комнате Кэти больше не запирали.

Дядя Ян приезжал каждые выходные, и они шли втроём гулять. Роззи он мог просто посадить на плечо, такая она была маленькая и лёгкая, а Кэти носилась вокруг с инвалидной коляской.

В конце апреля Кэти познакомила с ними Клайви. Клайви поначалу долго упирался (он знал о своей дурной славе и не ждал от взрослых ничего хорошего), но в конечном итоге уступил. Когда Кэти притащила его к Роззи в гости, он страшно конфузился, не знал, что сказать, был ещё более неуклюжим, чем обычно — в общем, вёл себя как осёл. Но всему семейству он пришёлся по душе. Когда он ушёл домой, тётя Маргарете задумчиво сказала:

— Какой интересный молодой человек. Не правда ли, Роза?

Но Роззи побурела, как свёкла, и ничего не ответила. Из уважения к её чувствам Кэти даже не стала над ней подтрунивать, хотя порой её так и подмывало.

Втроём они много слонялись по улице, возили Роззи по всему городу (с коляской они быстро научились управляться). Ведь раньше она гуляла очень редко и почти ничего не видела. А сколько интересного было просто необходимо ей показать! Сонные улочки квартала эмигрантов; роскошный яблоневый сад, охраняемый злобным стариканом Ризом и его собаками; закрытый роддом с призраками; футбольное поле рядом с молочным заводом; старые переулки с розовыми, жёлтыми и зелёными фасадами; трёхэтажные дома, где из окон слышалось радио, на балконах сушилось бельё, хлопая по ветру, как знамёна, а по водосточным трубам вился плющ и дикие розы. И разросшийся крыжовник вокруг старого университета, и фонарную площадь со странной статуей, и безымянный сквер с фонтаном, и огромный пустырь, куда опасались заглядывать, и кладбище, которого никто не боялся, и…

В общем, они не теряли времени даром. Всё было интересно и весело, и каждый день был полон впечатлений. А так как с ними был Клайви, перед которым окрестная шпана трепетала, то никто не смел высказываться насчёт Роззи и её коляски. Им троим нечего было бояться. Даже Крюгер не осмеливался перейти Клайви дорогу. Только парни из квартала эмигрантов обходились с ними покровительственно, но всегда по-дружески. А один из них, черноволосый, которого приятели называли Родригесом, однажды подошёл к Роззи и без церемоний высыпал ей на колени целую пригоршню орехов.

В квартале эмигрантов вообще люди были подобрей. И между собой дружили.

В тот раз Роззи сначала очень удивилась и сделала такое лицо, что Родригес захохотал. Тогда Роззи и сама захохотала, так звонко и так весело, что невозможно было стоять рядом с серьёзной миной. Когда Роззи смеялась, она делалась очень красивой. Даже Клайви смотрел на неё по-другому в такие моменты.

Иногда Роззи смеялась, когда рисовала. Она часто рисовала, сидя на кровати и положив на колени доску. Карандаш шуршал по бумаге, и из небытия на чистых листах появлялись цветы, собаки, сказочные города, морские берега, счастливые дети, а Клайви и Кэти следили за этим, затаив дыхание.

— Ребята, пожалуйста, не загораживайте свет, — просила Роззи, и они торопливо подвигались. Стоять было неудобно, Клайви сопел у самого плеча Кэти и ворчал.

— Подвинься!

— Не мешай!

— Подвинься, ну! Мне отсюда ничего не видно!

— Всё тебе видно!

— Неправда!

— Не пихайся!

— Сама не пихайся!..

Роззи следила за их перепалкой, отложив карандаш, и на щеках у неё дрожали смешливые ямочки. Клайви и Кэти принимались за дело всерьёз и толкались, пока не свалятся оба с кровати на пол. Тогда Роззи принималась хохотать, и они принимались хохотать, и от их хохота стёкла в трюмо дребезжали.

Ещё Роззи смеялась, когда они неслись вниз по Старой улице.

Старая улица была даже длиннее Центральной, и на самом деле такая старая, что была вымощена камнями, а не асфальтом. Она загибалась крюком от училища номер один до железнодорожного вокзала. А с пологого холма, на котором блестела куполом ветхая церковь, от Старой улицы отходил Ткацкий переулок.

— Ура-а! — во всё горло орал Клайви.

— Ура-а!! — вопила Кэти, а Роззи счастливо смеялась, когда они начинали свой спуск от церковного двора.

Кэти и Клайви бежали, держась за ручки инвалидной коляски. Сначала они толкали её, а потом уже она тянула их за собой, и им оставалось только нестись во весь дух, почти не касаясь подошвами земли. В этот миг всё, что так сильно отравляло им жизнь и заставляло до последнего оттягивать миг возвращения домой: утомительные занятия, вечное недовольство, лекции о приличиях, взбучки за плохие оценки, школьные враги — всё переставало существовать.

По дороге домой Кэти потом с холодеющим сердцем думала, что было бы, если бы коляску занесло или бы она вырвалась. Но на повороте страха не было. Их только веселило, когда старушки крестились, а женщины с продуктовыми сумками с ужасом говорили им вслед:

— О господи, опять эти сумасшедшие дети!

Сумасшедшие дети неслись по тротуару, разворачивали коляску так, что скрипели колёса, бежали по инерции ещё несколько метров и, остановившись наконец, начинали смеяться.

Старушки расходились, осуждающе качая головами.

— Убьются ведь однажды, ей-богу.

Но всё обходилось, и они шли гулять дальше. Роззи так любила бывать на улице, что от любой мелочи приходила в восторг.

Хотя было кое-что, чего она непереносимо боялась. Железная дорога! Она терпеть не могла моменты, когда Кэти и Клайви перетаскивали её коляску через рельсы. Железную дорогу она называла Туннель.


— Какое это место противное! — жалобно повторяла Роззи, вцепившись в подлокотники коляски.

Дело было ясным субботним днём в первых числах мая, на железной дороге. Было уже по-летнему жарко, но сильный ветер, и пахло дымом и нагретым железом. Рельсы заросли полынью, кашкой и собачьими ушами, в траве громко стрекотали кузнечики, и в мире не найти было другого такого мирного места.

— Давай пойдём другой дорогой, Кэти, пожалуйста!

— По такой-то жаре? — возмутилась Кэти. До «цивилизованного» перехода через рельсы идти было целую вечность, и к тому же они спешили в кино, где условились встретиться с Клайви. — Ну уж нет!

— Мне не нравится это место, оно плохое. Кэти, давай уйдём!

— Ну не дури, — Кэти ковырнула пыльным кедом ржавый рельс. — Что тут опасного? Тут лет двадцать никто не ездил… а может, и все пятьдесят! Тут всё гнилое, погляди сама…

— Кэти, осторожней…

— Да прекрати ты! — вышла из себя Кэти. Она часто выходила из себя, но по-настоящему они с Роззи ещё ни разу не ссорились. — Что тут может случиться? Чего ты трусишь?

Роззи поглядела на неё из-под льняной чёлки.

— В Туннеле происходят плохие вещи. Мне здесь ОЧЕНЬ не нравится.

— Не будь дурочкой, Роззи! Вот возьму и скажу Клайву, какая ты на самом деле трусиха.

Роззи залилась жарким румянцем.

— Я вовсе не трусиха! Просто Туннель — это гадкое место, вот и всё!

— Ну так мы же только на ту сторону перейдём, только и всего. Мы же переходили сто раз! Давай…

— Хорошо… Только ты, пожалуйста, быстрее, Кэти.

Роззи смертельно побледнела. Она так боялась, что Кэти и самой вдруг сделалось жутко. Ей показалось, что она переоценила свои силы, что ей не справиться с коляской, и что вот сейчас…

Но это продолжалось всего секунду. Они с Роззи уже были на другой стороне, и все страхи сразу показались Кэти глупостью.

В тот день она и подумать не могла, что очень скоро произойдёт такое, отчего она будет бояться железной дороги всю свою оставшуюся жизнь.


Лента. Глава 5
2003 год

Кэти широко раскрыла глаза. Она лежала в темноте, крепко прижимая к груди одеяло. Ей было очень страшно.

Опять эти дурацкие сны. Одни и те же. Сперва этот странный парень, смахивающий на монаха. Сегодня он был не такой уж бешеный. Он сидел перед огромной доской, похожей на шахматную, только со множеством фигурок. Сперва он ничего не делал и смотрел на доску, но потом поднял на Кэти глаза и заговорил. Он сказал:

— Я должен ждать? Я очень долго ждал. Я сделал, что обещал: я превзошёл всех…

Но тут сон сразу оборвался и сделался страшным.

Кэти закрыла рукой глаза. Обычный кошмар. Даже и не понятно, о чём. Что-то, связанное с железной дорогой, какой-то набегающий грохот. Что-то подобное ей, кажется, снилось в детстве…

Кэти перестала дышать. Ей вдруг показалось, что в ночной тишине она услышала поезд.

Минуты тянулись одна за другой, но никаких странных звуков больше не было. Тикали часы. За окном прошуршала машина. Соседская собака жалобно заскулила и смолкла.

Ещё один сон? Уф, как же здесь стало душно…

Кэти выбралась из жаркой кровати. Накинутое на плечи одеяло потащилось за ней, как королевский шлейф, в тётушкину комнату, такую же тёмную и душную.

Кэти вышла на балкон, щурясь и ёжась. Чувство было такое, словно после утомительного дня лёг в прохладную ванну. Фонари были погашены; было четыре часа утра. Дорога казалась такой бледной и туманной; она отделяла район от буйных зарослей лесополосы, как река. Лесополоса лежала чёрная, тихая, зловещая.

Чёрная? Кэти прищурилась. Ей почудилось, что далеко на востоке среди зарослей мелькает свет.

И тогда она услышала, как гудит поезд. Совершенно настоящий, далёкий гудок поезда, который эхом прокатился по улице.

Кэти опрометью кинулась с балкона в тётушкину комнату и включила свет. Но всё снова было тихо.

Может, показалось?

Да, наверняка. Просто показалось. Это она перенервничала из-за дурацких снов. Так что… надо просто вернуться в кровать и постараться заснуть. Правильно.

Но сначала она закрыла балконную дверь. А потом прошла по квартире, везде зажигая свет. Со светом стало получше, но Кэти не переставала прислушиваться.

Чтобы успокоиться окончательно, она достала из кладовки коробку, забралась с ногами на свою кровать и стала перебирать вещи.

В конце концов, ей просто могло показаться.

Наверняка ей показалось.

В детстве ей частенько виделись странные вещи. Например, однажды на уроке она увидела крысу, на которую больше никто не обращал внимания. Крыса пробежала через весь класс, принюхиваясь, и исчезла в стене. Клавдия сделала Кэти замечание за невнимательность, и тётушка наказала её.

Иногда Кэти видела на улице странно одетых людей, как из кино. Однажды, когда она шла через кладбище, там всё было не так, как обычно. А дважды она видела целое войско всадников на огромных конях, с развевающимися плащами, а впереди них бежали гончие. Они проносились с гулом и криками. Оба раза это случилось в мае. Во второй раз с ней был дядя Ян. Он ничего не видел, но смеяться над ней не стал. Он сказал, что это «дикая охота» из старых сказок.

Сказки, вот именно. В этом было всё дело. В сказках и диких играх, которые они придумывали. Они верили, что в городе есть особенные места, в которых происходят странные вещи, надо только оказаться там в нужное время. Например, в больнице, как они считали, втайне ставят опыты над людьми. А с железнодорожного вокзала можно уехать куда захочешь.

Были и другие «особые» места: училище, разрушенная водонапорная башня на пустыре, фонарная площадь, фонтан в безымянном сквере.

Но главное — это была железная дорога. В детстве они почему-то называли её Туннелем, хотя на туннель было совсем не похоже.

Странно… Кэти помнила, что до определённого момента не боялась железной дороги, а потом стала бояться.

Что же такое случилось?..

Часы пробили шесть. Пора было собираться в училище. Кэти убрала коробку на шкаф и, зевая, принялась заправлять кровать. Она сонно тащилась из комнаты в душ, из душа в комнату, одевалась, на ходу жевала колбасу — а следовало бы поторопиться. Влезла в многострадальное пальто, схватила рюкзак и побежала через двор. Небо затянули облака, было так хмуро и темно, и пусто. Только одна машина промчалась по дороге.

Кэти быстро шагала по обочине, стараясь не смотреть в сторону лесополосы. Вообще-то следовало свернуть здесь и срезать путь, это было дело жизни и смерти: первой парой сегодня документоведение, преподавательница, госпожа Ингаллиль — жутко строгая, к ней попробуй только опоздай. Да и чего тут бояться? Глупости! Детские страхи. Смешно, но она даже не помнит, откуда они взялись.

Но никакие разумные доводы не помогли: Кэти просто НЕ СУМЕЛА заставить себя перейти через рельсы.

Она перебежала дорогу и помчалась по тропинке к старому, позеленелому железному мостику — переходу через пути. Весь город, сколько Кэти себя помнила, ходил по этому мостику, хотя он был один на несколько кварталов, и напрямик можно было пройти минут на двадцать быстрее.

Все боялись железной дороги? Конечно, нет! Никто и не задумывался об этом.

Кэти очень нервничала. Не удержавшись, она выглянула с мостика вниз. Рельсы были едва видны: ржавое железо, сгнившие шпалы, густо заросшие травой. Видишь? Никаких поездов. Да здесь сроду никаких поездов не ездило! Просто смешно…

Всё произошло очень быстро. Кэти шагнула было вперёд; заметила что-то тёмное у себя под ногами, похожее на скомканную тряпку, и прежде, чем успела остановить себя, отшвырнула невнятный комок носком ботинка. Он соскользнул с мостика, по-змеиному разворачиваясь… но Кэти уже вздохнула с облегчением и готова была посмеяться над своей трусостью: это же просто лента! Чего только ни валяется там, где ходит много народу…

Стало зябко, и Кэти подняла воротник пальто, жалея, что сегодня не взяла с собой шарф. Она не сразу поняла, что мурашки, ползущие между лопаток, не от холода, а от страха. За её спиной шуршали кусты — может быть, это всего лишь бродячая собака или горожанин, спешащий на работу, или…

Всё это Кэти думала уже на бегу, и оборачиваться, чтобы проверить свои догадки, ей совсем не хотелось. Она сбавила шаг только на улице Железнодорожников, освещённой фонарями и оглашаемой рёвом проезжающих машин. Чтобы идти ещё и мимо тёмного, тихого кладбища, у неё просто не хватило силы воли, и она обогнула целый квартал.

Когда Кэти наконец очутилась в училище, показавшемся ей таким уютным и безопасным, вестибюль уже опустел, а все вешалки в гардеробе были заняты. Из-за своих расшатанных нервов она опоздала на целых сорок минут. Госпожа Ингаллиль упорно делала вид, что не видит её и не слышит её извинений, и до конца пары Кэти простояла у порога, как полная дура.

Зато у неё была масса времени поразмыслить над своим психическим состоянием.

На остальных четырёх парах она сидела одна (как всегда) и вяло рисовала на полях тетради паровозики. Ей казалось, что она находится под каким-то заклятьем Замедленности: жизнь вокруг неё бурлила, разноцветная, шумная, весёлая; лекторы рисовали схемы на доске, перемены сменяли пары, одногруппники весело болтали и смеялись. А жизнь Кэти была обесцвеченной, унылой, и ничего её в будущем не ждало, кроме той же тоскливой скуки.

Домой Кэти поехала на автобусе. Дождь лил как из ведра, машины окатывали неосторожных прохожих тучами брызг, остановки были полны съёжившихся людей. Кэти добежала до остановки, натянув на голову пальто, и втиснулась в самый угол. Автобусы шли переполненными, посадка сопровождалась толкотнёй и перепалками.
 
По причине своей нерасторопности Кэти втиснулась только в третий по счёту. Автобус трясся и чихал мотором, и за первым же поворотом, на улице Железнодорожников, сломался.

Кэти тяжело вздохнула и решила, что это перст судьбы. Пешком отсюда было до дома ближе, чем автобусом; она промокла, так что терять было нечего; и она чувствовала себя так жалко, что ничего не боялась.

Ей хотелось согреться, есть и спать. Дождь нещадно поливал землю, и кусты на лесополосе жутко шумели.

На середине перехода она поскользнулась. Под ногами у себя она заметила яркий предмет. Краткий миг борьбы любопытства с дурным предчувствием, и любопытство победило. Кэти нагнулась и подняла предмет с мостика.

Это была лента, очень грязная. Оранжевая лента.

Интересно, та, утренняя, тоже была оранжевой?

Кэти не сразу задалась вопросом, откуда здесь взялся свет, позволивший разглядеть ленту, если фонари остались далеко за спиной.

Потом она посмотрела влево и увидела три круглых ослепительных глаза, несущихся прямо на неё. Сквозь шум дождя послышался рёв поезда, и Кэти помчалась прочь, не чуя под собой ног. Ветки хлестали её по щекам, за шиворот лилась ледяная вода, машина оглушительно просигналила ей вслед, когда она чуть не угодила под колёса.

На своей улице, под оранжевым фонарём, Кэти остановилась. Она вымокла до нитки, была забрызгана грязью, и зубы у неё лязгали. Ничего не свете ей не хотелось так сильно, как попасть домой. Но для начала она несколько раз глубоко вздохнула и сказала вслух:

— Я в своём уме.

И только у двери, доставая ключи, она заметила, что всё ещё держит ленту в руке.

Кэти сильно нахмурилась, разглядывая свою находку в жёлтом свете тусклой лампочки на площадке. Оранжевая. Может, у неё в детстве была такая?

Или…

— Я в своём уме, — сказала она сквозь зубы и вошла в квартиру.

Сначала она включила во всех комнатах свет, радио на кухне и телевизор. Зубы продолжали лязгать, и она решила, что первым делом нужно отправиться в горячую ванну.

Она взяла из шкафа чистую футболку, шорты и полотенце. Закрылась в ванной. Достала ленту из кармана и осмотрела с сильнейшей неприязнью. Пожалуй, её стоило постирать, чтобы смыть всю эту грязь. И этот гнусный запах.

Запах поездов.

Кэти положила ленту на полку под зеркалом, которое висело над раковиной. Она как раз стянула с себя гадкую мокрую одежду, когда неожиданно… вспомнила!

Она вспомнила, где уже видела в точности такую же ленту. В тётушкиной коробке!

Но сперва она набрала полную ванну горячей воды и лежала там, пока совсем не согрелась и не расслабилась. Потом вымыла голову. Она как раз переоделась в чистое и, благодушно мурлыча что-то себе под нос, вытирала волосы полотенцем…

…когда её взгляд наткнулся на полку под запотевшим зеркалом.

Если не считать расчёски, она была пуста.

Кэти замерла. В трубах булькала вода, из-за двери доносилось бормотание радио, её окружали привычные, домашние предметы, и тем не менее волосы у неё на затылке шевелились от ужаса.

Этому должно быть рациональное объяснение.

— Я в своём уме, — прошептала она, но вышло совсем не убедительно.

Кэти перевернула всё вверх дном. Проверила корзину с грязной одеждой, посмотрела на полу, заглянула в стиральную машину и под ванну. Лента исчезла бесследно, словно её и не было.

А может, её и не было. Может, это просто гроза… и нервы после кошмаров.

В странном опустошении Кэти выпрямилась и уставилась на полку. Расчёска по-прежнему лежала там, и зеркало было такое же запотевшее.

Только теперь на нём проступали линии. Горизонтальная. Над ней вертикальная. Ещё горизонтальная, и рядом волнообразная закорюка — будто их рисовали пальцем по стеклу. С приступом дурноты Кэти моргнула, но линии никуда не делись. Зато она увидела, что они складываются в буквы. Очень корявые — какие бывают обычно, когда пытаешься писать их в другую сторону.

ТВ
О
Й Х
ОД

Кэти с силой провела рукой по стеклу и встретилась взглядом с физиономией, бывшей на месте её отражения. Оно было белое, а глаза маниакально горели.

Кэти зажмурилась и закрыла руками лицо, и стояла так, трясясь, с бешено бьющимся сердцем, пока не набралась смелости глянуть между пальцев. Но с отражением уже было всё в порядке.

На этот день галлюцинаций было достаточно. Кэти прислонилась к стиральной машинке и расплакалась.

Но мало-помалу слёзы кончились, дрожь унялась, и на смену им пришло неистовое желание действовать. Кэти рванула защёлку на двери, промчалась в свою комнату и достала со шкафа коробку. Тельняшка, фотоальбом, стеклянные шарики, игольница… Она была уверена, что оранжевая лента лежит здесь — она ПОМНИЛА, как собирала с полу упавшие предметы.

Но всё было на месте. Всё! Кроме ленты.

И… кольца.

Кольцо! Самая важная вещь во всей этой коробке! Исчезло!

Охваченная паникой, Кэти вывалила содержимое коробки прямо на кровать. Дневник, журавлики, грамота из школы… где же…

Она испустила вздох облегчения. Кольцо, свёрнутое из проволоки, лежало на одеяле вместе с пригоршней пуговиц. Сегодня оно уже не казалось таким уж дурацким. Для ерундовины, сделанной из мусора, смотрелось очень даже ничего.

Недолго думая, Кэти надела кольцо на средний палец на правой руке. По крайней мере, так оно точно не потеряется.

Может быть, с его помощью ей удастся вспомнить побольше про своё детство.

Может быть, если она всё вспомнит, она поймёт, что за чёрт происходит вокруг неё.

Может быть, если она всё вспомнит, её сумасшествие прекратится само собой?


Новые друзья. Глава 6
1995 год

Дело было в начале мая, утром в воскресенье. Кэти вылезла через окно и пошла на железную дорогу.

Она опять оказалась под замком, потому что в субботу вечером подралась с Зотом. Он пулялся из резинки мелкими камушками — по голым-то ногам это как огнём.

Если он надеялся убежать, то надеялся зря. Кэти так рассвирепела, что сама не заметила, как догнала его. Зот повернулся к ней и пролепетал, пятясь задом:

— Н-не подходи, не тронь! А то я… скажу маме… у тебя т-такие проблемы будут…

Но тут он споткнулся и сел задом прямо в урну. Кэти выхватила у него резинку, оттянула и звонко щёлкнула его по лбу. Зот заревел. Кэти снова оттянула резинку.

— А ну замолкни, гадина. А то я тебе эту штуку знаешь куда засуну? У-у… беспозвоночное! Смотреть противно.

Зот ревел и никак не мог выбраться из урны. Ребята, которые играли во дворе в полицейских, начали наблюдать.

Наконец Зот встал. Все джинсы сзади у него были в чём-то мерзком и липком, вроде растаявшего мороженого.

— Полу-учишь ты! — проревел он.

Но Кэти, приободрённая всеобщим вниманием (потому что теперь они были как на сцене), только издевательски расхохоталась.

— Ты лучше беги домой. Такой большой мальчик, а все штанишки испачкал!

Тут Зот заревел в голос и побежал в свой двор, а мальчишки, улюлюкая, поскакали за ним.

Возмездие совершилось! Добро победило.

Ведь да?

Вечером мамаша Зота явилась к Кэти домой и закатила настоящий скандал. Тётушка выслушивала её угрюмо и даже не пробовала возражать, и Кэти наконец не выдержала.

— Я дерусь, ну и ладно, а сын у вас зато шкура бессовестная!

Мама Зота поперхнулась воздухом, а тётушка возмущённо вскричала:

— Катарина!

Но та и не думала останавливаться.

— Как в девчонок из напальчника стрелять — это пожалуйста, а раз дали сдачи — жаловаться побежал! А он не рассказывал, как первоклашек шпыняет? Хоть что мне делайте, а если он ещё полезет, я его башкой в мусорку суну!

Потом Кэти убежала в свою комнату и захлопнула дверь, и от злости колотила по матрасу, пока не выдохлась. И только когда она забралась под одеяло вместе с Шариками, ей стало немного получше.

*
Вот потому-то в воскресенье она и надела свои вечные шорты и тельняшку, которую выпросила у дяди Яна в прошлые выходные. Тельняшка была его собственная и, конечно, большущая — такая, что в ней поместилось бы две Кэти, и выглядела на ней как смирительная рубашка. Но рукава Кэти подвернула, ворот ушила тётя (вздыхая и сетуя на судьбу, подарившую ей самую безобразную из всех девочек), и теперь походило больше на бесформенное платьице. Кэти была своим видом ужасно довольна.

Потом она умыкнула кеды, вылезла в окно и побежала к железной дороге. За шариками.

Это была их с Роззи любимая игра. Они собрали уже много шариков — стеклянных,  прозрачных и разных цветов. Кэти и Роззи назвали все свои Шарики в честь планет и звёзд (у Роззи была большая энциклопедия с картинками про космос). Марс был красный, как черепичная крыша, Солнце — конечно, самое жёлтое и яркое. Были Сириус, и Канопус, и Альтаир, и другие с такими же красивыми непонятными именами.

Только вот шарики были редкими. Их нельзя было купить ни в одном магазине, которые Кэти знала (а она обошла их все), зато можно было найти. Чаще всего они попадались почему-то на железной дороге.

Было тепло, от ветра тельняшка надувалась за спиной, как вымпел. Кэти побрела вдоль насыпи, не отрывая глаз от земли: вдруг где-то блеснёт яркая стекляшка? Трава щекотала ей ноги. Высокие кусты полыни покачивались туда-сюда. Широкие листья лопухов были как бархатно-пыльные опахала.

Кэти прыгала по рассохшимся шпалам и не сразу заметила странное зудящее ощущение в пятках. Озадаченная, она присела на корточки и приложила ладонь к нагретому солнцем рельсу. Рельс гудел.
 
Она оглянулась через плечо и обмерла: к ней на полном ходу мчался огромный паровоз. Оглушительный гудок и тёплый дымный запах накатили волной.

Кэти заорала и скатилась по насыпи в траву. Паровоз с тремя вагонами с грохотом промчался мимо. Он был угольно-чёрный, из трубы валил дым, а к вагонам были привязаны длинные яркие ленты и с хлопаньем бились на ветру.

А через минуту всё уже стало тихо и спокойно, как всегда. Солнце жарило макушку, ветер покачивал полынные кисточки, а низко над шпалами зависла синяя стрекоза, похожая на игрушку из драгоценного камня.

Кэти дрожала всем телом. Она поползла по насыпи вверх и, боязливо протянув руку, потрогала горячие рельсы. Ржавчина с них местами была содрана.

Кэти всхлипнула и бросилась домой со всех ног. Вылетев на дорогу из-за кустов, она чуть не угодила под машину, но всё обошлось. Только тормоза завизжали и дядька-водитель ругался вслед. И только во дворе, в тени могучего тополя, Кэти рискнула остановиться. Она чувствовала себя крошечной и беспомощной, как никогда. Только теперь она заметила, что крепко сжимает кулаки. Разжала пальцы и увидела в правой руке обрывок оранжевой атласной ленты.

Тётушка была настроена очень сурово, но одного взгляда на Кэти хватило, чтобы она изменилась в лице.

— Катарина, боже мой, что случилось? Где ты была? Ну, отвечай же!

У Кэти было отчётливейшее чувство, что челюсти у неё склеены цементом.

— Я н-на… железной дороге! Там был паровоз… как в кино! Большой и… чёрный, и с лентами на трубе…

— Что ты такое говоришь! Катарина, а ну успокойся. Посмотри на меня и расскажи всё по порядку. Глубоко вздохни. Сосчитай до пяти… Ну?

Кэти честно сосчитала.

— Я была на железной дороге. И тут поезд проехал. Это правда! Он был настоящий! Он как загудит, и я прыгнула в сторону и упала… а он проехал мимо. Он был чёрный. И дым из трубы валил, тоже чёрный. И везде ленты. Вот, смотри, одна отвалилась! Вот!

Тётушка неодобрительно нахмурилась.

— Замечательная история, Катарина. Я рада, что у тебя такая богатая фантазия. Но, в самом деле, не стоит так переживать из-за каких-то игр. Погляди, у тебя ведь жар!..

Она потрогала Кэти лоб, но та увернулась от её руки.

— Но я не придумала! Это не игра! Это было по правде, он так близко проехал, и у него были колёса такие, и труба, и… лента!

— Да, Катарина, лента чудная, хотя я и не одобряю, когда подбирают с земли вещи. Но послушай меня, там не было никакого поезда. Его не могло там быть, милая. За всю мою жизнь по этой ветке не прошло ни одного поезда. Боюсь, она уже не в рабочем состоянии. Так что выброси из головы эти глупости. А теперь будь добра вымыть руки и переодеться к зав… Катарина!

Но Кэти уже была такова. Слёзы от обиды стояли у неё в глазах. Не поверила!

Она стрелой промчалась через двор и прямо на второй этаж дома номер четыре. А куда ещё она могла пойти, если не к Роззи?

Ей открыла Минна и сразу заулыбалась.

— А, здравствуй, Катарина. Мы тебя ждали — Роза была сама не своя. Она у себя, проходи. А я пока поставлю чай…

Кэти сбросила кеды и побежала в комнату Роззи, большую и светлую. Роззи сидела на кровати, красивая, как картинка, в одуванчиково-жёлтом платьице, и держала на коленях книгу. Но лицо у неё было встревоженное, и вряд ли она читала.

Кэти остановилась перед ней, не представляя, что хочет сказать и что надеется услышать, и как удержаться от кипящих в горле слёз.

— Кэти! — в сильнейшем волнении закричала та, отбросила книжку и, схватив Кэти за руку, усадила её на кровать. — Я ТАК рада, что всё хорошо! Я ТАК за тебя боялась, Кэти!

— А… откуда ты знаешь?

— Просто знаю, и всё!

— Там был поезд… настоящий! Я знаю, что по-глупому звучит, но он ПРАВДА был! Огромный, и весь чёрный! Я еле успела отскочить — вот, видишь, всё ещё руки дрожат… И у него были ленты на трубе…

Роззи выслушала её, сильно побледнев, со сжатыми губами, и поверила не колеблясь, сразу же.

— Я так и знала, что это из-за Туннеля. Я слышала гудок, все краски разлила на пол. А Минна сказала, что ничего не слышала, и тётя Маргарете тоже.

— Ты слышала, как тот поезд гудел?
 
— Я же тебе говорила: Туннель — очень плохое место. Там многое СЛУЧАЕТСЯ. Но ты теперь будешь осторожней… правда же, Кэти?

— Да я теперь близко не хочу туда подходить!

И это была сущая правда: с того дня Кэти называла железную дорогу Туннелем и боялась переходить её до чёртиков.

*
Никто раньше так не верил ей, кроме дяди Яна. Клайви только усмехался, если она пыталась рассказать ему о чём-нибудь странном, вроде той невидимой крысы в классе, а тётушка вообще не воспринимала всерьёз. И теперь она была так благодарна Роззи, что просто не было слов.

Чтобы взрослые ничего не заподозрили, они стали играть в шахматы. У Роззи была большая доска со старинными резными фигурками. Но сегодня игра не клеилась.

— Надоело! — наконец вспылила Кэти, которой было слишком жутко молчать и думать про поезд. — Ты так бестолково ходишь — неинтересно играть.

— Извини, пожалуйста. Правда, я что-то задумалась.

— Про что?

— Про этот поезд… — Роззи рассеянно крутила в пальцах шахматного коня. — Кэти, ты спрашивала у дяди Яна когда-нибудь, откуда берутся стеклянные шарики?

Кэти озадаченно почесала в затылке.

— Да нет, никогда… как-то в голову не приходило. А что?

— Я спрашивала у тёти Маргарете, и у Минны, и у доктора Йоргаса тоже. Они сказали, что не знают. И так удивились. Я думаю, НИКТО не знает, понимаешь? Их НИГДЕ не делают.

Кэти стало неуютно.

— И откуда они, по-твоему, берутся?

— А откуда взялся поезд?

— Ты думаешь, они связаны?

Роззи пожала плечами. Она смотрела на колени, и вдруг губы у неё запрыгали, она спрятала лицо в ладонях и расплакалась.

Растерянная, Кэти вскочила на ноги.

— Ты чего? Роззи? Роззи! Ну чего ты? Ты… обиделась на меня, что я сказала, будто ты бестолково ходишь?

Роззи рассмеялась сквозь слёзы.

— Нет, конечно, что ты! Я просто так испугалась, когда услышала тот гудок, и всё думала, думала, а что, если с тобой случится беда…

Кэти смутилась. Она не умела утешать других. Она неловко похлопала Роззи по плечу.

Однако от необходимости говорить что-нибудь её избавил раздавшийся со двора крик:

— Ро-оза!

Кэти и Роззи посмотрели друг на друга, и лица у них осветились радостью.

— Дядя Ян!

— Дядя Ян!

Забыв о слезах, Роззи крепко ухватилась за спинку кровати, подтягивая непослушные ноги. Кэти запрыгнула к ней на кровать, и обе выглянули в открытое окно. И точно, там внизу, под кустом черёмухи, стоял дядя Ян в джинсах и клетчатой рубашке.

— Дядя Ян! — завопила Кэти. Он засмеялся и помахал рукой.

— Идите к нам, ну же! — крикнула Роззи.

Дядя Ян кивнул и побежал к подъезду.

— Минна! Пожалуйста, помоги мне пересесть в коляску!

К тому времени, когда раздался звонок в дверь, шахматы были позабыты, слёзы вытерты насухо, и обе девочки горели нетерпением.

Дядя Ян привёз с собой гостинцы. Для Кэти — старый компас, а для Роззи — часики, которые заряжались от солнца. А польщённой Минне он с галантнейшим поклоном преподнёс большую белую лилию (это были её любимые цветы).

Вскоре пришёл доктор Йоргас, чтобы сделать Роззи массаж и проследить за её упражнениями. А когда с этим было покончено, Минна надела своё выходное платье, красиво причесала Роззи волосы (Кэти в это время пряталась за дядю Яна, чтобы не вздумали причёсывать и её), и они все вместе пошли гулять.

Вечером, когда Кэти и дядя Ян, попрощавшись, отправились домой, зашли по пути в продуктовый и задобрили тётушку черничным пирогом собственного производства, Кэти увела дядю Яна в комнату. Уже были сумерки. Дядя Ян  сел на стул у окна, а Кэти расхаживала туда-сюда, прерывающимся голосом рассказывая про поезд.

Когда она закончила, уже зажглись фонари. За освещённой дорогой мрачно темнела лесополоса, которая прежде казалась такой привычной и безопасной.

— Куда ведёт эта железная дорога? — спросила Кэти, глядя в окно. — Где она начинается?

— Я не знаю, — тихо ответил дядя Ян. — Правда, не думал никогда. Но по ней не ходят люди, Кэти. Совсем не ходят. Только дети иногда.

— Ты тоже там ходил, когда был маленький?

— И я ходил. И знаешь, Кэти… Иди сюда, — дядя Ян посадил её на кровать рядом со стулом и проговорил, сосредоточенно глядя в пол: — Я сейчас расскажу тебе кое-что. Кроме тебя я рассказывал об этом только твоему папе. А ты постарайся мне поверить. Договорились?

— Не бойся, дядя Ян, я поверю!

Но он не улыбнулся.

— Есть вещи, Кэти, в которые поверить нелегко. Или в которые верить не хочется. И чем старше ты становишься, тем их в твоей жизни больше. Понимаешь?

— Нет, — честно ответила Кэти.

— Вот и молодец. Так вот, когда мы с твоим папой ещё жили здесь, рядом с кварталом эмигрантов, и учились в школе, я в третьем классе, а твой папа — в четвёртом, как ты, я тогда часто гулял по рельсам. Там можно найти всякое, но… в тот раз я нашёл собаку. Это была мёртвая собака. Понимаешь, о чём я? Её голова лежала по одну сторону рельса, а всё… остальное — по другую. Так, будто…

— Будто её переехали, — шёпотом договорила Кэти.

— Да. Будто её переехали. На любой другой дороге это обычное дело. Но ЭТА дорога уже не работала. И никто не помнит, чтобы она работала. Ни мой отец, ни мой дед за всю свою жизнь не видели на ней ни одного состава. Возможно, что поезда по ней никогда и не ходили. Возможно, они просто не достроили её.

Они помолчали, оба напряжённые. Кэти страшно было смотреть в окно и в тёмные углы. Она боялась вот-вот услышать пронзительный гудок поезда, а мёртвая собака так и стояла у неё перед глазами.

— Ну? Теперь ты думаешь, что твой старый дядюшка совсем помешался?

— Нет, ты что. Я верю. И никакой ты не старый!

— Хм.

— Только… мне теперь очень страшно.

Тогда дядя Ян крепко обнял её, а она обняла дядю Яна, и они сидели так в темноте, пока тётушка не велела Кэти идти умываться. И если бы дядя Ян не согласился почитать ей перед сном, навряд ли ей было бы так уж легко заснуть.

*
Утро было на редкость мрачным. Как она ни старалась, Кэти не могла выбросить из головы всё страшное, что произошло вчера. Мысли её так и крутились: чёрный поезд, лента (которую она спрятала на шкафу), мёртвая собака, «дикая охота», невидимая крыса в классе, Туннель, а главное — училище, погоня и… Шарики. Именно по дороге в школу она поняла: если кто-то кроме дяди Яна и поверит ей, то это Роззи.

На перемене Крюгер пытался к ней прицепиться, но Кэти ловко переместилась в поле зрения дежурной учительницы, и ему пришлось остаться ни с чем. А Кэти сказала себе, что с Крюгером надо держать ухо востро. Он так и не простил ей ту неудачную погоню в апреле.

На математике у них была четвертная контрольная. Поначалу Кэти, конечно, испугалась, но зря. Со всеми задачками и примерами она разделалась в два счёта и до конца урока, притопывая ногой, смотрела в окно. Там начинался дождь.

Все эти задачки они уже решали с доктором Йоргасом. Он вообще здорово подтянул Кэти по всем предметам. И вовремя: в этом июне её ждали переводные экзамены в пятый класс, а потом тётя хотела записать её в гимназию номер два. Конечно, табель успеваемости за первые три класса у неё был неважный — много троек и всякое такое, и это было нельзя поправить. Но последнюю четверть Клавдия её хвалила; и она сказала тётушке, что результаты экзаменов будут поважнее, чем четвертные оценки, так что у Кэти были все шансы показать себя неплохо.

Потом был английский. Сперва Клавдия проверяла у них домашнее задание, и для Кэти это окончилось большой пятёркой в тетради и в дневнике (что бывало весьма редко). А когда стали объявлять результаты контрольной по английскому, которую они писали в четверг, Клавдия (чего не случалось вообще) поставила работу Кэти всем в пример и сказала, что она лучшая в классе. Это было очень приятно; и когда Ангелика принялась ныть, что «так нечестно», тоже.

После экзаменов должен был состояться выпускной из начальной школы, и каждый класс готовил что-нибудь для праздника: танцевальный номер, или песню, или сценку. Клавдия решила, что её подопечные приготовят что-нибудь особенное («серьёзное», говорила она), и что это будет маленькая пьеса.

Пьеса называлась «Там Лин». Она была переделана из английской сказки про рыцаря Там Лина, которого похитила королева эльфов, и про девушку по имени Дженет, которая его освобождала. Для этого она должна была схватить его и не отпускать, а королева эльфов превращала его во всяких чудовищ — в змей, в зверей, и даже в раскалённое железо.

Сказка была в общем-то так себе, сопливенькая. Но про превращения Кэти понравилось. Класс отнёсся к идее с энтузиазмом. Все сразу стали предлагать, какие можно сделать костюмы, и «спецэффекты», и декорации. Клавдия все их идеи писала на доске, чтобы потом обсудить.

Потом идеи иссякли (Кэти как раз заскучала и больше всего хотела домой, к дяде Яну, а дождь разошёлся вовсю), и Клавдия стала записывать на листочек всех, кто хотел испробовать себя на актёрской стезе. «Больших ролей» было всего ничего, а гораздо больше маленьких — для эльфийской свиты. На роль Там Лина выбрали еврейского мальчика по имени Ежи: он был, во-первых, самый красивый в классе, а во-вторых, очень темпераментно читал стихи (так что девочки одобрительно пищали, а мальчики и Кэти делали незаинтересованные лица). Юлеуш, самый умный из них, должен был читать текст от автора. Эрика, кудрявая, огненно-рыжая и очень весёлая, была провозглашена Дженет: её все так любили, что даже завидующие девочки не стали спорить. На роль королевы эльфов вызвалась Ангелика. Она подняла руку, отбросила за спину белокурые локоны и огляделась по сторонам с таким презрением, будто уже была коронована и даже не сомневалась, что никто не посмеет встать у неё на пути. Да никто и не пытался: ссориться с Ангеликой было себе дороже.

Кэти мельком посочувствовала эльфийской королеве: она была ничего, а играть её будет такая мымра…

И тогда случилось то, чего никто не ждал, и Кэти меньше всех. Клавдия не стала записывать Ангелику, а сказала:

— Нет же, моя дорогая, ты слишком мила. Королева эльфов, на мой взгляд, должна быть более жёсткой, более… характерной! Зрители должны будут увидеть, почувствовать её негодование, её мстительность, и как она смягчится перед ликом любви. Мне бы хотелось, чтобы эту роль сыграла Кэти Тойвонен. Что скажешь, Кэти?

Кэти ничего не сказала. От изумления у неё отвисла челюсть. Клавдия хочет, чтобы она играла в пьесе! Выступала на сцене! Клавдия доверяет ей одну из самых главных ролей (и, что уж там, единственную, которую ей правда хотелось бы сыграть)! Клавдия хочет назначить ЕЁ, хотя все остальные девчонки симпатичнее, и поведение у них лучше, и оценки тоже…

Клавдия ободряюще улыбнулась.

— А почему бы и нет? Согласитесь, ребята, что у Кэти как раз подходящий типаж? По-моему, она отлично справится. А учитывая, что её произношение стало куда лучше, чем раньше… пусть это будет маленьким поощрением.

Кэти очень сомневалась, что она «отлично справится». На сцене, в дурацкой одежде, говоря дурацкие вещи, да ещё перед всей школой ей торчать не хотелось. И уж тем более «смягчаться перед ликом любви». Но с другой стороны…

Ребята в классе, как ни странно, шумно высказались за.

— Пусть будет Тойвонен! Она хорошо рассказывает!

— Она когда разозлится, так может врезать — самая настоящая королева!

Все засмеялись, а Ежи сказал шёпотом:

— Лучше уж Тойвонен, чем эта рыба-прилипала…

Ангелика пошла красными пятнами. Она вскочила на ноги, с искажённым от злобы лицом.

— Нет! Нет! Нет! Она же ничего не умеет! А я ходила в театральный кружок! И я играла Рапунцель! И мне все аплодировали! Я ХОЧУ быть королевой! Я за один день все слова выучу, и ОНА так никогда не сможет! Вот, слушайте! «Ах так! Превратись же в мерзкую жабу, о проклятый Там Лин!»

Но голос у неё был тонкий и противный, и лицо тоже противное. Такая злющая она могла кого угодно превратить во что угодно. По всему классу послышались ехидные смешки, а Клавдия добродушно сказала:

— Ну, ну, Агнелика, подумай, как ты некрасиво себя ведёшь! Конечно же, ты была чудесной Рапунцель, но, боюсь, на этот раз нам требуется несколько другое. Я уверена, что Кэти сыграет хорошо. Посмотри, все ребята со мной согласны, Кэти. Ну, что скажешь?

Это был последний миг колебаний. Кэти уже открыла рот, чтобы отказаться и покончить со всей этой нелепостью, но тут она встретилась взглядом с Ангеликой. Ангелика смотрела на неё с яростью. Наверное, впервые в жизни ей сказали, что кто-то может в чём-то её превзойти.

Но Кэти МОГЛА! И ей вдруг страшно захотелось показать всем, чего она стоит. И Ангелике показать! Впервые решить дело не с помощью кулаков. А добиться чего-нибудь.

И она громко сказала:

— Ладно. Я попробую. Я… буду стараться.

Все засмеялись. Сморчок завопил:

— Да здравствует Тойвонен, королева эльфов!

А Клавдия сказала, что если он не перестанет кричать глупости, она поставит ему двойку за поведение. И внесла Кэти в список.

Это стало последней каплей. Ангелика затопала ногами и громко заревела, и в этот момент никто не назвал бы её красивой.

Кэти чувствовала себя триумфатором, даже несмотря на то, что до дому она бежала по лужам, натянув на голову куртку. Первым, что она спросила, было:

— А где дядя Ян?

— Уехал на девятичасовом. Разве он не предупредил тебя?

Кэти, мгновенно сникнув, только пожала плечами. Тётушка посмотрела на неё долгим взглядом и неожиданно смягчилась.

— У дяди Яна временные проблемы на работе, не сердись на него, Катарина.

— Они не временные! Да я не сержусь.

— Вот и хорошо. Переодевайся поскорее и садись за стол. Я напекла сырных лепёшек.

Кэти вытаращилась на неё.

— Правда?!

— Я сделала всё в точности, как говорил Ян.

— Здорово!

— Не спеши радоваться — может быть, они совсем никуда не годятся.

— Да всё равно! — горячо возразила Кэти и, чего прежде никогда не делала, повисла у тётушки на шее. — Спасибо, тётя Анне, большое-пребольшое!

— Ну брось, брось, глупости, — смущённо ворчала тётушка.

Кэти громко чмокнула её в щёку и поскакала в комнату. Ничего себе! Тётушка добрая! Наверное, что-то случилось.

Она переоделась с быстротой молнии и вскоре уже сидела за столом, уплетая лепёшки за обе щеки и прерываясь только затем, чтобы их похвалить. Тётушке было очень приятно. Сегодня она была даже похожа на маму — это потому что не надела очки. И платье на ней было не такое, как обычно, а светло-голубое, очень ей к лицу (то самое, которое ей подарил дядя Ян на день рождения). А ещё тётушка распустила волосы. Дядя Ян всегда говорил, что так ей идёт, и теперь Кэти видела, что он прав. Стало заметно, что тётушка вовсе не старая и строгая, а стройная и с очень милой улыбкой.

— Как прошло сегодня в школе?

— Да так, ничего. Контроша по математике. Так, лёгкая. А по английскому две пятёрки, и Клавдия похвалила мою работу по временам. А ещё она говорит, что я буду играть в пьесе на выпускном. В июле.

Тётушка широко раскрыла глаза.

— В пьесе? Правда? Тебе досталась хорошая роль?

— Ну… да, хорошая. Я буду королевой эльфов. А пьеса называется «Там Лин»…

Тётушка страшно разволновалась.

— Как замечательно! Это чудесная сказка, я так её любила, когда была в твоём возрасте! Я перечитывала её сто раз и до сих пор помню наизусть. А ты знаешь, что есть такая баллада? Очень старая…

И она пропела несколько строчек на английском не хуже чем у Клавдии. Кэти не поняла ни слова, кроме «Дженет», но песня ей очень понравилась. Тётушка раньше никогда не пела, только вместе с дядей Яном.

— Как замечательно, Катарина! Я просто молилась, чтобы ты наконец… Не могу дождаться июля! Я обязательно, обязательно приду на тебя посмотреть! И Розу пригласим, правда? Катарина на сцене! Ян будет так рад! Я сегодня же ему позвоню. Вот увидишь, у тебя всё получится! А какой костюм я для тебя сошью…

В общем, она воодушевилась даже больше, чем сама Кэти. И когда та побежала с книжками к Роззи, настроение у неё было отличное. Но сегодня у неё в портфеле лежали ещё и Шарики.

— Мы уроки у Роззи сделаем.

— Передавай всем мои наилучшие пожелания. И не задерживайся допоздна.

— Хорошо, тётя Анне.

Кэти пришла как раз вовремя: доктор Йоргас как раз помогал Роззи делать уроки, и Кэти присоединилась к ним. Они уже покончили с математикой и литературой, когда наконец доктор Йоргас спросил, глядя на неё поверх очков (он носил круглые очки в тонкой серебристой оправе):

— Юная госпожа Тойвонен, позвольте узнать, отчего вы сегодня так печальны?

— Дождь, и дядя Ян уехал, — честно ответила Кэти. — А ещё тётя радуется, потому что я играю в пьесе, но только… я не знаю.

— Как здорово! — воскликнула Роззи в восторге, точь-в-точь как тётушка. — Ой, это так неожиданно! А что это за пьеса?

— Для выпускного в июле. Будем ставить в актовом зале с классом. Называется «Там Лин».

— Как та сказка про рыцаря?

— Да… вот, мне Клавдия дала текст…

Роззи и доктор Йоргас с одинаковым оживлением склонились над помятыми листочками.

— О! Да вы будете королевой?

— Вроде, — Кэти смущённо почесала нос. — Да только я же ничего не умею… какая из меня ещё королева…

— Врёте! — азартно воскликнул седовласый доктор. — А ну-ка, давайте попробуем! Ну же, кого тут стесняться? Идёмте! Сперва прочитаю я — представьте, будто я не королева, а король.

Доктор Йоргас выступил на середину комнаты, и вдруг он изменился. Кэти впервые заметила, какая у него осанка, какой острый взгляд без очков и как благородно выглядит его белоснежная борода. Даже голос у него стал другой, низкий и звучный. А уж когда он добрался до слов: «Ах, если б я знал заранее, о предатель Там Лин, я бы вырвал твои глаза!» — Кэти даже поёжилась.

— Но я же так никогда не смогу!

— Готов поспорить на мою трость, ещё как сможете! Но, конечно, сперва вам придётся немало потрудиться. Но мы все вам поможем, не правда ли, Роза, моя девочка?

— Конечно! Не бойся, Кэти. Ты будешь самой замечательной королевой!

Кэти думала, что ничего особенного от неё не потребуется — прочитать пару реплик наизусть, и всё, но доктор Йоргас возмутился. Он сказал, что в королеве всё должно быть по-королевски: интонация, взгляд, мимика, жесты, походка. У Кэти даже голова закружилась от таких перспектив. Доктор Йоргас пообещал, что займётся ей на этой же неделе, и ушёл.

Настал важный момент. Кэти подождала, пока они с Роззи отправятся в её комнату, убедилась, что Минна занята и гремит на кухне посудой, и вздохнула, как перед прыжком в воду.

— Роззи, мне надо тебе кое-что рассказать.

Роззи, умница, сразу догадалась, что дело важное. Она широко раскрыла глаза и приготовилась слушать. Кэти села рядом с ней на кровать и, очень волнуясь, рассказала по порядку обо всём, что случилось в училище, а потом достала из портфеля Шарики.

Роззи устремила на них немигающий взгляд.

— Какие красивые! Совсем необычные…

— Конечно, они необычные! Стали бы обычные шарики держать в такой рабо… лаборатории.

— И правда, — Роззи посмотрела Кэти в лицо, и та сразу поняла, что они чувствуют одно и то же: настоящую, большую, страшную тайну. — Как ты думаешь, Кэти, зачем они их там держали?

— Может, хотели ставить эксперименты или ещё что-нибудь…

— А какие эксперименты?

— Ну… не знаю…

Они помолчали, стараясь вообразить себе самое дикое.

— Знаешь, Кэти, — тихо сказала Роззи, — а может быть…  может быть, это не просто Шарики? Может быть…

— Может быть, это оружие?

— Или деталь для прибора. Знаешь, как фокусирующие линзы…

Кэти не знала, что такое фокусирующие линзы, но твёрдо покачала головой.

— Нет, никакое это не оружие, и не прибор. Зачем бы их стали делать такими красивыми? Может… это игрушки?

— Разве игрушки стали бы держать в лаборатории?

— Правда…

Они опять помолчали, а тайна маячила перед ними, бестрепетная и равнодушная, как запертая дверь. Три Шарика поблёскивали на одеяле. Они были такие хорошие, что Кэти хотелось их погладить пальцем.

Она видела, что Роззи хочется того же.

— Жалко, что у них никак не спросишь, — вздохнула Кэти. — Зачем их туда положили и вообще…

— Ой, Кэти! — Роззи вдруг схватила её за руку. — Кэти, я знаю, я знаю, как у них спросить, я читала в книжке!

— В какой ещё книжке?

— «Тысяча мистических тайн и загадок», я взяла её почитать в комнате у Минны. Кэти, а давай сделаем из них маятники!

Единственный маятник, который Кэти видела, был в больших часах, висящих у неё дома в коридоре. Большой такой плоский диск на ножке, и важно ходит туда-сюда. С Шариками ничего общего.

— А что ещё за маятники?

— Это такие волшебные предметы, они могут отвечать на вопросы, а ещё показывают, где под землёй лежит клад или вода. Надо только задавать такие вопросы, чтобы можно было ответить «да» или «нет».

Кэти чуть не завопила от ликования. Значит, можно будет про всё спросить! Про всё узнать — про училище, и про ту комнату, и…

— Ну? — в нетерпении спросила она. — Как их делать?

— Очень просто! Надо только их привесить на длинную нитку, взять нитку за кончик, сосредоточиться на вопросе, а маятник тогда будет раскачиваться сам собой, в какую сторону качается, такой и ответ… Ой, — лицо у Роззи вытянулось, и она поглядела на Шарики. — Как же мы их привесим на нитку? Они же со всех сторон гладкие…

Разочарование было столь горьким, что Кэти даже предложила:

— А может, дырочки проделать? Сверлом…

Но Роззи посмотрела на неё так серьёзно, что она сразу сникла.

— Ты что, Кэти! Мы же их испортим! А вдруг они расколются? Ой, я ни за что не смогу сверлом…

— Конечно, и я не смогу. Я просто так сказала…

Они удручённо склонились над Шариками, а те лукаво блестели, будто хотели подбодрить.

— Всё равно, — упрямо сказала Кэти и стукнула кулаком по колену. — Нельзя их так бросить! Раз уж мы их нашли, мы теперь должны их охранять. Вдруг ТЕ, из училища, будут их искать…

От этой мысли обе девочки поёжились и покосились в сторону окна, будто сейчас по двору мог промчаться целый отряд врачей в белых халатах.

— Кэти, — сказала Роззи, нерешительно теребя подол платьица. — А ты думаешь, правильно так делать?

— Как?

— Прятать их. Откуда мы знаем, может, те люди ничего не хотели плохого… Может, эти Шарики им нужны… Они ведь не наши, и получается, будто ты… ну, будто… ты их украла?

— Вот ещё! — горячо воскликнула Кэти. — Вовсе они не их! Стали бы они их тогда запирать! А сколько там было всяких штук, приборов разных… а один похож на бормашину! Если бы ты видела, ты бы сразу поняла, какое это скверное место. А все эти врачи, и студенты — они бы разве за мной погнались, если бы ничего плохого не задумали? Уж наверно бы нет. Стал бы доктор Йоргас гоняться! Так только Крюгер делает… А когда они меня окружили, и говорят: «Тебе некуда бежать». Знаешь, какие они все там злющие?

Совесть Роззи, видимо, успокоилась, и она согласно закивала.

— А где мы будем их прятать?

— Я придумала, давай выберем по одному, и будем его всегда держать при себе. А третий будем брать по очереди, сперва я его неделю прячу, а потом ты неделю… Будем их охранять, говорить с ними, как будто они живые…

Глаза у Роззи так и засверкали.

— Ой, правда? Можно будет взять их себе?

— Конечно! Будем с ними дружить. Мне нравится вот этот, зелёный. А тебе?

— Жёлтенький!

— Ну вот, бери его тогда, и третий тоже, а то я его прячу целый месяц.

Роззи осторожно взяла золотистый Шарик и счастливо улыбнулась. Шарик отразился в её глазах, а её глаза в Шарике, как две огненные точки.

— Какой хороший… Он мне ОЧЕНЬ нравится! — сказала Роззи, а потом вдруг: — Ой!

Лицо у неё стало испуганное.

— Ой! Кто это?

— Где?

— Ты разве не слышала, Кэти? Вот, только что!

— Ничего я не слышала…

— И вот опять!

— Да не было ничего!

— Как, ты СОВСЕМ не слышишь? Теперь совсем громко…

Кэти не знала, сердиться ей или пугаться. Роззи огляделась по сторонам, выглянула в окно, словно ждала, что кто-нибудь прячется за шкафом или под кустом сирени. Потом она перевела глаза на Шарик, лежащий у неё на ладони и источающий дружелюбное спокойствие. На лице у неё появилось странное выражение: изумление, радость и догадка. И она спросила тихо, но отчётливо:

— Ты кто?

Кэти привстала с кровати, готовая бежать за Минной. Роззи посмотрела на неё.

— Кэти, ты его не слышишь?

— Кого?

Роззи подняла повыше ладонь с Шариком.

— Его. Он сказал, что его зовут Расмус.

Кэти медленно опустилась обратно на кровать.

— Расмус? Это тебе Шарик сказал?

— Да.

Кэти облизнула губы.

— Ну… а нас зовут Роззи и Кэти…

— Он знает. И смеётся. Он сказал, он про тебя всё знает. Они всё слышали, что ты им говорила, только ответить не могли. Они тебе очень-очень благодарны, что ты их спасла. Если бы не ты, всё могло бы закончиться плохо.

— А что, два других Шарика… они тоже умеют разговаривать?

— Расмус говорит — конечно! Это его брат и сестра. Вот этот, зелёный, — это Ярви, а это Маури. Она младшая.

— А их ты тоже слышишь? — Кэти поспешно взяла зелёный Шарик на ладонь. — А может, надо просто их в руках держать?

Роззи грустно покачала головой.

— Расмус говорит, ему очень жаль, но этого недостаточно. Он говорит, надо, чтобы установилась… связь.

— Как… по телефону?

— Гораздо сложнее и… мысленная. Расмус говорит — связь внутри твоего сознания.

— Ну и как её… установить?

Роззи, прислушиваясь, склонила голову набок.

— Расмус говорит, для этого надо, чтобы они тебе нравились. Чтобы тебе по-настоящему захотелось с ними говорить… дружить с ними.

— Но я хочу! Да я уже целый месяц!.. А ты — сразу!

— Расмус говорит, ему правда жаль. Но чтобы они смогли заговорить с тобой, надо, чтобы ты в них по-настоящему верила.

— Как в них можно не верить? Они же вот! Они… есть. В них и не надо верить! Они же Шарики!
 
— Они вовсе не Шарики.

— А кто…

Но тут раздался звонок телефона, обе девочки подскочили от испуга, и золотистый Шарик по имени Расмус скатился на одеяло.

Минна взяла трубку и через минуту крикнула:

— Кэти! Пойди сюда, тётя Анне к телефону.

Делать было нечего, и Кэти потащилась в коридор.

— Тётя Анне?

— Катарина, ты следишь за временем? Уже одиннадцатый час! Розе давно пора в постель, ты же знаешь, что с таким хрупким здоровьем нельзя переутомляться. А тебе завтра в школу… Катарина, ты слушаешь меня?

Но у Кэти голова шла кругом от всего, что успело случиться. Оглушённая, она промямлила только:

— Извините.

— Извинения принимаются, но если ты не вернёшься домой через пять минут, я буду очень тобой недовольна.

Тётушкино недовольство обычно кончалось отсидкой в комнате, и Кэти волей-неволей должна была покориться.

— Хорошо, тётя.
 
Пока она зашнуровывала кеды, жгучая жажда немедленно всё узнать разъедала её изнутри. Роззи следила за ней огромными глазами. Когда они прощались, она пообещала:

— Я тебе всё-всё расскажу! Приходи завтра после уроков, только СРАЗУ, ладно, Кэти?

Добродушная Минна только посмеивалась, а Кэти не сумела выдавить из себя ни слова. Она шла через двор, как во сне, и в правом кармане у неё лежали конфеты, пульки и железная пуговица, а в левом — Шарик, который носил имя Ярви. Кэти намеревалась потратить всю ночь, если потребуется, на попытки заговорить с ним, но этим планам не суждено было сбыться: она крепко заснула, едва очутилась в кровати.

*
Уроки в школе на другой день тянулись мучительно. Кэти горела нетерпением: она была уверена, что теперь её ожидает целая куча всего интересного. Ещё бы, если Роззи выдумала такую отличную игру в Шарики! Игру всерьёз!

Зот на перемене пытался задирать её, но Ежи завопил:

— За королеву! — и стукнул его линейкой по голове.

Зот испугался и обратился в бегство, а мальчишки целый день играли в рыцарей.

Всё остальное запечатлелось в памяти Кэти как зыбкое виденье: вот она прыгает со школьного крыльца, а вот уже сидит в комнате у Роззи. Они включили кассету с мультиками, чтобы взрослым не показалось подозрительным их шушуканье, но смотрели не на экран, а только друг на друга и на Шарики. Кэти спрашивала, а Роззи отвечала, взахлёб пересказывая всё, что услышала от Расмуса.

— Ну а КТО они тогда? — было первое, что спросила Кэти. — Если не Шарики?

— Они люди, живые дети, как мы, только старше. Расмусу шестнадцать лет, Ярви пятнадцать, а Маури четырнадцать. Только они не ТАКИЕ ЖЕ ТОЧНО люди. Они… другие.

— Как понять — другие? Чернокожие или что?

— Нет, нет. Они другие не внешне, а внутренне. Это из-за того, что они из другого места, не такого, как у нас.

— Как эмигранты?

— Нет. Расмус мне объяснял, но это очень сложно. Он говорит, что они совсем... совсем из другого мира.

Кэти вытаращила глаза.

— С другой планеты, да? Из космоса?

Про космос ей нравилось! Но Роззи помотала головой.

— Расмус сказал, что гораздо дальше. Он сказал, в самую дальнюю точку космоса от нас можно попасть, если построить машины, потому что они лежат в одном пространстве. Это как… в комнате, только в очень большой. От одной стены можно дойти до другой, и всё, что есть в комнате, расположено в одном и том же пространстве.

Становилось сложно, и Кэти наморщила лоб.

— А что такое «другое пространство»?

— Это как будто другая комната, соседняя, а двери между ними нет. В общем, это такое пространство, которое отдельно от нашего, и там всё может быть по-другому. Это ОЧЕНЬ большое пространство, и оно… незамкнутое. Целый мир! Соседний с нашим. Как наш космос.

— Тётушка верит, что таких мира целых два — рай и ад, и что я попаду в ад, когда умру, если буду ругаться, и получать плохие отметки, и обманывать, и таскать яблоки у старика Риза. А если буду доброй и всем помогать, тогда попаду в рай.

— Да нет же! — с нетерпением оборвала её Роззи. — ТОТ мир совсем другой! Чтобы попасть в него, не обязательно умирать. Он похож на наш, только… лучше. Всё, что у нас бывает только в книжках и по телевизору, там по правде. И в нём самом много миров… как ячеек в сотах. Ты пчелиные соты видела? Поэтому он называется Пределы. И они все разные, одни совсем крошечные, а внутри других целая своя вселенная.

— И каждый — в разном пространстве?

— Ну да!

— Как же тогда можно туда попасть? Если машины нельзя построить…

— Из этих миров можно переходить из одного в другой совсем без машин, если знаешь, как.

— И как?

Роззи помолчала, закусив губу и держа в руке золотистый Шарик. Она слушала Расмуса.

— Расмус говорит, некоторые люди могут научиться. Миры же все отделены стенками, как соты. Они называются мембраны. Они непреодолимые, потому что это… отростки Грани, и там нет вообще ни пространства, ни времени, ничего, что человеческий разум способен воспринять… объективно. И если кто-то окажется там, то он может сойти с ума, или умереть, или остаться там навсегда, или его может раздавить мембраной…

Кэти передёрнулась.

— Фу, разве это не одно и то же?

— Расмус говорит, что совсем нет, — отвечала Роззи серьёзно, но с побледневшим лицом. — Он говорит, что не-пространство мембраны называется Простенок. А Грань — это все-все Простенки вместе, это очень много, больше, чем миллиард! Никто не может там находиться, кроме Странников. А Странники могут находиться везде. Расмус говорит, это потому что Грань у них внутри, и они на неё нанизаны, как на нитку, и скользят по ней, когда она поёт. А ещё есть обычные люди, которые тоже могут Скользить по Грани. Ну… проходить из одного мира в другой. Только для этого требуется стержень движения, основание, точка стремления, импульс, нить…

Кэти не знала, что это за штуки такие, но зато была уверена, что ими не обладает. Она слегка разочаровалась.

— А без этого… стержня можно туда попасть? ТУДА? В тот мир, из которого Расмус?

— Да, можно гораздо проще, через порталы. Это такие дырки в мембранах, сквозные, из одного мира в другой. Некоторые из них стабильные, то есть располагаются всегда в одном и тем же месте. А другие спонтанные, и никогда не знаешь, где они откроются и надолго ли. Одни исчезают, а новые появляются в результате энергетических всплесков и нестабильности, и энтропии… Через порталы можно мгновенно путешествовать, только надо про них знать. А ещё некоторые открываются только в полдень, а другие только для стариков…

Очевидно, это подходило ещё меньше, и Кэти совсем упала духом.

— Ну а без порталов если… Если Скользить, можно попасть ТУДА?

— Да, если научишься.

— А что нужно, чтобы научиться?

— Нужны… особые свойства души и сознания. И концентрация. Но самое главное — связь. С кем-нибудь ОТТУДА. Но она должна быть очень-очень прочной. Например, как при Договоре.

Последнее слово Роззи договорила шёпотом.

— Что такое Договор?

— Это чтобы связать двух людей друг с другом, навсегда, потому что он нерасторжим. Если заключишь Договор, уже никогда не будешь один, отдельно от того другого человека.

Никогда не будешь один.

В груди у Кэти ёкнуло.

— А… как его заключают?

— Я спрашивала у Расмуса, — вздохнула Роззи, — а он не хочет объяснять. И он рассердился.

В груди заболело сильнее, но Кэти сдержалась, как было положено хитроумной королеве.

— Ну хорошо, — сказала она, — а если без Договора, то как же они трое оказались у нас ЗДЕСЬ?

Роззи смущённо поглядела на неё.

— Это не они здесь оказались. Это ты их взяла с собой СЮДА. Ты их пронесла через портал.

Кэти уставилась на неё, потом на Шарики, потом опять на неё. На экране мультяшные динозаврики плескались в реке.

— Не проносила я их никуда.

— Проносила, когда убегала из училища.

— Неправда, не было там никаких порталов!

— Он был. Просто ты его не увидела. Ты через него прошла, когда открыла дверь, и через него же вышла. Ты… совсем не в училище была, Кэти.

Кэти не поверила своим ушам.

— Это что, я вот так запросто попала в другой мир?

— Но ты же сама говорила, что там всё было странное, и часы другое время показывали.

Кэти сглотнула. Теперь вспоминать об училище стало ещё страшней.

— А что… те люди изнутри… ОТТУДА… Они тоже могут выйти СЮДА, к нам?

— Расмус говорит, что нет, не этим путём. Этот портал был, скорее всего, спонтанный, иначе ФОЛИ знали бы о его месторасположении и охраняли бы.

— ФОЛИ?

— Федеральный отдел лабораторных исследований. Там учёные и военные. Они ставят всякие эксперименты…

— Так над ними правда ставили эксперименты!

— Ну… Расмус говорит, да. ФОЛИ отделили их сознающую себя сущность… душу от тел и заключили в иную форму, как… как в тюрьму.

— Как в сказках, превратили людей в Шарики? Ой… а это ничего, что я принесла их сюда? Если тот… портал уже закрылся, как они теперь вернутся домой?

Роззи слабо улыбнулась.

— Да, я об этом спрашивала. А Расмус говорит, что этот портал не единственный. Он говорит, что наш город… особенный. Он построен в особенном месте, в… складке Грани. Когда на Грани образовываются такие складки, это аномалия. Пространство там ненадёжно, нестабильно, изменчиво, оно колеблется и мерцает, и на него легко воздействовать. Мембрана, отделяющая наш мир от соседних, здесь очень тонкая, и со временем только больше истончается, и в ней образуются бреши. Расмус сказал, в этот город ведёт бесчисленное множество путей, и из него можно попасть куда только захочешь.

— А может он найти другой портал? Если мы их отнесём туда… чтобы они могли вернуться?
 
Роззи опустила глаза и немножко помолчала.

— Они не хотят возвращаться, Кэти. Им… не нравится быть Шариками. Они в этой форме абсолютно беспомощны, и если они вернутся, и их поймают, то они останутся такими насовсем…

— Кто их поймает? Эти, из лабораторий? Зачем?

— Потому что у них такой приговор. Как… пожизненное заключение.

Кэти подняла брови.

— Приговор? За что?

— Про это Расмус не хочет со мной говорить…

На этом разговор прервался, потому что тётя Маргарете позвала их к столу.
 
Вот так всё и началось. Кэти больше не гоняла во дворе мяч, и заброшенные дома казались ей скучными, а школьные неприятности — ерундой. Она забросила свои игры в солдат и в покорителей Полюса, и перестала воображать себе собаку или сестру. Теперь она играла в Ярви, и это было лучше всего.

Сколько всего интересного про Пределы она узнала! И она больше не скучала в одиночестве, потому что зелёный Шарик — Ярви — был всегда с ней, и ему можно было рассказывать всё на свете.

Плохо только, что игра в Расмуса и Ярви была их с Роззи секретом. О ней никому нельзя было сказать, даже Клайви и дяде Яну. Просто — никто не поверил бы. Поэтому Клайви на них дулся.

*
Кэти эту игру полюбила. Но иногда — и всё чаще — её охватывало упрямое желание, чтобы Ярви был живой по правде. И когда она говорила с ним, то с трепетом ждала ответа.

Ответа, конечно, не было. Да и не могло быть.

И немало прошло времени, прежде чем Кэти начала понимать кое-что ещё.

Роззи не считала это всё игрой. Она верила в Расмуса, а из-за скептицизма Кэти обижалась до слёз. Кэти стала осторожней и внимательней, и в голову ей приходило всё больше мыслей. Зачем Роззи врать? Это не в её характере, а уж увлечение нелепой игрой и подавно. Роззи училась в пятом классе и была очень разумная девочка. И как она могла придумать столько вещей? Когда она передавала Кэти ответы Расмуса, она говорила не по-своему и употребляла слова, которых сама почти не понимала.

Но если это правда, и если она слышит голос мальчишки, которого превратили в стеклянный шарик, то почему же Кэти его не слышит? Это было бы справедливо… ей действительно хотелось бы! В чём она уступает Роззи? В чём же причина?

Май пролетел незаметно: школа, уроки с доктором Йоргасом, упражнения  в своей королевской роли, Расмус и Роззи, а по вечерам — разговоры с Ярви и горькие размышления. И вот уже не за горами было двадцать восьмое мая — день рожденья Роззи.

К этому событию готовились с жаром и в большой тайне. В заговоре участвовали все: Минна, тётя Маргарете, доктор Йоргас, дядя Ян, конечно, Клайви с Кэти, и даже тётушка к ним присоединилась. Они хотели, чтобы у Роззи был лучший день рождения в жизни! Чтобы у неё было всё, что она больше всего любит.

Две тётушки договорились в институте искусств, чтобы Роззи можно было привезти туда, показать ей аудитории и мастерские, где учатся студенты, их картины и скульптуры. И чтобы настоящий художник посмотрел её рисунки. А потом они все собирались ехать в загородный сад, где были пруды, полно деревьев, ручные белки, и там устроить пикник. А когда стемнеет, дядя Ян и доктор Йоргас запустят фейерверков больше, чем на Рождество.

А между пикником и фейерверками планировалось запускать воздушного змея. Этого змея Клайви и Кэти делали целую неделю. Другого такого было поискать! Змея они считали главной частью праздника.

Они все старались, чтобы всё прошло без сучка, без зазоринки. Для этого нехудо было и перестраховаться.

Именно поэтому ясным утром двадцать восьмого мая Кэти, одетая в свои самые приличные шорты и водолазку, шагала по солнечной улице домой. Она возвращалась из магазина, куда её послал Клайви, с мотком прочной лески в кармане — для змея, просто на всякий случай. Магазин был далеко, в квартале эмигрантов, и хозяин там был маленький старик-южанин, очень добрый и весь сморщенный, как печёная груша. Он так сердечно улыбался, отсчитывая сдачу, и открыл перед Кэти дверь, и пожелал ей удачного пути, что её переполняло хорошее настроение.

Тогда-то и случилась одна очень важная вещь.

Кэти услышала Крюгера. Она сразу узнала его издевательский голос и гнусное гоготание его прихвостней. Им отвечал какой-то тонкий голосок, дрожащий от страха.

Кэти мрачно стиснула зубы. Она не могла уйти, ничего не выяснив. Хотя что там было выяснять — просто список крюгеровых жертв пополнился ещё одной.

Кэти прижалась к забору, выкрашенному в зелёный цвет. Краска шелушилась и осыпалась под пальцами. Она осторожно выглянула из-за угла.

Перед ней был Лопуховый проулок. Имя ему дали ребята из окрестных домов, которые относились к нему с нежностью, а у взрослых он считался безымянным. Лопуховый был мирным местом. Тут можно было ходить, не опасаясь: по неписаному закону, в проулке даже заклятые враги друг друга не трогали. Здесь играли, забыв о квартальных раздорах, здесь собирались для переговоров соперничающие дворовые шайки, а в здешних зарослях репейника, под клёнами и акацией, было не меньше сотни укрытий.

И вот на глазах у Кэти этот непреложный закон неприкосновенности нарушался.

Прямо посередине Лопухового, на пыльной земле, стояли полукругом крюгеровские телохранители, похожие друг на друга, как братья. Все длинные, костлявые, в больших пунцовых прыщах, в остроносых кожаных ботинках, несмотря на жару, и в джинсовых жилетках без рубашек — вроде тех, которые носили взрослые парни из квартала эмигрантов. Крутые парни с мотоциклами. По сравнению с ними Крюгер был безобидным котёнком. Но когда их не было рядом, котёнок превращался в длиннозубого монстра с глазами-лезвиями, от которого мелкому зверьку было не уйти, если он был один.

Этого зверька Кэти не знала. Это был щуплый мальчишка в защитного цвета футболке, в очках и с копной каштановых волос. Он сидел на земле, из носа у него текла кровь, а за спиной был кофр с гитарой, сам чуть не с этого мальчишку размером.

И Кэти сразу поняла, в какую крепкую западню он попал. С такой махиной за плечами куда ты денешься от крюгеровой банды!

И ещё она поняла, что сейчас ей предстоит сделать страшный выбор. Будь она кошкой, у неё бы вся шерсть встала дыбом. Крюгер был ужасен. Крюгер снился ей в кошмарах. Крюгер мог выкручивать руки и уши, мог вытирать о людей ботинки, мог бросить в заросли крапивы, мог облить шоколадом из банки, мог… множество жутких вещей. Крюгер был на неё зол. Кэти вспомнила, как убегала от него в апреле, и даже зажмурилась. Она поняла, что просто не сможет пересилить себя, не сможет… выйти туда и сказать… что сказать? Что ты можешь сделать с пятью монстрами, если тебе десять лет и ты один?

Кэти опять открыла глаза. Очкастый мальчик — вот кто был один. Он тоже понимал, что дела его плохи. Он загораживал собой гитару, будто она была живая.

Кэти мысленно извинилась перед ним. Помочь она не могла. Лучше всего было сейчас проскользнуть на другую улицу и поторопиться, чтобы не испортить Роззи день рожденья. А Крюгера просто… выбросить из головы.

Да. Так она и сделает.

Кэти сделала первый шаг, и тут произошло сразу много всего. Она подумала о Ярви — что, если бы рядом с ней всегда был друг — лучше, чем брат — и сейчас тоже — и что бы она сделала тогда — и тут ноги понесли её вовсе не в ту сторону, куда ей хотелось бы, и спустя несколько мгновений, обмершая от ужаса, она уже стояла рядом с очкастым мальчишкой, на шаг ближе к Крюгеру, ЛИЦОМ К ЛИЦУ с Крюгером, прямо перед его длинной смазливой физиономией.

А вообще-то шла она туда очень долго. Она заметила много вещей, пока шла: что акация разрослась с прошлого года, что старый скворечник над забором по левую сторону совсем накренился, что у Пики, одного из крюгеровых подручных, молния на жилетке разошлась, а у Крюгера на подбородке свежая ссадина, и значит, он очень зол.

Он как раз говорил:

— Что, щеночек, смелый? Команды не выполняешь? Голос, говорю! Гав, гав! Место! Будешь стараться — я, может быть, от тебя отстану… на сегодня. А если выпендриться решишь, так я ведь могу заскучать… ну-ка, парни, кто хочет, чтобы я заскучал?

— Не, никто не хочет, — с готовностью подхватил Пика, а Зуб противно загоготал. Кэти приближалась к ним, как в воде, и до смешного отчётливо видела каждый прыщ у Зуба на морде и каждое пятно грязи на его джинсах.

— Точно, — по-акульи оскалился Крюгер, но его бледные глаза остались холодными и страшными. — Никто не хочет. Но знаешь что, я сегодня добрый.

Кэти (она была уже очень близко и уж точно гораздо ближе, чем ей хотелось) заметила, как у мальчика в очках напряглась спина, и догадалась, что он радостно встрепенулся.

Он был маленький и наивный. Сразу видно, что не здешний. Здешние знали, что Крюгер за всю свою жизнь ещё никого не пожалел.

— Да, — говорил он великодушно, сунув большие пальцы за ремень, и длинные блестящие волосы свешивались ему на лицо. — Что я, не человек? Разойдёмся по-мирному. Оставим друг другу что-нибудь на память. Я оставлю тебе твои зубы. А ты мне… например, гитарку свою оставишь. Ну как? Согласен? Всё равно она тебе ни к чему — вон как с ней неудобно… Эй, Пика, помоги парню.

Рука Пики по-шакальи потянулась к кофру, но очкастый мальчик заслонил гитару собой.

— Не тронь!

Кэти оставалось ровно четыре шага, и она поняла, что обратного пути нет.

Оскал Крюгера сделался шире.

— Да? А то что? Встанешь и врежешь мне? Да правда, что ли? Да ты себя в зеркало-то видел?..

Кэти сделала последний шаг и встала перед Крюгером. Она сказала:

— А сам-то ты себя видел?
 
Сделалось очень тихо, и все уставились на неё. Крюгер прищурился. Он оценивал ситуацию. Он думал, обоих наглецов отделать или оставить кого-то на потом.

Кэти тоже оценивала ситуацию, только размышления её были иного рода. Она пыталась придумать, как унести ноги.

— Эй, мальчики, — холодно процедил Крюгер. — Кто-нибудь слышал, что это здесь пищало?

Это был великодушный жест. Это был шанс удрать. На сегодня. И сердце у Кэти оборвалось, потому что она знала, что не воспользуется этим шансом.

— Я сказала: а сам-то ты в зеркало смотришься? — громко повторила она. — А то, может, увидел бы, что как девчонка с этими лохмами выглядишь.

Мальчишка, напряжённо следивший за ней, всё понял. Он вскочил на ноги и застыл рядом с ней, сжав гитарный кофр, как дубину, как будто собирался драться.

Кэти сказала, не глядя на него:

— Драпай давай.

Но он не сдвинулся с места. Шакалы заухмылялись, предвкушая знатную травлю.

— Давай-давай, курочка, — сказал ему Крюгер и плюнул под ноги. — Вали, пока целый. Прячься за девчонку. Всё равно с тобой разделаться проще.

— Ну и будет честно, — сказала Кэти, чувствуя, как мускулы сжимаются, всё равно что пружины перед броском. — Тебе только с девчонками и драться, потому что ты сам как девчонка. Длинная Марта из десятого класса, с которой ты целуешься по кустам, больше похожа на парня, чем ты!

Это было вроде как ткнуть палкой в спящего тигра. Кэти знала, что никто из её класса под дулом пистолета не согласился бы ляпнуть такое Крюгеру.

Крюгер тоже это знал. Его застали врасплох. Все пятеро замерли, как громом поражённые.

Кэти схватила очкастого мальчика за руку. Изобразила на своём лице ужас (это было нетрудно). А потом ткнула пальцем Крюгеру за спину и заорала:

— Старикан Риз!!

Не было человека, кто не трепетал бы перед стариком Ризом. Вся шайка заоглядывалась, Пика присел, Зуб выронил зубочистку. А Кэти дёрнула очкастого мальчика за собой, и они пустились наутёк. Прежде чем Крюгер понял, что его провели, и, взревев от ярости, бросился в погоню, беглецы были уже на соседней улице.

Это было похоже на кошмарный сон. Страх подстёгивал их лучше всякого кнута, и они мчались быстрее мустанга в прериях, быстрее пули, с вытаращенными глазами, с сердцем, готовым выпрыгнуть из горла. Мальчишка бежал, прижимая к груди гитару.

Без гитары они оторвались бы в два счёта. С гитарой приходилось изощряться. Вся надежда Кэти была на вынимающуюся доску в заборе, который окружал погорелый дом. Пока они пропихивали в заборную лазейку кофр, оба чуть не умерли со страху, потому что топот и улюлюканье были уже очень близко. Но они успели и, скорчившись, под прикрытием зарослей лебеды и одичалой вишни прокрались в дальний угол участка, туда, где он граничил с огородом старенькой школьной учительницы. Там был второй лаз, замаскированный крапивными угодьями, но сегодня было не до нежностей. Кэти и её приятель только прикрыли лица и проникли за забор.

Рядом с забором возвышался монументальный амбар, чёрный, щелястый и давным-давно заброшенный. Кэти первой просочилась в тихую, прохладную, пахнувшую землёй и мышами полутьму и взобралась по лестнице на сеновал, ныне тоже пустовавший. Здесь они уселись на досках у большой дыры, выходящей на погорелый дом, и смотрели, переводя дыхание, как крюгерова шайка заглядывает во все углы и переругивается.

Кэти всё ещё вздрагивала от озноба, но хорошее настроение к ней уже возвращалось. Она удрала от Крюгера второй раз! Опасность миновала, и приключение стало казаться забавным.

Мальчишка, однако, не мог успокоиться. Он сидел, сгорбившись, обнимая себя за плечи, и напряжённо следил за Крюгером. Потом он тихо спросил:

— А что, если они сюда залезут?

— Ты что, не знаешь? Здесь же Чулок живёт. Кто сюда полезет?

Мальчик оторвался от Крюгера и посмотрел на неё. Глаза у него были зелёно-коричневые, круглые от удивления.

— Какой Чулок?

— Ну из школы!.. А-а, ты, наверное, ходишь в другую школу?

— Да, в квартале эмигрантов…

— Ну тогда понятно, что ты не знаешь. В общем, Чулок — это учительница. Она географию преподаёт у старшеклассников. Старая. И злющая! К ней никто не лазит.

Мальчик поёжился и ещё плотнее обхватил себя руками.

— А ничего, что мы к ней в амбар залезли?

— Да она им не пользуется. Никто нас здесь не найдёт, мы здесь сто раз прятались с Клайви.

Насчёт ста раз она приврала. Они с Клайви сюда забирались всего дважды, и то в самом отчаянном положении. Потому что Чулок — это ещё пострашнее Крюгера.

Но сейчас Кэти чувствовала себя очень смелой.
 
Наконец шакалы признали, что остались ни с чем, и, огрызаясь, перелезли через забор. Кэти вздохнула с облегчением и привалилась к занозистой стене.

— Фу-у! Ушли. Теперь всё. Поищут ещё немножко и разбредутся. Крюгер по кварталу эмигрантов не гуляет — боится больших парней.

Мальчишка застенчиво улыбнулся.

— Спасибо. Здорово ты ему сказала. Я бы побоялся. Я знаешь какой трус?

— А я-то знаешь как боялась? Смотри! — Кэти вытянула перед собой дрожащие руки. — Видишь, как трясутся?

— И мои, — с охотой подхватил мальчишка, тоже вытягивая руки, такие же тонкие, как у Кэти.

Они посмотрели друг на друга и расхохотались. Потом Кэти спросила:

— А чего ты сразу не убежал от них? Они же тупые!

Мальчик вздохнул и ласково похлопал кофр.

— С ней не побегаешь. Да и вообще… как-то.

Кэти он понравился. В дурацких очках, невероятно растрёпанный, костлявые плечи торчат под затёртой футболкой, а смелый.

— Дашь посмотреть гитару?

Он не пожадничал и сразу расстегнул замки. Гитара была старая, но от этого казалась только круче. Кэти не решилась взять её в руки, а погладила по медово-жёлтой полировке.

— Хорошая, — сказала она, и мальчик расцвёл от удовольствия. — У моего дяди тоже раньше была. Играешь?

— Чуть-чуть. Я только учусь. Вот мой брат здорово играет… играл. Я так никогда не смогу…

— Сможешь, конечно!

— Я знаю, что нет. Ты его просто не слышала.

Лицо у него стало грустное, и Кэти пожалела, что заговорила об этом. Она отколупнула с ладоней прилипшие чешуйки заборной краски и спросила:

— Сыграешь мне?

— Ну… если ты дашь слово, что не будешь смеяться.

— Не буду, я что — совсем?.. Ой, погоди! Вдруг нас здесь Чулок услышит? Давай лучше ты попозже сыграешь?

Мальчик посмотрел на неё удивлённо, но только кивнул.

«Попозже» означало, что с ним намерены дружить.

— Знаешь что, давай выбираться. Не сидеть же тут целый день, — сказала Кэти, почёсывая крапивные укусы.

Когда они спускались по лестнице, мальчик первым, с кофром за плечами, а Кэти за ним, она спросила:

— А как ты им вообще попался? Ты что, совсем того, чтобы с гитарой по улице?

— Да я не мог! — горячо ответил тот, застряв на середине лестницы. — Я учусь, как же без неё-то! А в нашем квартале никто не пристаёт… но только там все соседи и знакомые, и Нэт… и спрятаться негде. Вот я и пошёл в Лопуховый, потому что там никто не дерётся… и вот.

— Крюгеру всё побоку, даже Лопуховый, — мрачно ответила Кэти. — Я-то уж знаю, я с ним в одной школе учусь. Ну ты будешь спускаться?

— Ой, извини…

Кэти спрыгнула на землю и принялась отряхивать одежду, но без толку. Придётся так идти, а ещё старалась…

— А дома тебе что не играется? — спросила она, выбираясь из амбара.

Мальчик потупился и несколько раз моргнул. В волосах у него торчали веточки.

— Мама очень расстроится, если узнает. А Нэт будет злиться, что я гитару взял без спросу. Он мне запретил. Он и не знает, что я её починил давно и прячу на чердаке…

Кэти распирало от желания разузнать обо всём поподробнее, но она сдержалась и сказала вместо этого:
 
— Ну ладно, давай, что ли, хоть колонку найдём. А то мы как черти грязные, а у тебя нос расквашен.

Мальчик быстро слизнул с верхней губы засохшую кровь.

— Правда… а я и забыл.
 
По улице они продвигались со всеми мерами предосторожности, но Крюгер им не встретился. Они умылись из колонки, ёжась от холодной воды, и наконец замерли в неловком молчании. Мальчик, понурив кудлатую голову, трогал нос, а Кэти рылась в карманах.

— В общем… пойду я, а то опоздаю.

— Ладно. Спасибо ещё раз.

— Пожалуйста… Эй! Слушай, мы сейчас едем в парк, запускать змея. Хочешь с нами?

Мальчик вскинул на неё блестящие глаза.

— Да! А я не буду мешать?
 
Вот как вышло, что во двор к Роззи они пришли вдвоём, помятые, с ногами, изжаленными крапивой. Все уже ждали их: тётушка хмурилась, а Клайви от нетерпения носился туда-сюда. Кэти замахала им руками, но вдруг остановилась.

— Вот я балда! Совсем забыла. Я Кэти, а тебя как зовут?

Мальчик с гитарой широко улыбнулся.

— Тилль.


Луна. Глава 7
2003 год

Луна… Что же с ней случилось? Кэти не могла вспомнить. Её память была похожа на огромную свалку, и найти нужный предмет в горах мусора было просто невозможно. Всё это так её озадачивало: невозможность вспомнить отдельные факты и сменяющая её лавина бессвязных воспоминаний, вообще не похожих на её собственные. Они заполняли её бедную голову до краёв, просачивались в её сны, так что делалось всё сложнее отличить то, что было на самом деле, от простых снов и от мешанины, оставшейся после услышанных где-то историй.

Кэти была так озадачена всем этим, что на перемене даже рискнула заговорить с одногруппницей.

— Эй, — спросила Кэти, когда они сидели рядом на подоконнике, а мимо проходили шумные и весёлые студенты, — а ты хорошо помнишь детство?

— В смысле — помню?

— Ну, можешь вспомнить, если захочешь, себя, какой ты была в десять лет? Своих друзей… во что вы играли… И что тогда случалось?

— Помню, конечно. Все помнят. А что?

— Да нет, я просто спросила…

Чужие глаза смотрят на неё с опасением и как будто отдаляются, отдаляются, пока не становятся недосягаемыми. Будто подоконник делит пополам стена из пуленепробиваемого стекла.

Кэти стала смотреть на свои колени. Эта стена — естественная реакция. Защитная. Не по себе же, когда странные люди задают тебе странные вопросы. Сперва это она выстраивала вокруг себя стены. Окружающие просто привыкли к ним и без них не чувствовали себя в безопасности.

Кэти сунула руку в карман, чтобы удостовериться, что Шарик ещё там. Когда он блеснул в свете фонарика — это было возле железной дороги — и стоило ли пересиливать себя, просто чтобы пройти через рельсы, после всего, что…

Кэти передёрнула плечами и ускорила шаг. Она почти бежала, ни на что не глядя.

Этот Шарик она узнала, в детстве она называла его Луна, но потом… Что же случилось потом? Он пропал?

Но откуда тогда он взялся в коробке?

Это будет первое, что она сделает, когда вернётся домой, — перероет коробку, и…

Когда она вернётся домой. По её ощущениям, дом был в миллионе световых лет отсюда.

Её ощущения её беспокоили.

Шарик утром, а теперь вот это…

Кэти побежала, потом остановилась, вслушиваясь до звона в ушах. Но на кладбище было тихо, даже шума машин не слышно отсюда. Преследование прекратилось.

А было ли оно? Преследователя Кэти не видела, она только слышала голос за спиной, шагах в двадцати. Этот голос называл её «Кэти».

Она оледенела от ужаса, но не задержалась и не оглянулась. Миновала остановку, глядя прямо перед собой. Имя гремело у неё в ушах, но прохожие не оборачивались.

Ноги свернули в сторону кладбища сами собой — и, может быть, удастся оторваться, петляя между деревьев?

Она ещё долго слышала отчаянные крики, несущиеся вслед:

— Стой, Кэти, пожалуйста… не ходи туда! Мне надо поговорить, но больше, возможно… Кэти, нет, подожди, НЕ ХОДИ ТУДА, Кэти!

Но она пошла быстрее, и голос стих, словно отрезанный захлопнувшейся дверью. Она старалась не думать, был это настоящий человек или только игра её воображения. В последнее время её воображение что-то совсем разгулялось.

От этих мыслей она мёрзла и плотнее запахивала пальто. Но оно не спасало от промозглой сырости, а погода была всё та же: сигаретно-серые тучи, хлюпающая грязь и моросящий дождь. Вечер был похож на утро, понедельник на пятницу, и вообще казалось, что месяц уложился в тот унылый день, когда коробка вывалилась из кладовки, стукнув Кэти по макушке.

Скелеты в шкафах, хе-хе…

Да когда же она выйдет с этого дурацкого кладбища?

Кэти тоскливо огляделась. Сегодня здесь было многолюдно. Даже многолюднее, чем обычно. И никаких женщин с продуктовыми сумками, хотя… все люди казались одинаковыми в этой дождливой мути, мелькающие, как призраки, между сырых стволов. Они ходили с целеустремлённым видом от могилы к могиле и склонялись к надписям, неразборчивым в полумраке. До Кэти никому не было дела.

Ей становилось по-настоящему жутко. Может быть, поэтому кладбище казалось ей огромным? Она всё шла, и шла, и шла — судя по ощущениям, не один час — и усталость повисала у неё на ногах, как кандалы, а спасительного чугунного забора всё не было. Могил делалось больше, силуэты людей уплотнялись, а деревья наоборот делались призрачными.

Кэти свернула, потом ещё раз, потеряла направление, потом побежала, охваченная паникой. Но всё было одно и то же: зыбкие деревья расплывались, как дым, ботинки стучали по гладким каменным плитам; сплошь плиты, до самой линии горизонта, люди встают на колени, чтобы прочитать надписи — Кэти зажмурилась и столкнулась с кем-то. Чьи-то руки похлопывали её по спине, чей-то голос говорил на ухо успокаивающую чепуху, и наконец Кэти отважилась открыть глаза.

Тополя угрюмо качали ветками в высоте, грязь чавкала у людей под ногами. Полная женщина в тёмной одежде вытирала Кэти лицо платком.

— Ну-ну, перестань. Перестань плакать, детка. Ну-ка, вытрем тебе слёзы… вот так…

Платок был таким ошеломляюще белым, что Кэти замолкла и только шмыгала носом. Над их головами слышалось карканье и хлопанье жёстких крыльев.

— Вот молодец, — сказала ей женщина. — Успокойся и расскажи мне, что случилось. Кого ты ищешь?

У неё было доброе лицо в сеточке морщин, а волосы повязаны тёмным платком. Кэти шмыгнула ещё раз.

— Я шла домой. Я… не знаю, в какой стороне выход.

— Выход? Тут совсем недалеко. Иди прямо, никуда не сворачивая, и не бойся.

Кэти тревожно посмотрела в коридор из древесных стволов и тёмных фигур.

— А что это за люди? Что они здесь все делают?

— Не бойся их. Они ищут имена.

— Имена?

— Имена на могильных плитах. Имена умерших.

Холодок просочился за воротник пальто. Боковым зрением Кэти ухватила расплывающиеся деревья и чёрную равнину до горизонта.

— Зачем им эти могилы?

— О, это очень просто. Если ты сотрёшь имя, то, может быть…

Безветренная равнина сомкнулась со всех сторон, как защёлкнувшийся капкан. Кэти вздрогнула и быстро зажмурилась. Она сосчитала до пяти, потом ещё до пяти, и так пока не перестала задыхаться.

— Я в своём уме, — сказала она, но не рискнула открыть глаза.

Она хотела домой. Больше всего на свете. В безопасность.

И убедиться, что она не сумасшедшая.

Может, лучше идти с закрытыми глазами? Выбраться из этого места. Обратно в нормальный мир. Может, если не открывать глаз…

Она вытянула перед собой руки, как лунатик, но не решалась сделать шаг. Вдруг под подошвами окажется гладкий камень, а руки не наткнутся ни на что, потому что в ТОМ МЕСТЕ ничего и нет, кроме этих бесконечных пли…

— Позволь совет, если ты не откроешь глаза, то навряд ли отыщешь дорогу.

Она открыла глаза тотчас же. Кладбище тихо шумело, могилы терялись из виду, дождь заметно усилился и шлёпал по плечам.

Прямо перед ней стояла фигура в монашеской рясе, спрятав руки в широкие рукава. Лица было не разглядеть, но по голосу и осанке Кэти заключила, что монах очень молод.

Она опустила руки.

— Простите. Я просто… заблудилась.
 
Монах презрительно хмыкнул, и Кэти подумала, что в любой другой день отнеслась бы к подобному заявлению с не меньшим скепсисом. Заблудиться? На кладбище-то? Ну разве что когда тебе года три…

— Эм, я просто… свернула не там. Потеряла… потеряла дорогу в темноте.

— Неудивительно, — пробормотал монах сквозь зубы и передёрнул плечами. — Это место, очевидно, создавалось с поразительным бездумием. Мало того, что создателем оно нисколько не обустроено, некому даже взять на себя труд присматривать за ним! Впрочем, в городах вроде этого любое место быстро дичает…

Эти слова будто всколыхнули зыбкий налёт наваждения. Деревья волнообразно заколебались, грозя вот-вот обнажить гранитные плиты с именами, и сердце у Кэти зашлось от страха.

— Выход, — умоляюще произнесла она. — Пожалуйста, вы не могли бы…

Монах нахмурился, и видение лопнуло, как мыльный пузырь.

— Он прямо перед нами, — белая рука вынырнула из рукава, указывая сквозь серую хмарь. — Ты его давно разглядела бы, если бы не стояла зажмурившись.

Рука стремительно спряталась обратно под рясу, оставив у Кэти смутный осадок узнавания. В указанном направлении между деревьями чернела высокая кованая ограда, подсвеченная фонарём.

— Ох, следуй за мной, — раздражительно фыркнул монах. — Я не удивлюсь, если ты и в пяти шагах от выхода заблудишься. Заметь, я не намеревался быть поводырём для немощных. Делать мне больше нечего.

Его голос источал презрение, и в целом он себя вёл как-то не по-монашески. Хотя кто его знает, монахи ведь тоже люди. Озадаченная и смущённая, Кэти послушно двинулась следом.

— Смотри, куда ступаешь, — предупредил её провожатый, брезгливо придерживая рясу: кладбищенские дорожки размыло дождём, и грязь громко чавкала у них под ногами.

Кэти рассеянно смотрела на его руки. Белые, с длинными тонкими пальцами, почти прозрачными, напоминающими фарфор. Ей подумалось, что в таких пальцах лучше всего смотрелись бы шахматные фигуры.

Монах не обернулся, но руки тут же скрылись под рукавами, и ряса плюхнулась в грязь. Он явственно дёрнулся, но больше не делал попыток её приподнять, только ворчал на ходу.

— О Звёзды… чтобы я ещё раз… Я не имел представления… в конце концов, какое одолжение я ему оказываю! Я вовсе не обязан… даже ради выигрыша… оно того не стоит…

Внезапно вместо чавканья послышалось бульканье, и он застонал, вытаскивая из лужи промокшую ногу.

— И ты хочешь убедить меня, что здесь господствует цивилизация? Неужели всякий раз так после дождя?

— Если дождь зарядил на четыре недели без перерыва, будет и похуже, — отозвалась Кэти, обходя лужу по скользкой траве. — Вы нездешний?

— Смотря с какой стороны. Скажем так: я живу неподалёку. А вот тебе, коли уж ты считаешь себя здешней, — добавил монах внезапно, бросив острый взгляд через плечо, — следовало бы помнить, что Туннель — опасное место, а в Долину и вовсе ни к чему соваться неподготовленным.

Лицо было таким же белым, как и пальцы, а волосы тёмные. Пока до Кэти доходило, ЧТО он только что сказал, монах продолжал весьма недовольным тоном:

— В одиночку, в такое время! Я был о тебе лучшего мнения. Тебе пора бы знать, что не из всех мест, куда ты по глупости попадёшь, тебя примчатся вызволять, как это делаю я, заметь, безо всякой для себя выгоды…

Они были уже совсем близко от выхода, и Кэти подумала, что если он сейчас обернётся, она сумеет разглядеть его лицо. Это была тревожная мысль.

— Что вы имеете в виду, когда говорите «Туннель»?

Монах зло повёл плечом.

— А что ТЫ имеешь в виду, когда говоришь «Туннель»? Не действуй мне на нервы, пожалуйста, я и так уже не рад, что согласился. Стоило послать вместо себя слугу! Но нет, подумать только, он же мог ИСПУГАТЬ тебя, так что я решил сделать это сам; конечно, это ведь чудо какой удобный предлог, как будто вся эта Игра не была таким же предлогом, а иначе к чему было так тянуть, но нет, я его обожал, это… ожидание-будь-оно-неладно! Отец был прав, я просто сентиментальный глупец, и… Проклятый ДОЖДЬ!

Они выбрались через дыру в заборе на мокрую, блестящую и шумящую улицу и остановились под ближайшим фонарём, странный монах — тяжело дыша от злости, а Кэти — сбитая с толку.

— Я вас знаю? — спросила она без уверенности.

Он помолчал. Руки спрятаны в рукава, лицо такое же белое и прозрачное, сердито сдвинутые брови, ресницы прикрывают глаза.

— В некотором роде, — сказал он отрывисто. — Мы мало виделись.

— Наверное. Потому что я вас совсем не помню, извините.

Ресницы дрогнули, и глаза, горящие на белом лице, обратились к Кэти.

— Нет. У твоего беспамятства иные причины. И потом, если ты приложишь усилия, ты поймёшь, что на меня оно не распространяется.

Кэти нахмурилась. Она не боялась этого человека, но было что-то, что мешало ей покопаться в памяти.

— Простите, но я…

— Усилия нужны немаленькие, — вздохнув, тихо сказал он. — И на это потребуется время. Но я терпелив. Я очень долго ждал, и могу подождать ещё.

Кэти застыла. Она уже слышала этот голос. «Я очень долго ждал». А потом: «Я сделал, что обещал: я превзошёл всех». И эти глаза она видела. Сперва во сне, а потом в зеркале. Горящие. Фанатичные.
 
Кэти со всхлипом вздохнула. Когда она вздохнула ещё раз, вокруг неё кружилось и качалось другое место. А между этими вздохами помещался приступ паники, визг тормозов, каскады брызг из-под колёс, сияющие в фонарном дурмане, и ветки, хлещущие по щекам.

Кэти перегнулась пополам, потом сползла по стене и села на пол, обессиленная. Сердце колотится в горле, лёгкие похожи на проткнутый воздушный шарик, а вместо ног, судя по ощущениям, деревянные палки, скрепленные кое-как. Всё свидетельствует о бегстве.

Она подышала ещё немного и открыла глаза. Ботинки и джинсы заляпаны грязью. На пальто россыпь грязных брызг. Сверху всё мокрое от дождя. Бегство было долгим. Хм-м… Она подняла слабую конечность и убрала с глаз волосы. В волосах, кажется, торчали прутики. Лесополоса?

Когда кузнечное грохотание в голове-груди-ушах смолкло, Кэти огляделась по сторонам. Родной подъезд, площадка первого этажа. Неприличные слова на стенах и жёлтая лампочка в углу. До двери оставалось всего ничего, и она отскребла себя от пола.

— А о том, что сегодня слу… ПРИВИДЕЛОСЬ, я не буду думать, — сказала она вслух, пытаясь попасть ключом в замочную скважину. — Я… в своём… уме.

Но вышло очень неубедительно.

Кэти вошла, шатаясь и оставляя пятна грязи на тётушкином паркете. Она сняла, поочерёдно бросая на пол, пальто, ботинки, носки и джинсы. Потом включила свет.

И только потом вспомнила о стеклянном шарике, но было уже поздно: она перетряхнула одежный ворох на три раза, обшарила каждый карман, и даже выглянула на площадку, но Шарик, так похожий на Луну, испарился.

Уже без особой надежды, Кэти перерыла и коробку, но безрезультатно — никаких Шариков.

Она села на кровать, в задумчивости крутя на пальце проволочное кольцо. Хорошо хоть, что его успела вовремя забрать из этой заколдованной коробки, которая глотает вещи и выплёвывает их, когда ей вздумается. Кольца было бы жаль, если бы оно сгинуло, как Луна.

СГИНУЛО.

Кэти замерла, приоткрыв рот. Она вспомнила. Она знала, что случилось с Луной.


Наоборотные классики. Глава 8
1995 год

День рождения Роззи прошёл замечательно. Все много смеялись, никто не запрещал валяться на траве, громко вопить, бегать и объедаться именинным тортом. Торт был вкусным, белки почти ручными, запуск воздушного змея удался на славу, и фейерверки тоже. А когда все устали и успокоились, Тилль достал свою гитару, и они пели песни (даже тётушка). И когда этот день закончился, хорошее настроение не покидало их целую неделю.

За эту неделю они с Тиллем подружились. В любой игре он сразу становился своим, и страхи, ожидания и радости у них были общие. С особенным жаром он говорил о странных местах в городе, и с не меньшим жаром составлял им компанию в уличных путешествиях.

 За неделю Кэти узнала о Тилле массу всего. Что он не любит морковку, железную дорогу, драки, боится зубных врачей, автомобильных аварий и сломать гитару; зачитывается книжками про индейцев, обожает самолёты, мотоциклы и лошадей, любит свой квартал и (невероятно) свою школу; верит в рождественского деда, в оборотней и в собаку-призрака, обитающую в старом парке, а больше всего на свете восхищается своим старшим братом. Он рассказывал про Нэта столько раз, что Кэти даже начала его побаиваться. Тилль, узнав про это, не успокоился, пока не затащил их троих к себе в гости.

В его дом Кэти влюбилась. Тут не было ни паркета, ни картин на стеенах, ни рояля с резными ножками. Зато тут были крашеные полы, по которым можно бегать, с пёстрыми ковриками, крошечные комнаты, занавески в цветочек, таинственный чердак с уймой книг, сложенных в гигантские стопки по углам, и щелястый сарай, который был заодно гаражом, и всё это понравилось Кэти до безумия. И его мама, маленькая, приветливая, в лёгких платьях и с такими же, как у Тилля, кудряшками, ей понравилась. Она совсем не умела сердиться — Кэти никогда не встречала других таких добрых людей.

Зато как же она струхнула, когда впервые увидела Нэта! Она-то ожидала тщедушного подростка в очках, а вместо него в дом ввалился свирепого вида верзила. У него были всклокоченные волосы до плеч, две серьги в ухе, заросшее чёрной щетиной лицо, а на плече татуировка. Он носил вытершиеся джинсы и жилетку в заклёпках, и Крюгер на его фоне выглядел жалкой пародией.

А ещё у него была искусственная рука. Правая, от самого локтя. Это было сразу заметно, хотя поверх он и надевал чёрную перчатку.

Он посмотрел на Кэти, которая съёжилась на стуле, и весело сощурился.

— Эта, что ли, твоя новая подружка? Совсем мелюзга.

Когда Кэти пообвыкла, то с удивлением обнаружила, что он очень миролюбив, много шутит и никогда не читает нотаций. Он возился в сарае со своим мотоциклом, катал на нём Тилля и Кэти (которая орала от удовольствия во всю глотку). У него было много друзей, и Кэти обрадовалась, узнав среди них Родригеса. Они шумно спорили, с рёвом гоняли по кварталу эмигрантов на пересобранных по сто раз мотоциклах и играли в гараже у Родригеса нечто гремящее и рычащее. Когда-то Нэт мечтал собрать свою группу и играл в ней на электрогитаре, пока не угодил в аварию, в которой и лишился руки.

Про аварию Кэти никогда не спрашивала. Но теперь она поняла, почему Тилль прячет гитару на чердаке и учится игре где угодно, кроме собственного дома.

Однако не все были так довольно положением дел. Клайви оно вовсе не нравилось. Ему не нравился Тилль, начиная от его кособоких очков и заканчивая гитарой в кофре. Чем дальше, тем сильнее делалась эта неприязнь, и тем меньше Клайви участвовал в их общих затеях. Не ходил к Тиллю в гости, не смеялся над его шутками и ни разу не похвалил за игру на гитаре. Клайви молчал, мрачнел, и характер у него портился, так что из любого разговора получалась ссора.
 
Кэти от этого было грустно, и Роззи тоже. Но что они могли сделать? Не станешь же отталкивать одного друга, чтобы другой не дулся? Клайви, наверное, это понял и совсем обозлился, и целую неделю не бывал у Роззи в гостях, не звонил и не ходил с ними троими гулять. Так что Кэти совсем заскучала.

Вот почему когда она собралась за монетками, сперва решила позвать Клайви. Ведь если без Тилля, он, наверное, согласится?

Из дома Клайви доносились какие-то крики. На огороде, по большей части заросшем сорной травой, никого не было видно, но гаражная дверь была открыта настежь, и там кто-то копошился.

Кэти тихо свистнула из-за забора. Возня в гараже прекратилась, и Клайви вышел наружу, щурясь от солнца. В руках у него была метла, лицо в грязи, а в волосах торчали клочья пыли. Всё свидетельствовало о том, что он исполняет суровую трудовую повинность, а попросту говоря, прибирается в гараже.

В ответ на предложение смыться по-тихому он мрачно указал на опухшую скулу. Под глазом у него наливался свеженький синяк.

— «Папаша» сегодня не в духе. Если сбегу, станет ругаться на мать.

Кэти сочувственно вздохнула.

— Жалко. А то пошли бы пособирали монеток. Сегодня такая жарища…

— Дались тебе эти монетки!

— А я собираю выкуп. Знаешь, чтобы купить раба.

— Зачем тебе раб?

— Дурак ты. Я соберу целый миллион и выкуплю тебя из рабства!

Клайви засмеялся.

— Ну нет, даже не надейся! Миллион для него не аргумент. Разве что миллион бутылок.

Так и вышло, что Кэти пошла в город одна.

Они собирали монетки в фонтанах, когда делалось жарко. Взрослые по большей части смотрели на это сквозь пальцы, так что с наступлением июня в фонтанах кишели дикие, весёлые и очень мокрые мальчишки. Девчонки в таких развлечениях предпочитали не участвовать.

Больших фонтанов в городе было два: один на площади перед кинотеатром и один на бульваре за Центральным рынком. Ещё было несколько мелких фонтанчиков: в безымянном сквере на улице Железнодорожников, в парке развлечений и возле старого университета. Облазить их все значило обойти весь город, но у Кэти было много времени — даже слишком много. К тётушке ей не очень хотелось: в преддверии последних экзаменов она сделалась раздражительной, прямо как раньше.

Кэти запрыгнула в тряский и душный автобус, чтобы переехать через мост, исключительно ради удовольствия постоять под открытым вовсю окошком, в которое врывается оглушающий ветер. Круче этого было только кататься с Нэтом на мотоцикле! Нэт обещал даже пустить её за руль.

Когда Кэти вышла на остановке у автовокзала, ветер выдул у неё из головы всё плохое, и она была лёгкой, как воздушный шарик.

На прогулочных аллейках за старым университетом было тихо и прохладно. На скамейках сидели две парочки, и никто не мешал. Кэти скинула пыльные сандалии (на левой один ремешок лопнул и был сшит толстыми нитками) и запрыгнула в фонтан. Из позеленелых трубок вытекали чахлые струйки, и Кэти, пока наклонялась за монетками, почти не вымокла. Вода была холодная и пахла хлоркой, и ноги вскоре озябли на скользких плитах.

Кэти вылезла, встряхнулась и пересчитала мокрые монетки. Только-только хватит на мороженое, но и на том спасибо. Она запихала монетки в карман и переулками пошла к кинотеатру.

Жара была адская, и солнце высушило ноги и майку в минуту. Майка у Кэти была зелёная, а многострадальные шорты вытерлись до бесцветности и грозили расползтись по швам.

На Центральной улице было оживление, перед кинотеатром тьма народу — прогуливаются, сидят на скамейках и угощаются мороженым. В фонтане орала и брызгалась стая мальчишек. Кэти с независимым видом уселась на широком бортике и сняла сандалии.

Сидящая рядом девочка косилась на неё. Это было премерзкое существо — чистенькое, в нарядном платьице, с бантиком на макушке, а за руку держит надменного вида даму. И нет чтобы стоять спокойно — она смерила Кэти презрительным взглядом, её старенькую майку, шелушащееся от загара лицо, исцарапанные ноги.

Потом девочка ухмыльнулась, уверенная в своей неуязвимости.

Кэти ухмыльнулась в ответ.

— Мамочкина курочка, — сказала она очень внятно и, оттолкнувшись ногами от бортика, рухнула в фонтан.

С громким плюхом!

Девочка отпрянула, захныкала, вытирая брызги с лица, затопала туфельками. Купающиеся в фонтане мальчишки захохотали, а чопорная дама закричала истерически и даже попыталась стукнуть Кэти сумкой. Кэти, конечно, увернулась и поскакала по фонтану, показывая язык. Мальчишки носились вокруг, коричневые, мокрые и неукротимые, как водяные духи.

Потом чопорная дама устала гоняться за ними, взяла за руку вопящую дочь и ушла, угрожая полицией и другими страшными карами.

Дикие фонтанные пляски без элемента опасности Кэти сразу наскучили. К тому же, монеток тут не осталось — мальчишки всё вытаскали, конечно. Мокрая до нитки, отфыркиваясь и встряхиваясь, как кошка, Кэти вылезла из воды, отжала волосы, которые доросли ей до плеч, и только принялась за майку, как раздался полицейский свисток.

Мальчишки прыснули во все стороны с гиканьем и ором, и Кэти не отставала. Она только подхватила сандалии и дала дёру. Юркнула между пятиэтажками вместе с одним из мальчишек, они промчались через три двора и наконец залегли под разросшимся на газоне кустом акации.

Когда гулкое биение сердец поутихло, они поняли, что погони нет.

— Смылись, да? — спросил мальчишка громким шёпотом.

— Вроде…

Они захихикали и оба страшно испугались, когда прямо над их акацией распахнулось окно, и какая-то скандального вида старушенция завопила:

— А ну пошли отсюда! Хулиганьё! Негодники! Ишь чего выдумали, газоны мне тут вытаптывать!

Так что из-под акации им пришлось спешно перебираться к мусорным бакам. Вид у них двоих был ужасный — после лежания на земле мокрая одежда вся в грязи и травяных пятнах.

Было похоже, что приключения закончились. Так что Кэти попрощалась, взяла в руку сандалии и пошла по своим делам.

— Эй, погоди!

Кэти обернулась: мальчишка её догнал. Живот у него был в грязи, на асфальте оставались мокрые следы. Но улыбался он по-хорошему; одного переднего зуба ему не хватало.

— Если хочешь, приходи завтра тоже. Мы каждый день в фонтане играем.

— Ладно, может, приду, — снисходительно ответила Кэти и ушла.

Горячий асфальт жёг ноги, настроение было превосходное, и Кэти представляла сперва, что она секретный шпион — но все старые игры теперь казались скучными, и тогда она стала думать про Ярви. Она про него думала каждый день, представляла, что вот он идёт рядом, гадала, какого он роста, и какое у него лицо, и какие волосы, и что он мог бы сказать. Если зажать Шарик в кулаке, думалось лучше, но таскать его в карманах она боялась.

Время перевалило за полдень, стало ещё жарче, захотелось есть, большие фонтаны были далеко, и там наверняка устроили возню другие мальчишки, так что Кэти пошла в безымянный сквер. К училищу приближаться не хотелось, Кэти обошла его по задворкам и как раз там распорола ступню ржавой проволокой.

Она зашипела от боли. Вытерла ступню о пыльные лопухи и захромала мимо старых домов, мимо центра детского творчества. Путь казался долгим и утомительным, сандалия сделалась скользкой от крови, а подорожника, как назло, нигде не росло.

Зато в безымянном сквере его оказалось навалом. И ни души. Пусто и тихо, и прохладно из-за густой тени, и кажется почему-то, будто осень. Кэти здесь не хотелось даже громко разговаривать.

Она подложила подорожник в сандалию и потуже застегнула, чтобы не болталась. Потом, оглядываясь, пошла к фонтану.

Точнее, это был никакой не фонтан, а просто… чаша на постаменте. Размером побольше обеденного стола, с резным узором по краю. Камень, из которого она была сделана, был потемневший и выщербленный от старости.

От воды тянуло холодом, как ночью из открытого окна. И вообще странная была вода. Вроде бы очень прозрачная, но только ни монеток, ни дна видно не было — одну тёмную пустоту.

Кэти разобрало любопытство. Чаша была неглубокая — может, с локоть воды, потому что дождя давно не было. Может, дно просто очень тёмное? Она огляделась вокруг в поисках хоть одного камушка, но даже самого завалящего не нашла.

Тогда она вернулась к тёмной воде. Любопытство было похоже на зудящую болячку. Она зашарила по карманам. Шесть монеток и Луна. Она бросала монетки по одной, но они как-то хитро пропадали, она даже не успевала понять, как. Наверняка падали на дно. Может, там слой грязи?

Она ни за что не стала бы бросать Луну. Луна была её любимым Шариком до Ярви. Потом Кэти казалось, что она просто выскользнула из пальцев, как притянутая магнитом, плюхнулась в воду, искря белым лунным боком, и полетела в глубину, всё дальше и дальше.

Кэти заорала и сунула руку в ледяную воду, по самое плечо. Рука протянулась в ледяную пустоту, но дна не достала. Луна продолжала падать, похожая на бледную звёздочку.

А потом Кэти услышала над самым своим ухом:

— Опрометчивый поступок.

Кэти отскочила от фонтана, готовая пуститься наутёк. Перед ней стоял незнакомый дядька, очень странный. Главная его странность была в том, что в нём не было ничего странного. Он был среднего роста, с лицом таким заурядным, что в толпе не заметишь, с волосами, которые не назвать ни светлыми, ни тёмными. Разве что одет в плащ, но в этом угрюмом и холодном сквере и это казалось в порядке вещей.

Он не злился. По крайней мере, выглядел он очень спокойным.

— Очень глупо, знаешь ли, кидать предметы в Чашу скуки ради.

Кэти насупилась. Она не любила, чтобы взрослые её дурачили.

— Я её не кидала, а уронила, и что в этом глупого?

— Не умнее, чем продырявить крышку на банке с вареньем.

Кэти моргнула.

— С каким ещё вареньем?

— С черёмуховым, скажем. Оно больше подходит по цвету.

— Да при чём здесь варенье вообще? Это просто фонтан!

— Это не фонтан. Это Чаша, и она — только дырка в крышке.

— В какой крышке?

— На банке с вареньем, куда падают шарики.

Кэти почувствовала озноб. Ей на ум пришло всё, что Расмус рассказывал им о параллельных пространствах.

— А… куда они падают?

— На дно Чаши, стоящей посреди сквера.

— Неправда, их здесь нет, я только что пробовала дотянуться!

— Я не об этом сквере говорил.

— А о каком?

— О сквере по другую сторону Чаши.

— Всё вы врёте! — крикнула Кэти совсем по-тётушкиному.

Он пожал плечами и ушёл. Кэти пыталась догнать его, но он шёл как-то уж очень быстро, а у неё болела нога. Так что она вернулась. Но в Чаше уже не было ничего необычного. Вода была мутная, и сквозь неё просвечивало дно в трещинках.

Кэти потрогала дно пальцем. Потом вымыла ноги и заковыляла к остановке.

Когда она пришла к Роззи, они с Тиллем играли в настольную игру. Они оторвались от стола и оба сразу всполошились. Тилль побледнел, а Роззи прижала к груди руки.

— Ой, Кэти! На тебе лица нет! Садись скорее… что случилось?

— Луна, — беспомощно ответила Кэти, продолжая стоять у порога. — Она пропала. Я не хотела её бросать. Просто… выронила, и она упала в воду. И она ПРОВАЛИЛАСЬ!

Тут уж её усадили на кровать и выслушали обо всём по порядку. Они сразу поверили и долго ломали голову над тем, что бы это могло значить. А Роззи украдкой переглядывалась с Кэти, что значило: сегодня же спросим у Расмуса. Но при Тилле было нельзя — Тилль про Расмуса пока не знал.

Расмус не сказал ничего нового — про складки Грани, порталы, другие миры. Ни то, ни другое, ни третье Кэти совсем не обрадовало, и домой она пошла грустная. А на другое утро, натянув тельняшку дяди Яна, отправилась к гаражу Кассонов.

Ей очень хотелось помириться с Клайви раз и навсегда.

*
— Ты вообще бесстрашный, Клайв Кассон! — просипела Кэти, когда они уже оторвались и шагали по пустым солнечным переулкам, отдуваясь и оглядываясь. — Бесстрашный идиот!

— Клянусь, это случайно получилось! — давясь от смеха, отвечал Клайви. Губы у него были в крови, волосы стояли торчком, грязные джинсовые шорты порваны где только можно, а на колене — свежая глубокая царапина. — Я в эту дурацкую кошку целился, пока она на подоконнике сидела, вот бы она шлёпнулась!

Но толстая белая кошка спрыгнула с подоконника в тот самый миг, когда Клайви выстрелил, и камешек из его рогатки угодил показавшемуся в окне старику Ризу точно в лоб.

Тот замер от изумления, а потом как заорёт:

— Ах ты выродок, ведьмин сын, ублюдочный мальчишка! Да я сейчас шкуру с тебя спущу! — и бросился на улицу, подзывая собак.

Кэти как раз поравнялась с яблоневым садом и видела, как рогатка выпала у Клайви из рук.

— Кассон! Давай сюда!

Клайви рванулся с яблони, затрещали ветки, и тут раздался собачий лай и завывания разгневанного старика:

— Ах ты висельник! Ах ты недоносок! Ну погоди у меня, паршивец, я тебе покажу!

Глаза у Клайви были огромные от страха. Он наполовину свешивался с забора, а джинсами зацепился за сучья. Кэти ухватила его за руки, потянула что было сил; что-то лопнуло, и они с Клайви оба грохнулись в пыль. Зубы у Клайви лязгнули.

Собаки мчались вдоль забора. Клайви взвыл от боли и ужаса (он прокусил губу), схватил Кэти за руку, и они со всех ног припустили по переулку.

— А-а, и эта соплячка тоже здесь! Выродки! Безотцовщина! Вот погодите, доберусь ещё до вас и до ваших родителей! — бушевал старик Риз, потрясая граблями. Его собаки выскочили из калитки, но Кэти и Клайви уже перемахнули через палисадник дома напротив и рванули огородами к лесополосе.

Остановились они только в тихих дворах по ту сторону рельсов, начали смеяться и смеялись, как сумасшедшие.

— Чуть язык себе не откусил, — пожаловался Клайви, ладонью вытирая кровь.

— Это всё карма, — наставительно сказала ему Кэти. — Нечего кошек трогать. Ненавижу, когда ты так делаешь.

— Да ничего с твоей кошкой не случилось, а старикана не жалко. Как он орал, а! До вечера, наверно, не успокоится.

— Посмотрела бы я, как он будет «добираться до моих родителей»… А вот тебе теперь круто придётся, Клайв.

— Думаешь, «папаше» накапает?

— Да он первым делом к твоим пошёл, спорим?

— Да, — вздохнул Клайви и поскрёб в затылке. — Теперь дома лучше не появляться… и за сгущёнку заодно достанется…

— За какую сгущёнку?

— Вот за эту, — хихикнул Клайви и достал из раздувшегося кармана помятую, но целую и невредимую банку сгущёнки.

Кэти вытаращила глаза, и он расплылся в довольной улыбке.

— Умыкнул. Будешь?

— Ага! А чем мы её расковыряем?

Расковыряли перочинным ножиком Клайви, а вымакали просто пальцами, сидя на верху горки в одном из дворов. Вкуснее этого Кэти ничего не ела, даже именинных пирогов! Только липкие руки надо было помыть где-нибудь. Вот в квартале эмигрантов на каждом углу по колонке торчит…

— Пошли к ручью на Пустырь?

Пустырь был ближе всего — прямо за кладбищем, между развалинами завода, закрытым депо и неработающей водонапорной башней. Он считался нехорошим местом, и бывать там старались поменьше, в отличие от того же кладбища. Пустырь был очень большой и обычно безлюдный. Там была круча и овражек, всё сплошь заросшее травой — ромашками, клевером, подорожником, мышиным горошком, пучками ковыля. Посередине Пустыря тёк ручей, шириной шагов в шесть, и по вырытой траншее падал в канализацию. Весной он превращался в бурлящий поток с водопадами и перекатами, и это было единственное время в году, когда на Пустыре собирались ребята — пускать кораблики.

Кэти и Клайви продрались через кусты и осторожно, вертя головами, двинулись к ручью. Им следовало бы сразу понять, что Пустырь выглядит как-то НЕ ТАК. Что ветер здесь гудит не по-городскому. Что ручей стал гораздо длиннее. Что небо порыжелое и низкое, будто вокруг нет высоких домов.

Они отмывали руки в ручье, боязливо ёжась и вслушиваясь в тишину. Потом Клайви сказал:

— Я что-то не помню, эта лестница здесь сразу была?

Лестница была на другой стороне ручья и вдоль него ползла на кручу. Она казалась старой-престарой. У неё были низкие и широкие ступеньки из плит розового ракушечника, так что сразу захотелось по ней пройти.

Потом Кэти услышала отдалённые голоса. Она поглядела на самый верх лестницы и увидела там две маленькие фигурки, стоявшие на коленях.

— Эй, смотри, там девчонки. Пошли посмотрим, что они делают?

Они перешли ручей вброд и зашлёпали по лестнице, оставляя на ракушечнике мокрые следы. Плиты были все в рисунках —  в неумело выцарапанных больших кругах и треугольниках.

Девчонки что-то рисовали на песке: круг, а в нём буквы. Одна из них была постарше, а другая поменьше, обе в цветных платьях и похожие, как сёстры. Они смотрели на Кэти и Клайви без удивления.

На вершине лестницы выл ветер. И небо было совсем низкое и жёлтое.

— Привет, — сказала старшая девочка, поднимаясь им навстречу. — Мы хотим сыграть понарошку в наоборотные классики. Хотите с нами?

— Можно, — сказала Кэти с таким видом, будто ей вовсе не интересно. — А где клетки?

— Какие? — спросила младшая девочка.

— По которым прыгать.

— А зачем?

— Подожди, — перебила старшая из сестёр. — Наверно, они не знают, как играть. Это несложно. Надо прыгать по картинкам, по ступенькам вниз. Сперва надо написать свои имена. Пока они написаны в круге, считается, что вы в игре. Будем прыгать по очереди, сначала по кружкам — они самые большие, потом по треугольникам и по звёздам. Один прыгает, а остальные говорят считалку. Кто промахнётся — тот проиграл.

Звучало запутанно, и младшая девочка сказала:

— Давайте мы начнём, и вы сразу поймёте! Иди ты первым, мальчик.

Клайви не выразил особого удовольствия по этому поводу, но отнекиваться перед девчонками не стал. Они с Кэти написали в круге свои имена, и Клайви встал на краю верхней ступеньки.

— Прыгай с круга на круг, и не промахивайся. Раз, два, три! Прыгай, как только слышишь хлопок!

Не успела Кэти ничего уточнить, а две девчонки начали выкрикивать хором, монотонно хлопая в ладоши:

— По ступенькам от крыльца —
ни начала, ни конца.
Не успеешь — полетишь,
на помойку угодишь.
По дорожке от ворот
прыгай задом наперёд.
Промахнёшься — не уйдёшь,
к Чудо-Башне попадёшь.
Стены вертятся кругом,
лес железный под мостом.
Ступит не туда нога —
не отыщут дурака.

Слова были — обычная считалковая бессмыслица, а темп для прыганья самый удобный. Сперва Кэти только хлопала, а потом тоже стала повторять считалку. Клайви прыгал по ступенькам, и сверху казался лёгким, почти игрушечным. Прыг-прыг-прыг — и так шестьдесят четыре ступеньки. Лестница оказалась даже больше, чем сперва виделось.

Клайви вернулся, запыхавшийся и довольный. Игра ему понравилась. Настала очередь Кэти. Она очень нервничала, но вышло нетрудно — требовалось только немного ловкости, не больше, чем для обычных классиков. Голоса за её спиной повторяли своё:

— Промахнёшься — не уйдёшь,
к Чудо-Башне попадёшь…

Щёлканье подошв о ступеньки сливалось с хлопками, и Кэти чувствовала, что ритм игры подчинил её, и что ноги действуют сами по себе, а она только смотрит, как её сандалии перемещаются из круга в круг, будто по волшебству.

Когда она закончила свою очередь и обернулась, бледное солнце как раз светило из-за кручи. От этого казалось, что тёмные фигурки ребят стоят на фоне огромного сверкающего здания с широким крыльцом. Кэти сощурилась, приставив руку козырьком ко лбу, но видение уже пропало.

Старшая девочка горела от нетерпения. Кэти заняла её место, сказала вместе с остальными: «Раз, два, три!» и принялась хлопать.

— По ступенькам от крыльца —
ни начала, ни конца.
Не успеешь — полетишь…

Но ей было не по себе. Ей не нравился этот гипнотизирующий ритм, и судорожный восторг на лице Клайви, и невидимое здание за их спинами. Она придумывала, как бы улизнуть, а игра шла своим чередом. Младшая девочка сменила старшую, потом очередь перешла к Клайви, только теперь задача усложнилась: треугольники, по которым нужно было прыгать, были меньше кругов и дальше друг от друга. Но Клайви справился под проклятое:

— Стены вертятся кругом…

На верхнюю ступеньку встала Кэти и спросила себя, что будет, если она проиграет. И долго ли будет падать, если споткнётся.

Но она не споткнулась, хотя прыжки давались ей не без труда. Потом они со старшей девочкой поменялись местами, и всё пошло заново.

— По ступенькам от крыльца —
ни начала, ни конца...

Они как раз дошли второй раз до слов «на помойку угодишь», когда это случилось. Девочка промахнулась, вскрикнула и провалилась прямо в плиту ракушечника, не оставив ни следа.

Кэти испугалась, как никогда в жизни. Ужас приморозил её к месту. Она даже руки не могла опустить, готовые для хлопка.

А младшая девочка подбоченилась и покачала головой.

— Ну вот, на самом лёгком месте. Она такая неуклюжая для наоборотных классиков…

— Что это? — выдавил Клайви, побледневший до синевы. — Где она?

— На помойке! Вы разве считалку не слушали? «Не успеешь — полетишь, на помойку угодишь»… а мы даже до звёзд не добрались. Теперь когда ещё она выберется! А вы неплохо прыгаете для новичков. Может, потом в другое сыграем? В невидимки…

Но Клайви и Кэти увидели достаточно. Не сговариваясь, они попятились и бросились бежать.

— Подождите! Да стойте вы! Игра ещё не закончилась! Уходить нельзя!..

Они ломились сквозь сирень и акацию, не чувствуя боли, но за кустами вместо знакомых улиц обнаружили парк, уютный, но совсем чужой.

Кэти схватила Клайви за руку. Очень сильно, наверное, но он и не почувствовал.

— Клайв! Ты это место знаешь?

— Нет! А ты?

— Совсем нет! Где мы?

— Чёрт… зачем мы только пошли на этот уродский пустырь!

Они побежали, свернули, снова свернули, продрались через живую изгородь и замерли от неожиданности. Они выбежали прямо к белой беседке. На её ступеньках сидел мальчик, по виду ровесник Клайви, только совсем другой. Он был худенький и странно одет — во что-то тёмное и просторное, что наводило на мысль об отцовском свитере. Мальчик был очень красивый, почти как девчонка, и напоминал куклу. У него было белое-белое лицо, и руки тоже белые, с прозрачной кожей — Кэти так и подумала бы, что он не настоящий, а просто фарфоровая кукла в полный рост, но тут он поднял блестящие глаза и тихо сказал:

— Это хорошо, что вас не видели. Вам бы досталось за изгородь.

Клайви и Кэти обменялись настороженными взглядами и приблизились. На траве перед мальчиком лежала большая доска, вся расчерченная непонятными линиями и со множеством стеклянных перегородок. На ступеньках рядом с ним валялись деревянные фигурки.

Мальчик не удивился и не испугался.

— Раньше я вас не видел. Вы, наверное, с Пустыря? Мои глупые сёстры там часто играют. Терпеть их не могу! Неужели так сложно найти себе серьёзное занятие?

— А сам-то ты чем таким серьёзным занят? — ядовито спросил Клайви, указывая на доску.

Мальчик смерил его презрительным взглядом.

— Я изучаю Игру. Это Игра Всерьёз, а не те понарошку, как у моих сестёр. Они просто развлекаются, и Отцу за них стыдно. Наш Отец — Игрок, один из лучших, и мы должны быть его достойны. Я учусь Играть По-настоящему, сколько себя помню. У меня пока очень маленькая доска и всего несколько фигур, но когда я вырасту, я смогу контролировать миллионы марионеток сразу, как мой Отец. И однажды я его превзойду, вот увидите!

Мальчик страшно разволновался. На белых по-сахарному щеках выступили бледные пятна.

Клайви намеревался возразить, но Кэти пихнула его локтем в бок.

— Извини, пожалуйста, но мы… заблудились и ищем дорогу домой.

Мальчик вздрогнул, словно только что заметил Кэти, и его гнев пошёл на убыль.

— Я прошу простить мою невежливость. Я совсем отвык от гостей. Вы хотели Сыграть с Отцом или пойти к нему в ученики? Многие приходят сюда за этим. Сожалею, но сегодня у него Партия с Верховным Игроком. Если хотите, вы можете Сыграть со мной, я буду очень рад. Твой друг не годится, а вот ты можешь Сыграть, если хочешь…

— Чего-о? — набычился Клайви. — Чего ты там вякнул, чего это я не го…

— Заткнись, Клайви! — прошипела Кэти, а мальчик снисходительно пояснил:

— Ты играешь понарошку, и поэтому не годишься. А вот девочка Играет По-настоящему… — но радость, вспыхнувшая было в его глазах, сменилась жестоким разочарованием. — Но у тебя нет марионетки, да? Как жалко! Я так давно не Играл с другими детьми — среди них почти не встречается Настоящих Игроков, и Отец считает, что… А может быть, мы поменяемся? По Правилам, я не могу просто так отдать марионетку, ты должна дать что-нибудь взамен.

Кэти, озадаченная и исполненная сочувствия, зашарила по карманам.

— Ну… у меня мелочь есть, но этого, наверно, не хватит… и ещё всякая ерунда…

Она протянула на ладони жалкую кучку потускневших монеток, семечковой шелухи, карандашных резинок и спичек…

— Настоящие! — воскликнул мальчик, привстав со ступенек.

Среди мусора блестели два стеклянных шарика, оба бледные и почти бесцветные, найденные случайно у развалин моторного завода.

— Настоящие!.. Отец не поверит… Ты… правда поменяешься со мной? Поменяешься насовсем?

— Ну… пожалуйста, если ты хочешь…

— Тогда… тогда можно мне взять жёлтый?

— Так бери оба, у меня таких знаешь сколько?

— Оба?! Спасибо… Какие они красивые! Я видел только понарошку такие…

Клайви недовольно сопел, и Кэти грозно оглянулась на него: нашёл время упираться! А мальчик, ничего не замечая, разглядывал шарики.

Совсем как Роззи.

— Что же мне тебе дать? У меня совсем немного фигур. Дама — она слишком своенравная, и с Псом тоже не справишься с непривычки… Вот, подожди! Есть одна хорошая, Спутник. Он ещё не стоял на доске. Возьмёшь за два шарика?

Кэти согласилась без раздумий, и мальчик отдал ей деревянную фигурку, похожую на старые шахматы Минны. Только это был не конь и не король, а просто человечек.

— Класс! — одобрила Кэти. — А как играть?

— На игровом поле, — оживился мальчик, и доска, подчиняясь беззвучному приказу, ожила. Стеклянные перегородки раздвинулись, сливаясь друг с другом, и под ними оказался как бы игрушечный городок, только он жил, совсем как настоящий.

— В Игре важен расчёт. Нужно уметь просчитывать наперёд поступки всех марионеток, и ходы противников, и последствия ходов… А когда…

Но тут послышался топот ног, и из-за беседки вылетели две девчонки с Пустыря, обе живые и здоровые. И страшно злые.

— Вот вы где! Почему вы убежали! Я же вам говорила, что нельзя убегать, пока не сотрёшь свои имена из круга!

Лицо у мальчика печально вытянулось.

— Вы не закончили свою игру? Как жаль…

— Ничего, — подбодрила его Кэти. — Я ещё приду. Может быть, в следующий раз…

— Непременно, — сказал он с непоколебимой убеждённостью. — Я обязательно Сыграю с тобой. Это будет Настоящая Игра.

Обиженные сёстры потащили их с Клайви по хитросплетениям парковых дорожек обратно к лестнице для наоборотных классиков.

— Стирайте! Терпеть не могу, когда так убегают!

— Мы не разрешали вам входить в наш парк! А если бы Отец был дома?

— Чего вам было надо от брата? Он зануда, и помешан на Игре, ни о чём думать не может!

— Мы ни за что не стали бы с вами играть, если бы знали заранее, что вы такие же, как он!..

Клайви молча тронул Кэти за плечо. Она подняла голову и увидела по ту сторону ручья знакомые кусты. Тогда они с Клайви взялись за руки и ушли, не оглядываясь. И выбралась прямо к ограде кладбища.

Небо было нормального цвета, в городе ничего не изменилось: в сонных дворах сплетничали старушки, лаяли выгуливаемые собаки, из форточек доносились голоса и обрывки радиопередач. Клайви и Кэти выбрали самый шумный двор и уселись на газонное ограждение, рядом с булькающим канализационным люком. Крышка была сдвинута наполовину, и из люка лезла горячая влажная вонь. Клайви, славившийся меткостью, швырял туда камешки, пока они не закончились. Кэти разглядывала свою фигурку.

— Клайви.

— Что?

— У тебя коленки в песке.

Он чертыхнулся и поспешно отряхнул колени. Это был ТОТ песок. Песок ОТТУДА. С ДРУГОГО Пустыря. Его не должно было существовать.

— Мы сошли с ума, вроде? — спросил Клайви, помолчав.

— Нет, конечно. Просто… оказались в особенном месте.

Клайви передёрнул плечами.

— Хватило ума тоже полезть на Пустырь…

Кэти подивилась его недогадливости.

— Это был НЕ ТОТ Пустырь, чем всегда, ты же сам видел.

— Какой он ещё мог быть?

— Другой! Ты же знаешь, что так бывает. С Туннелем, и с водонапорной башней, и с фонарной площадью…

Клайви вскочил на ноги.

— Это всё бред. Игры для дошкольников. Тупые игры, ясно? По-настоящему так не бывает!

— Так бывает! И было только что! Ты сам видел.

— Я видел Пустырь!

— Да? А на нашем Пустыре есть лестница? А тот парк?

— Это… это… Мы это просто напридумывали себе, для интереса!

Кэти посмотрела на него совсем другими глазами. Это была не недогадливость. Это было упорнейшее нежелание верить, что рядом с ним может происходить что-нибудь необычное.

Взрослое нежелание.

Тогда Кэти подняла руку с фигуркой и тихо спросила:

— А это мы тоже выдумали для интереса?

Несколько мгновений Клайви смотрел на фигурку с ненавистью. Потом его лицо озарилось злобной улыбкой.

— Я знаю, что с ней делать. Смотри!

И не успела Кэти глазом моргнуть, как Клайви выхватил у неё фигурку и запустил прямо в канализационный люк.

Кэти рванулась к люку с протестующим воплем, но там было темно и булькало. Фигурка ОТТУДА, выменянная на два стеклянных шарика, сгинула без следа.

Кэти обернулась к Клайви, разрываясь между желанием расплакаться и вцепиться ему в горло. Он самодовольно улыбался, точно нашёл решение всех их проблем.

Тогда она развернулась так, что чуть искры из-под каблуков не посыпались, и зашагала к переходу через железную дорогу.

Клайви заторопился следом.

— Эй, Кэти, да брось! Ты же не будешь дуться из-за такой ерунды? Это ведь даже хорошо, что я избавился от этой штуковины. Теперь можно обо всём забыть и жить нормально… Эй, Кэти!

Но она не останавливалась, потому что тогда точно было бы не избежать драки.

— Слушай, не будь дурой, — сказал Клайви, начиная сердиться. — Мы же не будем из-за таких пустяков ссориться?.. Кэти, ты куда идёшь?

— К Тиллю и Роззи!

Клайви схватил её за руку.

— Смеёшься, что ли? Ты что, всё рассказать им хочешь?

— Ещё как хочу!

— Не вздумай, поняла?

— А то что? — ухмыльнулась Кэти и вырвалась.

— Ну и рассказывай! — злобно крикнул Клайви ей в спину. — Всё равно тебе никто не поверит!

— Роззи поверит! И Тилль! И дядя Ян!

— Дядя Ян — взрослый. Ни во что он не верит, только вид делает, чтобы ты не хныкала.

Кэти крепко стиснула зубы, чтобы не тратиться на бесполезные препирательства.

К Роззи они пришли вместе. Тилль играл на гитаре, а Роззи и Минна слушали. При виде гостей Минна помчалась накрывать на стол, и ребята остались одни.

Кэти не стала медлить — сразу рассказала обо всём, что произошло на Пустыре. Про лестницу, и наоборотные классики, и про странного мальчика с игровой доской. Клайви надулся и не перебивал её, только досадливо пожимал плечами. В гримасах, сменявшихся на его лице, можно было угадать напряжённую внутреннюю борьбу.

Борьба ещё не кончилась, когда Тилль и Роззи обратились с вопросами к нему. «Ты правда не узнал это место? Там правда была лестница?» С каждым «правда» Клайви разъярялся всё сильнее, и сильнее, и сильнее.

— Сказать вам, что ПРАВДА было? — спросил он наконец голосом, звенящим от злобы и сарказма. — Да НИЧЕГО не было! Мы убежали от старика Риза, а потом ели сгущёнку, и ходили на Пустырь мыть руки, вот и всё! Не было никакой лестницы, Кэти всё выдумала от скуки, а я ей подыгрывал, только и всего!

Тилль и Роззи посмотрели на Кэти, и под их взглядами она чуть не загорелась от гнева. В былые дни она, вне всяких сомнений, набросилась бы на Клайви с кулаками, и их сам чёрт не смог бы разнять. Но её королевские тренировки сделали своё дело, и она получше владела собой. Так что она промолчала с достоинством, и жест получился хороший. Во всяком случае, Роззи отвела от неё пристальный взгляд и тихо сказала:

— Я не думаю, что Кэти всё выдумала. Кэти по пустякам никогда не врёт, я знаю.

Клайви расхохотался, и его смех во всеобщем молчании прозвучал очень гадко.

— Да ладно вам! Это же была просто игра! Вы же не верите во всю эту ерунду, нет?

Но Роззи по-прежнему была очень серьёзна, а Тилль сказал:

— Конечно, мы верим! Это город такой, тут есть странные места, сам же знаешь.

Клайви отскочил от него, как ошпаренный.

— Это дураки всякие болтают, вот и всё! А другие дураки верят! Нету никаких «странных» мест, ничего такого вообще не бывает! Сколько можно носиться со своей воображаемой ерундой!

— Это ничего не воображаемая ерунда, — ответила Роззи ещё тише.

— Если бы не воображаемая, были бы доказательства! А их нет! Ну? Чем докажешь?

— Ничем, — процедила Кэти и убрала руки за спину, чтобы побороть искушение, но они сами собой сжались в кулаки. — Ты уж об этом позаботился. Думаешь, я не знаю, что ты поэтому выбросил мою фигурку? Которую я выменяла на два шарика? А про шарики, небось, скажешь, что я их потеряла, да? Или что их не было?

— Может, и не было! — крикнул Клайви. — Не было никакой фигурки, и никакого Пустыря, и… надоело мне играть в эти дурацкие игры, я хочу НОРМАЛЬНО ЖИТЬ, поняли! А если вы ещё из детского возраста не вышли…

— Мы тебя поняли, Клайви, — грустно перебила его Роззи. — Зачем ты стараешься нас обидеть?

— Он не старается, — ответил Тилль. — Он просто боится.

Клайви заскрипел зубами и вдруг сделался похож на Крюгера.

— Держите меня крепче, ребята, — сказала Кэти. — А то я сейчас ему накостыляю.

Роззи схватила её за левую руку, а Тилль за правую, и очень хорошо, потому что королевская маска такую ярость не удержала бы. Клайви обвёл их бешеным взглядом, обозвал сопляками и убежал, хлопнув дверью, а они пошли пить чай; и хотя было немного грустно, без Клайви они себя чувствовали куда свободнее.

Потом они, конечно, помирились, и больше никогда не вспоминали об этом случае. И всё было в общем-то хорошо: они вместе смотрели кино, возили Роззи по городу, объедались мороженым и дразнили собак старика Риза. Но с Клайви ни о чём необычном больше не говорили и в самые интересные игры играли без него.
 
Правда, и переживать из-за этого им было некогда. Тилль помогал маме с огородом, а Нэту с мотоциклом, Роззи стала ещё больше заниматься с доктором Йоргасом, Кэти готовилась к переводным экзаменам. А когда экзамены кончились, произошло ещё одно большое событие — тренировочная постановка пьесы про Там Лина.

Происходило действо в гостиной у Роззи при участии всех желающих. К нему готовились с огромным воодушевлением. Обе тётушки потрудились над развешиванием по «сцене» зелёных штор и лент, и когда солнце светило в окна, получалось вполне похоже на летний лес. Кэти как королева была завёрнута в бархатное покрывало с рояля, которое ниспадало очень драматичными складками; в качестве королевских соболей Минна пожертвовала свой роскошный песцовый воротник, корона казалась ну совсем настоящей, а обёрнутая фольгой от шоколадок трость доктора Йоргаса превратилась в магический жезл. Роззи, очень взволнованная и поэтому очень хорошенькая, играла Дженет, а Клайви, хоть и долго упирался, стал Там Лином и весьма артистично падал с коня в беспамятстве.

Зрители в числе трёх человек (Минна и обе тётушки) были в полном восторге, а дядя Ян едва не испортил всё дело, потому что, притворяясь волком, выл так похоже, что Роззи чуть было не покатилась со смеху в самый напряжённый момент.

Никогда у Кэти не было такого чудесного дня! Теперь её панический страх перед сценой был полностью побеждён, и она мечтала показать всей школе, чего она стоит. Тем более что Ангелика преследовала Клавдию уже целый месяц, хныча, что хочет быть королевой и уже выучила все слова.

В общем, близился решающий день, и Кэти ждала его без колебаний.


Старая Дама. Глава 9
2003 год

Со следующей пары у ведьмы Ингаллиль Кэти сбежала. Просто это был первый день за весь апрель, когда дождь не шлёпал по лужам. Хотя ни лужи, ни тучи никуда не делись. Кэти, в сущности, ничего не потеряла, — всё равно кроме адовой скуки ей ничего не грозило. Первые две пары она просидела, рассеянно крутя Кольцо на пальце, и ничего не слушала. Её охватывало необъяснимое нетерпение, точно сегодня должно было случиться что-то особенное, и ей надо спешить.

Вот так и вышло, что она забрала из раздевалки пальто и ушла. Без малейших угрызений совести. Дверь училища закрылась у неё за спиной, и её обступил ветер, и сырость, и шум машин, и блеск луж, и хлопанье крыльев в ветвях. Она вздохнула полной грудью, как человек, ничем не связанный, и пошла куда глаза глядят.

И немало подивилась, оказавшись в безымянном сквере. Иногда ей казалось, что сколько бы времени ни прошло, в городе ничего не меняется. Одинаково дождливые апрели, подорожник, год за годом растущий в одних и тех же местах, и место для вывески с названием сквера, неизменно пустующее. И в самом сквере, в какое время года ни окажись там, всегда похоже на осень. Тихо и холодно, и кажется, что вот-вот полетят листья.

Пахнет листопадом.

Кэти прошла по аллейкам, мимо пустующих скамеек, по асфальту, где в трещинах густо росла трава. Сорвала колосок по дороге и чиркала им по шиповниковым веткам. Как будто она в пятом классе и прогуливает уроки. Такое же хорошее бездумье. Только дома никаких грозных тётушек её не ждёт.

Кто бы мог подумать, что без этого станет так скучно жить?

Потом Кэти казалось, что она с самого начала пришла сюда ради Чаши. Просто притворялась, что ни за чем не пришла.

Она обошла Чашу по кругу.

Дважды.

Потом осмотрелась вокруг, будто ожидала увидеть того странного человека, которого встретила тут в детстве. Который говорил что-то о банках с вареньем.

Но она никого не увидела, кроме старичка в клетчатом пальто, сидящего на одной из дальних скамеек. Он дремал или о чём-то задумался. Шляпа была надвинута ему на лоб.

Кэти подошла к Чаше. Камень, выглядящий столетним, сотни трещинок, выщербленные края, так что узора не разобрать, а по трещинам карабкается засохший вьюнок. Кэти поводила колоском по шершавому камню.

И только тогда — очень осторожно — перевела взгляд на воду.

И!

Ничего не случилось.

В Чаше темнела мутная вода, преломляя трещинки, как паучьи лапки. На дне лежали два камушка, побольше и маленький.

Кэти рассмеялась, сама не зная — от облегчения или разочарования. И чего ради она затеяла эту игру? Убедиться, что в детстве напридумывала несусветной дичи? Или проверить, а вдруг и правда…

Она хлестнула колоском по воде и стала смотреть на расходящиеся круги. Паучьи лапки заколебались, по воде заплавали неяркие блики, и тогда — когда маленький камушек заблестел, Кэти вдруг поняла, что это вовсе и не камушек.

Она не отрывала глаз от колеблющейся воды; потом внезапно решилась, сунула руку в воду и схватила Шарик со дна.

Ветер трепал её волосы. С промокшего рукава стекала вода, а на ладони у неё поблёскивал влажным боком жемчужный стеклянный Шарик.

Луна.

Которая сгинула много-много лет назад. В этой самой Чаше.

И — теперь Кэти вспомнила — потом вернулась назад.

Она подняла голову и встретилась взглядом со странной женщиной, стоящей по ту сторону Чаши. Она была высокая и стройная, как тётушка, с благородной осанкой. В длинном бордовом платье из бархата и кружев, и в накидке с пелериной. В длинных перчатках. И в шляпке с перьями.

Перья мягко колыхались на ветру.

Старая женщина улыбнулась Кэти. Всё это время она смотрела прямо на неё. Она улыбалась так, будто всё знала про эту Чашу, и как она глотает стеклянные шарики, тоже. У неё было доброе лицо. Очень красивое.

Но прежде, чем Кэти узнала её, Чаша выплеснула из себя колебания и расходящиеся круги, и они потекли — потекли — потекли по асфальту и по деревьям, спотыкаясь о подол бархатного платья. Сквер волнообразно содрогался, превращаясь в гигантский занавес, за которым кипела другая жизнь, и этот занавес готов был распахнуться; он приоткрылся, между деревьями поползла вертикальная щель, в которую проглядывало разноцветье осенних листьев.

Кэти закричала что-то, отступила, споткнулась и рухнула на скамейку, и скорчилась там, прижав ладони к лицу.

Сперва было тихо.

Потом она услышала приближающиеся шаги и постукивание, будто кто-то шёл с тростью. Потом старческий голос спросил её:

— Что с вами, голубушка? Вам нехорошо? Возможно, я могу помочь, я врач.

Кэти подняла голову. Приступ безумия закончился, реальность была водворена на законное место, дама исчезла, а Шарик лежал у неё на коленях. К ней склонялся тот самый старичок в клетчатом пальто и красном шарфе. У него была благообразная седая бородка клинышком, очки в сверкающей оправе и внимательные голубые глаза.

Кэти узнала его сразу. Но спросила только:

— Вы… врач?

— Да-да, хотя я и не практикую — возраст, знаете ли — но льщу себе надеждой, что врачом я был неплохим. Так что же с вами случилось? Я слышал, как вы кричали.

— А, да нет, должно быть… должно быть, я засмотрелась на воду. З-задремала и… увидела дурной сон.

Старик иронично приподнял брови.

— Неужели? А вы в этом уверены? Послушайте, моя дорогая, мы с вами прежде не встречались? Меня преследует чувство, что мне знакомо ваше лицо…

Кэти неуверенно улыбнулась.

— Мы очень давно не виделись, доктор Йоргас. Правда, очень давно. Вы меня не узнаёте? Я Кэти.

— Откуда вы…

Старик ошеломлённо уставился на неё и медленно снял шляпу.

— Силы небесные! Юная госпожа Тойвонен!

Он опустился рядом с ней на скамейку.

— Боже мой, боже мой! Какая взрослая! Я уже и не думал, что когда-нибудь… после всего, что произошло…

Кэти не помнила, что произошло, и это ей не нравилось.

— Да, — поспешно сказала она. — Лет десять прошло. Вы… вы хорошо выглядите, доктор Йоргас.

— Для древнего старика? — усмехнулся он, крутя в руках шляпу. — Вы очень добры, моя дорогая. Позволю себе заметить, вы тоже прекрасно выглядите. Как похожи на госпожу Анне! Изменились почти так же сильно, как Роза. Пожалуй, я и не узнал бы вас…

При упоминании о Роззи Кэти сделалось как-то неловко.

— Я как раз… собиралась спросить. Как… она теперь?

— О, замечательно! Просто замечательно. Такие успехи в рисовании! Преподаватели очень её хвалят. По правде сказать… я довольно давно с ней не виделся. С тех пор, как она… перестала нуждаться в моих услугах, у Розы стало куда как меньше свободного времени. Такая юная, но такая целеустремлённая! Она всегда такой была. Удивительная девочка. Какая сила духа! Но, боюсь, мой визит не доставил бы ей большого удовольствия. Я понимаю: кому же захочется вспоминать о таких испытаниях. Хотя, право же, мне порой хотелось бы… Однако госпожа Маргарете намекнула мне вскоре после переезда, и я более не счёл возможным… Что же это я, совсем заболтался, — спохватился старик. — А вы, маленькая моя королева? Как ваши успехи?

— Эм… Я учусь, скоро… заканчиваю. Всё… замечательно, правда!

— А с Розой вы виделись после переезда?

— Н-нет. Мы вообще давно не виделись. Очень давно. Я уже и не помню…

Доктор Йоргас горько закивал.

— Я знал, что для вас это будет тяжело, моя девочка, для всех троих. И Ян был со мной согласен, но ведь ситуация совершенно вышла из-под контроля! Или… нам так тогда казалось. Ах, как бы я желал, чтобы тогда у нас нашёлся иной выход! Но госпожа Анне, и Нина, и Маргарете — поймите, моя милая, они считали, что так для вас будет лучше. Они хотели покончить со всем этим. Уберечь вас от самих себя. И, право же, порой я готов был с ними согласиться… а сейчас думаю, не было ли это лишь актом утверждающегося эгоизма? Порой, когда я смотрел на вас троих, с вашими сияющими глазами, с вашими тайными играми, я чувствовал, что вы можете… исчезнуть в любой момент. Мы все видели, что вам приходится нелегко, но, моя милая, я так надеюсь, что вы простите нам нашу взрослую трусость! Ведь вы не в обиде на нас?

— О… нет, конечно, нет, доктор Йоргас!

По губам старика мелькнула дрожащая улыбка.

— Спасибо, голубушка. Вы не представляете, какое облегчение услышать ваши слова после всех этих лет. Да… в конце концов мы уступили. И с тех пор я не раз задумывался, а не ошиблись ли мы? Я никогда не сталкивался с подобным ни до, ни после. Тот странный недуг, поразивший Розу, столь внезапно и как раз тогда, когда мы полагали, что избежали опасности… О! Не наша ли жестокость стала тому причиной? Мы с Маргарете столько раз спрашивали друг друга об этом в те страшные дни. Все мои знания — сколько бы их ни было — они ничего не стоили, моя дорогая, я ничего не мог сделать; никто из нас не мог, лишь смотреть, как она угасает. Тает, будто свечка!..

Тут доктор Йоргас повернулся и посмотрел Кэти прямо в глаза пристальным, пытливым взглядом.

— Но ВЫ сделали что-то, вы двое, дети. Помилуй меня господь, я и вообразить не могу, как, но вы спасли ей жизнь. Я знаю это.

Кэти чувствовала только смятение и тоску. В её памяти шевелились туманные фигуры, и ничего больше. Роззи? Болезнь? Чудесное спасение?

Она взяла Луну на ладонь и покачала головой.

— Я очень хотела бы вам ответить, доктор Йоргас… правда. Но я не могу. Я… я просто не помню. Я ничего не помню — ни про болезнь, ни… как мы перестали дружить.

Ещё какое-то время доктор Йоргас смотрел на неё с состраданием, и глаза у него были полны слёз. Затем он глубоко вздохнул и надел шляпу.

— Может быть, это и к лучшему, голубушка. Может, это и к лучшему.

Он тяжело поднялся, и Кэти в волнении вскочила следом.

— Подождите! Доктор Йоргас, но разве это нормально — забыть столько вещей? Я… я ХОЧУ их вспомнить! Я хочу… понять! Мне это НУЖНО, чтобы… чтобы не сойти с ума! Но вы всё помните, вы знаете, что случилось, прошу вас… расскажите мне!

Слёзы стекали у доктора Йоргаса по щекам, но он сказал только:

— Боюсь… боюсь, я не тот человек, который должен рассказать вам это.

— Но других НЕТ! — взмолилась Кэти. — Кого ещё я могу спросить? Пожалуйста… доктор Йоргас!

Ещё секунду он колебался, а затем поцеловал её в лоб.

— Я буду за вас молиться, дорогая девочка. За вас троих. И чтобы однажды вы смогли нас простить за то, что мы с вами сделали.

Он поднял воротник пальто и ушёл, ёжась, хотя было не так уж холодно. Кэти смотрела на Луну, пока слёзы стеклянными шариками не повисли на ресницах и не сорвались, такие тяжёлые, что так и ждёшь услышать звон разбившегося хрусталя.

Тогда Кэти сердито вытерла глаза рукой и заставила себя думать. Кого ещё она может спросить? А правда — кого ещё? Доктор Йоргас говорил, что это всё придумали Маргарете, Нина — мама Тилля — и тётушка. А дядя Ян был против. Так что, ей и дальше сидеть на месте и ждать непонятно чего?

Самым решительным шагом Кэти отправилась на автовокзал. Выгребла из карманов всю мелочь на билет. Автобуса она дожидалась, скорчившись на пластиковом сиденье и крутя на пальце Кольцо. Оно было приятное на ощупь, успокаивающе знакомое.

И ещё Кэти никак не могла отделаться от дежа-вю, хотя и не помнила, чтобы раньше ездила к дяде вот так же, одна и без предупреждения.

Уже садясь в автобус, она заметила боковым зрением долговязого парня. Лицо знакомое, точнее — смутно напоминающее о ком-то. О ком? Когда она уселась на своё место и выглянула из окна, чтобы рассмотреть его как следует, парня уже и след простыл. И так всегда.

Собиралась гроза. Становилось темно, и в приоткрытое окно пахло пылью перед дождём.


Королева эльфов. Глава 10
1995 год

А выпускной из младшей школы всё приближался. Кэти узнала результаты переводных экзаменов и была приятно удивлена; а ещё больше радовалась тётушка и уже начала собирать для Кэти портфолио. Так что с переводом в другую школу всё было решено. К тому же, они с Тиллем очень надеялись попасть в одну школу. Правда, он учился в пятом классе, но зато очень хорошо, и оставалось только уговорить его маму, чтобы его перевели.

Кэти была не сказать до чего рада, что распрощается с этим гадюшником, и с Клавдией, которая делалась всё дёрганней, и с Ангеликой, которая делалась всё противней, но особенно — с Крюгером. Пока ей сказочно везло, и встреч с Крюгером удавалось избежать. Но издалека он смотрел на неё такими глазами, что Кэти была очень даже не прочь оказаться от него подальше.

День шёл за днём, репетиции проходили успешно, если не считать Клавдии с её усиливающейся раздражительностью и Ангелики, которая не переставала канючить. Но Кэти это не трогало, потому что она была уверена в себе, как никогда. Никто не тренировался так много над своей ролью, как она под руководством доктора Йоргаса, и ни у кого не было такого потрясающего костюма, как тот, который ей сшила тётушка.

И вот великий день настал. К двенадцати часам весь класс собрался в школьном коридоре, чтобы отправиться на генеральную репетицию в актовый зал. Кэти опоздала на пять минут, и Клавдия отчитала её очень сурово — она была сегодня сама не своя, и сорваться ей ничего не стоило. Прибавив, что «больше не потерпит непунктуальности в такой ответственный день», Клавдия повела ребят в актовый зал, а Кэти осталась в классе, чтобы положить вместе с остальными свой пакет с костюмом.

В общем, тогда-то это и случилось. То, что должно было случиться давным-давно.

Она угодила в капкан.

Она как раз упрятала пакет под крышку парты и уже повернулась к двери, как вдруг выход в коридор преградили три длинных фигуры и одна коротенькая.

— Приветики, — с улыбкой сказал Крюгер, переступая порог. — Не рада меня видеть?

Сердце у Кэти оборвалось. Между костлявыми локтями Пики и Зуба она увидела гнусненько похихикивающую Ангелику и тотчас же поняла, что ловушка расставлялась долго и старательно, и что шансов улизнуть на этот раз нет.

Крюгер, кажется, подумал о том же самом. Его крокодилья улыбка сделалась ещё шире, а глаза наоборот сузились.

— Что-то она сегодня молчаливая такая, а, мальчики? Обычно ты вякать-то любишь… очень уж ты любишь вякать, КОРОЛЕВА ЭЛЬФОВ…

Кэти будто заморозилась, как зверёк перед хищником. Ей было видно, что Крюгер весь блестит. Как блестят его волосы, и зубы, очень белые, и цепь на шее, и пряжка ремня, и острые носки ботинок. Зуб, Пика и Ангелика были тусклые, словно заслонённые его великолепной тенью.
 
Кэти подумала, что, будь это мультик, то за спиной у Крюгера развевался бы злодейский плащ.

Потом она подумала, что, будь это мультик, кто-нибудь обязательно пришёл бы и спас её.

Если бы только Ярви был настоящим мальчишкой!

Но Ярви здесь не было. А Крюгер был.
 
— Слышал, у тебя нынче большой день, — сказал он ласково. — Главная роль… все дела. Ну придётся им тебя подождать маленько, потому что ты задержишься. Как думаешь, каждую королеву суют головой в унитаз?

Пика и Зуб загоготали по-гиеновому, и все трое начали приближаться. Лениво так, никуда не торопясь. А куда им было торопиться? Это кто мог им помешать?

НИКТО, сказал у Кэти в голове холодный голосок, и это слово рухнуло в гулкую пустоту. Ничего не приходило ей в голову, ни одного плана, ни одной обзывалки. Она только очень боялась, потому что знала, что спастись нельзя.

Они наступали на неё, а она пятилась, пока не уперлась спиной в учительский стол.

И тогда в ней шевельнулось упрямство. И злость. Кэти выпрямилась. И почувствовала на голове корону, которая сияла ярче, чем тысяча ременных пряжек.

Воображаемое сияние ударило в Крюгера, и он вдруг остановился. И лицо у него было такое, будто кролик только что превратился в кобру прямо у него на глазах.

Всё внутри у Кэти дрогнуло от радостного сомнения. Неужели они подчинятся, если я прикажу?

Потом она не раз думала, что, если бы не её дурацкое сомнение, так всё и было бы.

Она сказала:

— Прочь!

И на одну малюсенькую секундочку трое мерзавцев замерли в нерешительности.

Потом Крюгер моргнул. Согнулся в поклоне и сказал подобострастно:

— О моя королева! Дорогу моей королеве! — а потом как рявкнет: — Взять её! — и прыгнул вперёд.

Но Кэти уже этого ждала и отскочила за парту. Крюгер двинулся на неё. А Пика и Зуб пошли по соседним проходам, чтобы взять её в клещи. Кэти отступала. Она видела не людей, а монстров — с оскаленными пастями и с глазами-лезвиями.

Крюгер потянулся к ней, но она увернулась. Повисла страшная тишина. Крюгер подобрался для прыжка.

Кэти что было сил толкнула на него парту. Он прыгнул.

Парта сбила соседнюю. Крюгер сбил Кэти с ног, как пушечное ядро.

Она рухнула спиной прямо в книжный шкаф.

Всё загремело, зазвенело и западало.

Полетело стекло, как конфетти.

На Кэти шлёпнулась книга, потом вторая. Она смутно слышала, как кто-то кричит:

— Ты чё, совсем?! Тикаем, тикаем!

И топот. Потом хлопнула дверь.

Ну, кажется, сегодня хоть обошлось без унитазного купанья, подумала Кэти.

Потом она села. С неё посыпалось стекло.

Она убрала волосы с глаз. У неё шумело в голове. Она оглядела себя и увидела несколько порезов на руках и один на ноге. На челюсти и на макушке наливались жаром и болью шишки.

Кэти встала, и стекло захрустело под подошвами кед. Она вытряхнула стекло из волос. Поставила на место две книги, но потом поняла, что со шкафом ничего не поправишь. Единственный способ спасти положение был улизнуть и сделать вид, что к разгрому она не имеет никакого отношения.

Кэти заторопилась к двери.

Не тут-то было. Дверь оказалась закрыта.

— Эй! — сказала она.

За дверью гнусно захохотали.

Ярость нахлынула на Кэти с такой силой, что едва не разорвала её на куски. Она орала, без слов, и со словами, и колотила в дверь кулаками, лягала её пяткой и пыталась высадить с разбегу плечом — а время шло, и Клавдия наверняка уже бесилась от злости.

В приступе бессилия Кэти села прямо на пол. За дверью ещё поржали, пошушукались, а потом затихли.

Кэти встала. Она отбила себе пятку, и плечо, и руки. Ей было больно и обидно. Она решила предпринять ещё одну попытку, последнюю.

Она взяла стул за две ножки и подняла его над головой. Ей пришлось поднатужиться.

Она повернулась влево, потом ещё раз. Стул летел по воздуху, и его было уже не остановить.

Кэти примерилась и выпустила ножки стула из рук.

Прямое попадание! Стул с грохотом врезался в дверь и сломался.

Дверь распахнулась. Её никто не держал.

Потом Кэти увидела глаза Клавдии. Очень большие и совсем круглые.

Клавдия вошла в кабинет, а за ней все ребята, уже в гриме. Они были так удивлены, что ни слова не говорили, только таращились. Ангелика беспокойно вертелась на первом плане.

Повисло гробовое молчание.

Потом все посмотрели на Кэти, и Клавдия спросила тихо-тихо:

— Чем вы объясните этот… акт вандализма?

— Это не я, — выдавила Кэти, прекрасно зная, что ей никто не поверит.

Конечно же, она оказалась права.

Клавдия смотрела на неё совсем не зло. Только… грустно. Она нахмурилась и сказала:

— Я очень надеялась, что доверие, которое я и все ребята тебе оказали, внушит тебе чувство ответственности, Кэти. По-видимому, я очень в тебе ошиблась. Я думаю, ты и сама понимаешь, что мы не можем так рисковать на спектакле. Я вынуждена тебя отстранить.

Кэти стояла молча. А ребята всё таращились на неё.

Ангелика, сияя, выскочила вперёд. Клавдия тяжело вздохнула.

— Это большая удача, что у нас есть кем тебя заменить. А если бы не Ангелика, спектакль был бы сорван. Жаль, что ты не подумала об этом.

Кэти молчала. Если бы она была действительно королевой эльфов, она бы отдала всё своё волшебство, только чтобы заколдовать Ангелику насмерть, превратить её в змею, как Там Лина.

Но волшебства у неё не было.

Кэти развернулась, как робот, и достала из своей парты пакет с костюмом. И повернулась обратно, но Клавдия всё так же стояла у неё на дороге. Она грустно спросила:

— Неужели тебе совсем нечего нам сказать?

А Ангелика ухмыльнулась.

Кэти бросилась на неё и сбила с ног. Придавила сверху и занесла кулак, чтобы расквасить ей нос и выбить зубы. Два. А лучше три.

Ей бы сам чёрт не помешал!
 
Она подумала так и почувствовала себя Крюгером.

Ангелика визжала, ревела, скулила и извивалась. Она и так была как змея, и не надо было её ни в кого превращать.

Кэти опустила кулак. Встала и вытерла руки о шорты. Она услышала, что Клавдия кричит:

— …отвратительно! Если бы я знала заранее, какая ты подлая девочка, я бы ни за что не позволила тебе участвовать в спектакле!

Кэти подняла с полу пакет и посмотрела на Клавдию. Губы у неё дрогнули и скривились, только не в плаксивую мину, а в презрительную ухмылку.

— Дался мне ваш спектакль… больно надо.

Все расступились, освобождая ей дорогу. И она ушла.

Пока Кэти шла домой, она ничего не чувствовала, кроме злости. И ещё… озадаченность. Потому что поверить, что всё вот так развалилось, было невозможно.

Она видела, как кеды шагают по горячему асфальту. Она видела крышки от лимонада, лежащие в траве, как волшебные монеты. Она видела полосатого кота, сидящего на заборе: кот умывался и делал вид, что ничего не замечает. Мир убеждал её в своём неотвратимом существовании.

Самым неотвратимым было возвращение домой.

Кэти казалось, что она уменьшается с каждой ступенькой. Что подъезд вытягивается в бесконечный колодец, а входная дверь огромна, как ворота великанского замка, и в них не войдёшь, только если ты не рыцарь с копьём.

Кэти не была рыцарем. Она была никем. Пустым местом. Разочарованием на двух ногах.

Она взялась за дверную ручку, чувствуя, что все шишки и порезы заныли разом.

Дверь бесшумно открылась, и Кэти переступила порог. В коридоре было темно и прохладно, и пахло кофе с корицей, и ещё старой бумагой от стопки газет, копившихся здесь долго-долго, и ещё дядиным одеколоном для особо торжественных случаев. Кэти слышала тиканье часов и голоса дяди Яна и тётушки. Они переговаривались и смеялись по-молодому. Смех был приглушённый, потому что дверь в тётушкину комнату была прикрыта.

Пока Кэти развязывала шнурки, она ждала, что вот-вот её заметят. Но её не заметили. Она оставила кеды у порога и тихо ушла в свою комнату. Там она села на кровать и стала слушать голоса дяди и тёти.
 
Рано или поздно они выглянут в коридор и увидят её кеды. Тогда они зайдут спросить, что случилось.

Поэтому нет смысла что-нибудь делать.

Кэти сидела так очень долго, и время текло вокруг неё, а она была как Луна, проваливающаяся в Чашу.

И всё это время какая-то мысль толкалась у неё в сознании. Будто кто-то настойчиво звал её. Всё звал и звал.

Кэти вспомнила о Ярви. Она взяла из-под подушки коробку с Шариками, достала зелёный и зажала в кулаке. Потом она легла ничком.

Подушка холодила разгорячённое лицо, а темнота — испуганные глаза. Кэти чувствовала, как боль пульсирует у неё в челюсти, как метроном. В кулаке тоже пульсировало, как будто Шарик был сердцем. Маленьким. Но живым.

Кэти не нужно было смотреть на него, она его помнила и так. Она знала, как выглядит Шарик, и знала, как выглядит Ярви, и знала, какой у него будет голос, если он заговорит.

— Вот так, — сказала она в подушку. — Не вышла из меня королева эльфов.

— Ну и чёрт с ним.

Она полежала молча.

— Тётушка расстроится.

— Ты-то причём?

— Она всё равно здорово расстроится. Будет всегда думать про меня, что я никчёмная.

— Ну и чёрт с ней тогда тоже.

Кэти перестала дышать. Этой фразы она не придумывала.

— Ярви, — сказала она и услышала, как он улыбается.

— Услышала наконец! Ну ты даёшь, я тебя который месяц зову-зову…

Кэти сжала Шарик в кулаке.

— Ты — Ярви? По правде? Я теперь буду тебя всегда слышать, как Роззи?

— Да уж надеюсь, а то я и так тут усох со скуки…

Целый миллиард вопросов вспыхнул у Кэти в голове, как фейерверк. Но не успела она решить, какой задать первым, как вдруг в коридоре раздались шаги, а потом голоса. Голос дяди Яна сказал:

— Смотри, Анне! Кэти уже вернулась.

А тётушкин ответил:

— Вернулась? Как странно…

И вдруг — с порога:

— Катарина! Что с тобой? Что случилось?

В Кэти напрягся каждый мускул, и все заранее заготовленные слова вылетели из головы. Она слышала, как тётушка и дядя Ян взволнованно спрашивают, почему она так рано вернулась, и что произошло в школе, и почему она вся в царапинах, и почему она молчит, и с каждым новым «почему» безмолвие всё крепче смыкало её губы.

Она могла их представить, как Ярви, не открывая глаз: дядю Яна, долговязого, огненно-рыжего, в лучшей из своих рубашек; тётушку, одетую так просто и красиво, что она казалась совсем молодой — они обмениваются испуганными взглядами, стоя в дверях. Она видела их стоящими на пороге, молодых, рядом, связанных общим испугом.

Потом в коридоре зазвонил телефон, и тётушка поспешила туда; что она говорила, было не слышно, потому что она прикрывала трубку рукой. Потом она вернулась и шёпотом сказала дяде Яну:

— Это Минна. Все уже в сборе, и оба мальчика.

Кэти представила и это: Минна — вся строгость и педантичность, доктор Йоргас с накрахмаленным воротничком, Роззи и Маргарете, одинаково раскрасневшиеся от нетерпения, Клайви, надувшийся от неловкости, но тщательно причёсанный, Тилль в отглаженных джинсах и в старой футболке Нэта, которую считает самой парадной и которая висит на нём, как на вешалке. Все они собрались как на праздник, чтобы увидеть её звёздный час — Кэти-Королеву-Эльфов. День её триумфа, её окончательной победы, в который рядом будут все люди, которые что-нибудь для неё значат, — целый месяц это представало в её сверкающих, хрустящих, почти осязаемых мечтах.

Потом гигантская тень Крюгера заслонила волшебное мерцание, и Кэти в один миг превратилась в недобитого зверька.

Она слышала, как дядя Ян сказал:

— Что будем делать, Анне?

Дядя Ян был растерян, и Кэти ясно представила его лицо, хотя никогда прежде не видела его растерянным.

Тётушка ничего не ответила. Кэти затаила дыхание и почувствовала, что кто-то сел на её кровать.

— Катарина.

Кэти услышала, как дядя Ян шевельнулся (он остался у порога) и неуверенно начал:

— Анне, да не стоило бы…

Но — Кэти почувствовала это — тётушка строго поглядела на него и сказала голосом, который давал понять, что возражать неразумно и небезопасно:

— Будь добр, Ян, оставь нас одних на минутку. И закрой за собой дверь, если тебе не трудно.

Когда она делалась такая, никто не посмел бы ей возражать. Кэти услышала, как закрывается дверь. Потом тётушка сказала:

— Посмотри-ка на меня.

И голос у неё был совсем другой, чем секунду назад. Такой, что Кэти даже рискнула посмотреть на неё одним глазом. Тётушка была без очков, но волосы не распустила.

— Хорошенький же у тебя праздничный грим. Ну-ка, иди сюда.

Кэти не сопротивлялась. Она только разжала пальцы, позволив Шарику остаться под подушкой.

Она сама удивилась, до чего лёгкая. Тётушка подняла её с подушки, как большую мягкую куклу, и усадила себе на колени. Потом взяла Кэти за подбородок и долго-долго рассматривала её вспухшую челюсть. И глаза у неё были ни капельки не злые, а только грустные.

Наверное, она думает, как сильно я её разочаровала, решила Кэти. Как Клавдия и другие. Что я совсем безнадёжная.

Кэти почувствовала окаменение в горле, но расцепила сложенные намертво губы и сказала:

— Извини меня, пожалуйста.

Она думала, что тётя сокрушённо вздохнёт. Или накричит на неё. Или начнёт расспрашивать.

Но она сначала вообще ничего не говорила — наверное, целую минуту.

— Дай-ка я скажу тебе кое-что на ушко. Но только шёпотом, потому что леди не может позволить себе говорить такие вещи в полный голос.

Она прижала голову Кэти к своей груди и опять замолчала, тихонько покачиваясь, будто убаюкивая малыша. Кэти сидела очень осторожно. Она слышала, что сердце у тётушки бьётся очень сильно. Почти как её собственное. Вовсе не похоже на часы с маятником.

Она ждала, не зная, чего. Потом тётушка сказала тихо-тихо:

— Глупенькая ты моя, маленькая, какая же ты дурочка. Как же ты всё не поймёшь, на всём белом свете нет больше второй такой девочки. Кэти, Кэти, я так тобой горжусь, и дядя Ян тоже, а ты расстроилась из-за такой… нелепости.

Глаза у Кэти были широко раскрыты. Она видела перед собой тётушкино платье, бордовое, а на нём чёрное пятнышко. Потом их стало два, потом три; потом что-то колючее упало Кэти на щеку, и тогда она посмотрела вверх и увидела, что тётушка плачет.

Кэти испугалась. И растерялась. И обрадовалась.

— Ты что! — закричала она. — Ты что, ну!

И заревела в голос.

В комнату ворвался дядя Ян и никак не мог понять, что случилось; и никто не мог ему объяснить, потому что тётушка и Кэти обе плакали и смеялись сразу. Так что в конце концов он воскликнул что-то про невыносимую женскую вредность и помчался звонить доктору Йоргасу. Чем напугал того до полусмерти.

Минут через пятнадцать Кэти и тётушка уже умывались в ванной, а доктор Йоргас на кухне отпаивал липовым чаем измученного дядю Яна. А дальше всё понеслось как в сказке про Золушку: Кэти была причёсана и одета в свой чудесный костюм, зелёно-золотистый. Встречавшие её во дворе Минна, тётя Маргарете, Роззи, Клайви и Тилль были немало удивлены (в особенности — её непоправимо опухшей челюстью), но тётушка взяла управление в свои руки. В мгновение ока Кэти очутилась в такси, и в кои-то веки никто не ворчал, требуя сей же час поднять стекло; а потом дядя Ян и доктор Йоргас с двух сторон подали ей руки и провели в огромный дом, больше похожий на замок, так что она вовсю глазела на великолепные хрустальные люстры, и мраморных львов, и на официантов в пунцовых ливреях. А потом они вышли на большую террасу с малахитовыми змееглазыми перилами, с лиловыми цветами, свешивающимися из кадок, с видом на пруд (ну и пусть, что плавали там скромные караси); а потом они разместились за длинным столом, овальным, так что все были близко друг от друга; а потом было много веселья и вкусностей, и…

В общем, это было даже лучше, чем день рождения Роззи, и уж точно лучше, чем все самые вкусные мечты Кэти. К тому моменту, как сборище разошлось, она так устала и так объелась, что не могла пошевелиться. Она смутно помнила, как ехала на заднем сиденье между дядей и тётей, и они оба её обнимали; их скрещивающиеся руки, и молчание, и мягкое сиденье, и ночные огни вокруг, и улыбка, с который шофёр поглядывал на них в зеркало заднего вида — это осталось с Кэти на всю жизнь как одно из самых уютных воспоминаний.

Но праздник — это было не главное. И даже Ярви — это было не главное (хотя первое, что Кэти сделала, добравшись до комнаты, — позвала его по имени). О главном она думала, улыбаясь, по нос укрытая одеялом, в своей кровати, слушая, как тётя и дядя шепчутся за стеной; и потом она вспоминала об этом, хоть и не всегда вовремя, и без этого жить ей было бы куда глупей и неприятней. Это были слова, сказанные шёпотом на ухо.

*
На весь следующий день она отпросилась к Роззи, и понятно, что говорили они в основном о Шариках.

Через неделю Кэти уже могла говорить с Ярви, не держа Шарик в руке, а через две впервые услышала голос Расмуса. И только Маури они слышать не могли, и потому озадачились новой проблемой: кому её доверить? Роззи предлагала Клайви, а Кэти Тилля, и они никак не могли прийти к согласию.

Но в скором времени всё решилось само собой.


Роззи настоящая. Глава 11
2003 год

Кэти сошла с автобуса вместе с парой студентов. Станция, на которой жил дядя Ян, всегда вызывала у неё странное чувство, будто это отросток города, его миниатюрный клон. Разве что без машин.

Кэти прошла пыльной дорогой мимо тёмных грабов и хрупких лип. Она любила эту дорогу, потому что она бежала вдаль по прямой, и уходящего человека было видно долго и ясно, со шлейфом пыли, взметаемой его шагами.

Кэти, казалось, могла бы пересчитать, сколько раз проходила здесь, а потом по деревянным тротуарам, под ветками крыжовника и малины, свешивающимися через заборы. Это потому что она очень редко приезжала к дяде Яну. Сначала — потому что была слишком маленькой, потом — потому что не желала им мешать. Между этими двумя «потому что» помещалась тревожащая пустота.

Кэти свернула к дому в три этажа. Он был плешивый и сонный, как старый пёс, а в подъезде было намусорено. Кэти поднялась на третий, спугнув пару кошек, и нажала на кнопку звонка. Ей открыл дядя Ян. Он здорово поседел, но выглядел хорошо. Рукава его клетчатой рубашки были закатаны до локтей, а на шее висело полотенце.

— Кэти! — изумился он. — Вот это сюрприз так сюрприз. Мы тебя на этой неделе и не ждали.

— Извини, надо было позвонить. Я не вовремя?

— Ты всегда вовремя! Входи, дай-ка старику Яну тебя обнять. Эге, что это, торчащие рёбра? Голодом хочешь себя заморить?

— Я просто ленюсь, ты же знаешь.

— Ну погоди, Анне это услышит! Анне!

Дядя Ян заглянул в кухню. Там шумела вода и гремели кастрюли.

Кэти развязывала шнурки на ботинках. В квартире у дяди Яна было совсем по-другому, чем в тётушкиной. Маленькие комнаты, обои в цветочек, выгоревшие от солнца, и непретенциозный линолеум; пыльные люстры, отбрасывающие на пол ромашкообразные тени, и вытершиеся ковры на стенах; поющие, ревущие и хрипящие водопроводные трубы, крошечный холодильник; книжный шкаф до самого потолка, телевизор с самодельной антенной; самодельные же полки, табуретки и дверные ручки из стеклопрозрачного пластика с прячущимися внутри розами; уйма вещей, которые приносили дяде Яну на починку, и всегда большой беспорядок, придающий этому месту очарование.

Беспорядок не ликвидировался даже с водворением здесь тётушки, так что у неё всегда было чем заняться и на кого поворчать.

— Катарина, дорогая, что ты здесь делаешь посреди учебной недели? Ах, боже мой, ты только посмотри на свои волосы! Ты совсем за собой не следишь! Как хорошо, что ты приехала именно сегодня — я взяла выходной, а если бы нас не оказалось дома, ты что, дожидалась бы под дверью?

Кэти слушала тётушку с полным смирением, а дядя Ян посмеивался у неё за спиной. Потом им обоим было приказано немедленно мыть руки и присоединяться к готовке ужина, «иначе мы так никогда и не сядем за стол; и не делай вид, будто ты не при чём, Ян».

Уже нарезая картошку, с полотенцем на коленях, Кэти раздумывала, что же здесь изменилось. Стало куда живее, подумала она. Девочка-флейтистка, живущая за стеной, голоса стариков, играющих в домино во дворе, собачий лай, крики детей, а иногда — соседей дяди Яна, таких же весёлых, шумных и неопрятных, как и он. Дядя Ян то и дело высовывался в форточку, чтобы обменяться с ними парой пустячных фраз, или подпевал радио, или подкалывал тётушку, и тогда они могли вести словесную дуэль три часа кряду.

ВСЁ НА СВОИХ МЕСТАХ, подумала Кэти. Тётушка переехала, и всё встало на свои места. А до этого вокруг них было… ощущение пустоты.

— Ну вот, — деловито сказала тётушка, когда чудесная запеканка с мясом и картошкой отправилась в духовку. — А теперь почему бы вам двоим не привести здесь всё в порядок, пока я хожу в магазин? К твоему сведению, Ян, у нас совершенно ничего нет к чаю.

Кэти отказывалась, но тётушка была непреклонна.

— Поражаюсь ей, — пробормотал дядя Ян, закрыв за тётушкой дверь и подходя к окну на кухне, чтобы посмотреть, как она выходит из подъезда. — Столько энергии даже на мелочи.

— Будто ты сам не такой же, — усмехнулась Кэти, ставя в раковину стопку грязных тарелок.

— Ну уж точно не по части мелочей.

— По крайней мере, настроена она дружелюбно.

— О чём это ты? Да не припомню, чтобы за эти годы она была настроена иначе.

Кэти открыла горячий кран, потом холодный.

— Да… наверное.

Дядя Ян обернулся от окна и удивлённо поглядел на неё.

— «Наверное»? Какая-то ты нынче странная. И ни за что не поверю, что ты примчалась сюда без причины, да ещё с таким видом, будто привидение встретила.

Кэти смотрела на жёлтую губку в своих руках.

— Ну, причин-то нет.

— Ой ли?

— По крайней мере, серьёзных.

— М-м?

— По крайней мере, таких, о которых я могла бы сообщить. Просто… много разных мыслей в последнее время.

— Что же это за мысли, от которых ты убежала так далеко?

— Я бы и дальше убежала, если бы могла, поверь мне.

Дядя Ян сложил на груди руки. Кэти чувствовала на себе его пристальный взгляд.

— Брось, Кэти, ты же знаешь, что можешь сказать мне.

— Знаю. Я просто упрямлюсь.

Дядя Ян сердито фыркнул и принялся протирать кухонный стол. Было слышно только собачий лай с улицы, стук тарелок и незатейливый мотивчик по радио. Кэти мыла посуду и смотрела на губку, опустив ресницы.

— У меня правда был такой вид?

Дядя Ян, который перешёл к разделочному столу, замер с тряпкой в руке.

— Какой — «такой»?

— Будто я встретила привидение. Ты сказал, у меня был такой вид.

— Ты и правда встретила привидение?

— Вроде того. Даже нескольких.

Дядя Ян прищурился в её сторону.

— И на кого же они были похожи?

— Помнишь доктора Йоргаса? Мы столкнулись сегодня в парке.

Дядя присвистнул.

— Вот это да! Хотел бы я повидать старика, он был славный малый. Что хорошего говорит?

— Ничего особенного. Он больше не практикует. Выглядит… древним.

— Да, малый здорово сдал после того, как Маргарете дала ему отставку. Я его видел года четыре тому назад. Свинство, если спросишь меня: он себя не жалел, пока возился с девчонкой, а теперь пожалуйста, от ворот поворот.

— Да, он тоже говорил об этом, но… Почему?

— Потому что малышка Роза давно выросла и не нуждается в его услугах. Так что от старика они избавились так же, как от её инвалидной коляски, — чтобы не мешался. Сразу как переехали.

— Лет… пять-шесть назад?

— Около того.

Кэти помолчала, домывая последнюю тарелку.

— А как вышло так… почему они переехали, а я даже не знаю, куда? Мы ведь были друзьями, верно?

Дядя Ян бросил на неё длинный взгляд, но сказал только:

— Были когда-то. Ты меня спрашиваешь?

Кэти глубоко вздохнула и повернулась к нему.

— И кого же мне ещё спрашивать? Я спрашивала доктора Йоргаса, но он ничего не рассказывает, только просит у меня прощения, а я не знаю даже, за что.

Лохматые брови дяди Яна сошлись над переносицей.

— Прощения? — повторил он, сосредоточенно протирая тряпкой отчищенный до блеска стол. — Да уж, он всегда был мудрее нас. Может, стоило бы нам тогда его послушать. Но что, скажи на милость, ТЫ стала бы делать, если бы твой ребёнок начал сходить с ума?

— Я не помню, что сходила с ума. Зато схожу сейчас и, может быть, сойду, если мне никто не поможет!.. Дядя Ян? Да оставь ты тряпку в покое! Объясни мне наконец, почему Роззи переехала?

Дядя Ян без охоты посмотрел на неё.

— А сама ты не помнишь?

— Я… я помню, как мы подружились, я помню Клайви, Тилля, и наши игры с Шариками, и эту историю со школьным спектаклем — много всего, но… ещё больше я забыла. Послушай, дядя Ян, — зачастила она, видя, что он собирается возразить, — я нашла дома коробку, а в ней старые вещи, и там была открытка от тебя, только порванная — что это значит?

У дяди Яна сделалось очень странное лицо, всё заострившееся и застывшее, как от сдерживаемой боли.

Виноватое лицо?

Но прежде, чем Кэти успела потребовать объяснений, на входной двери щёлкнул замок.

Они оба подумали об одном и том же: что тётушке ничего этого слышать не следует. Дядя Ян шагнул к Кэти, взял её за плечо и быстро проговорил:

— Ты говорила с кем-нибудь из них? Роззи? Она помнит?

— Я не знаю; нет, откуда мне было — мы ведь не виделись тысячу лет! Я даже не знаю, куда она переехала…

— Ян и Катарина! Прекратите секретничать и возьмите наконец у меня этот огромный пакет!

За обедом они вели себя как ни в чём не бывало, только у дяди Яна получалось хорошо, у Кэти не очень, а тётушка из деликатности делала вид, будто ничего не замечает.

Во дворе было оживлённо, люстра отбрасывала тень-ромашку, а они трое пили чай с ореховым кексом, когда тётушка вдруг с возгласом возмущения взяла Кэти за руку.

— Какая нелепость! Где ты отыскала эту ужасную вещь? Я ещё понимаю, если это безобразие наденет ребёнок, но взрослая девушка!.. Как на тебя посмотрят окружающие?

Кэти смущённо моргала. Вообще-то, кольцо блестело совсем как серебряное, но тётушка вовсе так не считала.

Эту ночь Кэти провела на скрипучем раскладном кресле, а утром дядя и тётя проводили её на автобус. Дядя Ян улучил момент, пока тётушка была занята причёской, и украдкой сунул Кэти в руку блокнотный листок.

— Лучшего совета я тебе не дам, — сказал он напряжённо. — Будь готова к неприятным вещам… Если только тебе что-нибудь понадобится, дай мне знать. Уговор?

— Уговор. Спасибо, дядя Ян.

Но тут тётушка показалась из ванной, и Кэти поспешно сунула листок в карман. А спустя несколько минут она уже сидела в автобусе, с мыслями, мечущимися в голове, с измятым листком в кармане пальто, с кексами в пакете и с теплом рук дяди и тёти, скрестившихся на её спине.

Мотор взревел, и Кэти выглянула в окно. Дядя и тётя стояли под грабами, посреди пыльной дороги, под свежим утренним солнцем. Оба худые и высокие, дядя Ян лохматый и с сединой на висках, а тётушка со своими чудесными волосами, уложенными короной вокруг головы. В ни обоих совсем ничего не изменилось за это время. Ну, разве что, теперь они оба носили очки, и ещё были гораздо счастливей.

Дядя Ян обнимал тётушку за плечи. Кэти махнула им, и они замахали в ответ. Клубы пыли взвились из-под колёс автобуса, а когда пыль немного улеглась, станция уже осталась далеко позади.

Кэти отвернулась от окна, достала из кармана скомканный листок, разгладила его на колене и прочла адрес, написанный рукой дяди Яна:

улица Университетская, 16, кв. 51


Улица Университетская располагалась в районе, который считался благополучным в той же мере истинности и условности, в какой квартал эмигрантов назывался кварталом бедноты. Это были старые дома, невысокие и красивые, с полуколоннами, ажурными водосточными трубами и сахарными карнизами. Кэти любила здесь гулять, но знакомств ни с кем отсюда не водила.

По пути от автовокзала она крутила на пальце кольцо. Её многострадальный ум раздирали сомнения, и будь она чуть менее невыспавшейся, то наверняка не решилась бы на эту вылазку.

Но ей даже не пришлось блуждать, чтобы найти шестнадцатый дом. Подъезд поражал чистотой, а лестничные площадки — размерами: на любой смело можно было танцевать вальс. Нажимая на кнопку звонка, Кэти как никогда остро ощущала свою чужеродность.

Она смутно надеялась, что дверь откроет Минна, и тогда тягостные разъяснения сделаются не нужны. Но когда дверь открылась, надежды эти обратились в прах.

— Добрый день. Что вы хотели?

— Я…

На пороге стояла маленькая блондинка, в меру хорошенькая, в меру вежливая и в меру скромно одетая. Из тех, кто помимо прочего ценится за умение ни в чём не затенять хозяев.

Она смотрела на Кэти, выжидательно улыбаясь. Поверх её плеча Кэти видела роскошную гостиную и не могла представить, что бы ей могло понадобиться в таком месте.

— Я…

— Да?

Кэти моргнула и вдруг решила пойти на попятный.

— Должно быть, я просто дверью ошиб…

— Лиза, с кем ты так долго болтаешь? Ужасный сквозняк!

В гостиной показалась очень красивая девушка. У неё были льняные волосы, фиалковые глаза и необычная, как бы неуверенная походка, которая удивительно ей шла. Она в недоумении посмотрела на Кэти.

— Я прошу прощения, вы хотели видеть тётю Маргарете?

— Нет, — механически ответила Кэти. — Нет-нет. Я думаю, я просто случайно…

— Я вас знаю?

Повисла крошечная пауза. Кэти сжала руку в кулак и почувствовала на пальце старое кольцо.

— Знала, давно. Мы дружили в детстве. Мы жили в одном дворе, ты в четвёртом доме, а я…

Фиалковые глаза широко раскрылись.

— Катарина? Ой, как замечательно! Я бы ни за что тебя не узнала!

— Да уж, я бы…

— Нет, как замечательно! Входи, входи! Нам нужно столько всего друг другу рассказать, правда же? Какая ты стала высокая! И я тоже, правда? Ха-ха… Дай я тебя обниму, я ТАК рада!

Маленькая блондинка проворно отступила в сторону, и внимания на неё обращали теперь не больше, чем на подставку для зонтиков.

А тут была подставка для зонтиков. Журнальная стойка, гардероб в стиле рококо и шикарное зеркало в музейной когтистой раме. И много, много другого — многовато для жилого дома. А вот для экспозиции, где экспонаты не разрешено трогать руками, в самый раз. Это засилье вычурных и дорогих вещей так разительно отличалось от уютной обстановки, которая помнилась Кэти, что она была совершенно дезориентирована.

— Проходи же скорее; ах, не будь смешной, брось шарф Лизе, — распоряжалась Роззи, едва выпустив её из объятий. — Выпьем горячего шоколада, посидим, как раньше, правда? Мне ТАК скучно одной!

Кэти как раз высвободила из рукава пальто одну руку, когда в гостиной появилось новое действующее лицо. Это была пожилая женщина в дорогом лиловом костюме. В ушах у неё льдисто поблёскивали серьги с маленькими камушками. Она дышала надменностью и равнодушием; и взгляд, которым она одарила Кэти, той нисколько не понравился.

— У нас гости? Если не ошибаюсь, ты сегодня никого не ждала, Роза.

— Тётя Маргарете, вы не узнаёте её? Это же Катарина Тойвонен, помните? Когда мы жили на старой квартире, мы вместе играли…

Маргарете посмотрела Кэти в глаза, и на щеках у неё обозначились капризные морщинки.

— О, конечно. Я помню. Как… неожиданно. С удовольствием побеседовала бы с тобой о твоих успехах, но, к сожалению, у меня очень много работы. Я уверена, Роза сумеет тебя занять. Чувствуй себя… как дома.

Она опустила взгляд с джинсов Кэти на её грязные ботинки, подняла изящно подведённые бровки в молчаливом отвращении и удалилась. Роззи же продолжала щебетать, совершенно не замечая гнетущего впечатления:

— Мы ТАК давно не виделись, правда? Я всё хотела позвонить, поболтать с тобой, но так много всего случилось после переезда; ты знаешь, что я поступила с отличием, и… ой, а как же ты? Я ТАК хочу всё-всё узнать про тебя!

На деле, однако же, ей больше нравилось говорить, чем слушать, и неопределённое «у меня всё хорошо» вполне её удовлетворило.

Если Кэти опасалась, что у них не будет общих тем для разговора, то очень зря. Ей и не пришлось ничего говорить. Говорила Роззи, а от Кэти требовалось только слушать, кивать и восхищённо хлопать глазами в нужных местах.

Так что она слушала. И смотрела. Она узнала, что Роззи размещается в двух огромнейших комнатах. Там были тёплые лохматые ковры, мягкие кресла и плюшевые медведи. Там были теннисные ракетки, кроссовки для бега и перчатки для верховой езды, оставленные на видных местах с показной небрежностью. Там был ужасающих размеров шкаф для одежды и разве чуть-чуть меньший туалетный столик, уставленный косметикой. Десятки фотографий повсюду, и на всех — Роззи. Роззи на волейбольной площадке, Роззи верхом на лошади, Роззи с аттестатом на выпускном вечере в школе, Роззи посреди её подруг, Роззи за роялем на большой сцене, Роззи под южными деревьями, Роззи на фоне её картин. Её картины тоже были, большие, цветные и в рамах. И Кэти их хвалила, но только не очень искренне: детские рисунки, пусть без лоска и претензии на высокое искусство, были в сто раз живее.

Говорила Роззи тоже про себя. Про свою учёбу, про выставку картин, к которой готовится. И чем дальше, тем сильнее Кэти задумывалась, а что же, собственно, ожидала услышать.

— Я думала, что увижу здесь Мину, — осторожно сказала она, когда Лиза (мило улыбаясь) подала им горячего шоколада, и в трескотне Роззи наступил перерыв. — С ней всё хорошо?

Роззи очень удивилась.

— Я не знаю, а что? Я с ней не говорила с тех пор, как нам пришлось её уволить. Знаешь, она стала НЕВЫНОСИМА — эти её старомодные платья, ужасные, невероятная мерзость, уйма дурацких вещей, которые она и сюда с собой притащила, чаю было не дождаться, и позволяла себе разговаривать в таком тоне…

Кэти секундочку помолчала.

— Жалко, что она ушла.

— Да, ты не представляешь, сколько мы с тётей мучились, пока нашли ей замену! Ужасно хлопотно было.

— Хотелось бы её повидать. Ты не знаешь, где она живёт?

Роззи небрежным движением отбросила за спину безукоризненные локоны.

— По-моему, где-то в глуши за мостом.

Кэти не стала напоминать, что сама живёт в той глуши.

— Жаль, — продолжала она вместо этого. — А то я недавно видела доктора Йоргаса, и забыла у него спросить…

Роззи рассеянно покрутила висящий на шее кулон в виде слоника.

— Доктор… ах да, помню. Милый был старичок.

Потом она опять заговорила про себя, и Кэти нескоро дождалась удобного момента для своих вопросов.

Она услышала много интересного в ответ, да. К примеру, про Тилля:

— Он был такой зануда, а впрочем, милый. Ему очень идёт без этих дурацких очков, ты не считаешь? По-моему, он поступил на отделение математики, на бюджет; это хорошо, ведь оплачивать его учёбу они просто не могут себе позволить. Когда Я готовилась к поступлению, тётя Маргарете всегда говорила мне…

Про странные места в городе:

— Мы в такую чушь верили, правда? Но все дети такие; может быть, это просто фильмы про призраков и пришельцев… Тётя Маргарете говорит, что у меня всегда была хорошая фантазия, и поэтому мои работы…

Про игру в Стеклянные Шарики:

— Можно было подумать, что нам не хватало полноценных игрушек! Может быть, мы так просто компенсировали свои недостатки? В любом случае, приятно вспомнить все эти прошлые глупости. Я интересовалась детской психологией, и знаешь, я поняла…

Про Расмуса:

— Кто?.. Иностранное имя. Финское, да? Он что, тоже был из квартала эмигрантов? У нас в группе есть один финн, Аксели, он очень увлекается нордизмом. Лично мне кажется, что преимущества модерна вообще…

Про Клайви:

— Он чудо! Ты знаешь, что он в прошлом году стал генеральным директором в отцовской фирме? Я слышала, что у него большие перспективы; мы виделись на званом ужине под новый год. Не понимаю, как он в детстве нас терпел! Он всегда был такой здравомыслящий, а мы с ним ссорились из-за такой ерунды — помнишь, из-за светлячков в фонарях?

Кэти вырвалась только вечером, напутствуемая жизнерадостным:

— Обязательно заглядывай, Катарина, пройдёмся как-нибудь по магазинам, как подружки, правда?

— Да, конечно. Спасибо. Пока.

Кэти повернулась к двери спиной, зная, что больше никогда сюда не придёт, и побежала вниз по ступенькам, а потом по улице. Больше всего на свете ей сейчас хотелось принять душ. В душе её облегчение смешивалось с болезненным опустошением. Это было похоже на вскрывшийся гнойник: больно, но вслед за этим придёт выздоровление.

Мы сменили имена, подумала она, крутя кольцо на пальце. Только и всего. По крайней мере, теперь я знаю, что ничего не потеряла.
 
И она знала ещё одно. Она вспомнила о светлячках.


Светлячки в фонарях. Глава 12
1995 год

Потом начался июль. Это была пора изнурительной жары, шумной возни в фонтанах, рёва мотоциклов на пыльных улочках в квартале эмигрантов, футбольных матчей. Никаких домашних заданий, у дяди Яна отпуск, и впереди ещё уйма времени — две третьих от лета.

Это было время, когда Кэти научилась слышать Ярви и Расмуса, даже если Шарики лежали далеко. И только Маури она услышать не могла, как ни старалась, и Роззи тоже.

Так что это была единственная тревожная мысль.

Особенно тревожной она стала одним воскресным утром, пока Кэти расчёсывалась перед зеркалом со внутренней стороны дверцы шкафа. В зеркало ей было видно своё лицо, а за спиной — в возмутительном беспорядке оставленные на стуле вещи и ясное небо за окном, обещавшее солнечный день.

Ярви был здесь и ничем особенно не занят. Кэти не могла его видеть так, как тётушку и других людей, но знала в точности, как он выглядит, и могла, если бы ей захотелось (ей всегда хотелось), представить, что он делает. Сейчас он сидел на краю стола и смотрел за окно.

Расчёска замерла у Кэти в руках. Ярви быстро повернул голову, и они одновременно сказали:

— Привет, Расмус.

Ярви ничего не стоило появиться из ниоткуда без предупреждения или исчезнуть, вспылив. Расмус предпочитал входить через дверь и прежде «стучался». Не по-настоящему, конечно, а… это было похоже на ненавязчивый взгляд, который чувствуешь изнутри.

— Доброе утро, — отвечал Расмус, появляясь на пороге.

Для Кэти его голос всегда слышался немножко издалека, но даже так было понятно, что Расмус чем-то сильно обеспокоен.

— Ты чего такой хмурый?

Расмус не стал отнекиваться.

— Нам нужно поговорить, — сказал он. — О Маури.

Кэти повернулась от зеркала и посмотрела в пустоту рядом с дверью.

— А что такое с Маури?

Сейчас была очередь Роззи держать Маури у себя, и Кэти об этом ничего не знала.

Расмус вздохнул.

— Пока ничего. То есть, я так думаю.

— Она не отвечает Роззи?

— Да, только она и мне теперь не отвечает.

Ярви сделал резкое движение, и его страх заколыхался внутри у Кэти, как круги на воде.

— То есть как это — не отвечает?

— Молчит. А может, не хочет слушать. С ней и раньше бывало, но не как в этот раз. Я не могу до неё достучаться уже два дня, и, Ярви… становится хуже.

У них был один страх на двоих, но Кэти его причины не понимала.

— Я думала, вы когда угодно можете друг с другом говорить.

— Обычно да, — ответил Расмус с заминкой. — Но если захочется, всегда можно… закрыться.

— Это как заткнуть уши, — вставил Ярви.

— Да, вроде этого. Но уши нельзя заткнуть навсегда, а закрыться — можно.

Кэти снова ощутила колебания страха, и Ярви спросил у неё:

— Я пойду?

— Давай, конечно, — тут же ответила она, и Ярви исчез, а то место у неё в душе, где волновалась его тревога, опустело.

Расмус вздохнул снова и, пройдя через комнату, остановился возле окна.

— Что случилось?

— Ничего. Я сказал правду. Она просто грустила, как всегда в последнее время, а потом перестала говорить.

Кэти всё ещё не понимала, что в этом страшного, но не решалась спросить напрямик, потому что обижать Расмуса ей вовсе не хотелось.

— Это… очень плохо, да? Я хочу сказать, — поспешно поправилась она, — я хочу сказать, это ведь обычное дело — бывает же, разозлишься и не хочешь ни с кем говорить, и…

— Нельзя сделаться глухим по желанию, — ответил Расмус, не оборачиваясь, и очень тихо. — Глухим и немым. Но когда ты… оторван от тела и заключён в чужой оболочке, это возможно.

— Стать… глухим и немым?

Расмус помолчал.

— Да. И хуже.

— Катарина, чем ты там занята уже битый час? Завтрак остывает!

Кэти подскочила, как ошпаренная, и бросилась заправлять кровать. Но мысли её были далеко.

— Хуже? Можно… можно умереть?

— В каком-то смысле. Видишь ли, если… если дух, запертый в тюрьме-оболочке, закроется от мира, если он будет предоставлен себе и своим мучениям, и если будет… отгораживаться всё упорней…

Тут повисло молчание и длилось всё время, пока Кэти взбивала подушку.

— Если прибегнуть к метафоре, это похоже на лодку. Если ты бросишь вёсла, течение понесёт тебя, куда ему вздумается, и чем ближе к стремнине, тем быстрее. Тебя может унести очень далеко.

Кэти хотела спросить, что такое «стремнина», но не посмела.

— Насколько далеко?

— Что?

— Насколько далеко тебя унесёт?

— А… неважно. Так далеко, что ты можешь никогда не найти дороги назад. Заключение в иной оболочке… пролагает между духом и миром непреодолимые границы, а внутри них пустота. Невозможно без конца метаться в пустоте и не потерять разума; но если оболочка пассивна, как наша, и мы не можем ничего предпринять…

— Катарина! Ты слышишь меня?

— Да, тётушка!

Кэти схватила со стула одежду и укрылась за дверцей шкафа, но Расмус и не смотрел на неё.

— А как ты узнал?

— О чём?

— Ну, что Маури… бросила вёсла? Закрылась, а не просто дуется?

Услышав в ответ гнетущую тишину, Кэти выглянула из-за дверцы и встретилась с Расмусом взглядом.

— Ты тоже поймёшь, — сказал он сухо.

— Ладно. Я приду.

— Я пере…

Но тут дверь открылась, и разгневанная тётушка заглянула в комнату.

— Катарина, скажи мне, сколько можно так медлить? Это просто невыносимо, в конце концов!

Кэти встала по стойке смирно, один рукав футболки натянут, другой нет.

— Извините.

— Это не мне придётся есть остывшие гренки. И чай остынет тоже, если ты не поторопишься. И… о боже мой! Вернись, Катарина. Чем у тебя голова занята, скажи на милость? Ты постелила одеяло на левую сторону!

Но в конце концов кровать была приведена в надлежащий вид, гренки съедены, чай выпит, сандалии на ногах…

— Катарина!

Кэти оглянулась с порога: тётушка смотрела ей вслед, подняв брови.

— Куда ты направляешься в такую рань?

— К Роззи. Да они рано встают.

— Ты что, даже не позвонишь?

— Неа, да она и так знает.

*
Расмус был прав: Кэти поняла это сразу, как увидела. Маури была далеко. Розовато-жемчужный Шарик лежал в ладонях, как умирающий зверёк, остывший и потускневший. Застенчивая игривая искорка, трепетавшая у него внутри, теперь пульсировала вяло и слабо, как фонарик, у которого садятся батарейки. Шарик лежал на кровати Роззи, а они вчетвером сидели вокруг, унылые и растерянные. Они звали, про себя и вслух, несколько часов кряду, и у Кэти ломило виски. Но в ответ ничего не было, и наконец Расмус сказал:

— Довольно! Мы сделаем только хуже, оставьте её.

Ярви горячился и спорил, но его боевой пыл быстро угас.

— Мы должны что-нибудь сделать, — сказала Роззи, когда они устали молчать. — Ох, пожалуйста! Не можем же мы просто сидеть и…

В глазах у неё стояли слёзы, и Кэти слегка рассердилась.

— Ну вот этого ещё не хватало! — крикнула она. — Мы и не будем сидеть. Мы… разрушим тюрьмы!

Буря эмоций. Роззи испуганно раскрыла глаза.

— Ой, Кэти…

Расмус нахмурился. А Ярви вскочил на ноги, вспыхнув от раздражения.

— НЕТ! Мы уже сто раз об этом говорили, и я опять говорю: НЕТ!

Кэти вскочила тоже.

— А если мы другого плана не можем придумать!

— ЭТО не план, а твоё упрямство ослиное! Это тебе не ведьмы из сказок, которые любят заколдовывать невинных принцев — ты и представить не сможешь, как они опасны, и что они могут сделать, и я НЕ ПОЗВОЛЮ вам с ними связаться!

— Мы с ними уже связались, когда я вас вытащила оттуда, и ничего не случилось, и если ты думаешь, что прятать вас вот так не опасно, а освободить опасно, то ты… то ты… болван!

— Мои друзья не будут из-за меня рисковать головой!

— А мои друзья не будут вечно торчать в клетках!

Ярви уже готов был разразиться гневной тирадой, но тут Роззи взмолилась:

— Пожалуйста, Кэти, тише! Минна услышит и подумает, что мы ссоримся!

— Не говоря уже о том, что все аргументы звучали по сто раз, — поддержал её Расмус, вид у которого был усталый. — И попрошу вас помнить вот о чём: даже если бы нам вздумалось разбить тюрьмы, мы не знаем способа это сделать. А поэтому прекратите эту бессмысленную дискуссию… просто заткнитесь оба.

Расмус никогда не бывал груб, и это был верный знак, что он на пределе сил. Ярви и Кэти постояли ещё по разные стороны кровати, громко сопя и яростно глядя друг на друга, но потом сдались и понуро уселись обратно. Роззи обвела всех нерешительным взглядом и проговорила:

— Я… вовсе не это имела в виду. Я подумала… если бы нашёлся кто-то, кто смог бы говорить с Маури… разве она бы тогда не очнулась бы?

Ярви нетерпеливо фыркнул, а Расмус покачал головой.

— Это проще сказать, чем сделать, вы не хуже нас знаете. Вон сколько мы пытались докричаться до Кэти, и всё без толку.

— А может, в этот раз не так будет долго, — возразила она. — Вон как быстро Роззи услышала! Надо же что-то сделать, а что мы ещё можем?

Расмус с сомнением поглядел на неё.

— Шанс есть, хоть и невеликий. Вопрос не в этом, а много ли среди ваших знакомых людей, которые вам поверят.

Роззи и Кэти поглядели друг на друга, уверенные, что думают об одном и том же.

— Тилль! — сказала Кэти.

— Клайви! — сказала Роззи.

От удивления они раскрыли рты.

— Клайви никогда не поверит, — убеждённо возразила Кэти. — Ещё посмеётся над нами. Он вообще не верит ни во что в такое, как взрослые.

— Он просто вид делает, — быстро сказала Роззи. — Конечно, он поверит! Он сам столько странного видел, и это ведь он был с тобой на Пустыре.

— Ага, и помнишь, что он потом сказал? Что я всё выдумала!

— А Тилль… а Тилль вообще не видел ничего странного никогда, он точно не поверит!

— Поверит!

— Это почему же?

— Потому что… знает, что мы не будем про такое врать. Потому что он хороший друг!

— Клайви тоже наш друг, и с самого начала, а Тилль всего два месяца!

Кэти нахмурилась.

— Ну, хватит. Ты сама знаешь, что Клайви не поверит, просто защищаешь его, потому что он тебе нравится.

Краска залила лицо Роззи в один миг. Кэти никогда не видела её такой сердитой.

— Неправда! — сказала она звенящим голосом. — Он мне СОВСЕМ не нравится, а тебе нравится Тилль, и ты поэтому так говоришь!

Пришёл черёд Кэти краснеть, и она могла бы поклясться, что не краснела так ни разу в жизни. Ничто не помешало бы ей сейчас наброситься на Роззи и поколотить её безо всякой жалости, но тут она заметила, что Расмус следит за ними, едва сдерживая смех, а Ярви так вовсе не сдерживается и ухмыляется во весь рот. Так что Кэти поспешно соорудила «королевское» лицо и сказала напыщенно:

— Ну ладно, хватит, а то мы первый раз поссоримся, вместо того чтобы помочь. Давай расскажем им обоим, и посмотрим, кто из них поверит.

*
Кэти знала заранее, что из этого ничего не выйдет, но было решено собраться завтра же у Роззи в гостях и всё решить. Тиллю они позвонили по телефону, и он, услышав, что это «срочно», сразу согласился прийти. С Клайви такое не прошло бы, поэтому Кэти пообещала зайти за ним с утра и привести. Её просьбы он выполнял всегда, даже без охоты.

Так что утром в понедельник Кэти попрощалась с тётушкой, чмокнула дядю Яна в колючую щёку и отправилась к Клайви домой. Клайви упрямился, но недолго, и вскоре уже шагал рядом с Кэти, насупленный и недовольный. Он сильно вырос и раздался в плечах, и выглядел теперь довольно грозно.

Пока они шагали по солнечным улицам, Кэти думала, что если бы ей когда-нибудь и понравился мальчишка (она была уверена, что такой глупости с ней никогда не случится), то он уж точно будет больше похож на Клайви, чем на Тилля. Клайви сильный и высокий, а Тилль совсем слабак, да ещё носит эти свои дурацкие очки. Должна же Роззи понимать! Она просто так про это сказала, потому что обиделась…

— Клайвенс! Здравствуйте, молодой человек, — обрадовалась Минна, открывая им дверь. — Вас здесь не видно было добрых две недели, куда это вы запропастились, позвольте спросить?

Клайви, как и всегда, когда смущался, покраснел, уставился на побитые ботинки и пробурчал нечто невразумительное.

Тилль их опередил. Они сидели у Роззи в комнате, у стола, но коробки с играми были сдвинуты в сторону, а на столе лежали пастельные мелки и папка с бумагой. Роззи с увлечением рисовала что-то на большом листе, но при виде Клайви сразу заволновалась.

— Ой… здравствуй. А вы быстро…

Повисла краткая, но очень мучительная пауза. Клайви сердито стрельнул глазами в Тилля, о котором его никто не предупреждал, и заговорил на первую нейтральную тему, какая в голову пришла:

— А что ты там такое рисуешь?

Роззи с плохо скрываемым облегчением схватилась за коробку с мелками.

— Это… так просто, мы вас ждали-ждали, вот я и…

Клайви и Кэти подошли к столу и встали плечом к плечу, разглядывая рисунок. Он был незаконченный, но всё равно хороший: тёмные деревья, а посередине фонарный столб с пушистым шаром света наверху, и от него во все стороны разлеталось что-то вроде искр с крылышками.

— Здорово, — от чистого сердца похвалила Кэти, и Роззи застенчиво улыбнулась.

— Спасибо, но я даже не дорисовала…

— Ну, ты это брось, — без большого изящества оборвал её Клайви. — Класс, говорят же. Только непонятно, что ЭТО за штуки?

Он показал на крылатые искры. Тилль нетерпеливо шевельнулся, но прежде, чем он успел раскрыть рот, простодушная Роззи ответила:

— Это светлячки, которые живут в фонарях.

Эта фраза была из тех, которых лучше было избегать в обществе Клайви. Он сразу сморщился, будто у него зубы болят.

— Это ещё откуда? Опять из какой-нибудь вашей книжки?

— Совсем не из книжки, — горячо возразила Роззи, которая очень любила читать. — Я даже ни в одной книжке про это не видела, это мне Тилль рассказал, вот только что, пока мы ждали вас, это очень интересно…

Судя по лицу Тилля, ему бы вовсе не хотелось, чтобы об этом знал и Клайви. Но было поздно. Клайви ухмыльнулся, поглядел на Роззи этак свысока, как старший брат на неразумного малыша, и сказал:

— Вот тоже, станут всякие языками болтать, а ты будешь верить во всю дошколячью ерунду?

Тилль стиснул зубы и промолчал, не желая обострять ситуацию. И Роззи бы тоже следовало сообразить, но только в присутствии Клайви она всегда делалась настоящей дурочкой.

— Это совсем не ерунда, потому что Тилль ничего не выдумывал, а правду рассказал.

— Это про светлячков-то в фонарях? В такое одни малолетки верят — ты ещё скажи, что в люстре светлячков видел!

— В люстре — нет, — отчеканил Тилль и положил на стол сжатые кулаки. — Я и не говорил, что во всех подряд фонарях светлячки, я что — дурак?

Клайви ухмылялся, не скрываясь.

— Кто его знает, если у тебя вон и фонари волшебные.

— Не у меня, — сказал Тилль ещё тише. — Он один, тот, который на площади с Фонарщиком.

Будто его слова были заклинанием, вызывающим сквозняк: все четверо против воли поёжились. Площадь с Фонарщиком была дурным местом, как Пустырь или железная дорога. И, как в случае с Пустырём или железной дорогой, никто не знал, почему.

Площадь была маленькая, с перекосившимися крапчатыми плитами, между которых густо росла трава. Её всегда затеняли ветви тополей, вымахавших этажа до седьмого и взломавших могучими корнями газонные бордюры. Взрослые проходили мимо, окутанные своим уютным, самоуверенным безразличием, а те, кто не был взрослым, скрещивали на удачу пальцы в карманах или складывали фигу — от сглаза.

Причина была в статуе.

Статуя вообще-то как статуя, чёрная и обшарпанная. Постамент в четыре ступеньки, на нём — фигура мальчика в полный рост, а рядом — фонарь, такой же чёрный и обшарпанный, и мальчик держится за столб одной рукой. Но зажигался фонарь по-настоящему каждый вечер, и среди ребят ходили слухи о зловещем старике, который был приставлен его зажигать и гасить.

Старик был на самом деле. Кэти его видела дважды, когда он подметал плиты на площади; а старшеклассники клялись, что этот старик тот же самый, которого они помнят с детства. Время от времени находились бездельники лет десяти, желающие посостязаться в смелости — кто рискнёт подняться по ступенькам и хлопнуть чугунного мальчишку по плечу. Подобные вылазки заканчивались обычно паническим бегством, причём каждый храбрец был уверен, что старик гонится за ним с дьявольским огнём в глазах и с метлой в руке.

Тилль не выглядел храбрецом. Так что понятно, почему Клайви ему не поверил.

— Заливаешь, — протянул он с видимым пренебрежением, но сам напрягся.

— Я не врун, — обиделся Тилль. — Зачем мне врать по пустякам?

— А зачем ты врёшь?

— Я сказал тебе: я не вру!

— Расскажи им тоже! — вмешалась Роззи. — Как всё было…

Тилль посмотрел сперва на Кэти, потом на Клайви, потом медленно разжал кулаки.

— Это в прошлом году случилось, — начал он. — Мы поспорили, кто поднимется и мальчишке руку пожмёт. Ну, вы знаете — в других школах ребята так же спорят. Нас было восемь, из моего класса и ещё из параллельного. Я не хотел с ними идти, а они стали дразниться, что я трус…

В этом месте Клайви опять ухмыльнулся, и Кэти ткнула его локтем в бок. Но Тилль выдержал эту ухмылку твёрдо и не отвёл глаз.

— У нас редко дразнят, только в шутку, но я тогда здорово разозлился. Мы пошли сразу после школы, а пакеты со сменкой спрятали у хоккейного корта под скамейкой запасных, их там всегда оставляют. Мы спрятались за кустами, чтобы проверить, что никого нет. Потом вышли и встали под тополем, и стали решать, кто пойдёт первый, и поспорили, но потом Пьетро говорит: «Я пойду». Он из нас самый высокий. Он пошёл, а мы стоим ждём. Он по ступенькам поднялся, и только протянул руку, а тут кто-то как закричит — и тут ОН.

Теперь даже Клайви не стал кривляться, потому что ОН был, конечно, безумный старик.

— У него пальто такое чёрное и метла. А сам с бородой, и глаза такие… — Тилль передёрнул плечами. — И мы как дали дёру… я никого и не видел, так бежал, до самого стадиона, пока не задохнулся. А потом я домой не пошёл, а вернулся. Мне… стыдно стало, что я побежал первый — может, я и не первый был, но мне тогда казалось. Вот я и вернулся, а было уже темно, в марте. И фонарь горит. Я спрятался там же, где мы сидели днём, а потом пошёл… и поднялся. Мальчишка ростом с меня, и фонарь тоже маленький. Он горит, а свет, как будто там… внутри мелькает что-то. Я подумал, что это мотылёк как-то попал в фонарь, я видел, как они летом в лампу лезут. Только март же…

Тилль остановился перевести дыхание, но Клайви поторопил его:

— Ну?

— Я встал на цыпочки и руки прижал к стеклу вот так, чтобы было лучше видно, а там внутри вообще нет никакой лампочки и огня тоже, там только светлячки, штук сто, яркие и светятся, и летают. Я долго, наверно, смотрел, а потом пошёл обратно, а в глазах цветные пятна, и я прошёл прямо мимо НЕГО, и почти не заметил, а когда повернулся — он стоит и смотрит на меня. У меня прямо… прямо… Я даже бежать не смог, так и ушёл, а домой поехал на автобусе.

Стало тихо, только на кухне по радио играл старинный романс, а Минна подпевала. Кэти сразу поняла, что это правда, враньё так не рассказывают. Клайви, конечно, тоже понял — но ещё это была совсем не та правда, которая нравилась ему. Поэтому он скрипнул зубами и отрезал:

— Заливаешь! Всё ты заливаешь, кишка у тебя тонка была бы вернуться!

Тилль вскочил на ноги, но всё равно смотрел на Клайви снизу вверх.

— Тогда пошли, прямо сегодня, если ты такой смелый, и посмотрим, как ты сам поднимешься!

— Если такой слабак может, я-то и подавно!

— На словах у тебя всё легко. Вот когда фонари зажгутся, мы все на тебя посмотрим.

— Да хоть сейчас!

— Ха! Сейчас-то светло.
 
В общем, прежде чем Кэти осознала, что события выходят из-под контроля, спор уже состоялся, и узел взаимной неприязни затянулся так туго, что поделать ничего было нельзя. Было решено ждать вечера у Роззи, а потом отправиться всем вместе на Фонарную площадь.

День был наэлектризован напряжением, упрямством Клайви и решимостью Тилля, а Роззи и Кэти не осмеливались даже прерывать мучительное молчание и только обменивались отчаянными взглядами между собой и двумя невидимыми мальчишками.

Кэти не могла бы припомнить второго такого непереносимого дня. Они пытались играть в настольную игру и смотреть по видео мультики, но мысли их были далеко, и прежде чем тётя Маргарете вернулась с работы, они выбрались на улицу.

Было не так уж поздно, и Минна отпустила их — потому что всем же было ясно, что ничего не случится плохого, пока они вчетвером. Тилль и Клайви не разговаривали, даже не смотрели один на другого, а Кэти и Роззи понуро тащились с ними. Одно было хорошо: когда Роззи сказала, что не хочет идти через рельсы, мальчишки не стали спорить и сразу направились к переходу.

Фонари зажглись, как раз когда они с инвалидной коляской выбрались из лесополосы на улицу Железнодорожников. Всё было словно в дурном сне: они шли добровольно в место, куда Кэти зареклась ходить. Фигура старика с его тусклым взглядом, нечёсаной бородищей и метлой в руках так и стояла у неё перед глазами, и Кэти пребывала в таком отчаянии, что провожала взглядом каждого взрослого, моля про себя, чтобы он остановил их, сказал им, что уже поздно и чтобы они шли домой, и тогда можно было бы удрать с чистой совестью.

Но взрослые не смотрели в их сторону, Кэти стискивала зубы и шла, а Роззи бледнела всё сильнее и вцеплялась в коляску. Никто не остановил их, а у самого парка прохожие и вовсе кончились, и слышно было только, как пересвистываются птицы. Стрёкот колёс и велосипедный звонок с соседней улицы казались звуками из иного мира.

Клайви посмотрел на Тилля и ухмыльнулся. Тилль ответил ему вызывающим взглядом и первым шагнул в тень от деревьев. С инвалидной коляской прятаться по кустам было непросто, но им удалось, и уже через минуту они сгрудились под защитой могучего тополя, боясь вздохнуть.

Площадь со статуей лежала перед ними: тёмное пространство без чётких границ, освещаемое только Фонарём посередине. Чугунный мальчик, который днём был как настоящий, торчал там безжизненно и нелепо, освещаемый мягким жёлтым светом.

Кэти даже вздрогнула: ей показалось на секундочку, что свет внутри фонаря движется. И тут же Роззи выдохнула:

— Ой, посмотрите, он и вправду мигает!

— Я же говорил!.. — начал Тилль ликующим шёпотом, но Клайви досадливо отмахнулся.

— Тш-ш! Смотрите лучше в оба: видите кто-нибудь Его?

Роззи съёжилась в коляске, а Кэти с трудом поборола желание скрестить все пальцы, сколько их есть. Что ж увидишь в такой темнотище! Да будь Он хоть в двух шагах…

— Нету вроде, — быстро сказала Кэти. — Никого нету, давайте живей!

— Давай, — угрюмо повторил Тилль. — Мы вот так и стояли в тот раз. Ну что? Пасуешь, да?

— Заткнулся бы, — огрызнулся Клайви, но все видели, как он потирает костяшки пальцем, обшаривая взглядом кусты вокруг. Глаза у него были раскрыты во всю ширь.

— Так и скажи, что не пойдёшь, — очень тихо произнёс Тилль.

— Заткнись, понял? Я не трус!

— Чего ж ты тогда ждёшь?

— Не твоё дело! Понял?

— Просто ты струсил, и всё.

— Заткнись, а то получишь, — прорычал Клайви, но Тилль стоял перед ним, равнодушный, как индеец, и все его угрозы казались жалкими.

Клайви плюнул в траву, пересёк площадь в несколько широких шагов и поднялся по ступенькам. Роззи только ахнула и зажала руками рот, а больше ни звука не было.

Клайви приставил ладони к глазам, как бинокль, и потянулся к стеклу, за которым метался пушистый свет. Он стоял так долго-долго, и жизни в нём было не больше, чем в чугунном мальчике, и Кэти это не нравилось.

Клайви смотрел на фонарь, они трое смотрели на Клайви, и никто не смотрел по сторонам. Кэти первая отвела взгляд, будто дёрнул кто, — и почувствовала, как сердце уходит в пятки.

Старик был здесь. Точь-в-точь как она и представляла: длинная, сутулая фигура в драном плаще, всклокоченная борода, как у лешего, и метла в руках. Он стоял на самой границе освещённого круга и ничего не говорил и ничего не делал.

Позже Кэти всегда вспоминала этот миг со стыдом. Нужно было сделать что-нибудь — закричать, предупредить остальных, но челюсти у неё смёрзлись от страха.

Старик повернул голову и посмотрел прямо на неё, хотя и не мог видеть их, притаившихся в кустах. Кэти видела только чёрные тени на месте его глаз, но чувствовала взгляд, пронзительный, как луч лазерной указки.

И тогда, словно это правда были лучи, темнота вокруг Старика поредела, и Кэти увидела, как сквозь неряшливую площадь со статуей проступает, как через грязное окно, другая — больше и древнее, с изломанным узором брусчатки, а вместо чугунного мальчика теряется во мгле что-то вроде огромного, взметнувшегося вверх, как при победе, кулака.

Борода Старика зашевелилась, но прежде чем он заговорил, Роззи увидела его и пронзительно завизжала.

— Клайви! Клайви!

Клайви отпрянул он фонаря, оступился и слетел по ступенькам. Роззи вскрикнула ещё раз, и тогда они услышали голос Старика. Он сказал:

— Прочь!

Кэти вцепилась в ручки коляски и поволокла прочь, а Тилль одним прыжком перемахнул клумбу с фиалками, бросился к Клайви, который так и копошился на асфальте, оглушённый падением, и помог ему встать.

И, хотя Старик не двигался с места, они улепётывали так, будто сотня Крюгеров преследовала их по пятам. Перед глазами у Кэти мелькали чёрные деревья и светлые окна, в ушах щёлкали об асфальт подошвы их сандалий, и больше ничего не было.

И только в их с Роззи дворе они наконец остановились. На детской площадке не было ни души, из форточек неслись соблазнительные запахи еды, а в квартире на первом этаже мать сурово отчитывала воющего малыша. Казалось, весь мир втянулся в эти безмятежные янтарные квадраты, в абажуры и люстры, в кухни и радио, и в стук ложек о тарелки, в свистки чайников и семейную болтовню за ужином. А опустевшие улицы — совсем другой мир, не принадлежащий дневным людям.

Сперва они четверо ничего не говорили, только переводили дыхание. Роззи явственно дрожала, Клайви потирал отшибленный локоть.

Кэти не выдержала первой.

— Ух! Успели, — выдохнула она. — Ещё бы чуть-чуть — он бы нас точно сцапал.

А Роззи несмело спросила:

— Клайви, ты руку ободрал об асфальт. Очень болит?

Клайви свирепо посмотрел на неё и сжал кулаки.

— Ничего у меня не болит. Ясно? Я что, девчонка?

Роззи испуганно умолкла, а Кэти рассердилась.

— Знаешь, Клайв, это уже свинство. Мы с тобой по-нормальному, а тебя будто собака бешеная цапнула.

Клайви смерил её долгим взглядом и вдруг повернулся к Тиллю.

— Ну вот, я поднялся, мне ничего не стоило, сам видел. Доволен?

Тилль, который запыхался сильнее остальных, поглядел на него искоса.

— Убедился?

— В чём это?

— Что я не врал. Там и вправду светлячки.

Если бы Клайви умел держать себя в руках, он, пожалуй, их и провёл бы. Но кровь бросилась ему в лицо, губы скривились от злости, и он заорал:

— НЕ БЫЛО там никаких светлячков, НИЧЕГО там не было, просто лампочка, как во всех фонарях!

— И чего ты так долго стоял? Рассматривал лампочку?

— Не твоё дело!

— Нет, моё! Ты сказал, что я врун, а теперь сам врёшь! Ты видел, что там светлячки — даже оттуда, где мы стояли, видно, как свет мигал.

— Все лампочки мигают, ясно? Ничего там не было, ты сам придумал этих дурацких светлячков! Я когда был сопляком, тоже, небось, чего не придумывал…

— Я не придумал, я видел, и ты тоже, а теперь отпираешься!

— Если ты такое видишь, значит, ты просто спятил, и все дела! А я пока что нормальный, и не верю во всякую ерунду — может, и верил бы, если был бы как ты… играл бы в паровозики да слушал побольше той брехни, которую твой братец болтает…

Тилль оттолкнулся плечом от беседки и встал прямо.

— А ну повтори, — сказал он вибрирующим от ярости голосом. — Повтори про моего брата.

— И повторю! Думал, я тебя испугаюсь?

— Давай, повтори!

— Твой брат — такое же трепло тупое, как ты!..

Шлёп! Голова у Клайви мотнулась, потому что Тилль врезал ему от всей души.

Клайви медленно повернулся к нему, и лицо у него было… В общем, даже старшеклассники убирались у него с дороги, когда он шёл с таким лицом.

Но прежде, чем он шевельнулся, Кэти взревела:

— А ну заткнитесь оба! Вы что, совсем придурки? Из-за вас Роззи плачет!

Роззи плакала уже давно, уткнувшись лбом в колени, но мальчишки этого не замечали. Тилль вздрогнул и сразу растерял всю свою воинственность, и стало видно, какой он маленький по сравнению с Клайви и какой слабак, да ещё в очках.

Клайви испепелил его взглядом и глухо сказал:

— Соплячка. Даже ударить не можешь как парень.

После этого он повернулся и ушёл, не глядя на Роззи.

Тилль и Кэти успокаивали её как могли, а когда втащили коляску на второй этаж, все трое уже усиленно улыбались, чтобы только взрослые ничего не заподозрили. Не имея ровно никакого желания видеть Ярви и Расмуса с лицами, на которых так и было написано: «А мы заранее знали, что ничего не выйдет», Кэти пожелала Минне спокойной ночи, и они с Тиллем вместе вышли из подъезда.

Прощание вышло скомканное: Тиллю было всё ещё стыдно, а Кэти так сердилась, что ни слова ему не сказала. Какие же все эти мальчишки идиоты, думала она, громко топая по ступенькам домой.

В общем, ничего удивительного, что за ужином тётушка не выдержала и спросила:

— Что-нибудь случилось, моя дорогая? Ты сегодня сама не своя.

— Всё хорошо, — жизнерадостно соврала Кэти и проявила повышенное внимание к куску великолепного лимонного торта, которого ей вовсе не хотелось.

Деликатно молчавший дядя Ян поймал тётушкин взгляд как раз, когда она собиралась заговорить. Тётушка в ответ нахмурилась и сердито сомкнула губы. Кэти делала вид, что ничего не замечает, и жевала торт.

Вне всяких сомнений, дядя Ян считал, что расспрашивать незачем и что Кэти сама всё расскажет, когда захочет. Столь же очевидно, что тётушкина политика была другая, и наивно было бы ожидать, чтобы она оставила попытки выяснить, что стряслось, без боя. Прикинув всё это, Кэти решила, что безопаснее для обеих сторон будет рассказать невинную часть правды и тем самым усыпить тётушкину бдительность.

Кэти отложила недоеденный торт и сказала с таким беспечным видом, чтобы было яснее ясного, что она притворяется:
 

— Дядя Ян, тётушка Анне… а вы никогда ничего странного не слышали про… площадь с фонарём?

Дядя и тётя обменялись молниеносными взглядами, так и говорившими: «Ах, вот в чём дело!»

— Чего только мы про неё не слышали, особенно когда были в твоём возрасте, — улыбнулась тётушка. — Но это всё был, конечно же, смешной вздор, и боюсь, что уже не помню подробностей.

— А по-моему, Анне, так ты всё прекрасно помнишь, — лукаво заметил дядя Ян. — Уж во всяком случае, я-то помню преотлично. И мне весьма любопытно узнать, что новенького придумало нынешнее поколение?

— Ну-у, — протянула Кэти, старательно изображая неуверенность. — Я слышала, что это плохое место. Что если потеряешь там что-нибудь, потом никогда не найдёшь, и что когда идёшь мимо статуи, надо пальцы скрестить в кармане, а то случится что-то, какая-нибудь неприятность — упадёшь или подерёшься, или там… А вот ещё мальчик из шестого класса рассказывал, что если пройдёшь мимо статуи, когда у тебя на руке часы, то они остановятся. Он даже нам показывал свои часы, они совсем сломались, а они были новые, ему их подарили на день рожденья.

— Да-да, полно было любителей помахать сломанными часами. А вот ещё, я помню…

Дядя Ян ухмыльнулся, протягивая руку за новым куском торта, но тётушка строго посмотрела на него.

— Совсем неудивительно, Ян, что ты так хорошо помнишь те времена: ты ни капельки не изменился. Никаких манер за столом! Мы же не древние варвары, чтобы хватать всё руками.

— Ну ладно, Анне, большое ли дело…

— Никогда не бери со своего дядюшки пример, Катарина, — внушительно проговорила тётушка, вооружаясь лопаточкой.

Дядя Ян смущённо пожал плечами.

— Каюсь; только не сердись. Я обещаю исправиться.

— И почему же мне в это так слабо верится, скажи на милость? Твоё блюдце, будь добр.

— Спасибо.

— Всегда пожалуйста, — тётушка потянулась за чайником. — Твой дядюшка, Катарина, был таким, сколько я его знаю. Добавить тебе чаю?

— Да, спасибо, тётушка.

— Доедай торт; я знаю, ты такой любишь. Так вот, твой дядюшка, к слову, был из тех мальчишек, которые спорили на школьный завтрак, что проберутся на площадь и пожмут девушке с фонарём руку.

— Во-первых, — горячо возразил дядя Ян, — этим, насколько мне известно, развлекались не только мальчишки, но и некоторые девочки из гимназического класса, не будем указывать пальцем. А во-вторых, это не девушка была, а парень.

Кэти попыталась вообразить себе тётушку-гимназистку, в строгом платьице и в белых чулках, с ранцем за спиной, прячущуюся в кустах у фонарной площади, и захихикала. Тётушка слегка порозовела и поставила перед дядей Яном чайную чашку.

— Не так уж часто это случалось. И, спешу заверить тебя, память твоя подводит: я положительно знаю, что это была статуя девушки, в шляпке с лентами и в платье старинного покроя.

— Ну уж на этот раз ошибаешься ты, Анне, потому что это был парень, самой обаятельной наружности и выше нас на голову, и уж чего на нём точно не было, так это платья.

— Вот и нет, — вырвалось у Кэти против воли, — он не высокий, не выше Клайви, и не взрослый, а мальчик, как мы, и я ничего не путаю, я только сегодня его видела!

Кэти захлопнула рот, но было поздно: дядя и тётя оба воззрились на неё в одинаковом изумлении. В повисшей тишине стало слышно, как урчит холодильник и как их соседка снизу напевает: «Где вы, где вы, денёчки золотые», вывешивая на балкон бельё.

Тётушка аккуратно отставила чашку с чаем, и Кэти приготовилась получать нагоняй.

— Не хочешь же ты сказать нам, Катарина, что в такой поздний час вы все вчетвером были ЗА железной дорогой, в этом нелепом парке, у этой… нелепой статуи?

— Мы же ничего не делали! — в отчаянии воскликнула Кэти. — Мы просто… ходили посмотреть. Роззи же никогда ничего не видела, вот мы и…

Тётушка неумолимо нахмурилась, и Кэти обратила несчастное лицо к дяде Яну. Но тот, вопреки её надеждам, сказал, потирая подбородок:

— Тётя права. Эге, я думал, ты будешь умнее. Такие прогулки не для куколок на инвалидных колясках.

— О чём вы думали! Катарина, взгляни на часы! Разве я не запрещала тебе приближаться к железной дороге в темноте?

— Но ещё не темно, — беспомощно оправдывалась Кэти. — Только фонари зажглись, ну, и мы не могли раньше, потому что…

— Когда же ты хоть немного повзрослеешь! Ведь могло случиться что угодно, ЧТО УГОДНО! Если бы вы не справились с коляской…

— Но нас же было трое, и мы хорошо научились!

— Какая необходимость была идти туда по сумеркам!

— Мы не могли раньше, мы не собирались, а потом Клайви и Тилль… ну, они поспорили…

Тётушка с силой потёрла виски.

— От Клайвенса Кассона я никогда ничего другого и не ожидала, -- отрывисто произнесла она. — А теперь и Тилль туда же! Он казался мне таким положительным мальчиком… Я должна поговорить с его матерью.

Кэти вскочила на ноги.

— Ой, нет, пожалуйста-пожалуйста! Тилль же не виноват, а она расстроится, и… и ничего же не случилось плохого, мы только зря испугались, да и то из-за Старика. Он-то ничего не делал, просто стоял и смотрел, а мы…

Но тут её остановили и потребовали подробностей, и Кэти с тяжёлым сердцем рассказала всё как было. Стариком тётя и дядя страшно заинтересовались.

— Подумать только! — сказала тётушка, всплеснув руками. — Совершенно как прежний сторож. Мы боялись его как огня.

— Мой отец был уже взрослый, — подхватил дядя Ян, качая головой, — и то не мог о нём вспомнить без дрожи.

— Ну, твой отец наверняка имел в виду другого сторожа, если запомнил его стариком.

— А что, слышал кто-нибудь, что бывали другие сторожа?

— Помилуй, Ян, не может же человек жить вечно!

— Может, у него был младший брат? Или сын?

И хотя загадка была интригующей, разрешения она не получила, так что единственные последствия, которыми окончился этот разговор для Кэти, это был домашний арест на все выходные. Конечно, когда дядя Ян тут, домашний арест был не наказание, а праздник, так что Кэти не особо горевала.

Но оставалась ещё Маури, глухая ко всем попыткам заговорить с ней, и Клайви, в каком-то смысле столь же глухой. Но Кэти знала, что приближается день, когда ему придётся всё выслушать, и это ему не придётся по вкусу.


Клайви настоящий. Глава 13
2003 год

Город будто застрял в бесконечном дне. Хуже того — в сыром, пасмурном, хлюпающем, унылом дне.
 
Кэти тащилась в училище от остановки, промокшая и несчастная. Она ёжилась, потому что замёрзла — и потому что боялась. Она чувствовала, что становится параноиком всерьёз, но ничего не могла поделать с постоянным ощущением чужого присутствия, от которого волосы шевелились на затылке. Она даже в училище специально на автобусе ездила, потому что в толпе её паранойя отступала.

Кэти стиснула одной рукой другую, подавляя желание оглянуться. Опасения, что она сходит с ума, теперь стали нешуточными: все последние дни ей постоянно мерещатся преследователи и голоса, называющие её имя. Кольцо впивалось ей в палец.

Когда она поднялась к аудитории, до начала пары оставалось ещё добрых двадцать минут, и коридоры стояли гулкие и пустые. Госпожа Ингаллиль ещё не пришла, дверь в аудиторию была заперта, и Кэти пристроилась на широченном подоконнике. Она выбрала тот, который был занят, хотя рядом было немало свободных.

Было тихо, только с нижнего этажа доносились голоса и шум шагов, и хлопанье дверей. Соседкой Кэти по подоконнику была девчонка из параллельной группы — Кэти никак не могла вспомнить её имя. У неё была короткая стрижка и наушник в правом ухе, из которого всегда мелодичненько гремело и орало. Сейчас она рассеянно перелистывала учебник, совершенно не замечая Кэти.
 
Кэти подыскивала подходящую фразу, чтобы начать разговор, но все они были дурацкими. Боже, ну как-то же болтают другие люди друг с другом! Как насчёт: «Ну и погодка в этом месяце — жуть, правда?» Или: «Эй, а что это ты тут слушаешь? Мне нравится!» Нет… лучше: «Кто у вас сегодня первой парой?»

Кэти уже раскрыла рот, но в унынии закрыла обратно. Она прямо-таки видела это: она с идиотской улыбкой изрекает свою реплику, а эта девчонка — Лана? Лиана? — смотрит на неё, как на редкого зверька, и идиотская улыбка под этим взглядом выцветает, как бельё в отбеливателе.

Она уже твёрдо решила смириться с судьбой и промолчать — и в этот миг рядом раздалось совершенно отчётливо:

— Кэти!

Она вздрогнула всем телом — и тут же опять:

— Кэти!

Кэти спрыгнула с подоконника. Сердце колотилось в груди, а девчонка из параллельной группы настороженно смотрела на неё поверх учебника.

Кэти поспешно убрала за ухо волосы и выдавила улыбку.

— А-а… мне показалось. Ты… сказала что-то? Только что.

— Нет, ничего.

— Ну да… конечно. Наверное, я просто… задремала на секундочку.

Кэти подхватила свой потрёпанный рюкзак и отошла в дальний конец коридора, чувствуя нацеленный между лопаток взгляд — тот самый, которого она так боялась.

После пары у госпожи Ингаллиль Кэти сделала то, чего не делала с первого курса: вооружилась стаканчиком кофе и подсела к девчонкам-одногруппницам, которые развалились на диванах в холле.

Пока она подходила к ним шажок за шажком, они увлечённо болтали и не обращали на неё внимания.

Кэти сделала ещё шажок и остановилась в нерешительности.

— …он говорит — остаться друзьями, представляешь? Друзьями, да как будто мне захочется его вообще видеть, этого…

Фраза повисла в воздухе, и взгляды пяти пар глаз обратились к Кэти. Стаканчик обжигал ей пальцы, она забыла поправить растянувшийся свитер, и она хорошо представляла себе, до чего жалко улыбается.

— Эм… Я сяду… здесь. Вы не против?

Секундное замешательство, и пять лиц осветились торопливыми улыбками.
 
— А, конечно, садись, Катарина… Эй, сдвиньтесь, вы!

— Спасибо, я на подлокотнике.

Ещё замешательство. Затем Христина многозначительно округлила глаза и сказала очень громко:

— Ну так вот… о чём ты, Фри?

— Я же говорю… остаться друзьями — нет, вы представляете?..

И разговор потёк дальше — несколько сдержанный, но бойкий, и включаться в него Кэти было вовсе не обязательно. Она сидела на подлокотнике, припивала микроскопическими глотками горький кофе, чувствовала себя ужасной дурой и не уходила только потому, что это выглядело бы ещё более по-дурацки.

Она едва успела порадоваться, что первая перемена длится всего десять минут, когда Христина сочла, что пора брать ситуацию в свои руки.

— А тебе, Катарина?

— Что?

— Ну тот фильм, который в кинотеатрах идёт, «Под оранжевым зонтом», мы же о нём говорим. Ты не слушаешь?

— Ох, нет, конечно… я просто отвлеклась. Я… плохо спала.

— А-а, — Христина понимающе покивала. — Конспекты для душки Ингаллиль? Я тоже всю ночь просидела… Так вот — тебе нравится фильм?

— Не знаю... я его не видела.

— У, правда? Ты шутишь? Он безумный — верно, Эмма? Мы с Эммой ходили в пятницу и собираемся второй раз. Эй, Катарина, хочешь с нами?

— Да. Конечно, да.

— Отлично! Как насчёт вторника? Встретимся после пар у кафе напротив… мы ещё созвонимся насчёт этого. У тебя же мой номер есть, Катарина?

— Да. И… я привыкла, чтобы меня звали просто Кэти.

— Ух ты, как мило…

Уходя, чтобы выбросить стаканчик, Кэти была переполняема тёплой надеждой. Может, они и ничего, не такие уж противные. Может же она разговаривать с ними, и они по-нормальному… А вдруг всё остальное тоже может стать нормально? Она станет для них своей, станет как все — ходить вместе в училище, обедать, шептаться на парах, сидеть в дешёвых кафе, списывать друг у друга семинары…

Второй парой был божий одуванчик господин Трауберг. Он был очень добродушен, наивен, туговат на ухо и носил клетчатый пиджак. На его лекциях всегда было уютно и хотелось спать.

Спать… зачем она только об этом подумала. Как хорошо, что можно хоть на минутку расслабиться, не думать ни о чём…

Кэти сидела, рассеянно постукивая ручкой по тетради, как вдруг:

— Кэти!

Шёпот в самое ухо, щекочущий и громкий.

Кэти вскочила с диким воплем, который отразился от стен и увяз в абсолютной тишине. Ряд, на котором сидела Кэти, был пуст. Зато со всех остальных рядов на неё таращились испуганные одногруппники, а профессор Трауберг, растерянно моргая, поправлял очки.

— Тойвонен? В чём дело, милочка?

Кэти всё ещё оглядывалась. Она дышала со всхлипом и была на волосок от того, чтобы удариться в паническое бегство.

— Тойвонен, вам нехорошо?

Она сглотнула и усилием воли подавила слёзы.

— Да… да, совсем нехорошо. Можно мне… выйти?

— Конечно, конечно. Ступайте, пусть врач вас посмотрит. Так, э-э… остальные, прошу вашего внимания! Продолжаем…

Одногруппники без охоты повернулись к доске, но через плечо бросали на Кэти любопытные взгляды. Низко опустив голову, она побросала тетради в рюкзак. Руки тряслись, но ей хватило выдержки, чтобы пройти между пустыми столами и выйти за дверь.

В коридоре она пустилась бежать. Шаги эхом гремели по углам. За поворотом она налетела на математика.

— Что вы… Тойвонен, куда вы так несётесь!

Но она уже мчалась по лестнице — в туалет на первом этаже, прибежище всех скорбных и страждущих. Рванула дверь, но на пороге замерла: в туалете, напевая себе под нос, меланхолично чистила раковину молоденькая уборщица в ядовито-жёлтых перчатках.

Кэти прошла мимо неё, держа голову очень прямо, и укрылась в одной из кабинок. Там она уронила рюкзак на пол, опустила крышку свежевычищенного унитаза, рухнула на неё и сжала руками виски.

ВСЁ ХОРОШО, сказала она себе. Я. В СВОЁМ. УМЕ.

Да? То есть, это нормально — слышать голоса?

ПОКАЗАЛОСЬ. МНЕ. ПРОСТО. ПОКАЗАЛОСЬ. СО ВСЕМИ БЫВАЕТ. ЭТО НОРМАЛЬНО.

Серьёзно?

Я просто недосыпаю. Точно. В этом всё дело. Конспекты по ночам.

Я пишу конспекты по ночам, потому что боюсь спать одна в пустой квартире!

И ещё потому, что хочу стипендию в этом семестре. Я просто устала. Очень устала. Это обычное переутомление. Если я буду держать себя в руках, всё будет хорошо.

 А ДОЛГО ЛИ Я СМОГУ ДЕРЖАТЬ СЕБЯ В РУКАХ?

Сколько нужно. Мне просто стоит… перевести дух. Тихое… безопасное место и немного спокойствия… как здесь.

У меня колени дрожат.

Я перенервничала. Это пройдёт.

И меня тошнит.

Посижу тут немного… и это пройдёт тоже. Всё будет хорошо. Я с этим справлюсь… и буду жить нормальной жизнью. Как все. Первый шаг сделан — смогла же я сегодня…

Она сидела так без движения, глядя, как блестит под дверцей кафельная плитка. Уборщица продолжала напевать; потом перешла к другой раковине; потом лязгнула ведром и ушла. Кэти сидела, слушая бульканье в трубах и слабые отзвуки голосов из кабинета сверху, и хрупкая скорлупа её самоконтроля постепенно восстанавливалась.

Потом тишина сменилась грохотом шагов и многоголосым шумом, выплеснувшимся в коридор. Поток жизни и звуков растёкся по этажам и заполнил туалет. Хлопали дверцы кабинок, щёлкали шпингалеты, скрипел валик с бумажными полотенцами, булькала вода в сливных бачках, цокали по плитке каблуки, и голоса звучали такими же лишёнными смысла фоновыми звуками:

— Лиза, у тебя тушь есть? Моя опять вся растеклась…

— …посмотри, какая пошла стрелка от этих собачьих скамеек! Я только в выходные эти колготки купила…

— …и тогда мама говорит: если не нравится, пусть готовит сама…
 
— …пересдать, потому что опять лишат стипендии из-за одной Ингаллиль…

— …в столовую идёшь? Ладно, давай быстрей, мы тебя в коридоре ждём!

Самое время было выйти, смешаться с людским потоком и сделать вид, что всё в норме, но Кэти не хотелось никому попадаться на глаза, поэтому она встала, забросила за спину рюкзак и приготовилась ждать, когда публики поубавится.

Голоса стихли, как морской прибой. Кэти торопливо пригладила волосы и протянула руку, чтобы толкнуть дверцу.

— …Тойвонен…

Хлопнула входная дверь, зацокали каблуки, рука замерла в воздухе.

— Лично моё мнение, Христи, что ты совсем рехнулась, ничем не лучше неё.

— Да уж, два сапога пара… Ой, фу, ну и вонища здесь…

— Эмма и Фрида, прекратите вы или нет?

— Нет!

— Это пусть Христи прекращает приглашать с нами всяких психичек!

— Её никто не приглашал, она сама подошла, и что? Вовсе не трудно было поговорить  с ней. Вообще не знаю, с кем она ещё разговаривает…

— С диванными подушками!

— И они ей отвечают — как сегодня у Трауберга.

Звонкий смех эхом отскочил от кафельных стен. В соседней кабинке зажурчала вода, а от зеркала раздался недовольный голос Христины:

— Ладно вам уже, а? Она ничего…

— Просто проволочное колечко на пальце носит. И свитерки из бабкиного сундука, как их только моль не поела…

— Христи, ну брось, ты же не мать Тереза. Да с ней же поговорить не о чём!

— Она шизанутая.
 
— И косметикой, наверно, в жизни не пользовалась. А ты её с нами в кино зовёшь! Может, ещё и в клуб её с собой возьмём? Парней распугивать? Она стрёмная, с ней никуда не пойдёшь…

— Да заткнитесь вы обе, ну! Я сама не подумала, когда приглашала её…

Вода в раковине, и голоса сделались неразборчивыми. Когда стало тише, Кэти услышала только:

— …догонишь!

— Эй, стойте! Эмма, ну ты и свинья, мне надо губы подкрасить!

Цокот каблуков, скрип двери, и всё стихло.

Для верности Кэти постояла ещё с минуту, но перемена уже кончилась, и туалет опустел. Она открыла кабинку и подошла прямо к зеркалу. Тощее долговязое отражение с ненавистью смотрело на неё из-под разлохмаченной чёлки. Потом оно издевательски ухмыльнулось и показало язык.

— Обманули дурака…

Кэти мотнула головой и с яростью убрала чёлку с глаз.

— Надо было раньше думать… сама виновата…

Она пустила холодную воду и умыла пылающее лицо, но гневное клокотание в груди этот метод не остудил.

Дура! Дура! Дура, да ещё какая! Заискивающая дурища! Пора было поумнеть!

Она выпрямилась, сморгнула воду с ресниц и встретилась глазами с сумрачной фигурой, возвышавшейся у неё над плечом.

Кэти заорала и оглянулась так резко, что хрустнула шея. Туалет был пуст.

Она всхлипнула ещё раз и пустилась наутёк.

Она остановилась только на Центральной площади, когда не могла больше бежать. Задыхаясь, села на скамейку. Под рёбра словно нож засадили, и у неё двоилось в глазах. Асфальт как будто паутинно раскалывался на древние камушки брусчатки. Так уже было в детстве, а может, в бреду или во сне.

Всем своим существом Кэти вдруг ощутила лежащую на себе тень, и дыхание у неё пресеклось. Она медленно проследила взглядом за узором брусчатки до дощатого помоста, посередине которого торчал столб… а наверху он оканчивался перекладиной, с которой свисала петля, а за виселицей возвышалась огромная угольно-чёрная башня с острыми зубцами и большими часами, и солнце било между зубцов прямо в глаза.

Миг — и иллюзия рассеялась: асфальт, пустующая сцена для выступлений, старое здание центрального универмага с фальшивыми шпилями и переплётчатыми окнами. А вместо часов — круглая эмблема какой-то фирмы.

Кэти подавила панику усилием воли. Она была почти совсем спокойна. Она уже не задыхалась и чувствовала холод: пальто осталось в раздевалке, а свитер был совсем тоненький. Бабкин свитер, ха. Долго на ветру не просидишь, и пора решать, что делать дальше.

Решать…

Как всегда в сомнениях, Кэти начала крутить на пальце кольцо. И его заметили, значит… да уж, Роззи тоже небось заметила… С такими друзьями и на людях-то не покажешься, правда, Роззи? Не то что на званом обеде — как — его — там…

И вдруг она вспомнила. Круглая эмблема фирмы «Поколение» — да Роззи же упоминала её. Та самая фирма, в которой Клайви стал большой шишкой!

Решение пришло само собой: поговорить с ним, не откладывая, пока не стало поздно и она просто-напросто не помешалась в уме.

Кэти встала, оттолкнувшись от скамьи ладонями, и пошла прямо к зданию с эмблемой. Однако чем дальше, тем сильнее убавлялась её решимость. Она ведь совершенно не представляла, что сказать Клайви, и узнает ли она его — столько прошло лет… и неизвестно, тут ли он вообще, и наверняка её к нему попросту не пустят — а с какой стати? У неё ведь, по сути, и дела-то к нему никакого нет, а уж вид…

Входная дверь была зеркальной, и Кэти замерла, протягивая руку. Точно, вид не лучший. На лице — следы нервного истощения, затяжного недосыпа и недавнего панического бегства из училища. Джинсы оттопырились на коленях и забрызганы грязью, волосы всклокочены, а глаза… ну, будто у побитого щенка.

Кэти торопливо пригладила пальцами отросшую чёлку. В этот миг дверь открылась, и она оказалась лицом к лицу с ухмыляющейся девицей. Худобой и макияжем она смахивала на фотомодель, но одета была очень строго, в чёрный костюм, и возвышалась на скромных шпильках. Впечатление она производила ещё какое. Всё равно если бы на ней аршинными буквами было написано: «Одна моя туфля стоит больше, чем всё, что на тебе надето».

Скорее всего, так оно и было.

— Вы мне дорогу не уступите? — любезно осведомилась она.

Кэти машинально отступила в сторону, а злиться начала уже потом, когда сообразила, что дверь с обратной стороны прозрачная. Эта злость так взвинтила её, что она схватилась за дверную ручку и без размышлений вошла в вестибюль.

*
Она успела заметить тусклые лампы, чахлый фикус в углу и конторку, на которой громоздился угрожающего вида телефон, которому было лет полтораста, никак не меньше.

Потом её спросили, к кому она, и Кэти запоздало разглядела за конторкой охранника. У него были взъерошенные седые виски, подозрительные глаза, а в руках газета.

— Вы к кому, дамочка?

Кэти от волнения стиснула за спиной руки и ответила как есть:

— Я, э-эм… хотела бы видеть господина Клайвенса Кассона.

Охранник уставился на неё поверх газеты с большим неодобрением, и она поняла, что шансы прорваться к Клайви стремительно тают.

— А зачем вы хотели бы видеть господина Клайвенса Кассона?

Кэти сцепила руки так сильно, что кольцо врезалось ей в палец. И тут слова вылетели у неё прежде, чем она над ними задумалась:

— Просто мы друзья детства, и, знаете ли, много есть вещей…

Неодобрение охранника усилилось, но, вопреки ожиданиям, он не велел Кэти убираться подобру-поздорову. Он только покачал головой, пробурчал себе под нос:

— Ну вот нашлась ещё одна, — и с досадой отложил газету.

Кэти настороженно наблюдала, как он поднимает телефонную трубку и набирает коротенький номер.

— Марк, вахта, вестибюль. Тут дамочка одна пришла к Клайвенсу Кассону. А мне-то почём знать? Что говорит — «подруга детства», вот что говорит…

В трубке что-то торопливо заговорили, но терпение у охранника лопнуло.

— Ну уж это вы сами разбирайтесь, — сердито сказал он, положил трубку и буркнул в сторону Кэти, уже скрывшись за газетой: — Седьмой этаж.

И Кэти, не смея верить своему счастью, поспешила к лифту, пока бдительный страж не передумал. Тряская кабина вознесла её вполне благополучно, и минуту спустя Кэти уже плутала, как во сне, по узенькому коридору.

По обе стороны было много дверей, и на всех — таблички, возвещавшие, что здесь помещаются директоры всех мастей и их заместители. Про себя Кэти окрестила коридор Проспектом Больших Шишек. Но всё равно становилось понятно, что контора это довольно убогая, и ютятся здесь несколько фирм и фирмочек, будто опята на пне.

Перед дверью с большой табличкой «Приёмная генерального директора Клайвенса Кассона» и с эмблемой «Поколения» Кэти на мгновение задержалась, но потом решительно надавила дверную ручку. Она скрипнула.

В тесной приёмной её встретило новое препятствие в виде секретарши. Это была блондинка в сером костюме, и выглядела она такой же недовольной, как и охранник внизу, так что Кэти задумалась: может, у них такой ценз при приёме на работу?

Секретарша как могла демонстрировала неугодному посетителю, что она Очень Занята. Она занималась подшивкой дел, свирепо щёлкала дыроколом и гремела большими папками.

С минуту висело напряжённое молчание. Потом Кэти неуверенно откашлялась и произнесла:

— Я могу увидеть господина Клайвенса Кассона?

— Боюсь, не можете, — отозвалась секретарша. Она не прекратила бренчать папками, говорила сквозь зубы и на Кэти не смотрела. — У господина ГЕНЕРАЛЬНОГО ДИРЕКТОРА в данный момент важное совещание.

И она замолчала, полагая, видимо, что тема исчерпана. Однако Кэти вовсе так не казалось.

— А когда примерно оно закончится? Я могла бы просто зайти попозже ещё раз…

— Я не имею понятия, когда оно закончится. Сегодня на месте господина генерального директора не будет.

— А завтра?

— Завтра часы приёма у господина генерального директора заняты.

— А после…

— А послезавтра, если вы не знаете, выходной, — за этим последовало несколько хищных клацаний дыроколом и бряцание скоросшивателя. — Если у вас есть СЕРЬЁЗНАЯ причина, вы можете оставить мне свой контактный телефон, и я свяжусь с вами, когда господин генеральный директор просмотрит свой список назначенных встреч и сообщит мне точно, в какой день и сколько времени сможет вам уделить. Но, — и тут секретарша прицельно взглянула на Кэти поверх очков, — на вашем месте я бы на это не рассчитывала.

В таком расположении духа Кэти была бы очень непрочь поскандалить, но в этот миг дверь рывком распахнулась, и ещё из коридора зазвучал раздражённый голос:

— …и сколько раз я должен повторять, чтобы больше не пускали никаких «старых»…

В этом месте вошедший наткнулся взглядом на Кэти и замер, как был: одна нога всё ещё за порогом, пальцы на ручке двери, на лице гневное выражение. Это был молодой мужчина, ростом примерно с Кэти, но куда более могучего сложения. Он больше всего напоминал боксёра, напялившего строгий костюм. Пиджака, впрочем, на нём не было, но галстук на месте, а в манжетах рубашки поблёскивают запонки.

На самом деле, в нём ничего не осталось от прежнего Клайви, разве что жёсткий ёжик волос с торчащей кверху чёлкой. Но Кэти узнала его сразу, и видно было, что он тоже её узнал. У него были такие круглые глаза и такое по-детски растерянное лицо, что Кэти не смогла сдержать улыбки.

Клайви моргнул, потом ещё несколько раз.

— Кэти?

— Давно не виделись, верно?

— Катарина? Это… Как ты здесь?.. — лицо Клайви вдруг осветилось догадкой. — Так это о тебе меня Марк внизу предупреждал — представилась моей «старой подругой»!

— Вроде так это и называется, нет?
 
Клайви улыбнулся до ушей.

— Чёрт, конечно! Точно! Но что ты… - он, забывшись, взлохматил волосы, но тут же отдёрнул руку. — А я веду себя как болван. Давай… Входи, чувствуй себя как дома! Амалия, я не принимаю, меня не беспокоить.

— Хорошо, господин директор.

Клайви поспешно открыл дверь в свой кабинет, и Кэти, слегка помедлив, вошла внутрь.

— Располагайся! Хочешь кофе? Амалия отличный кофе готовит… — и, не дожидаясь ответа, он крикнул через плечо: — Амалия, две чашки кофе ко мне в кабинет, будь добра.

— Одну минутку, господин директор.

Кэти окинула кабинет недоумённым взглядом. Ей до этого не приходилось бывать в обиталищах Больших Шишек, и, на её взгляд, здесь было несколько… пустовато. Тут было огромное окно без штор, и его очертания на белой стене казались острыми и холодными. Ещё тут были гигантский стол, в стороне кофейный столик поменьше, и рядом мягкий диванчик. По обе стороны гигантского стола стояли не менее гигантские кресла, и в одно из них Кэти пришлось сесть.

— Ты пьёшь со сливками или без? — вдруг всполошился Клайви. — Я совсем забыл, я-то пью всегда чёрный…

— Всё в норме, — успокоила его Кэти из глубин кресла. Её ноги не доставали до полу, и она чувствовала себя первоклашкой на приёме у завуча. — Слушай, не суетись так.

— Ладно, конечно. Я… хе, я выгляжу полным болваном, да? Я совсем не ожидал — ну, столько времени ведь прошло, и… Ты здорово выглядишь.

Должно быть, Кэти молчала несколько дольше, чем положено, потому что на скулах у Клайви выступило по малиновому пятну.

— Э-э… спасибо, Клайви. Ты тоже… молодцом.

Он поморщился, как от зубной боли, и опять провёл ладонью по волосам.

— Да уж, меня так не называли лет… А вот и кофе!

Секретарша процокала каблуками по паркету. В руках у неё был поднос, а на нём две пижонские крошечные чашечки. Запах, впрочем, был очень даже ничего.

— Спасибо, Амалия, — сказал Клайви, когда она с подобострастной улыбкой поставила одну чашечку перед ним. И куда только девался её пренедовольный вид!

— Рада помочь, господин директор, — сладко промолвила секретарша, повернулась, чтобы поставить вторую чашечку перед Кэти, и постная мина вернулась на своё место. — Э-э… госпожа.

Кэти вызывающе ухмыльнулась ей из кресла.

— Не обращай внимания, — с неловкостью сказал ей Клайви, когда за секретаршей закрылась дверь. — Она на всех, кто является без предварительной записи, так смотрит.

— Или только на тех, кто одет как бомж? Ладно, ладно, — поспешно прибавила Кэти, потому что у Клайви покраснели теперь и уши. — На самом деле, мне плевать. Не волнуйся. Лучше… расскажи мне, как твои дела. Как… как ты теперь живёшь?

— Хорошо. Замечательно! Как видишь, у меня есть всё, что нужно.

— Это ты директорское кресло имеешь в виду? Однако же, запросы скромные.

Клайви рассмеялся, будто это была шутка, и Кэти неуютно поёрзала в кресле. Блестящая кожа скрипела при каждом движении.

— А как… ты? Работаешь?

— А, нет. Только летом. Учусь. Остался последний год.

— Отлично!

— Ага…

Снова напряжённая пауза, во время которой Клайви поправлял дожидавшийся его на спинке кресла пиджак.

— Живёшь всё там же, у тётки?

— Ага. А ты — переехал?

— Давно. Ещё когда отец скупил акции нашей будущей фирмы. Ну… моей фирмы.

— Понятно.

Опять молчание, начинавшее Кэти надоедать. Она с решительным скрипом выкарабкалась из кресла на краешек и взяла кофейную чашечку. Клайви быстро сел напротив с написанным на лице облегчением.

— А как ты меня нашла?

– Не знаю. То есть… Роззи рассказывала, что у тебя теперь фирма, вот я и…

— А! Ты с ней виделась? Здорово, как у неё всё теперь устроилось, да? Изменения пошли ей на пользу.

Кэти сделала маленький глоток. Кофе был вкусный, и в его антрацитовой поверхности отражались флуоресцентные лампы.

— Не знаю насчёт этого, Клайв. Она же почти ничего теперь не помнит. Ни Минну, ни доктора Йоргаса, ни себя… ни нас, какие мы были.

При звуке своего имени Клайви передёрнул плечами.

— Что там стоит помнить! — сердито сказал он, осушил чашечку в один добрый глоток и схватил со стола дорогую авторучку. — «Нас, какие мы были» — что там помнить, а?

Кэти со смутным предчувствием подняла на него глаза.

— Ну… хотя бы что мы были друзьями.

— Хороши друзья! — в сердцах воскликнул Клайви, бросил ручку обратно и вскочил на ноги. — Знаешь, наверное, это приходит с возрастом, но я понял, что настоящие друзья должны помогать нам развиваться, расти. Указывать на наши недостатки, а не поощрять их. Когда всё сладко и гладко — это приводит только к личностной стагнации.

Кэти не понравилось про личностную стагнацию. Ей вообще вся эта маленькая речь очень не понравилась.

Она мрачно отставила чашечку с недопитым кофе.

— Это на какие же, к примеру, недостатки мы должны были друг другу указывать?

Клайви вскинул брови.

— А их мало было? Начнём с меня. Я ведь был абсолютно лишён инициативы, гибкости, честолюбия. Люди могли помыкать мной, как хотели, а я, вместо того чтобы приспособиться к обстоятельствам и использовать их с выгодой для себя, только сопел и упирался. Я был неудачником, НЕУДАЧНИКОМ, Катарина, и вы, мои «друзья», мне об этом ни разу не сказали!

Кэти с неприятным удивлением следила, как он расхаживает из стороны в сторону.

— Потому что мы не считали тебя неудачником. Мы с тобой дружили, вот и всё.

— Потому что мы все тогда были неудачниками! Я до смерти боялся отца, а ты строила из себя мальчишку, а Тилль носился со своими дурацкими мечтами — собрать группу, да надо же… а Роза просто была калекой!

Кэти стиснула мягкие подоконники.

— Мы никогда не называли её так, и не считали её такой. Для нас она была нормальной!

— Во реальном мире это называется самообман.
 
— А что мы должны были делать — издеваться над ней, как все?

— Мы не должны были делать вид, что всё в порядке. Если бы она раньше осознала свою неполноценность и приложила бы усилия…

Кэти вскочила, и её кресло с громким скрипом откатилось назад. Ярость клокотала у неё в груди.

— Не было никакой неполноценности, и ты знаешь! Ты это видел, как мы!.. Ты не был самовлюблённым засранцем, Клайви!

Клайви сморщился снова.

— Ох, да что мы как дети, в самом деле? С этими дурацкими именами — а мы с ними так носились ещё. Прятались за ними…

— Да? И как мне тебя называть? Клайвенсом?

— Так уже лучше, согласись?

Он улыбнулся, как бы говоря: «Было совсем не трудно, видишь?» И тут выдержка изменила Кэти.

— У тебя что, память отшибло? — заорала она. — Ты же ненавидел это имя, слышать его не мог!

— Скажешь тоже…

— Потому что твой отчим называл тебя так!

— Ну, у отца всегда было побольше здравого смысла…

— Он тебе не отец! Он тебя ненавидел! Обращался с тобой, как с рабом! Лупил почём зря…

— Ты… преувеличиваешь, — возразил Клайви с лёгким усилием. Малиновые пятна на щеках сменились бледностью. — Он был со мной довольно строг и не давал расслабляться, но со мной так и нужно было. В конце концов это пошло мне на пользу. Отец меня многому научил. Всем, что я имею, я обязан… отчасти его урокам. Окружающие меня ни во что не ставили — да я и был ничтожеством. Но я смог изменить это! Всего, что у меня есть, я добился сам.

— Да ЧТО у тебя есть? — свирепо спросила Кэти. — Красивое креслице, секретарша в приёмной, пара миллионов на счёте и… званые обеды? И ради этого стоило выворачиваться наизнанку?

Было заметно, что Клайви начал злиться по-настоящему. Вот с таким взглядом исподлобья он и распугивал местных мальчишек десять лет назад.

— У меня есть СВОЁ — опыт, репутация, стабильность, перспективы… Я не застрял на одном уровне, как этот придурок Тилль, у которого так ничего и нет, одни амбиции и идиотские мечты!

— Да Тилль со своими идиотскими мечтами гораздо счастливее тебя. Он ЛУЧШЕ тебя, потому что он… не убегает и не прячется!

И тогда Клайви взорвался.

— Ну вот и отправляйся к нему в его свинарник! — заорал он, вне себя от бешенства. — Посидите, повспоминаете счастливые времена! Ваше чудное розовое детство! Вам-то было хорошо тогда! Вам ничего не пришлось делать… Ваша жизнь не была вполовину такой дерьмовой, как моя!

— Ты в этом уверен? — спросила Кэти холодно и смерила его взглядом. Клайви так никогда не сказал бы, хоть маленький, хоть большой — он помнил правду. Правда не была чудной и розовой. — Что ж, видимо, ты и правда «не остался на одном уровне». Прости, что побеспокоила… Клайвенс Кассон.

Ей оставался один шаг до двери, когда Клайви догнал её. Вид у него был смущённый.

— Катарина! Подожди. Я хотел… я что-то совсем голову потерял. Извини, не надо было срываться на тебя. Я не хотел, чтобы так всё получилось.

— Расслабься, — сказала Кэти вполне искренне. — С кем не бывает.

— Нет, мне правда… очень жаль. Первый раз за столько лет увиделись, а тут…

— Ничего. Я зря действовала тебе на нервы. Так что я пойду. Надо ещё пальто из училища забрать.

— Тебя подвезти?

— Нет, спасибо. Я лучше пройдусь пешком. Знаешь… проветрю мозги.

Клайви сник.

— Как скажешь. Тогда я провожу тебя вниз.

Кэти не стала спорить, и они вышли в приёмную, провожаемые горящим взглядом секретарши Амалии.

Они спускались на лифте в полном молчании, только лампочка мигала и потрескивала над их головами. Охранник Марк неодобрительно покосился им вслед поверх газеты.

Клайви придержал для неё дверь. Когда она уже шагнула за порог, он быстро сказал:

— Увидимся. Я имею в виду… заходи. Когда захочешь. Для тебя я всегда свободен. Предупрежу Амалию, я… Я тебе всегда рад. Увидимся?

Кэти посмотрела на него с лёгким сердцем и вспомнила подобную ложь, которую сказала Роззи.

— Посмотрим, Клайвенс, — сказала она. — Ну, удачи.

И ушла, оставив поникшего Клайви на крыльце.

Вот так-то, подумала она и засунула руки поглубже в карманы, потому что свитер от холода не спасал. Разговор с Клайви разрушил ещё одну слабенькую надежду. Собственно, что вообще оставалось теперь?

Тилль, ответила она самой себе и ускорила шаг. Остаётся ещё Тилль. Так почему бы просто не…

Но она сразу же отогнала эту мысль. До самого училища она бежала трусцой.

В пальто стало гораздо теплее, и мысли закрутились с новой силой. Недовольный охранник, секретарша-Цербер и обновлённый Клайви, который рассуждает про дружбу и неудачников — столько всего произошло, что утренние события отодвинулись далеко-далеко.

Кэти вышла из училища немного злая и пружинисто зашагала по улице. Но шагать было слишком далеко, злость вскоре выветрилась, и сделалось грустно. Тучи обещали очередной дождь, руки мёрзли без перчаток, а идти было особо некуда. Кэти попетляла по дворам и улицам и в конце концов неожиданно для себя забрела в скверик с Чашей.

Кэти огляделась и, тяжело вздохнув, села на лавку. В конце концов, это место ничем не хуже других, даже лучше: а вдруг рядом снова появится доктор Йоргас и поможет ей? Но в парке не было ни души. Дышалось тут по-осеннему.

Кэти просидела в тщетном ожидании добрых двадцать минут. Затем медленно подошла к Чаше и оперлась руками о резной край. На дереве хлопали крылья и раздавалось хриплое карканье. Старый камень был изъеден сыростью и временем и под водой выглядел, как лунные кратеры.

Лунные…

Кэти ещё не успела ничего понять, но что-то уже сдвинулось у неё в душе. Она вздрогнула под холодным по-осеннему ветром и быстро выпрямилась. Мельком заметила: облетающие деревья, каменные плиты, похожие на могильные, вздыбившиеся до горизонта, и лиловая трава, оплетающая всё подряд, как толстые верёвки…

Но видение тотчас погасло, увязло в привычном мире, и только по другую сторону Чаши стояла Старая Дама. Та самая. В платье на фижмах и в шляпке с перьями.

Бледное солнце бликовало на тонкой цепочке, которую Старая Дама носила на шее. Сама она улыбалась: замечательные синие глаза и лицо в сеточке морщин.

Кэти улыбнулась в ответ. Если даже Дама тоже была галлюцинацией, этой галлюцинации она не боялась.

Старая Дама слегка кивнула и протянула над Чашей руку в чёрной бархатной перчатке. На бархате тускло поблёскивал белый стеклянный шарик.

Кэти не двигалась, и Дама кивнула снова. Она тоже протянула руку, и шарик, нагретый теплом, скатился ей на ладонь.

Гладкий. Тяжёлый.

Он был настоящий, и Кэти помнила его имя.

Луна!

— Спасибо, — сказала она.

Старая Дама благосклонно улыбнулась ей и растворилась в воздухе, как чернила, втягивающиеся в промокашку, оставив после себя лишь неясное колыхание перьев на шляпке.

Ослабевшая, Кэти прислонилась к Чаше. Луну она крепко зажала в кулаке и вдруг поняла, что никуда сегодня больше не пойдёт, только домой. И ещё теперь она поняла, как так вышло, что Луна сперва провалилась в фонтан, а потом оказалась как ни в чём не бывало лежащей в коробке.

И ещё она вспомнила другую кробку. Волшебную Коробку, которая принадлежала им троим.


Договоры. Глава 14
1995 год

— Нам надо ещё раз попробовать, — сказала Роззи, как только они увиделись в следующий раз.

Они сидели у Роззи в комнате, вчетвером, и перламутровый Шарик — тюрьма Маури — лежал перед ними, онемелый и безучастный.

— Попробуем ещё раз, — повторила Роззи, потому что все молчали.
 
У неё были синие круги под глазами, и доктор Йоргас тревожился из-за того, что она дурно спит. Кэти поглядела в её измученное лицо, и все резкости и возражения, готовые сорваться с языка, испарились.

— Попробуем, конечно, — сказала она и поднялась с кровати. — Я пойду прямо сейчас к Клайви, а ты звони Тиллю, пусть он идёт.

Роззи усердно закивала, и у неё порозовели щёки. Расмус и Ярви, однако же, не очень-то радовались. Да Кэти и самой ой не хотелось всё опять начинать заново.

Дело было совсем утром, и она добежала до дома Клайви за десять минут. Она ожидала, что будет много крику, но, к её величайшему удивлению, ничего такого не последовало. Клайви был тих, угрюм, виновато сопел и разглядывал грязнющие сандалии. Уговаривать его вовсе и не пришлось.

— Пошли к Роззи, — сказала Кэти. — Нам надо кое-что важное сказать.

— Ладно, — согласился он сразу. — Я только сейчас сбегаю на веранду, возьму там один… я его два дня целых делал.

Он убежал и скоро принёс деревянную модельку парусника.

— Ух ты, — сказала Кэти. — Здорово! А я и не знала, что ты делаешь такие штуки. Дашь посмотреть?

Моделька была сделана грубовато, но Кэти всё равно понравилась.

— Корвет, — буркнул Клайви, когда она вернула ему кораблик. — Это Роззи. Потому что она тогда так ревела, и вообще напугалась, наверно. Старика и всего.

Да его просто совесть ест, озарило Кэти, и её охватило тёплое чувство.

— Да она уже не сердится. И вообще всё в порядке. Никаких обид.

— Ага…

— Правда.

От этого заявления Клайви заметно полегчало, и они весело потопали к Роззи. По пути Кэти попросила:

— Дай корвет понесу.

С кораблём под мышкой шлось куда лучше.

— У меня вообще здоровский план, — поделился Клайви, когда они миновали Лопуховый. — В субботу парни из квартала эмигрантов собираются на речку — ну и мы все, из соседних, там всем можно, они не прогоняют. Будут гонки на яхтах.

Кэти засмеялась.

— Ты что, совсем? Какие у нас на реке яхты?

— Да не настоящие же, балда осиновая, а модельки! Ну вот как корвет. Управляемые… я свою ещё не доделал пока, но к субботе доделаю. Ну как?

— Круто! — закричала Кэти, которая прямо загорелась этим планом. — Конечно, пошли! Роззи на речке один раз всего была. Вот будет класс сходить туда вчетвером!

Клайви поморщился на «вчетвером», но согласился, что такое пропустить нельзя. Когда ещё другой такой случай будет!

Тилль, конечно, оказался  у Роззи первый. Как только Кэти и Клайви вошли в комнату, он тут же вскочил на ноги.

Всеобщее напряжение, казалось, зазвенело гитарной струной. Но миг спустя Клайви шагнул вперёд и хрипло сказал:

— Ладно… Мы там, в парке, оба как бараны упёрлись. Чего теперь? Забыли. И за брата извини.

Он взял корабль под мышку и протянул Тиллю руку. Тилль пожал её с достоинством, не хуже рыцаря Там Лина.

— Забыли.

Роззи просияла от облегчения. Клайви же сдвинул брови, сунул ей корвет и, буркнув:

— На, — быстро отступил назад.

— Ой, — удивилась Роззи. — А… что это?

— Это тебе. Корвет. Я сделал.

— Ой… правда? Какой он замечательный!

И тут уж надо было видеть Роззи, какая она была! Красивее всех девчонок на свете! Все мальчишки с ума сходили, когда она так улыбалась, прямо расцветала от счастья. Даже взрослые парни из квартала эмигрантов.

Но тут Кэти опомнилась. А то опять затеется какая-нибудь штука, и снова собрались зря! Клайви, точно, уже открыл рот — хотел про яхты сказать, наверно — но Кэти вмешалась. Она слова никому не дала вставить и велела мальчишкам садиться. Специальным тётушкиным тоном.

Тётушкин тон всегда действовал. Тилль сел обратно на стул, Клайви на другой, а Кэти встала перед ними и рассказала всё о Шариках с самого начала. Она хорошо рассказывала — сдержанно и тихо, и без остановок, хоть голос и вибрировал от волнения. Её никто не перебивал, и она объяснила про Маури. Взяла Шарики в ладони и показала.

Наступила страшная тишина. Слышно было, как во дворе мальчишки играют в слепого голубя, и как Минна с тётей Маргарете весело болтают на кухне. Но в комнате тишина была мёртвая.

Тилль только хмурился и не говорил ничего. А Клайви перевёл взгляд с Кэти на Роззи, потом ещё раз, а потом начал закипать.

— Издеваетесь, да? — сказал он, набычившись.

На Шарики он вовсе и не посмотрел.

— Нет, конечно! Ну слушай, возьми сам — вдруг сам и услышишь? На… подержи только, сложно, что ли?

Кэти пожалела, что требовала так настойчиво, но было поздно. Лицо у Клайви потемнело не по-хорошему.

— Делать мне больше нечего, с вами играться. Знал бы — не пришёл.

— Ты только не злись, пожалуйста, — жалобно воскликнула Роззи, сжимая кораблик, который так и держала на коленях. — Мы совсем не шутим, честное слово…

— Да чего ты упёрся! — не вытерпела Кэти и шагнула к нему с Шариками. — Просто подержи секундочку, сам всё увидишь…

Клайви вскочил на ноги.

— Что вы, блин, придумали, как малолетки придурошные? Как настоящие придурки тут… а ты вообще — я-то думал, ты нормальная девчонка, а ты нянчишься тут с этими… неполноценными!

Это было взрослое слово, но очень противное. В нём Кэти почудилось гораздо больше обидного, чем в каком хочешь обзывательстве.

Она медленно опустила руки, и кулаки у неё сжались против воли.

— С кем нянчусь?

— С неполноценными — с очкариком и с кривоногой дурой, с ними и так ни один нормальный человек возиться не будет, а я подавно не стал бы, если бы не ты… а они ещё и повёрнутые до кучи, и ты туда же!

До чего же Кэти разозлилась! Так разозлилась, что у неё чуть голова не разлетелась фейерверком.

Только она ничего не успела вытворить, потому что у Роззи случилась истерика. Лицо у неё перекосилось на один бок, как у старушки, губы запрыгали — и тут она как вскочит с инвалидной коляски, с корветом в руках!

— Убирайся! — закричала она во всё горло. — Убирайся, уходи! Ты глупый, глупый и злой! Видеть тебя не хочу!

И она швырнула корветом в Клайви. Корвет ударил его в колено, грохнулся об пол и разлетелся на сотню кусков.

Клайви в ярости заскрежетал зубами, совсем как Крюгер, и выскочил из комнаты. На пороге он столкнулся с Минной и Маргарете, которые примчались с кухни, перепуганные криком.

Они ворвались в комнату. И застыли от изумления. Потому что Роззи стояла на ногах. Безо всякой помощи! Она и сама это только теперь заметила, и так удивилась, что забыла бушевать.

В эти несколько мгновений никто не двигался, и было хорошо слышно, как часы по радио отмерили два.

Роззи сделала шаг, а потом второй. Целых четыре шага, прежде чем коленки у неё подогнулись; она шлёпнулась на ковёр и заплакала.

Минна бросилась успокаивать её, целовать и укладывать в постель. А тётя Маргарете исчезла в коридоре, воскликнув:

— Ой, я немедленно позвоню доктору Йоргасу!

В этих треволнениях про Клайви все забыли. Но потом взрослые ушли на кухню готовить чай, Кэти включила для отвода глаз мультики, а сама села к Роззи на покрывало. Роззи смотрела на обломки кораблика, и в глазах у неё стояли слёзы.

Кэти сочувственно вздохнула, но сказала только:

— Собрать их, наверно, надо. Может, починим ещё…

— Я правда кривоногая?

Кэти вскипела.

— Вот ещё! Конечно, нет! Да он просто так это сказал, потому что разозлился и… и потому что… скотина он!.

— Нет, — тихо сказал Тилль, и девочки вздрогнули, потому что почти забыли про него. — Мне кажется, он так на самом деле думает. Да кто хочешь думал бы на его месте. Мне кажется, он и не стал бы с нами дружить, если бы… ну, если бы ты не дружила.

Кэти почувствовала, как пылают щёки. Она ужасно рассердилась.

– Да чушь! Он когда злится, всегда такой. Плюньте!

И она повернулась ко всем спиной, собирая с полу обломки.

Все замолчали. Роззи печально водила рукой по узору на покрывале. Тилль сидел у стола и двигал пальцем солдатика.

— Кэти, — сказал он наконец очень тихо. — А ты правду рассказывала про Шарики? Ты нас не разыгрывала?

Она угрюмо покосилась через плечо.

— Не веришь? Вон, у Роззи спроси. Ты-то знаешь: она никогда не врёт.

— Я верю, — быстро сказал Тилль и виновато улыбнулся. — Только я боюсь.

— Чего?

— Что возьму Шарик и ничего не услышу.

Кэти почувствовала, как звонкий удар, вспыхнувшую у Ярви и Расмуса надежду. Она встала, бросив сломанный корвет как есть, взяла с покрывала Шарик и протянула на ладони Тиллю.

Тилль посмотрел на него, потом облизнул губы. Потом опустил глаза и стал дальше двигать солдатика.

— Нет, — проговорил он с усилием. — Я сперва расскажу, как было, чтобы вы… Мне тогда было лет восемь, не знаю, или семь — в общем, мы с мамой и с Нэтом… Знаете же летний фестиваль?

Кэти кивнула: фестиваль был её любимый день в году, потому что приезжал дядя Ян, а тётушка была добрая.

— Ну вот, и мы втроём пошли на фестиваль, на Центральную площадь. А там музыка и качели, и дрессированные собачки — мы с Нэтом до слёз хохотали. А потом я пошёл мороженое купить и… в толпе потерялся. Монетки у меня в кулаке, а сам иду, иду, а людей всё больше. Никогда столько людей не видел. И ещё… они одеты были НЕ ТАК.

Кэти подмывало спросить, как это, но Тилль до такой степени побелел, что она промолчала. Даже губы у него побелели, и он всё моргал. А смотрел на солдатика.
 
— Я между них протиснулся, а там такой кострище, и вокруг стоят стражники, как в кино — с алебардами и со всем. Здорово так, только пахло чем-то противно, и никто не смеялся — стоят там и молчат, как на похоронах. А сзади — я увидел поверх костра — там стоит башня. Наверное, этажей… шестнадцать или даже больше — такая громадная. И вся чёрная. Я ничего такого больше никогда не видел. И я… я ведь знаю, что трус, но не до такой же степени… Но только я до смерти испугался этой башни. Такая она была — это видеть надо, чтобы понять, до чего она жуткая. Я её до сих пор вижу, вот глаза закрою…

Тилль крепко зажмурился, и на лбу у него заблестели капельки.

— Ну ты брось, — быстро сказала Кэти, которой и без того было не по себе.

Тилль поглядел на неё поверх очков и виновато улыбнулся. Глаза у него косили — как всегда, если он разволнуется.

— Я ведь ещё совсем был мелкий. Лицо закрыл руками и как зареву, и ещё больше боюсь: вдруг посмотрю — а башня стоит, а мамы нету и Нэта тоже… А тут меня кто-то взял за локоть и спрашивает: «Мальчик, что случилось?» А вокруг всё уже нормальное: музыка, и сладкая вата, и собачки… А рядом стоит дядька какой-то, и мама с Нэтом ко мне идут, мама сердится, что я убежал, а у Нэта улыбка до ушей…

Тилль замолчал, и сделалось тихо-тихо, несмотря на мультики и на голоса с кухни. Как будто стены отодвинулись в дальнюю даль. Они думали про самое страшное. Роззи, наверное, про Старика на площади. А Кэти про ту собаку, про которую рассказывал дядя Ян.

Про собаку с отрезанной головой.

Про мёртвую собаку на железной дороге.

До того это была жуть, стоять тут и думать про это, а сделать ничего нельзя! Будто весь мир опустел, и остались только они трое, и тень чёрной башни Тилля уже накрыла их. И в этой тени можно было только хвататься друг за друга. Роззи — бледная-бледная, губы сжаты в ниточку — дотянулась до её руки. Кэти крепко сжала ей пальцы.

И обе они посмотрели на Тилля.

Он глубоко вздохнул (капелек на лбу сделалось больше). И вдруг выкрикнул со страшной силой, как взрослые выкрикивают молитву в церкви:

— Так что я верю! В Шарики! Я верю! Я знаю! Такой я трус!

Слышал бы он себя со стороны! Нашёл труса, подумала Кэти. Её так и подмывало крикнуть: «Нашёл труса! Это Клайви — вот кто трус. А ты смелее нас всех!»

Но она ничего такого не крикнула, а только протянула ему Шарик. И Тилль его взял.

— Ух ты! Какой красивый…

И ничего.

Два удара сердца. И ещё два — с ума можно сойти! Кэти почувствовала, как ладошка Роззи дрогнула у неё в руке.

А потом Тилль подскочил, как ужаленный.

— Вы слышали?! Слышали, а?!

И тень от башни испарилась без следа.

— Не слышали! — завопила в восторге Кэти, а Роззи подхватила:

— Нет, совсем ничего не слышали! Что, что?

— Она спрашивает — как меня зовут!

— А что ты не отвечаешь?

Тилль посмотрел на них огромными, круглыми глазищами, которые от волнения совсем сошлись к носу. Потом поднёс ладони с Шариком ко рту и сказал не вслух, но так, что делалось ясно:

— Я Тилль… Я Тилль — а ты?

Кэти готова была услышать в ответ голосок, слабый, как шорох, нет, лучше — как шуршание разворачиваемой обёртки с подарка. Но тут в прихожей переливчато защебетал звонок, и с кухни донёсся взволнованный голос тёти Маргарете:

— Это, должно быть, доктор Йоргас пришёл, Минна…
 
И пока стучали каблуки, пока щёлкали замки на входной двери, пока взрослые шептались и восклицали в коридоре, трое друзей не сказали друг другу ни слова. Тилль положил Маури в нагрудный карман, и они с Кэти в четыре руки собрали обломки корвета — с глаз долой. Так что когда сияющий доктор Йоргас вошёл в комнату, там уже не было ни следа важных событий, только Роззи что-то очень уж раскраснелась.

— Позвольте, господа мои, — сказал доктор Йоргас, сердечно улыбаясь всем троим. — Почему это моя любимая ученица нежится в кровати? Послушать Маргарете, так вы сегодня чуть не румбу отплясывали.

Он сел на стул у кровати Роззи. Кэти и Тилль тут же попрощались и ушли. Минна на прощание взлохматила обоим вихры, но они знали, что мысли взрослых теперь целиком заняты Роззи. По-прежнему молча, они вышли во двор, миновали турники и песочницу и сели рядом на гимнастическое бревно. Бревно сгнило от старости и одним концом упало на землю, но второй по-прежнему лежал в пазах.

День был славный. Ветерок дул им в спины. В беседке шумели — просто так, потому что игра в слепого голубя уже кончилась. Кэти ковыряла носком сандалии камешек. Тилль то и дело прижимал ладонью нагрудный карман, будто хотел убедиться, что Маури от него не сбежит.

До чего у него было вопросов, наверно! Но он спросил только:

— Ничего, что я молчу с ней? Она подождёт немножко, да?

— Конечно.

Опьянение радости схлынуло, как ручьи весной, оставляя за собой неопрятные потёки грязи и мелкого бумажного мусора. Потому что кроме хорошего случилось и другое, и Кэти чувствовала, что теперь многое изменится.

Тилль чувствовал то же. Он сделался серьёзным и строгим, как мальчики из военной школы, и вдруг сказал:

— У меня вообще-то никогда настоящих друзей раньше не было. Как вы. И Клайви мне нравится, ты не думай, что я специально так с ним цапался. Он всё равно очень смелый. Жалко, что всё так просто развалилось. Сколько было хорошего, когда мы вместе… а теперь он больше не придёт.

Кэти только вздохнула и ковырнула камешек. Он вывернулся из земли.

— Мы когда шли сегодня к Роззи, подумали: здорово же будет пойти на речку? Знаешь, яхты пускать — мальчишки из квартала эмигрантов будут пускать. Здорово же Клайви придумал, да? У него и яхта есть… А втроём будет совсем не то…

Они помолчали ещё капельку, и Тилль вдруг сказал тусклым голосом:

— А что, если и мы тоже трое поссоримся?

Кэти наподдала ногой по камню, и он улетел в траву. Говорит тут! Да что он думает вообще, предатель! Свалить бы его с бревна и носом по траве…

Но Тилль смотрел ей прямо в глаза, и Кэти устыдилась этих трусливых мыслей. Потому что никакой Тилль был не предатель. Просто ему хватило смелости сказать вслух то, чего она боялась про себя.

Кэти ссутулила плечи и не ответила ничего. Тилль тронул карман на рубашке и нахмурился.

— Если бы сделать что-нибудь, чтобы друзья никогда не поссорились!

Кэти была только рада, когда тягостный разговор закончился. А то такая тоска, что куда хочешь девайся! А Тиллю не терпелось уйти домой и болтать с Маури, так что они стали прощаться.

Только домой Кэти не пошла, а отправилась, грустная, через рельсы. Но шататься одной было скучно и лень, и ноги понесли её не понять куда, так что она и сама удивилась, когда оказалась в Вечноосеннем сквере. В нём и теперь было по-осеннему, и всё такое же, как всегда. Деревья, скамейки, одни и те же трещины на асфальте — всё на своих местах.

Ну и Чаша, конечно.

Кэти взялась за холодный край и, вытянув шею, заглянула в воду. Вода была неподвижная, а на дне лежали веточки. Кэти точно знала, что если потрогать дно пальцем, оно тоже будет на месте. Но всё-таки прижалась к Чаше плечами и позвала:

— Луна!
 
— Что такое, милочка?

Кэти быстро оглянулась и увидела на ближайшей скамейке старушку. Она её совсем и не заметила! Старая она была очень — лет семидесяти, ну никак не меньше. Но лицо у неё было хорошее, доброе и всё в морщинках. И спину она держала прямо как тётушка.

— Что случилось? Не бойся, милочка, пойди сюда.

Кэти качнулась вперёд-назад, потом медленно подошла поближе. Плечи у неё сами собой съёжились и какое-то привязалось дурацкое шмыганье — вечно со взрослыми так, никогда ведь не знаешь, что им надо.

— Какое милое дитя, и какое печальное личико в такой славный день. Не правда ли, день замечательный?

Кэти поёжилась, бросив вокруг неприязненный взгляд. Ничего не было тут славного — темно и холодно, и вообще, и деревья мрачные стоят, будто только дождь прошёл. Но сказать так, конечно, было невежливо, и она буркнула:

— Правда. Замечательный.

Старушка рассмеялась. Негромко так, но видно, что от души.

— Где это ты так поцарапалась, милочка? Ну-ка, — и она похлопала ладонью по скамейке, — присядь, позволь, я взгляну.

Кэти села рядом и подставила ей лопатки. У неё на плече и правда была свежая царапина, от ветки, когда она шла через лесополосу. И на таком неудобном месте, что не посмотришь как следует.

— Это я веткой…

— Ну ничего. Куда же без боевых ран? Повернись-ка немного, пожалуйста.

Кэти повернулась, и ей совсем не стало видно, что там старушка делает. Она почувствовала только мягкое прикосновение, а потом поток горячего воздуха, как из тётушкиного фена.

— Ну вот и всё. Теперь не болит?

— Нет.

Кэти вывернула шею как могла, но ничего не увидела. Тогда ощупала плечо, но ничего не обнаружила кроме корочки засохшей крови.

Кэти пристально посмотрела на старую женщину. Даже отодвинулась чуть-чуть, просто чтобы её разглядеть хорошенько. Она многое упустила. Платье, к примеру. Кэти не больно-то смыслила в платьях (тётушка немало ворчала по этому поводу), но даже она знала, что теперь такие не носят. Оно было чёрное, с такой пышной юбкой и с длинными рукавами, и с лифом, в котором не согнёшься. И всё в кружевах. И ещё у неё были бархатные перчатки. И шляпка с перьями, которая непостижимым образом держалась на серебристых кудрях.

Она выглядела, как старая королева из какого-нибудь фильма. Ну или графиня, на худой конец. Даже про себя её неловко было звать «бабушка» или «тётенька».

— А что вы такое сделали с плечом?

Старая Дама улыбнулась ей, сложив руки на коленях.

— Пошептала и поглядела, дорогая, и больше ровным счётом ничего. А теперь разреши мне спросить тебя в свою очередь: почему ты всегда приходишь сюда одна? Я ведь много раз тебя видела.

— Я не одна, — буркнула Кэти довольно-таки сердито. — Со мной всегда друг. Это сегодня его нет, у него сестра вернулась.

— Очень хороший друг?

— Самый лучший! Просто он… не такой, как у всех.
 
«Не как у всех», с тоской подумала она. Да в него даже не поверит никто, если рассказать!

Но Старая Дама, кажется, поверила.

— Нельзя ли ему помочь?

— Раз нас теперь трое, то можно… кажется. Только для этого надо заключить Договор, а Расмус говорит, что это плохо, и не хочет ничего объяснять.

— Разве может быть плохо помочь лучшему другу?

— Конечно, нет! Да только я же всё равно не знаю, как. И Роззи с Тиллем не знают. Они тоже мои друзья…

— Ну, немногие знают, моя дорогая. Да и что можно знать наверняка о Договорах? Ведь ни один не повторяется дважды.

Теперь Кэти смотрела на неё во все глаза.

— А вы — знаете, да? Что такое Договор и как его заключить? Что надо сделать?

— Для этого вам понадобится отыскать дверь. Есть такая дверь. Она особая.

— А… где она?

Старая Дама не шелохнулась и смотрела ей в лицо, как сфинкс.

— Там же, где и все двери. И не забудьте взять с собой ключ.

— Какой ключ?

— Он такой один, и он гораздо ближе, чем ты думаешь. А если все двери будут закрыты, можно обойтись и без них, и этот путь тебе немного знаком. Помнишь? «По ступенькам от крыльца — ни начала, ни конца»…

Кэти готова была взорваться, столько у неё вспыхнуло вопросов. Но тут Старая Дама покачала головой и сказала ей:

— Увы, моя дорогая, нам пора прощаться сегодня. Я благодарю тебя за беседу. Надеюсь, когда мы встретимся в следующий раз, ты уже не будешь такой печальной. Ох-хо… я едва не забыла. Взгляни, это, случайно, не твоё?

И она протянула Кэти на ладони стеклянный шарик. Кэти узнала его сразу же.

— Луна!

Старая Дама слегка кивнула (на шляпке величественно заколебались перья).

— Я так и подумала, что он твой. Ты его обронила случайно, я полагаю. Будь осторожнее в следующий раз.

Кэти подставила ладони, и шарик скатился с бархата перчатки. Просто красивый шарик. Жизни в нём не было ни на йоту. Всё бы ничего, если бы Кэти не знала наверняка, что он провалился в Чашу.

Сколько всего надо было спросить! Но Кэти не успела, потому что Старая Дама сказала ей:

— Не пора ли тебе бежать? Поверь мне, время дорого, и нечего его тратить на пустую болтовню, когда есть более важные дела. Не правда ли? Ну, давай же, беги.

Кэти вскочила, сжимая Луну в кулаке. Но прежде чем уйти, она выпалила:

— А я вас помню, я вас видела раньше, а дядя Ян не видел, и вы постоянно исчезали, только я захочу подойти.

Старая Дама рассмеялась.

— Ну, сегодня я не исчезну.

И Кэти побежала. На бегу она оглядывалась два раза через плечо. Старая Дама и правда не подумала исчезать. Она улыбалась Кэти вслед, и это было похоже на огонь, греющий в спину.

Потом сквер остался позади, и Кэти, сияя, понеслась во всю прыть.

Дома она одним духом запрыгнула на кровать под жалобный пружинный скрип.

— Катарина, — немедленно отозвалась из другой комнаты тётушка. — Что я тебе говорила?

— Не прыгать на кровати, — крикнула в ответ Кэти. — Я помню-помню, я один разочек…

— И пусть это не повторится. Мне бы не хотелось опять принимать меры.

Кэти схватила из-под подушки Зелёный Шарик и изо всех сил позвала про себя:

– Ярви!

Он появился почти сразу же. Счастливый до чёртиков, сразу понятно. Кэти распирало от желания рассказать ему про всё, что случилось с ней, но она взяла себя в руки и спросила вместо этого:

— Ну как там дела у Маури?

— Хорошо, — живо ответил Ярви, — даже очень. Да ты бы её слышала! Трещит, как пулемёт, уже всё ему рассказала, что только могла.

Кэти было не до того, но она снова сдержалась.

— Значит, всё, мы её спасли? Раз она теперь разговаривает.

— Да! Похоже.

— А знаешь, что со мной сегодня случилось, только что? — выпалила Кэти. — Я в сквере встретила Старую Даму — помнишь, я тебе говорила? В платье как из кино, и ещё на шляпе перья… и она очень добрая, только подышала на царапину, и сразу всё прошло, а у меня там здоровая была царапина на плече…

И она повернулась, чтобы показать Ярви плечо.

— Видишь? Ну видишь? И знаешь, что она мне сказала? Она сказала, что знает, как нам заключить Договор, она знает, где!..

Но дальше Ярви уже не слушал. Он вскочил и завопил в панике:

— Что? Да откуда ей!.. Да какой ещё!.. Ты зачем это сделала? Ты как додумалась про такое болтать!

Но Кэти ничего другого и не ждала, так что не растерялась.

— А я и не болтала ничего, это она меня сама спросила, и она говорит — мало кто знает про Договоры…

— ВОТ ИМЕННО! Ты хоть понимаешь, КТО знает про Договоры?! Кто знает про Договоры, тот и про Пределы знает! Да ты понимаешь вообще, кем она может быть!

— Она просто старая… ну и ведьма, наверно, немножко, — с нетерпением отмахнулась Кэти. — Ну и что с того-то, я же тебе говорю: только подышала на царапину, она — раз! и прошла. И вообще она добрая, и она сказала: чтобы заключить Договор, надо отыскать особую дверь, и что она там, где все двери, только я про это не поняла, вот и…

— Мы же с Расмусом тысячу раз вам говорили! — бушевал Ярви. — Даже думать не смейте про Договор! Ты что, не можешь понять, что ли: ОПАСНО про такое с кем попало говорить…

— Да подожди ты ругаться. Что ты сразу — «с кем попало»! Я же говорю, она ДОБРАЯ, и она мне вернула Луну!

И она показала Ярви шарик.

Он сразу же успокоился. Только брови сдвинул и сделался серьёзным.

— Вон оно что…

Кэти ждала, чуть не подпрыгивая от возбуждения. Целая минута, наверное, прошла, а потом Ярви неожиданно произнёс:

— Ну ладно. Надо нам собраться всем вместе и поговорить про всё про это. Там разберёмся…

Тогда Кэти завопила и подпрыгнула чуть не до потолка, и немедленно тётушка крикнула из другой комнаты:

— Катарина! А ну-ка ступай сюда.

Но прыганье на кровати было прощено, тётушка ограничилась выговором, и мир был восстановлен.

Вечером, когда Кэти уже почистила зубы и, стоя в одной пижаме, разбирала постель, на пороге появился Расмус. Был он невесёлый, и Кэти сразу всполошилась:

— Ой, опять с Маури что-то?

— Хорошо всё с Маури. Всё болтает, — Расмус прошёл к окну, и Кэти почувствовала на себе его пристальный взгляд. — Ярви мне рассказал про эту твою Даму.

Сердце у Кэти заподпрыгивало, и она вмиг забыла про одеяло.

— Ну? Что ты думаешь?

Расмус помолчал.
 
— Много я всего думаю. Так что обсудить это — здравая мысль.

— Значит, что? Соберёмся все завтра, да?

— Да. Если Роззи в себя придёт.

— А что Роззи?

И опять молчание. А потом:

— Ничего. Лежит на кровати и плачет, и отказывается говорить.

Расмус не стал дожидаться ответа, пожелал сразу же спокойной ночи и исчез. Зато появилась тётушка.

— Катарина, с кем ты болтаешь? Посмотри на часы, ты давным-давно должна спать. А ну-ка в постель, будь добра, и больше никаких игр!

*
Но утром Роззи позвонила сама. Голос у неё был тонкий, но не грустный ни капельки.

— Надо ведь увидеться с Тиллем, — сказала она, — узнать, как там с Маури.

— Точно! — обрадованно согласилась Кэти. — А мне ещё надо вам сказать — мне теперь ясно, как разбить тюрьмы!

И Роззи вмиг забыла обо всём остальном.

— Правда, правда?! Ой… звони скорее Тиллю! Я прямо дождаться не могу…

Кэти так и сделала. Тилль снял трубку сам, почти сразу же, будто торчал у самого телефона.

— Тилль, — начала Кэти деловито, — давай собирайся, встретимся все у Роззи. Мне надо…

Но про тюрьмы она не успела, потому что Тилль зашептал:

— Кэти! Я узнал, как сделать так, чтобы никогда не поссориться втроём!

*
И часу не прошло, как они собрались все вместе. Расселись вшестером у Роззи на кровати и на ковре вокруг, и Кэти рассказала про свою встречу со Старой Дамой, а в доказательство предъявила своё чудесно зажившее плечо и Луну. Потом они стали думать о том, что говорила Старая Дама про Договоры.

— «Там, где и все двери», — повторяли Роззи и Тилль и переглядывались. — «Там, где и все двери»…

— Ну, это просто, — прервал их Расмус. — Это сразу ясно, «все двери» — это Вертящийся Замок.

— Ты ведь говорил, что Замок находится в Пределах, — возразил ему Тилль, хотя он ещё не привык с ними разговаривать и слегка терялся. — Как же мы туда попадём?

— А лаборатории тоже в Пределах. Это где нас превращали. Но Кэти же вошла туда — она может.

— А мы? Я вот совсем не уверена, что у меня получится…

— Получится-то получится, вопрос только — где туда вход?

Все замолчали, и тогда Кэти сказала:

— А я знаю. Если это Замок, то я знаю, где, — в водонапорной башне!

Все уставились на неё, а Роззи спросила:

— Ой, а откуда ты знаешь?

— Не знаю, откуда… знаю – и всё. Да вы бы сами поняли, если бы увидели. На неё когда смотришь через коричневое стекло от бутылки, она ну точь-в-точь замок.

И они как-то сразу поняли, что она права.

— Плохо тогда, — вздохнул Тилль. — Туда никак не залезть. Мы ходили с ребятами из школы, а там во-от такой замок висит, старый.

— А что говорила Дама про ключ… ты помнишь, Кэти? — вдруг спросила Роззи.

Кэти старательно напрягла память.

— Что он один и ближе, чем я думаю… а что?

Роззи потянула за шнурок, который всегда носила на шее, и вытащила из-под воротника ключ. Он был большой, почти во всю её ладонь, и сразу видно, что очень старый. С узорчатым колечком и резной бородкой.

— Это ПАПИН ключ, — сказала Роззи, хотя никто не задавал вопросов. — Он ничего не открывает, я его просто так ношу всегда… как талисман, понимаете? И я подумала… я подумала, может быть, он подойдёт?

— Пройдёт, конечно! — в восторге закричала Кэти. — Потому что иначе Старая Дама так бы ни за что не сказала. А раз она сказала, то это точно он. Всё один к одному! Значит…

И она обвела взглядом их взволнованные лица. Все они поняли, что это значит: теперь чтобы покончить с тюрьмами, оставался только один шаг.

Но тут Тилль заёрзал на кровати и сказал:

— Только сначала, прежде чем мы туда пойдём втроём, давайте закопаем Коробку Дружбы.

Роззи широко раскрыла глаза.

— А что это такое?

— Это… ну, коробка. Такая, небольшая совсем. И надо, чтобы каждый положил в неё предмет, о котором никогда не забудет. Что-нибудь важное. И все их положить в Коробку и закопать… и дать обещание.

— А для чего она?

— Как бы на удачу. Чтобы… ну вот что ни случись, а мы бы не поссорились. Потому что Договоров у людей не бывает, а обещания бывают.

Эта мысль им очень понравилась, и все шумно выразили своё одобрение. Только Роззи примолкла, и глаза у неё стали такие… Умоляющие.

Так что Кэти сразу всё поняла.

— А давайте нас будет не трое, а четверо, — сказала она. — Давайте, чтобы и Клайви тоже с нами. Может, он тогда поймёт.

Роззи благодарно заулыбалась, и Тилль, умница, не стал спорить.

Очень скоро они разошлись. Тилль, Маури, Ярви и Кэти, переполняемые энергией, шли вместе ко кварталу эмигрантов. Но у Лопухового разделились, и Кэти отправилась одна к Клайви. Её настолько переполняли хорошие предчувствия, что она не сомневалась в успехе. А зря. Потому что разговора никакого не вышло.

Клайви таскал из гаража под забор всякий хлам. Из дома доносилась ругань. На приветствие от ответил только с третьего раза, а дальше и вовсе слушать не стал. Только Кэти заикнулась про Тилля и про Коробку дружбы, Клайви взбесился. Заскрежетал зубами и велел ей катиться подальше к своим чокнутым друзьям, а к нему с ерундой не приставать. Кэти разозлилась, Клайви принялся ругаться, она выругалась в ответ, спрыгнула с забора и ушла, громко топая.

До самого вечера Кэти пребывала в отвратительном настроении духа, и всю ночь проворочалась, мучимая необходимостью сообщить Роззи, что они теперь с Клайви рассорились окончательно.

*
Но когда назавтра они собрались у Роззи, она эту новость восприняла стоически. Только кивнула сама себе.

Тилль пришёл последним, с озабоченным видом, и с порога сказал:

— А по радио на завтра дождь обещали. Как бы не засадили дома сидеть…

И они решили, что действовать надо сегодня.

Первым делом Роззи достала коробку — жестянку из-под рахат-лукума, который им привозил дядя Ян. На коробке были нарисованы всякие арабские женщины в ярких одеждах, и вообще она всем понравилась.

Ещё каждый выбрал по важному предмету. Кэти принесла оранжевую ленту от поезда, Тилль — старый медиатор Нэта, а у Роззи был только ключ.

— Можно было и кораблик, — виновато сказала она. — Но там другие воспоминания. Не хочу, чтобы плохое…

Потом они потихоньку закрыли дверь, включили для отвода глаз видик, а сами убрали всё со стола и посередине зажгли жёлтую свечку (свечку со спичками принёс Тилль). Зажали свои вспоминалки в кулаках и шёпотом по очереди пообещали ничего не забывать и всегда дружить, и капнули на пальцы горячим стеарином. Было больно, но кулак никто не разжал и руку не отдёрнул. Теперь они смотрели друг на друга по-новому. Будто были связаны прочной общей страховкой и могли ничего не бояться.

Тилль открыл форточку, чтобы взрослые не учуяли спичечного дыма, а Кэти положила ленту и медиатор в Коробку, а Коробку запихнула в карман на шортах. Карман едва не лопнул, но всё же прочная зелёная джинса выдержала. Потом они отпросились у Маргарете гулять.

Она как раз вешала в гостиной шторы. Она повернулась к ним: развившиеся локоны золотятся в свете от окна, руки хрупкие, как у Роззи, и белые-белые на фоне тяжёлых атласных складок. Ну вот как у старинных статуй.

— Затеяли очередную экспедицию на край земли, — сказала она совсем без улыбки.

Будто всё заранее знает, подумала Кэти, и её здорово кольнула совесть. Она сразу виновато съёжилась, ничего не могла с собой поделать. Но Тилль держался молодцом.

— Да мы совсем недалеко, — сказал он, и лицо у него было честное. — В парк. Там мальчишки играют в фонтане. Может, насыплют порошка в воду, весело будет…

Маргарете усмехнулась и наконец отвела от них всепроницающие глаза с египетской «стрелкой».

— Ох и веселье у вас, я скажу. Ради бога, по переходу на этот раз, хорошо?

— Хорошо! Хорошо! Честное слово! — с облегчением завопила Кэти, и они бросились бегом к Роззи в комнату.

— И чтобы дома были раньше, чем зажгутся фонари! — услышали они уже на бегу.

Это хорошо, что им не пришлось отвечать.

— Ну что? — взволнованно вытягивая шею, спросила Роззи.

— Отпустила!

— Ой, как хорошо… Минна! Помоги мне, пожалуйста, одеться!

Пока Минна, ворча и посмеиваясь, переодевала щебечущую Роззи в выходное платье, Кэти и Тилль ждали в прохладном сером полумраке лестничной площадки. Кэти от нечего делать ходила, как по канату, по солнечным полосам, а Тилль стоял в углу, ссутулившись и свесив лохматую голову.

— Ты чего?

— Просто.

— Что — просто?

— Просто, и всё. Зря мы это. Вот увидишь.

Кэти остановилась. Их голоса отдавались в подъезде эхом, как в подземелье.

— Что — зря?

— Зря мы соврали. Нехорошо это.

Кэти растерялась.

— Так мы же… не просто же так! — сердито возразила она. — Мы же для дела.

— Знаю. И всё равно.

Кэти капельку помолчала.

— Да ведь если бы мы сказали правду, нас никто не отпустил бы!

А Тилль опять только:

— Знаю.

Но тут Минна выкатила на площадку коляску Роззи, ребята стащили её вниз и вышли на улицу. И денёк был такой славный, что и Роззи, и Кэти охватил азарт беглецов. Ещё бы! Это ведь было приключение! Нет, даже лучше в сто раз — спасательная миссия! И не какая-нибудь там выдуманная понарошку для игры, а самая что ни на есть настоящая.

Они сдержали слово и пересекли рельсы по переходу, и до улочки, на которой стояла водонапорная башня, добрались безо всяких помех. Раскалённая солнцем, улочка была пуста, и никто не помешал им троим исчезнуть в одной из заросших кустами огромных заборных дыр.

За забором будто был другой мир, таинственный и тихий. Не было ни души, кроме кота, такого же пыльного, как буйные заросли лопухов вокруг. Улица шумела совсем вдалеке. А башня, огромная, восьмиугольная, расширяющаяся наверху, как скипетр, башня с заколоченными окошками и щербатым кирпичом, дышала ветхостью и необитаемостью.

Оказавшись у самых дверей, друзья убедились, что Тилль был прав насчёт замка: замок был большой, ржавый, облепленный паутиной. Кэти сорвала паутину и подёргала его в скобах, но он держался прочно.

Тилль посмотрел на Роззи и сказал тихо:

— Ну… давай.

Они подкатили коляску вплотную к самым дверям, и Роззи сняла через голову шнурок с ключом.

Все трое задержали дыхание.

А ключ мягко повернулся в замке, точно только того и ждал. Скрип, щёлк — и замок открылся.

Роззи испуганно рассмеялась. Кэти с Тиллем, переглянувшись, с трудом открыли двери, тяжко заскрипевшие на проржавелых петлях. Изнутри дохнуло нежилым духом, точно из фараоновой гробницы. Там было тихо и очень темно, и ребята ощущали на лицах холодное дыхание камня.

Сперва они положили Ключ к остальным «вспоминальным» предметам, и Кэти упрятала жестянку обратно в многострадальный карман. Тилль зажёг свечку, помедлил одно мгновение и первым сунулся в башню. Кэти отстала от него на полшага.

— Ого, — сказал Тилль шёпотом, — да тут всё заваленное… А вон лестница, можно подняться. Как думаете, нам надо на самый верх?

Этого никто не знал.

— Наверное, да…

Шёпот шелестел по углам, как иссохший пергамент. Пламя дёргалось от их дыхания и от сквозняка. На полу грудами лежали доски, кирпичи, трубы какие-то — всё стылое, паутинистое, как будто смёрзшееся.

Кэти с беспокойством поглядела на Тилля и поняла, что его гнетёт та же мысль.

— Ну и как мы тут проедем с коляской?
 
Никак было не проехать. Коляска даже за порог не пролезала — двери шире не желали открываться.

Роззи очень побледнела, но выдавила улыбку.

— Это ничего. Правда, совсем ничего. Просто придётся мне остаться, я вас подожду, а вы, пожалуйста, идите…

Но Тилль спокойно сказал:

— Не надо никому оставаться.

Он прилепил свечку на большом бетонном обломке и подставил Роззи спину.

— Давай хватайся за меня, я тебя понесу.

Будь рядом Клайви, Роззи бы, конечно, спорила и смущалась до слёз. А тут ничего, обхватила его руками за шею, а Тилль её под коленки, и так они вошли в башню.

И только переступили первую кучу кирпичей, как в спины им дунуло, раздался протяжный скрип, и двери закрылись.

Ребята, вздрогнув, поглядели назад, но никто ничего не сказал. Было немного страшно, но терпимо. Их было трое. А свечку не задуло.

И они двинулись к лестнице. Это было непросто: чем дальше от свечки, тем хуже было видно кучи хлама под ногами. Приходилось внимательно выбирать, куда ступаешь, а то и ноги переломать в таком бедламе недолго. Кэти шла первой.

До лестницы оставалось совсем немного, когда Роззи тихонько сказала:

— Смотрите, там ещё свет…

И правда. В темноте по другую сторону лестницы обозначился дверной проём.

— Идём туда? — спросила Кэти, и Тилль сказал:

— Идём.

Вот и последний штабель досок, и щебень перестал хрустеть под ногами, и ребята, щурясь, вышли в какое-то незнакомое место.

Они очутились в коридоре. Он был довольно широкий, и такой длинный, что не видно ни начала, ни конца. Только далёкий-предалёкий плавный поворот по обе стороны. И пол столь же плавно наклонялся слева вниз, а справа вверх. Как будто коридор завивался великанской серпантиновой спиралью. Потолок был высоченный, и в высоте тяжёлые балки. И свет, приятный, ровный такой, бестрепетный свет.

И, конечно же, двери. Двери по всему коридору!

— Вертящийся Замок, — проговорила Роззи едва слышно. — В точности как Расмус описывал, не правда ли? Значит, здесь они с нами не смогут говорить…

Они посмотрели назад, в тёмное нутро башни. Далеко за их спинами трепетал на сквозняке огонёчек.

— А мы не потеряемся? — нерешительно сказала Кэти, но Тилль возразил:

— Двери-то всё равно закрылись.

Невозмутимый такой, будто настоящий индеец. Но девочкам сразу стало лучше от этой его невозмутимости. Роззи только вздохнула напоследок:

— Жалко свечку… а вдруг она нам ещё пригодится потом?

— Теперь уже всё равно, — опять сказал Тилль, и они пошли по коридору вверх, и больше не оглядывались.

Никогда Кэти не видала таких коридоров. Сколько тут было дверей! Они даже пробовали считать, но после двести четвёртой сбились. А главное, все они разные. Обычные двери, маленькие дверцы, огромные дверищи и даже целые замковые ворота. Фанерные дверцы платяных шкафов, антикварные с резьбой, с цветными стёклышками, как в квартирах, обитые дерматином с медными номерками. Двери, обклеенные обоями, двери с облупившейся краской, двери, сияющие волшебной полировкой под красное дерево. Двери операционных, двери магазинов, двери сараев и вагонов. Двери с кнопкой звонка, со старомодным колокольчиком, двери со скалящимися львиными мордами, у которых в зубах затёртые тяжёлые кольца. Двери с замочными скважинами, с затейливыми ручками и вовсе без них.

Иногда попадалось и вовсе странное: вход в собачью будку вместо двери, а в другом месте не стена, а забор, и возле него одуванчики цветут, как в квартале эмигрантов, и за отодвинутой доской видно крапивные заросли. Из-за одной двери они слышали далёкий смех, и это было жутко, будто смеются призраки. У другой двери, когда они проходили мимо, вдруг зашевелилась ручка.

Они всё шли и шли, и Тилль уже устал нести Роззи, и им делалось всё больше не по себе, но выбора не было. Ни одна дверь не казалась им подходящей, а Расмус говорил, нужную они сразу узнают.

С потолочных балок свешивались цепи, а в одном месте — разноцветные ленты. У Кэти стало холодно в животе — ей вспомнился чёрный паровоз. А яркие ленты колыхались на невидимом ветру и будто специально норовили её задеть. Но показать свой испуг казалось стыдно, и Кэти шла вперёд как ни в чём не бывало, хотя вся взмокла, так что даже футболка липла к спине.

А к одной балке кверху ногами было прилеплено свечей сто. Все разные, и все погасшие, и Роззи, когда их увидела, задрожала так сильно, что Тилль спросил, что с ней. Но она только зажмурилась и не открывала глаз, пока свечи не остались далеко позади.

А в другом месте между балками и полом были натянуты струны. Настоящие, гитарные, так, что между ними только-только пройдёшь. Кэти чудилось, что они слегка вибрируют, и очень хотелось тронуть одну — какой будет звук? Но Тилль сразу сказал:

— Не задевайте! Не трогайте. Вдруг они порвутся?

Кэти представила, как с хлёстким свистом скручивается лопнувшая струна, и отдёрнула руку.

Но вскоре и гигантские струны остались позади. И тогда они увидели на стене скворечник.

— Смотрите! — воскликнула Кэти, обрадовавшись скворечнику как знакомому. — Как в Лопуховом, да?

— Ой, правда!

— Точно!

И только они обменялись улыбками, как глубоко-глубоко в недрах Замка что-то загудело. Сперва далеко и глухо, но басовитый гул нарастал; дрогнул под ногами пол, раскатился снизу вверх каменный рокот, и всё сдвинулось с места.

Роззи вскрикнула, и они все трое вцепились что было сил друг в друга. Но нет, они не провалились, и потолок не рухнул, а вот стены по обе руки сдвинулись с места и закрутились одна влево, другая вправо, словно карусель, быстрее, быстрее! Замелькали двери-двери-двери, а потом слились в сплошную сумятицу, и у Кэти так закружилась голова, что она зажмурилась.

А когда гул и скрежет прекратились, стены стояли как ни в чём не бывало, причём скворечник остался на прежнем месте, только теперь под ним оказалась клеёнчатая, с кнопками, дверь, как у Тилля дома. Над дверью горела лампочка, и чувство от неё было хорошее.

Это была, конечно, ТА САМАЯ дверь.

Тилль опустил Роззи на пол и обнял её с одной стороны, Кэти обняла с другой, и они вместе переступили порог. А за порогом было темно, одна только лампочка продолжала светиться. И видно было деревянные стены и цветной плетёный половичок. И голос из темноты — добрый, будто бабушкин (хотя у Кэти никогда не было бабушки, и у Роззи с Тиллем тоже) — спросил:

— Кто это там пришёл?

Сердце у Кэти подскочило к самому горлу. Хорошо хоть Расмус их научил, что надо делать дальше.

Они все взяли в руки по Шарику. Роззи им пришлось отпустить, но она держалась хорошо. И они сказали по очереди:

— Мы — Ярви и Кэти.

— Мы — Расмус и Роззи.

— Мы — Маури и Тилль. Мы хотим заключить Договор.

С этими словами они швырнули Шарики на пол, те вдруг разлетелись вместе с лампочкой, засверкав, как фейерверк, и стало темно.

Сперва ребята не решались и шагу ступить, только шумно дышали от страху. Роззи заговорила первая.

— Как холодно сделалось, — прошептала она. — И… как будто мышами пахнет…

Голос у неё дрожал, и Кэти обняла её покрепче. Тилль зашевелился в темноте, потом чиркнул спичкой. Вспыхнул огонёк и выхватил из темноты груды мусора на полу и растрескавшиеся ступени. Тилль попытался осветить стены, но спичка погасла.

— Да мы опять в Башне, — сказала в темноте Кэти, и оба её друга с облегчением вздохнули.

— Давайте теперь скорее выбираться.

Они выбирались целую вечность, потому что экономили спички и пробирались по захламлённому полу почти наощупь (хотя Кэти казалось, что мусору на дороге стало как-то поменьше). А когда они наконец добрались до выхода, их ожидало сразу два потрясения.

Во-первых, была глубокая ночь. Двери стояли открытые, за ними темно и тихо, и на чёрном небе подмигивают звёздочки. Тилль попробовал отыскать свою свечку, но она давно догорела до основания и превратилась в бесполезную стеариновую лужицу.

— Ох и влетит теперь, — пробормотала Кэти сквозь зубы, охваченная тоскливым предчувствием беды. — Тут уж никак не отговоришься…

— Ладно. Главное мы сделали, — оборвал её Тилль. — Подождите, я коляску прикачу.

Роззи и Кэти остались, обнявшись, стоять в дверях. Было претихо, как днём не бывает ни секунды. Тёплая августовская ночь дышала им в лица. А Тилль бродил от куста к кусту, жёг впустую спички, шарил руками, потом пропал в темноте, а спустя минуты две вынырнул из неё, как ночной грабитель.

— Спичек с гулькин нос осталось, — сообщил он со сдерживаемым волнением, — а коляски-то и нету.

Роззи ахнула.

— Нету?!

— Нигде. Я уж всё обыскал. Только псина какая-то чернущая, чуть до смерти меня не напугала. А коляски как не было.

Они замолчали, удручённые новостью. Всё оборачивалось куда хуже, чем они рассчитывали. Гораздо, гораздо хуже.

— Тётя Маргарете так огорчится, — горьким шёпотом сказала Роззи. — Они ведь очень дорогие. А мы даже не спрятали её…

— Да кому она нужна, — горячо, но без убеждённости заспорила Кэти. — Никто её не стащил, спорим? Может… просто мальчишки взяли и спрятали куда-нибудь…

Успокоительные слова у неё закончились, и они замолчали. Им было немного страшно. И сидеть на развалинах страшно, и родителей увидеть, и пробираться по ночным улицам, и…

И тут Роззи заплакала.

— Ну что ты, — испугалась Кэти. — Вот увидишь, она найдётся. Мы придём сюда днём и поищем хорошенько… А Маргарете мы скажем, что это мы виноваты.

— Да нет же, нет же! — перебила Роззи сквозь слёзы. — Нет, нет! Вы разве не заметили ещё? Расмус не отвечает!

И тут Кэти перепугалась по-настоящему. Она позвала мысленно: «Ярви!» — но никто не отозвался.

В общем, они обе были близки к истерике, но Тилль взял себя в руки первым.

— Ну вот что, — резко сказал он, — это всё ещё ничего не значит. Вы что, не помните, что нам Расмус говорил? Им может понадобиться время. Может, час, а может, целые сутки даже. Ясно? А мы давайте сперва выберемся отсюда. Ну, Роззи, успокойся и залезай на спину.

И они обе подчинились. Тилль поднял Роззи на спину, они прошуршали лопуховыми зарослями и выбрались за забор. Там горели фонари, и дорогу было видно хорошо. Домой — долго-долго — они крались по теням, обмирая от ужаса и вздрагивая от каждого шороха. Всю дорогу их сопровождал молчаливый лохматый пёс, и от его присутствия делалось чуток спокойней.

Но вот осталась позади кошмарная лесополоса и вымерший двор, и ребята остановились под акацией,  задрав головы. У Роззи в окнах горел свет.

— Хватились нас, наверно, — с тяжким вздохом предположила Кэти, и ей никто не ответил.

— А как же Коробка? Надо же обязательно ещё и Коробку!

Они посмотрели друг на друга, и Кэти вздохнула ещё тяжелее.

— Хуже-то уже не будет.

Они втащили Роззи на второй этаж, удостоверились, что она надёжно стоит на ногах и дотягивается до кнопки звонка.

— Считай до десяти, — велел Тилль, а Кэти сказала:

— И пускай не волнуются, мы скоро.

И они со всех ног помчались прямо в яблоневый сад к старику Ризу. Потому что уж там-то никто Коробку не выкопает. Чёрный пёс бежал рядом мягкими прыжками, понятливый и бесшумный.

Кэти всё казалось дурным сном, потому что в здравом уме она на это ни за что не решилась бы. А тут только мелькание чернильных теней, шлёпанье подошв — и вот они уже у старика Риза под забором. Забор был высокий и прочный, но Тилль подсадил Кэти, она ему сверху подала руку, они приземлились в прохладную траву, и всего делов — уже по ту сторону забора. Тут уж они не дышали и шли на цыпочках, пока не нашли самую приметную яблоню — большущую, раздвоенную, как рогатка.

Пока они закапывали у корней Коробку, Тилль сжёг последние спички, и когда пришло время искать обратный путь, выяснилось, что они не знают, куда идти. А тут ещё зарычали, завыли, залаяли на все голоса собаки старика Риза, и стало не до осторожности, и Кэти с Тиллем улепётывали во все лопатки, не разбирая дороги, наскакивая на деревья и спотыкаясь. Но когда за спинами их раздалась ругань старика Риза, Кэти уже оседлала забор, расцарапав себе весь живот.

Они попрощались с тяжёлым сердцем.

— Я своего квартала не боюсь, — сумрачно сказал Тилль. — У нас ребят не трогают. А ты возьми пса.

И он пошёл один, а Кэти и правда провожал пёс. Так они и шагали по безлюдным улицам до самого дома. У подъезда Кэти погладила мягкую шерсть и потащилась к своей двери, предчувствуя безжалостную расправу.

Дома были тётушка и дядя Ян. Они не спали, а пахло валерьянкой, и дверь даже не была закрыта. Когда Кэти появилась на пороге, они двое вышли из кухни и сперва ничего не говорили — стояли себе и смотрели на неё. Уж лучше бы сразу стали кричать!

Потом тётушка потёрла переносицу и велела больным голосом:

— Ступай умойся. Ужин на столе. Через пятнадцать минут — в постель.

Они с дядей ушли в комнату и закрыли дверь, а Кэти, тихая и очень послушная, поплелась в ванную.

*
Назавтра был грандиозный скандал. Кэти, Тилль и Роззи узнали, что, когда они не вернулись к темноте, их отправились искать по всему городу. Ходили в парк, спрашивали всех подряд ребят, но, конечно, их никто не видел. Зато у водонапорной башни дядя Ян нашёл коляску Роззи. Облазил башню сверху донизу, но кроме недавно прилепленной свечки ни следа ребят не нашёл. Утром решено было идти в полицию.

Ругаться собрались у Роззи все вместе: Минна и Маргарете, тётушка и дядя Ян, доктор Йоргас, Нэт и мама Тилля. Никогда в жизни Кэти так не ругали и не стыдили, а ребят и подавно. Их наказали целыми двумя месяцами домашнего ареста. Хотели ещё и запретить им дружить, но встретились с таким бурным протестом, что сдались.

Только потом, много позже, когда Кэти испытала всю глубину их коварства, ей пришло в голову, что очень уж легко они сдались. Но тогда ей было не до того, потому что оставшиеся дни каникул Кэти думала о Ярви, и ничего на свете ей не хотелось. А потом она отправилась в другую школу (с углублённым изучением английского), и в первый день учёбы, когда она выходила после уроков, Ярви ждал её на крыльце.


Договоры исполненные. Глава 15
2003 год

Все выходные Кэти жила в ожидании взрыва, но ничего странного не случилось. Так что у неё даже хватило сил улыбаться и заверять дядю Яна, что всё дивно и замечательно, когда он позвонил в воскресенье по телефону. А чтобы он не усомнился, она рассказала ему в подробностях, чем закончилась встреча с Роззи.

Кажется, ещё ни разу в учебное время она так не радовалась наступлению понедельника! Она выскочила из автобуса за десять минут до начала пар и побежала к училищу, на ходу поднимая воротник пальто. Хоть бы это облака разошлись! И это безумие прекратилось бы. Больше всего на свете ей хотелось оказаться подальше от этих облаков и от своего сумасшествия, спрятаться, очутиться в безопасности — в училище, к примеру. Она сейчас даже госпожу Ингаллиль была бы рада встретить.

Кэти взбегала по ступенькам позади девчонки в алом шарфе, когда её внезапно пронзило странное ощущение — как будто что-то вытягивается из позвоночника. Словно при падении: ты летишь вниз, а нутро осталось где-то отдельно от тебя.

Кэти отогнала это чувство движением плеч, оставила пальто в раздевалке и заторопилась на второй этаж. Ещё одного опоздания Ингаллиль уж точно не потерпит…

Кэти сходу открыла дверь, да так и застыла, потому что вместо привычной аудитории увидела совсем незнакомую, гораздо больше, с матово серебрящимися стенами. На стенах — таблицы с запутанными химическими формулами, посередине — ряды лабораторных столов, за ними стоят парни и девчонки, все в одинаковой чёрной форме, куртки застёгнуты под горло, в лабораторных халатах поверх. И возятся с пробирками и штативами так сосредоточенно, будто от этого зависит их жизнь.

У Кэти пересохло в горле. Да что здесь происходит??

Тут за спиной у неё раздалось вежливое покашливание, и голос, мелодичностью напоминающий хруст гравия, произнёс:

— В чём дело, ученица? Занятия начались три минуты назад. Разве тебе не положено быть за своим рабочим местом, как и всем?

Кэти испуганно обернулась и увидела мужчину с малиновой нашивкой на той же чёрной форме. У него была военная выправка, седые виски и строгое лицо.

Он был совсем не страшный. Страшно было другое — коридор позади него.

— Почему ты не в форме? Хм-м… если задуматься, в своём классе я тебя никогда не видел. Ты что, новенькая?

Кэти, потрясённая, отступила от него, крутя головой. Стены из железа. Никаких окон. Плоские лампы и холодный белый свет, как в операционной. Всё это она однажды уже видела, давным-давно, здесь же, в училище, когда пряталась от Крюгера, а нашла…

— …ты меня слушаешь? Ох уж эти новенькие… Я только что спросил тебя: ты знаешь имя коменданта твоего кампуса?

Кэти крепко зажмурилась. Крепко-крепко. Ничего этого нет, ничего этого нет, ничего — этого — нет, ничего этого…

— …и к коменданту нужно обратиться, чтобы тебе выдали форму, потому что посещение занятий без формы противоречит правилам и наказывается. Я прощаю на первый раз, но другие офицеры не будут так снисходительны…
 
Чтобы не слышать его голоса, Кэти зажала и уши, яростно повторяя: ничего этого НЕТ, это просто галлюцинация, Я В СВОЁМ УМЕ! Это училище, ОБЫЧНОЕ, такое же, как ВСЕГДА, я всё тут знаю, я помню этот коридор до последнего горшка с фикусом, я ЗНАЮ, что мне нужно сделать три шага до подоконника; три шага вправо. Сейчас я сделаю три шага, подоконник будет на месте… ВСЁ будет на своих местах…

Но ей было слишком страшно даже шевельнуться, и…

…и тут ей на плечи легли чьи-то тёплые руки. Кэти хотела заорать и вырваться, но только заскулила. И, конечно, открыла глаза.

Коридор был обычный, совсем пустой, а прямо напротив стояла госпожа Ингаллиль собственной персоной, высокая и статная, как нордическая валькирия, с белокурыми волосами до пояса длиной, стянутыми в тугой хвост. Выражением лица она сильно смахивала на того учителя-галлюцинацию, и спросила почти то же самое:

— В чём дело, Тойвонен? Лекция уже началась.

И хватка у неё была железная. Кэти почувствовала себя, как мышонок в мышеловке. Тут нервы у неё сдали, и она расплакалась.

Все девчонки отлично знали, что плакать перед госпожой Ингаллиль — глупая затея. На неё такие штучки не действовали. Однако в этот раз госпожа Ингаллиль не потребовала, как бывало обычно, прекратить. Она только смотрела на Кэти, сдвинув брови.

— Пойдём-ка со мной, Тойвонен.

Кэти не могла сопротивляться, и успокоиться тоже — так и шла и ревела, а ладонь на её плече оставалась тёплой и крепкой.

Когда она наконец огляделась по сторонам, оказалось, что они стоят перед крошечным кабинетиком. Он был тёмный и отчаянно напоминал чулан для щёток. Но вот под потолком зажглась лампочка, и внутри сразу сделалось уютнее.

Кэти твёрдой рукой усадили в коляско, и она притихла, только шмыгала носом.

— Подожди минутку. Сейчас соорудим чего-нибудь.

Пока госпожа Ингаллиль ставила на крошечную плитку чайник, Кэти удивлённо осматривалась. Вроде бы ничего примечательного: книги в шкафах, журналы, обычный учительский хлам. На столе стопкой лежат доклады, а из упрятанной под самый низ папки торчат две тонюсенькие кисточки. И вон, на маленькой полке, краски для росписи по ткани, рядом с засушенными розами и фотографией. На фотографии — госпожа Ингаллиль, только совсем не такая, как на работе. Она смеётся и в толстом свитере домашней вязки, в синем со снежинками. А с ней двое пожилых людей, мужчина и женщина, и маленький мальчик. Все очень похожие друг на друга, улыбчивые и светловолосые.

На той же полке лежал вполне тривиальный дырокол и стояла банка с растворимым кофе. Госпожа Ингаллиль взяла банку, бросив на фотографию короткий взгляд.

— Это мои родители, — сказала она, хотя Кэти ничего не спрашивала. — И Ингвар, племянник. Я пью без сахара, а ты?

Кэти промямлила что-то неразборчивое, и ей подали бумажный платок. Она поспешно вытерла лицо, а когда привела себя в порядок, госпожа Ингаллиль поставила перед ней кружку и села по другую сторону стола со второй такой же. Она была очень спокойная, а глаза — синие-синие, как вода подо льдом.

— Рассказывай по порядку, — велела она, и Кэти обнаружила, что говорить с ней ничуть не сложнее, чем с дядей Яном.

— Нечего рассказывать. Я, по-моему… схожу с ума.

И она заревела опять. Её не прерывали, только выдали несколько бумажных платков. Когда и они были скомканы и выброшены, госпожа Ингаллиль сказала прежним тоном:

— Пей, а то когда остывает, такая дрянь.

Кэти подчинилась.

— Успокоилась? Так-то лучше. Когда мне было семнадцать, мой жених попал под машину. Под бензовоз. Гроб даже не открывали. Так что я знаю, как сходят с ума. Тебе это не грозит.

Кэти промолчала, не зная, что сказать, а госпожа Ингаллиль и бровью не повела.

— Если хочешь совета, проведи сегодняшний день с пользой. Прогуляйся. Я скажу коллегам, что тебе нездоровится.

— Спасибо.

— Обращайся, — госпожа Ингаллиль одним глотком прикончила кофе и поднялась из-за стола. Со вздохом провела рукой по волосам. — Ладно, у меня пары. Не торопись. Свет не забудь выключить.

Дверь закрылась, и Кэти осталась одна. Полная раскаяния и глубокого удивления, она допила свой кофе, сходила помыть кружки в фонтанчике для питья, вернула их на место, забрала из раздевалки пальто и ушла.

«Проведи день с пользой»… Кэти крутила на пальце кольцо, бредя по улицам. Проведи день с… На автобусной остановке её взгляд вдруг зацепился за отпечатанную на скверном принтере афишу. Кровожадно потёкшие буквы сообщали, что в прошлый четверг в некоем «Воскресном склепе» состоялся концерт группы «Харон» (что за склеп и где он находится). А ниже — «лид-гитара Тилля Вельтера» и зловещие фигуры в чёрной шипованной коже. Изображение пострадало от затяжных дождей, и угадать, кто здесь кто, было невозможно.

— Фанатка, да?

Кэти повернула голову. Рядом с ней стоял какой-то тип в узких штанах и гнусно ухмылялся.

— Фанатка, да? Крутая, да?

Кэти показала ему язык и ушла, сопровождаемая потоком брани.

К издевательствам должна бы привыкнуть, говорила она себе. Но к этому разве привыкнешь? И главное — ничего нельзя сделать в ответ. Раньше было проще: дерись и беги, и рядом друзья. Когда ты не один, смелым быть так легко. Даже если Крюгер.

Тилль. Встретиться с Тиллем? Я не могу встретиться с Тиллем, повторила она себе, и ещё раз.

Почему это не можешь?

Потому что я боюсь. Потому что думать не хочется, как сильно он изменился.

Так что на полдороги к кварталу эмигрантов Кэти свернула и вместо этого побрела к яблоневому саду. Долго бродила мимо забора, пока не нашла оттопыренную доску. Встала на неё и лихо влезла наверх.

Яблони были нежно-зелёные и неуклюжие, как непроснувшиеся котята. Кэти, озираясь, бродила между серыми по-осеннему стволами. Вот-вот понесётся крепкая брань старика Риза, вот-вот бросятся собаки… живы ли они ещё?

Вот и раздвоенное дерево. Аж мурашки по спине, так и вспоминается, как страшно было той ночью, когда они с Тиллем почти вслепую раскапывали землю. Сегодня она тоже копала руками, сидя на коленях на холодной земле. Она торопилась, почти уверенная, что ничего не найдёт.

Однако ещё минута — и её ногти заскребли по твёрдой поверхности. Сердце заколотилось у неё в груди, когда она извлекла на свет жестянку из-под рахат-лукума. Жестянка казалась гораздо меньше, чем Кэти помнилось, и была безнадёжно испорчена — вся ржавая и в грязи. Но на крышке ещё можно было разглядеть арабское черноглазое лицо, край яркой шали и изящно изогнутую руку.

Крышка прилегала плотно, и Кэти до крови ободрала ногти, прежде чем сумела её открыть. Она знала, что увидит внутри: конечно же, ключ, ленту и медиатор… Но коробка была пуста. Кэти застыла на коленях, таращась на пустое дно. Как же так? Как это может быть? Неужели кто-то вскрыл их тайник? А потом что, закопал обратно?

Но в следующий миг кровь застыла у неё в жилах, потому что совсем рядом раздался хриплый лай и хриплый вопль:

— Ах вы недоноски, опять залезли! Что вам здесь надо, что надо, а? Ну я вас сейчас…

Очевидно, старик Риз жил и здравствовал, равно как и его цепные собаки. Кэти перепугалась до смерти, не хуже десятилетней, сорвалась с места и бросилась бежать со всех ног, бросив открытую жестянку ко всем чертям. Серые яблони замелькали мимо, как туманный лабиринт, крики Риза гремели вслед. Кэти пережила несколько ужасных мгновений, повиснув на заборе, но потом кое-как подтянулась, неуклюже перевалилась через него и плюхнулась мешком в грязь.

Собаки, надрывая глотки, выскочили из калитки, но Кэти уже улепётывала улицами и переулками. Хорошо, когда ноги длинные…

Она остановилась, только когда заболело в груди. Подождала, пока перестанет темнеть перед глазами, огляделась по сторонам и увидела деревянные дома с палисадниками, а рядом колонку. Машин слышно не было, людей тоже — одни воробьи чирикали из сиреневых кустов.

Кэти проковыляла к колонке, умылась, отмыла как могла кровь и грязь. В грязи был весь левый бок, джинсы в брызгах; а кровь — потому что сильно ободрала руку об асфальт, когда упала.

Ну и видок! Она перевела дух. До неё вдруг дошло: это квартал эмигрантов, а на соседней улице дом Тилля, а у этой колонки они подружились.

И тут её окликнули:

— Эй, сестрёнка! У тебя неприятности?

Кэти напружинилась, готовая дать отпор. Это раньше люди здесь были добрые, а теперь — жди.

К ней подошли два парня ста рше её лет на семь. Один из них был худой и повыше, черноволосый, с глазами, блестящими, как маслины, и с узким смуглым лицом — настоящий испанский пират из книжек. Второй был пошире в плечах, давно небритый и нестриженный, со старым шрамом поперёк перебитого носа.

Выглядели эти двое дружелюбными, несмотря на драные джинсы и мотоциклетные кожаные куртки.

— Расслабься, — хрипло сказал тот, который пониже. — Все свои. Здесь девчонок не обижают.

— А кто обижает, того учат манерам, — с ослепительной улыбкой подхватил чернявый.

— Так, может, пора кого-то поучить? Видали мы тебя, как ты по тротуару чешешь.

Кэти вдруг пришло в голову, что выглядит она как свинья. Она торопливо пригладила волосы. Тот, с перебитым носом, сразу заметил кровавые полосы и нахмурился.

— Э, вон и руку так расхренач…

Но тут приятель ткнул его под рёбра.

— Ну ты за языком-то следи, Нэт, цветочек, когда с дамами разговариваешь.

И тут Кэти осенило. Правая рука у небритого парня была в глухой чёрной перчатке.

— Нэт Вельтер? А ты — Родригес?

Они очень непохоже удивились. Нэт вытаращил глаза, а Родригес, наоборот, прищурился.

— Мы знакомы? Шутишь! Чтобы я не помнил в нашем квартале такую хорошенькую девчонку?

— А я и не из вашего квартала, — отозвалась Кэти с несказанным облегчением. — Когда мы последний раз виделись, я тебе не казалась хорошенькой. Зато ты меня на «Яве» катал.

Нэт запустил здоровую руку в волосы и крепко выругался. Родригес посмотрел на него с укором.

— Что за тролль, в самом деле…

— Малявка Кэти, что ли? Да ни хрена ж себе! — заорал Нэт и заключил Кэти в сокрушительные объятья. — Что ж ты раньше не заходила? Тилль по тебе до десятого класса сох… Ну ты и дылда вымахала, в жизни бы не узнал — была-то совсем шмакодявка.

Кэти рассмеялась.

— Я бы тебя тоже с этой бородой не узнала. А нос тебе кто сломал?

— Один столб, возмущённый его искусством вождения, — вклинился Родригес и наклонился поцеловать ей руку, игнорируя слой крови и грязи. — Восхищён…

Так, в сопровождении Родригеса, они отправились прямо к Нэту домой. Там всё было совершенно по-старому: те же обои в цветочек, те же скрипучие половицы, тот же крошечный пожелтевший холодильник. Всё так, будто Кэти и Тилль убежали отсюда минуту назад. У Кэти даже в голове путалось: ей казалось, что всё на своих местах, и только она почему-то сделалась выше ростом. Только мама Нэта немножко состарилась, но Кэти она радовалась от всего сердца. Да ещё сам Тилль из дома съехал и жил с группой где-то на съёмной квартире.

Кэти помогли отчистить одежду и накормили, а потом они пили чай, пока на улице не потемнело, и болтали обо всём подряд. А потом Родригес подбросил её домой на новом мотоцикле. Так что к себе Кэти вернулась весёлая и обнадёженная, с растрёпанными ветром волосами. И с новым адресом Тилля в кармане.


Разделение. Глава 16
1995 год

Наказание закончилось только в конце октября. Погода стояла тёплая и сухая, с запахами дыма в ветре и с ворохами рыжих хрустящих листьев, так что даже куртку не приходилось ещё надевать. Одно удовольствие было теперь идти после школы домой, тем более что ходила Кэти по другим дворикам и другой дорогой, и там ей нравилось гораздо больше.

Дела в новой школе у неё пошли хорошо. Не обошлось, конечно, без пары потасовок, но никаких приставучих Сморчков и Зотов там не водилось, и никто к ней сильно не лез. Кэти была по английскому лучшей в классе, с тётушкой всё было мирно, а дядя Ян теперь приезжал каждые выходные. Но и на неделе Кэти не очень скучала: учиться стало поинтереснее, а ещё всегда можно было поговорить с Ярви. Иногда и Маури с Расмусом заходили.

И с ребятами они созванивались, конечно. Сперва каждый день, потом пореже, потом совсем редко — много было дел.

В общем, не такое уж страшное получилось наказание. Но всё равно Кэти очень радовалась, что теперь всё пойдёт по-старому. После школы она только забросила с порога портфель домой и вприпрыжку поскакала к Роззи в гости.

Но открыла ей Минна и сказала, что Роззи сейчас в медицинском центре на ежедневных процедурах, и что лучше им созвониться вечером. Озадаченная, Кэти вышла из подъезда. Ничего она не знала про медицинский центр, и ни про какие процедуры тоже. Почему Роззи её не предупредила?

Ну, придётся им праздновать такой день двоим. И Кэти пошла домой к Тиллю. И тут-то ей открылась вся злодейская сила родительского заговора: Тилля тоже дома не было, он был на занятиях. Про занятия Кэти не стала спрашивать, а сразу ушла. До самого вечера она слонялась по дворам без дела, стараясь подавить горькое разочарование и отогнать дурные предчувствия.

Похолодало, зажглись фонари, дворы утонули в сумерках, и Кэти пошла звонить ребятам с телефона-автомата — не хотелось, чтобы тётушка её подслушивала и радовалась бы.

Роззи была ей страшно рада и сразу весело защебетала, но насчёт встретиться протянула:

— Ой, Кэти, я не знаю…

Вот тебе и отпраздновали конец домашнего ареста!

— Хочется же погулять втроём, — проговорила Кэти не без труда.

— Да, да, мне КОНЕЧНО хочется, очень-преочень, ты, пожалуйста, не сомневайся, Кэти! Но у меня столько каждый день дел. Знаешь, оказывается, у меня хорошие способности по математике, это профессор Брунштейн так говорит — «хорошие способности»… Он совсем старенький, но хороший, он похож на доктора Йоргаса и очень смешной. Он ко мне ходит каждый день, мы занимаемся математикой, он тебе сразу понравится…

Кэти бросила в щель для монеток ещё один четвертак и торопливо спросила:

— А что за медицинский центр? Я сегодня приходила к тебе, а Минна говорит — ты в центре. Ты заболела, что ли?

— Ой, совсем нет, ты что, совсем наоборот. Я разве не говорила? Доктор Йоргас сказал, что у меня хороший прогресс в выздоровлении. Знаешь, что это значит? Что я скоро буду ходить! Доктор Йоргас попросил своего знакомого, тоже доктора, и теперь меня тётя Маргарете каждый день возит к нему в медицинский центр на три часа — на массаж, и тренировку, и процедуры. Доктор Мартино очень добрый… у него такой смешной акцент! И там много ребят, таких же, как я, и…

— А в воскресенье? — безнадёжно спросила Кэти, шаря по карманам в поисках других монеток. — Или в субботу?

— Ой, а по выходным я занимаюсь с одной художницей, она работает вместе с тётей Маргарете, ей нравится. Знаешь, что она про меня говорит, Кэти? Что у меня «большое будущее»! Мои картины будут на выставке участвовать вместе со студенческими, вот здорово, правда? Ой, конечно, не ВСЕ картины, а только последние две — с ярмаркой и со спаниелем, ты их не видела, но они правда…

— Слушай, извини, Роззи, я с автомата звоню, у меня деньги кончаются. Созвонимся потом ещё, ладно?

Кэти повесила трубку, и на душе у неё было гадко. И стыдно, что пришлось соврать насчёт кончающихся денег, и злость на Роззи: вон у неё как всё, выходит, хорошо! Так много важных дел, что и встретиться некогда. А может, ей и неохота совсем. Вон сколько у неё теперь друзей в этом её центре! А сама не спросила даже, как у Кэти дела.

Кэти пересчитала четвертаки и позвонила Тиллю. И тут история та же: сперва он так рад был и всё такое, а как дело дошло до встречи, сразу посерьёзнел.

— Извини, Кэти, — сказал он озабоченно. — Но только сегодня не получится. Я в кружок по шахматам записался, у нас в школе, сегодня, а ещё в среду и в понедельник, до семи вечера. А ещё, ты знаешь, я не говорил тебе? — меня взяли в секцию по айкидо, ещё в сентябре, и я недавно сдал на первый кю!

Кэти не знала, что такое первый кю, и ей было ни капельки не интересно. Она подумала, что теперь будет ненавидеть айкидо, и шахматы, и докторов, и художников, если они вот так разлучают людей.

— А айкидо у тебя когда? — быстро спросила она и скормила аппарату очередной четвертак.

— Во вторник завтра и в четверг, в шесть. Представляешь, Кэти, меня по шахматам скоро отправят на городской турнир, здорово же, да?

— Да-да, очень здорово, — неискренне согласилась Кэти, притопывая ногой. — Давай тогда в выходные пойдём гулять?

Тилль, кажется, немного расстроился.

— Я не могу в выходные. У меня на выходных моделирование, это такой кружок в Доме юного техника — ну помнишь, Клайви туда два месяца ходил, они ещё делали яхты? Знаешь, как оказалось здорово! Я такую сделал модель истребителя! Я тебе обязательно покажу, когда с выставки разрешат забрать… А потом я езжу к учителю на гитаре, это на другой конец города совсем, знаешь, где телевышки? Меня Нэт сам туда отвёз, и гитару починил, представляешь?

Но тут Кэти уже не выдержала.

— Что? — громко спросила она. — Я тебя совсем не слышу! Ты что говоришь? —  и грохнула трубку на рычаг.

Домой Кэти пришла мрачнее тучи. Её терзали обжигающие мысли. Вот они оба как! Хороши друзья — времени у них, видите ли, нет… На всё другое, небось, хватает времени, вон на математику дурацкую и на всякое моделирование…

Но тут Кэти сделалось стыдно. На самом-то деле моделирование — это было здорово, ей и самой жутко бы хотелось. И нечего завидовать, а порадоваться надо за Тилля и Роззи, что у них всё хорошо.

Да уж, сказал у неё внутри зловредный голосок. Далась ты им теперь, когда у них жизнь вон какая интересная… уж наверно, они там не скучают, когда кругом полно хороших ребят…

Но тут она что было сил замотала головой, чтобы гнусный голосок замолк. Ну и что! У неё в классе тоже много хороших ребят. Какая у них на физкультуре команда по волейболу! А с Амалией Клиппер они на уроках переписываются, и не скучно сидеть.

В общем, она чуть не лопнула с тоски. Весь вечер они с Ярви, сидя на кровати, обсуждали, какой найти выход.

— Им это всё нравится, — уныло говорила Кэти. — У, ты бы их слышал! Они теперь точно ничего не бросят.

— Ну нельзя же вот так просто сидеть, — сердито возражал Ярви. — Они, может, просто не понимают… Ты поговори ещё раз с ними.

— Поговорю, — так же уныло отозвалась Кэти и завозилась под одеялом. — Ну и что!

— Неужели они не поймут? Ты что, думаешь, им гитара и мольберт дороже? А Коробку мы, что ли, зря закапывали?

Кэти только вздохнула и натянула одеяло до подбородка. Она была благодарна, что Ярви так говорит, но на самом деле ни на что уже не надеялась.

— Ну ладно. Поговорю завтра. Сам увидишь…

— И увижу!..

Ярви замолк на полуслове, потому что дверь открылась, и в тёмную комнату заглянула тётушка.

— Катарина, ну в чём же опять дело? Тебе давно пора спать, а ты… Что ты болтаешь?

— Это я… повторяю, — поспешно соврала из-под одеяла Кэти. — Мы сегодня проходили по литературе… нам задали наизусть…

— Не говори, пожалуйста, глупостей, — очень сухо перебила её тётушка. — Ты совершенно как Ян, Катарина — не умеешь врать. Ох, сколько с тобой муки! Если бы немного больше доверяла тем, кто о тебе заботится… Да что там, забудь, и больше ни слова. Учти, я буду проверять тебя каждые десять минут.

Тётушка ушла, а Кэти накрылась одеялом с головой. Ей стало ещё гаже на душе.

*
К утру её огорчение переросло в глухую злость. На дворе была солнечная суббота, птицы чирикали совсем по-праздничному. Но Кэти всё казалось серым и глупым, как дождливое небо. За завтраком она спросила у тётушки, во сколько приедет дядя Ян.

— Ян звонил вчера, — отвечала тётушка, которая после ночного происшествия была строгая и чужая. — Его попросили выйти на работу в выходные, и он не сможет приехать.

Кэти ткнула вилкой в остывающий омлет и замолчала. Ну, всё один к одному!

В двенадцать часов она оделась и решительным шагом направилась к Дому юного техника, чтобы перехватить Тилля между курсами. Уж тут-то он от неё так просто не отвяжется! Сперва она прогуливалась мимо ворот, потом заскучала и стала слоняться по аллейке с шиповником, потом ей и это надоело. Внутрь она не посмела войти (там была злющая старушка-вахтёрша) и села на лавку возле крыльца, и целых два часа они с Ярви играли в города, и в отгадай предмет, и в другие дурацкие игры.

Но наконец в Доме зашевелились, и на улицу стали выходить ребята, группочками и стайками, одни оживлённые и шумные, другие очень серьёзные, одни прыгали по разноцветным плиткам, другие шагали чинно. Тилль вышел вместе с двумя мальчиками и девочкой. Они что-то с увлечением обсуждали: рыжий мальчишка вовсю размахивал руками, а девочка кивала. А по сторонам они вовсе не смотрели, так и прошли мимо, будто Кэти здесь была вместо статуи.

Обида обожгла её всю, как кипяток. Сперва она со злости хотела швырнуть в Тилля чем-нибудь, но под рукой ничего не оказалось. Тогда она решила, что не сдвинется с места, но потом поборола и это стремление.

Тилля она догнала уже за воротами. И громко крикнула:

— Эй, Тилль!

Он сперва растерялся, удивлённо поправил очки. Ребята смотрели на Кэти с любопытством, но она только насупилась.

— Привет, что ли.

— Привет! Я не ожидал, точно, — Тилль наконец улыбнулся. И сказал ребятам: — Вы идите. До завтра!

Они попрощались и пошли втроём дальше. Рыжий мальчишка всё оглядывался, а девочка дёргала его за рукав.

Тилль и Кэти смущённо молчали, пока юные техники не скрылись за углом. Тогда Кэти ревниво сказала:

— А ты теперь выше, чем я.

Тилль засмеялся.

— Ага! Нэт говорит, пора мне уже расти… А где Ярви? Я его давно не видел.

— Ушёл куда-то. Не хочет мешать.

— А…

Повисла неловкая пауза. Кэти ковырнула драным кедом асфальт.

— Давай, что ли, сядем где-нибудь, поговорим…

— Я не могу. Извини, Кэти, я домой.

— Ну я тебя тогда провожу.

И они пошли в квартал эмигрантов, разговаривая на ходу. У Тилля мозг был занят модельками. Всё говорил и говорил про свои паровозы, истребители, катапульты, про крепость, которую с ребятами делают — метр высотой! И он всё рассказывал, как много с ними работы. Кэти ждала-ждала, когда он перестанет, и совсем разозлилась.

— Да ведь надо же наконец встретиться по-нормальному!

— Конечно, обязательно надо. Но я сейчас никак не могу. Каждый день прямо по часам расписан, и уроки ещё…

— А бросить ты не можешь что-нибудь? Шахматы… или это дурацкое моделирование…

Она не собиралась говорить «дурацкое». Само вырвалось.

Тилль возмущённо посмотрел на неё.

— Ты с ума сошла, да? Я не могу сейчас бросить шахматы, турнир же в ноябре, мы знаешь сколько готовились? А модельки — это интересно, ты просто не понимаешь. Что я скажу ребятам, чтобы сами доделывали, да?

— Ну тогда не бросай, а пропусти. Давай сейчас пойдём прямо к Роззи! Ну и пропустишь ты свою гитару, подумаешь, всего-то разок…

— Ты не понимаешь, — твёрдо сказал Тилль. — Я же Нэта подведу! Я так не могу… Я же всегда хотел! А они разрешили…

— Это ты сам не понимаешь! — вскипела Кэти. — Ты что, совсем дурак? Не видишь, что ли: разрешили, только чтобы помешать нам дружить!

Тут Тилль и правда посмотрел на неё как на чокнутую и только плечами пожал.

— Да кто нам мешает? Не мешает никто, мы и дружим…

— Как же! Мы два месяца не виделись! А я всё ждала…

Но Кэти не договорила. Они как раз проходили дом Клайви. А сам Клайви сидел на заборе и грыз морковку. Будто они и не знакомы!

Кэти с усилием отвела от него взгляд и продолжала гораздо тише:

— Ну айкидо нельзя, что ли, бросить? Далось тебе это айкидо!

Тилль не успел ответить. Потому что дорогу им преградили Зуб и Шило. Без Крюгера, правда, но и этого хватало. Они сразу радостно загоготали, и Клайви с забора загоготал точно так же.

Кровь застучала у Кэти в висках. Она шагнула было вперёд, но Шило больно толкнул её в плечо. Он был хоть и тощий, зато здоровый. Кэти отлетела, как мячик. А Тилль загородил её собой.

Конечно, Зуб и Шило только шире осклабились. Зуб даже взвизгнул от предвкушения потехи.

Тилль встал в боевую стойку, прямо как в фильмах с самураями. Только у самураев это выходило круто, а у Тилля с его огромными очками и тоненькими руками не очень. Зуб угрожающе расправил плечи. Шило плюнул на асфальт. Наступила тишина, в которой отлично было слышно, как Клайви хрустит морковкой.

Потом Тилль вполголоса сказал:

— Дайте пройти, и я с вами не буду драться.

Они загоготали опять, как гиены, будто он сказал очень смешную шутку.

— А мы и не будем драться, — пробасил Шило. — Мы будем профилактику проводить. Чтобы учился хорошо себя вести и не вякал на старших, понял?

А Зуб подхватил гнусаво:

— Давай-давай, курочка.

И они опять заржали.

А Тилль вдруг крутнулся волчком на месте и как даст Зубу пяткой в ухо! У Кэти даже челюсть отвисла — так он ловко это проделал.

Но на этом его удача и кончилась, потому что Зуб разозлился не на шутку. Он зарычал, как собака, и одной оплеухой сшиб Тилля с ног. Тилль шлёпнулся на бок, очки с него слетели прямо Шилу под ноги. И Шило, конечно, наступил на них, и хруст от них был как пушечный выстрел.

У Кэти просто сердце остановилось.

— Свиньи! — закричала она во всё горло. — Свиньи, свиньи! Отстаньте от него!

Но на неё даже не посмотрел никто. Тилль только начал подниматься, а Зуб пнул его в лицо, и он сразу повалился обратно. Вот так, со всего размаху пнул!

Кэти сжала кулаки, чуть не воя от бессилия. Ей бы броситься на помощь, но куда она против двоих! Шило её опять стряхнёт с себя, как кошку… А Клайви и не думал помочь — сидит себе там на заборе и покатывается со смеху.

От злости у Кэти чуть голова не лопнула, и всё вокруг сделалось красным, как если смотреть через цветное стекло. И тогда под забором она увидела бутылку из-под лимонада.

Кэти схватила бутылку за липкое горлышко и саданула со всего маху о заборный столб. Бутылка грохнула, и стекло полетело во все стороны. А Кэти, дико зарычав, прыгнула к Шилу.

Они с Зубом сразу перестали ухмыляться, как только увидели, что она размахивает отбитым горлышком, как ножом.

— Ну попробуй, попробуй только, крыса, — сузив глаза, прошипел Зуб. — Из тебя Крюгер потом душу вынет.

Но Кэти было всё равно.

— ПОШЛИ ПРОЧЬ! ПОНЯЛИ! ПОШЛИ ПРОЧЬ! — заорала она и набросилась на них с бутылкой.

Зуб еле увернулся от мелькающего перед лицом стекла, и острые края чиркнули по его жилетке. А Шило схватил его за локоть и сказал испуганно:

— Пошли, пошли, она ж поехавшая нахрен…

Зуб напоследок испепелил её взглядом, двинул челюстью, и они двое убрались от греха подальше. Клайви сидел как в театре и отгрызал морковный хвостик.

Кэти задыхалась. Она швырнула бутылку в лопухи, схватила Клайви за ногу, стащила с забора на асфальт (он выругался и выронил хвостик в пыль) и начала лупить. С таким остервенением колошматила его, как никого в жизни.

Клайви мог бы влёгкую с ней справиться. Но он не дрался, только сопел и заслонял локтем лицо.

Потом Кэти выдохлась. До того, что её всю трясло, и кулаки не сжимались. Клайви встал, зло посмотрел на неё, вытер разбитые губы тыльной стороной ладони, потом бросил:

— Дура, — и ушёл.

Кэти ужасно хотелось заплакать. Ну или саму себя побить.

Тилль тем временем поднялся с земли. Он тоже вытирал лицо, из носа у него шла кровь, и всё уже было в крови — и джинсовка, и руки, и лицо. А щёки белые, как мраморные колонны у Дома юного техника. Он безнадёжно осмотрел обломки очков, а потом бросил обратно — там нечего было чинить.

Тилль постоял, униженный, шмыгающий, с низко опущенной головой и падающими в пыль красными каплями.

— Вот теперь понимаешь… не могу я бросить.

Кэти и правда понимала. И поэтому больше не уговаривала. Она попрощалась с Тиллем очень вежливо и пошла домой.

Ей казалось, что подошвы кедов с такой силой впечатываются  в асфальт, что впору земле растрескаться до самой преисподней. Её бы теперь ничто не остановило, ни Крюгер, ни целый локомотив. Ярви всю дорогу пытался заговорить с ней, но безуспешно. Разум её был глух. Ей были доступны только два ощущения. Саднящие костяшки, потому что здорово их отбила об Клайви. И клокотание ярости внутри.

Кэти влетела домой, громыхнув дверью, и сразу к тётушке в комнату. Тётушка в кресле читала у окна, а теперь удивлённо сняла очки.

— Вот вы, значит, как, да! — крикнула Кэти вибрирующим от злости голосом. — Если не могли запретить… а теперь и запрещать не надо! Как вы хорошо придумали!

Тётушка нахмурилась.

— Катарина! Кто позволил тебе входить в обуви в комнату? И что значит этот развязный тон, и всё это… представление? Объяснись!

Кэти и правда никогда не входила с улицы, не разувшись, и её это немного сконфузило.

— А то вы сама не знаете! Не дали нам с Тиллем учиться вместе, а теперь… записали его!.. везде… и Роззи! Им теперь некогда даже увидеться!

Тётушка приподняла брови и ответила примирительно:

— Катарина, дорогая, с этим ничего не поделаешь. У ребят в жизни многое изменилось, и у тебя, конечно же, тоже. Конечно, средняя школа — это большая ответственность. Нужно уметь распределять своё время, нужно найти себя, то, что тебе нравится. Это часть взросления. У нас всех был такой период. Конечно, поначалу немного трудно, но потом… нравится же ребятам?

— Вот уж точно, — с глухой ненавистью сказала Кэти. — Так нравится, что им теперь плевать на друзей!

— Позволь, Катарина, здесь ты преувеличиваешь, — возразила тётушка, и лицо у неё было честное-честное. — Как же можно запретить дружить? Ничего удивительного, что у ребят теперь не так много времени на глупости. Внешкольные занятия — это новая компания, новые достижения, но и тяжёлая работа, в ходе которой расставляются приоритеты. Каждый должен через это пройти. Кстати, Катарина, ты ведь, помнится, и сама хотела в прошлом году записаться в велосипедную секцию?

— Вы же тогда сказали, у меня дисциплины нет…

— Ну, теперь, когда ты стала старше и способна серьёзнее относиться к делу…

— А я всегда серьёзно относилась к делу! К такому, как дружба.

Тётушка прямо вся передёрнулась и захлопнула книгу.

— Нет, с тобой просто не-воз-мож-но разговаривать без повышения тона! Что за несносный ребёнок… — она закрыла глаза, глубоко-глубоко вздохнула и продолжала уже спокойнее, складывая очки: — Так вот, насчёт велосекции. Тебе всё ещё туда хочется? Может, это тебя немного займёт, поможет привыкнуть к новому режиму…

— Да, — быстро согласилась Кэти. — Только я передумала насчёт велосекции. Она мне не нравится. Можно лучше айкидо! Тилль сказал, у них хорошая спортивная школа.

— Ну нет, это совершенно ни к чему. Ты ведь уже совсем взрослая, Катарина, и пора тебе уметь держать себя, как прилично девушке. И перестать вести себя как мальчик. Например, танцы… художественная аппликация… вышивка…

— Можно лучше моделирование?

— Ох, это же пустая трата времени…

И тогда Кэти взорвалась.

— Ну ясно, — ядовито процедила она. — Вон вы как всё устроили. А теперь хотите ещё и меня… чтобы не вякала!

Тётушку покоробило.

— Да какие выражения ты употребляешь, Катарина!

— Выражения!.. Зато честно, а не как вы! Что, теперь хотите и меня купить? На подачку! Как Тилля и Роззи!

Тётушка посуровела.

— Немедленно, — велела она голосом, который не сулил ничего доброго, — СЕЙ ЖЕ ЧАС прекрати говорить глупости. Я хотела с тобой по-хорошему, иду тебе на уступки и, заметь, ни словом не поминаю всю ту кошмарную, безобразную историю… Мы хотели тебя поощрить, а следовало бы…

Но тут уже Кэти сделалась совсем бешеная, как зверь, которого тащат в клетку.

— Нет уж! Со мной у вас такое не пройдёт! Не запрёте! Буду ходить, где хочу!

— У тебя ни капли нет совести, Катарина! — воскликнула тётушка, в сердцах бросив очки на скатерть. — Я никак не ожидала, что ты можешь быть такой неблагодарной! И как ты по-уличному скандалишь, послушать только — совсем не способна разумно и спокойно аргументировать свою позицию, как пристало взрослым…

— Врёте вы спокойно! Это у вас совести нет, чтобы врать!

Тётушка сделалась белее оконных занавесок.

— Ах, — сказала она с неискренним сожалением и покачала головой. — Я искренне надеялась, что теперь, когда у тебя новая школа, попущение и мягкое обращение окажут на тебя эффект. Но теперь я убеждаюсь, что ты нисколько не повзрослела и ведёшь себя как неразумный раскапризничавшийся ребёнок. И очень, ко всему прочему, эгоистичный. Ведь ты могла бы подумать и о своих «друзьях», что для них лучше, а не только о себе.

Это был удар ниже пояса, и этого Кэти вынести не могла.

— И пусть! Ребёнок, и эгоистка, и кто хотите! Но ВЫ ВСЕ хуже — предатели, вот вы кто!

Повисла пронзительная тишина. С минуту тётушка смотрела на неё в упор, а затем отчеканила:

— Это уже переходит все границы приличий. Есть же предел человеческому терпению! Видит бог, я старалась. Но к тебе, очевидно, бесполезно использовать другой подход. Итак, никакого сладкого, телевизора и прогулок, неделю. А сейчас ступай к себе в комнату обдумывать свою гадкую выходку.

И она раскрыла книгу, показывая, что разговор окончен.

Кэти ушла в комнату молча, как была в кедах. Тётушка была права: есть же предел человеческому терпению! И у Кэти оно лопнуло.

Всё. Больше она не намерена это терпеть.

Она прошла прямо к полке и взяла свою свинью-копилку, кугленькую, тяжёленькую, с забавной мордашкой. Её было жалко до слёз, и в этот раз Кэти не стала сдерживаться — теперь уже всё равно. Она разбила донышко копилки ложкой для обуви и высыпала монетки на ковёр. Начала считать, но ей ничего было не видно от слёз; она сгребла их так и сунула в карман.

Потом Кэти вытерла лицо рукавом, достала из ящика свой дневник. В нём была всего одна запись — со дня рожденья, а под обложкой хранились журавлики, которых ей сворачивал дядя Ян, и его открытка к Новому году. На открытке, конечно, была марка и адрес, написанный размашистым, с наклоном влево, почерком. Кэти сунула открытку в другой карман и выскочила в подъезд прежде, чем тётушка успела последовать за ней.

На остановке она насухо вытерла лицо, запрыгнула в трамвай и ехала невозмутимая, как индеец. Но уже на подходе к автовокзалу её заряд невозмутимости испарился. Особенно она боялась покупать билет в кассе (её голова еле-еле выглядывала из-за стойки). Вдруг не продадут, заявят, что она ещё маленькая? Но измученная кассирша даже не посмотрела на неё, и вот уже Кэти выбралась из очереди, с бешено бьющимся сердцем, сжимая в руке билет.

Было уже семь часов, полно народу, кто с большими сумками, а кто без, кто расхаживал туда-сюда, а кто сидел спокойно. Все они казались Кэти какими-то очень высокими, и ей было немного жутко. Минута ползла за минутой, и она уже озябла в своём рыжем джемпере. И в животе была сосущая пустота.

Хорошо хоть Ярви стоял рядом. Он не корил и не отговаривал — вообще не говорил ничего, и она была ему благодарна.

В конце концов подъехал тряский жёлтый автобус, и люди сразу засуетились. Кондукторша пропускала в автобус по одному. Она уже взяла у Кэти билет, но потом поглядела на неё долгим взглядом и вдруг спросила:

— Ты одна едешь, девочка?

Кэти кивнула и скрестила пальцы на засунутых в карманы руках.

— Тебя встретит кто-нибудь?

— Да, — соврала Кэти и вытащила из кармана открытку. — Вот! Меня дядя ждёт.

И она изобразила самую жизнерадостную улыбку, на какую была способна. Кондукторша, кажется, поверила.

— Ну, беги.

И Кэти тотчас юркнула в автобус и уселась на самое заднее сиденье.

Пока автобус трясся и дребезжал по пыльной дороге, Кэти согрелась, повеселела, и всё происходящее уже представлялось ей очень увлекательным путешествием. Так что она в своё удовольствие глазела из окна на поля и фермы, наслаждаясь сознанием, что у неё нет тяжёлых сумок, что никто её не конвоирует и что тётушка нипочём не догадается, куда она отправилась.

Но когда Кэти сошла на станции, и автобус, вздымая облачка пыли из-под колёс, укатил, её охватило ужасное чувство потерянности. Станция, залитая тёплым закатным солнцем, казалась другим миром. Тут были шаткие деревянные тротуары и беспорядочные улочки, домики-деревяшки соседствовали с длинными трёхэтажными, и обшарпанные стены дышали ветхостью и уютом. Кэти шла мимо сваленных кучей поленьев, мимо распахнутых настежь калиток, мимо окошек с опрятными занавесками, где на подоконниках зеленели герани, а из форточек доносилось звяканье посуды и оживлённая болтовня. Тут в обилии водились дружелюбные собаки, целые колонии красных жуков-пожарников под завалинками, через заборы соблазнительно свешивались ветви крыжовника, за доски цеплялись плети вьюнка.

В общем, кругом была целая пропасть всего интересного, но Кэти было не до того. Она была голодная, одинокая и несчастная, и улица Липовая, значащаяся на открытке, ей никак не попадалась. Лип росло во множестве всюду, а улицы такой не было.

— Может, спросишь уже дорогу! — не выдержал Ярви.

Кэти промолчала. Навстречу ей как раз шла большая компания дядек. Они были высокие, в брезентовых рабочих куртках, испачканных мазутом и машинным маслом, в больших сапогах. Наверно, на заводе как раз кончилась смена, вот они и шли ватагой домой. Подойти к ним Кэти не решилась — очень уж они были шумные и всё хохотали.

Так она и бродила чуть не до сумерек с тротуара на тротуар, пока в одном дворе добрые старички за шахматами не указали ей прямо на улицу Липовую, а на ней трёхэтажный дом.

Кэти поднялась до самого верха по тёмной лестнице с кошками, с голосами, запахами супа и разными домашними звуками, и позвонила в дверь. Она уже не злилась и не волновалась, до того устала.

Дядя Ян открыл дверь лохматый, с чёрными от мазута руками, даже в рабочей куртке. Он так и уставился на Кэти во все глаза.

— Ты что здесь… ты что, в чём дело?

— Я убежала, — буркнула Кэти и сунула кулаки в карманы.

— Как — убежала?

— Вот так, убежала, и всё. Она посадила под замок, а я разбила свинью-копилку и…
 
— А адрес? Адрес откуда?

— Так он же ведь на открытке!

Дядя Ян моргнул, потом ещё раз. Он напряжённо над чем-то раздумывал.

— А под замок почему?

— Потому что… сказала ей всё.

— Что — «всё»?

Какой-то непонятливый сегодня был дядя Ян, на себя не похож, и Кэти почувствовала досаду.

— Сказала, что они все предатели, придумали всё, чтобы мы трое перестали дружить.

— О господи! — вырвалось у дяди. — А Анне?

— Что? Сказала — я плохой ребёнок и эгоистка.

— А ты?
 
— Да что? Убежала! Не терпеть же…

— Так Анне не знает, где ты?

— Не. И правильно.

Дядя Ян схватился за голову и втащил Кэти в квартиру.

Наконец-то, подумала она с облегчением. Она так намучилась, устала, у неё ноги гудели, есть хотелось и спать, и столько обиды на несправедливость! Пока ехала в автобусе, она уже точно знала, как всё будет: дядя Ян сперва удивится, конечно, а потом заволнуется за неё. Втащит её скорее в квартиру, где страшный бардак, и накормит тушёнкой, а сам будет ворчать, но не со зла, а потому что рад, что ничего не случилось по дороге. Потом они сядут рядом, и дядя Ян спросит, что стряслось, и она ему расскажет всё как есть, и как ей теперь горько, и…

Нет, этого она не сможет рассказать, но дядя и так поймёт. Он всегда всё понимает лучше всех! Он страшно возмутится… а потом они помоют посуду и лягут спать, а утром вместе поедут к тётушке, и дядя Ян будет бушевать, как никогда: ещё бы, он-то знает, что нельзя так с людьми, всё равно, десять им или… или двадцать! Он-то скажет им всем… и Нэту, и доктору Йоргасу… кто же ожидал от них такой подлости! И они его послушают, и всё будет как раньше. А Кэти переедет к дяде Яну жить.

Но на самом деле всё вышло совсем не так. Дядя Ян велел ей ждать у порога, а сам бегал туда-сюда, стирал мазут с рук, переодевал куртку, хватал часы, деньги, ругался на бегу. Потом схватил Кэти за руку и потащил на улицу. А сам так торопился, что ей пришлось вприпрыжку бежать, спотыкаясь о дощатые тротуарчики. Это было неудобно и обидно, будто ей пять лет, и она нашкодила как-нибудь. А особенно стыдно перед теми шахматными старичками, которые удивлённо глядели им с дядей вслед.

Кэти не выдержала и попыталась вырваться.

— Пусти!

— Ну уж нет, — прорычал сквозь зубы дядя Ян. — Тебя только оставь без присмотра, сразу глупость какую-нибудь выкинешь. Как маленькая! Это надо же такое удумать, сбежала она, видите ли… Да ведь с тобой всё что угодно могло случиться! Подумала ты об этом? Нет, конечно! Никогда ты ни о чём не думаешь, кроме своих раздутых проблем…

Он так и сказал — «раздутых». Это было как оплеуха. Кэти даже руку перестала вырывать.

— Это что, — сказала она угрюмо, сверля взглядом дядины лопатки. — Что, тётушка правду сказала, что я эгоистка?

— Ещё какая! Примчалась жаловаться, а сама даже не дала себе труда задуматься, как Анне будет изводиться! Она же с ума сойдёт… Да пошевеливайся же, Катарина! Если повезёт, успеем на девятичасовой…

Это были три оплеухи подряд. Эгоистка! Прибежала жаловаться! «Катарина»…

Обида поднималась у Кэти в груди, как цунами. Она сцепила зубы и промолчала до самой остановки.

Автобус ещё не приехал, и вообще было пусто и тихо. Закатное зарево затухало, скрытое клёнами и крышами, и в сумерках пахло дымом и отдалённо лаяли собаки. Кроме них на остановке стоял только один парень со спортивной сумкой и жевал жвачку. А Кэти ненавидяще смотрела прямо перед собой и ничего не говорила, и наконец дядя Ян спохватился.

— Ох, да ты же, наверно, голодная как волк, а я ничего и не прихватил… Ну ничего, купим по сосиске, как приедем. Понимаешь, Кэти, девятичасовой — последний, могли опоздать…

Кэти не пошевелилась, и дядя Ян покаянно вздохнул.

— Эх, старый я дурак… наговорил тут всего не хуже Анне, да? А тебе и без того несладко. Я же говорил: все мы, взрослые, одинаковые.

ПРЕДАТЕЛИ, ядовито сказала Кэти про себя. Она так пристально смотрела на пустую дорогу, что слезились глаза.

— Ладно тебе, — примирительно сказал дядя Ян и легонько качнул её за плечо туда-сюда. — Не дуйся. Все мы погорячились. Вот приедем, помиримся и поговорим обо всём спокойно, идёт?

Ага, «разумно аргументируя свою позицию», так, что ли? язвительно подумала Кэти. Она поборола желание стряхнуть дядину руку, но сама вся заледенела.

Дядя Ян понял это и сразу отпустил её. Он больше не улыбался.

— Ну прости, ребёнок, запаниковал я. Кто ж бы не запаниковал! Дай мне второй шанс. И Анне тоже. А?.. Ох и… скверно всё вышло…

Она ничего не ответила. В двух шагах с мягким шипением зажёгся фонарь, и от их ног протянулись в пыли фиолетовые тени.

И зачем только вообще к нему поехала! Напридумывала себе, что он успокоит, заступаться поедет перед тётушкой… Вот уж фиг! Но куда же ещё было деваться, к кому бежать? Раньше, может, побежала бы к доктору Йоргасу или к Нине, маме Тилля… а теперь…

Они сидели в автобусе рядом, у Кэти дядина джинсовая куртка на плечах, но она отвернулась и смотрела в окно. Если бы дядя Ян выслушал, безо всякой бы куртки стало тепло. А так — что!

Ярви пристально глядел на неё, и поэтому она не плакала. А потом усталость взяла своё, и к тому времени, как они приехали на вокзал, Кэти уже спала, прислонившись лбом к холодному стеклу.

*
Когда Кэти проснулась, было уже светло. Она лежала на своей кровати под клетчатым пледом, в джемпере и джинсах, пропахших дымом, но босиком. Хотелось есть и пить, и была ещё какая-то утренняя хмурость, но вчерашней злости ни следа.

— Доброе утро, — сказал ей Ярви. Он сидел на стуле и бездельничал.

Кэти широко зевнула, вылезла из тёплой кровати и пошлёпала на кухню глотнуть молока, а может, и печенья пожевать. Она не отказалась бы и от чего-нибудь посущественней… Из тётушкиной комнаты доносились голоса, а дверь полуоткрыта, и Кэти замерла за ней машинально, прежде чем успела вспомнить, что подслушивать нехорошо.

Ей было как раз видно тётушку. Тётушка сидела в кресле, какая-то худенькая, с распущенными волосами, и закрывала руками лицо. Дядя Ян присел перед ней на корточки, и вид у него был виноватый. Тётушка говорила:

— …выслушивать это, а ведь как мы старались, думали только о них…

— Анне, — тихо возражал дядя, — Анне, она же всего лишь ребёнок…

— Жестокий ребёнок! Неужели я плохо её воспитывала?

— Конечно, нет! Брось, Анне, дело не в этом. Ей всего десять лет, это естественно, что для неё всё это выглядит предательством.

— Предательством было бы сидеть и ничего не делать, когда твои дети сходят с ума!.. Но… ох, неужели не было другого выхода!

— Если бы был, ты думаешь, мы бы им не воспользовались?

— Но ведь она права, Ян. Она так переживает… они так крепко сдружились, все трое, были не разлей вода…

— Они привыкнут. Найдут новых друзей. В их возрасте это не так сложно.

— В их возрасте… Ох, Ян, В ИХ ВОЗРАСТЕ не играют в каких-то невидимых друзей и несуществующие места! Им не по два года и не по пять. А они только об этом и шепчутся, когда думают, что мы не слышим! Лаборатории, приговоры, чёрные поезда, призраки какие-то… Неужели нормальные дети так играют? А эти разговоры с самой собой… когда она смеётся непонятно чему или смотрит мимо меня, меня дрожь пробирает! А эти бесконечные путешествия по пустырям, стройкам, развалинам… и со временем всё хуже. Маргарете и Нина обе говорят, что раньше были дети как дети. Нормальные, живые, здоровые дети… Мы должны были их защитить, должны были… положить этому конец… Правда, Ян?

Тётушка уронила руки и теперь смотрела на дядю Яна умоляющими, огромными глазами.

— Да, Анне, — ласково отвечал дядя Ян. — Мы должны были. Теперь всё наладится, вот увидишь. Они сменят круг общения, эти опасные глупости пройдут. Все фантазируют в детстве. И я фантазировал. Это проходит со временем. Всё наладится. Всё наладится, Анне.

Но тётушка покачала головой.

— Господи… Я так боюсь, Ян, я так устала… я не могу больше так. Если бы… ты был здесь, если бы ты мог…

— Мы должны подождать, Анне, — перебил её дядя Ян, и лицо у него стало как при зубной боли. — Немного подождать. Пока она станет постарше.
 
— Сколько ещё нам ждать!

— Немного. Совсем немного. Мы должны думать о ней.

— А кто подумает о нас с тобой?

— Анне… ей нелегко. Мы должны дать ей время. Немного времени. Я обещаю тебе. Она подрастёт и сможет понять…

— Я и сейчас могу понять, — сказала Кэти очень тихо.

Тётушка и дядя оба вскочили, испуганные и смущённые, как дети, которых застали за нехорошим занятием. И правда — чего ж тут ещё не понять? Всё понятно. Хоть они и не целуются, а любому дураку всё видно.

Любому дураку!

— И давно надо было. Понять, — сухо добавила Кэти.

Теперь всё встало на свои места. И почему тётушка так радовалась, когда дядя Ян приезжал и дарил ей цветы. Почему они такие весёлые становились, когда вместе. Почему тётушка при нём шутила и пела и не ругалась, и надевала своё голубое платье. А когда он уезжал, то грустила и злилась.

И ВОТ ЗАЧЕМ он приезжал-то, обожгла Кэти, как яд, новая мысль. Не ко мне совсем, а чтобы тётушку увидеть.

Вот почему он не хотел, чтобы я переехала к нему жить.

А сам говорил…

— Ничего-то ты не поняла, — твёрдо сказал дядя Ян. — И слушать ничего не будешь, да?

— Я тебя больше НИКОГДА не буду слушать, — проговорила Кэти с ненавистью, от которой было больно в груди. — Я думала, ты мне веришь по правде, а ты… как все другие! Правильно Клайви про тебя говорил, что ты всё врёшь, а сам…

— Катарина, — слабо сказала тётушка, но Кэти уже не могла остановиться. Она будто ухнула с ледяной горы вниз.

— А сам как все… хуже, ХУЖЕ ВСЕХ, самый большой предатель! Я расскажу Роззи и Тиллю, чтобы они никогда тебе… я…

Но она и сама знала, что ничего не сделает. Ничего не может. Кто её станет слушать! Кому надо…

Она выхватила из кармана открытку, порвала надвое, на четыре части, а дальше не рвалось.

На мгновение Кэти замерла, задыхаясь, с кривящимся лицом и гневными словами, раздирающими глотку. Ей хотелось только убежать. Но бежать теперь было некуда.

Она швырнула обрывки открытки под ноги, влетела в комнату, рухнула ничком на кровать, лицом в подушку, и заревела во весь голос, как никогда в жизни, не заботясь больше о том, что это немужественно выглядит, и что подумает о ней дядя Ян.

Когда дядя и тётя пришли и попытались заговорить с ней, она не реагировала. А когда кто-то взял её за плечо, начала отбиваться и безобразно орать. Больше её не трогали.

Казалось, целую вечность она ревела и корчилась от непереносимого, огромного, как земной шар, одиночества.

А потом вечность заволоклась темнотой.


Тилль настоящий. Глава 17
2003 год

Кэти не пошла в училище. Вместо этого она порылась в кладовке, нашла там порошкообразный гипс и занялась починкой свиньи-копилки.

Сперва в пострадавшее брюшко свиньи была вживлена плотная картонка. Поверх наложен жидкий гипс. Свинья терпела стоически и хитро улыбалась. Кэти чмокнула её в розовый нос и положила на бок сушиться.

Потом она пошла к железной дороге. Пешком. Она твёрдо вознамерилась перейти рельсы, миновать кладбище — в общем, преодолеть все страхи — и явиться на последние две пары, покончив со всякими сумасшествиями раз и навсегда.

Она простояла на серой насыпи целую вечность и никак не могла решиться. А ведь чтобы пересечь рельсы, ей понадобилось бы два решительных шага.

Кэти сжала кулаки, глубоко вдохнула и оторвала от земли ногу, вопрошая себя: да чего же ты боишься, дурища?

И тут она вдруг поняла, ЧЕГО боится, и чего всегда боялась. Что попадёт НЕ ТУДА, как это было в училище, и в сквере с Чашей, и в водонапорной башне, на пустыре и на кладбище, и на Фонарной площади, и на Центральной недавно. Или ещё хуже — если поезд, угольно-чёрный, с лентами по углам, и с…

И она увидела. Огромную посадочную площадку вокруг себя и огромные матово-чёрные табло, а под ними — ряды мерцающих терминалов, а за краем площадки — пустоту без дна и стен, где со всех сторон горят звёзды, и единственный ориентир — гигантские голографические экраны слева и справа. Рисунки, символы и надписи бледно-зелёного цвета, как на солнечном калькуляторе. И по этому призрачному туннелю несутся, как пули, платформы, и ветер шевелит волосы.

Этот зыбкий мир ещё колебался, и Кэти было страшно, что один шаг, одно движение, один вздох — и он сомкнётся вокруг неё, как захлопнувшаяся мышеловка. Она до боли сжала пальцы; на среднем было Кольцо…

…и тут увидела лохматого чёрного пса. Он стоял на рельсах и неодобрительно смотрел на неё.

На рельсах? Но видение Туннеля уже сгинуло, точно унесённое новым порывом ветра. Пёс тряхнул головой, презрительно тявкнул и сошёл с насыпи.

— Ты, пожалуй, прав, — тихо сказала Кэти. — Ну его… не стоит мне туда соваться.

Пёс оглянулся через плечо. Кэти отвернулась от насыпи и пошла вслед за ним, совсем не в ту сторону, куда собиралась.

— Эй, а мы раньше не встречались?

Пёс не удостоил её ответом.

Кэти не знала, куда они идут, потому что не смотрела по сторонам. Ей было спокойно. Тучи в кои-то веки разошлись, и ветер пахнул дымом. Слева шёл пёс, а справа… Она нисколечко не удивилась, когда увидела справа тень, длиннее её собственной. Она шла, крутя на пальце Кольцо, и смотрела под ноги. Ну, ЭТО сумасшествие, может, не такое уж и скверное. Хорошее сумасшествие, когда чувствуешь, что рядом друг, когда там никого нет. Но если смотреть не на пустоту у правого плеча, а на тень, то можно представить — поверить,— что это вовсе никакое не сумасшествие, что этот друг настоящий. А молчит… ну, потому что грустный, а может, потому, что с другом можно и молчать.

Кэти стряхнула задумчивость, обнаружив, что стоит возле какого-то обшарпанного панельного дома. Дом ей был не знаком, двор тоже. Чёрный пёс сидел рядом, выжидательно вперившись в неё.

Кэти подняла глаза на табличку. Стадионный проезд, 7. Рука сама собой скользнула в карман, где до сих пор лежал листок с новым адресом Тилля. Но заглядывать в него не было нужды — она помнила и так.

Кэти посмотрела на пса. Пёс нетерпеливо залаял.

— Ну ты и хитрюга. Привёл сюда и доволен? Ну ладно, уговорил…

Она поднялась на третий этаж мимо бесчисленных банок-пепельниц на ступеньках, мимо разбитых окон и признаний в любви, вырезанных на перилах. За дверью шумно гомонили.

Внутренности у Кэти завязались узлом, когда она нажала на кнопку звонка. Раздались шаги, потом щёлканье замков. Ей открыло удивительно лохматое человекообразное создание. На лице у создания блестел в обилии шипастый металл, а на голой груди красовалась очень симпатичная, с чертенятами, адская топка. Со всем этим шокирующе сочетались вполне тривиальные спортивные штаны и тапочки.

— Привет, крошка, — раздался из-за завесы алых волос дружелюбный голос. — Ты чего? Проходи.

— Спасибо, — машинально ответила Кэти и сделала на всякий случай крошечный шажок назад. — Да я просто… Тилля хотела повидать.

— А-а-а, — протянуло создание, расплываясь в зубастой улыбке, и рявкнуло в сторону: — ЭЙ, ТИЛЛЬ! Давай сюда, тебя дама требует, — и потом опять Кэти: — Погоди, крошка, он сейчас. Может, всё-таки зайдёшь?

Кэти покачала головой. Создание разочарованно щёлкнуло языком и принялось задумчиво крутить шип в нижней губе. Но тут его оттёрли плечом, и на пороге возник Тилль.

Никаких сомнений не было, что это он, хотя этот парень мало чем напоминал малявку Тилля. Этот был очень длинный, с буйной каштановой шевелюрой чуть не до лопаток. На подбородке у него была недельная щетина, на носу очки, а в руке картофелечистка.

Они таращились друг на друга, разинув рты, пока неугомонное создание в тренировочных штанах не возмутилось у Тилля из-за спины:

— Ну и чего вы зависли, ребят?

— Сгинь, Ёж, — хрипло сказал Тилль. Он моргнул. Потом ещё раз. Потом поправил очки той рукой, в которой была картофелечистка.

— Привет, — нервно поздоровалась Кэти и сунула руки поглубже в карманы. — Ну… узнал хоть?

— Спрашиваешь! А ты и… Ты проходи, не стой, — спохватился Тилль и поспешно отступил в сторону.

— Э… нет, спасибо. Думаю, что не стоит.

В это время с кухни донёсся особенно громкий взрыв хохота. Тилль ткнул в ту сторону картофелечисткой.

— Не дёргайся из-за Ежа и остальных, это парни из группы, мы эту конуру вместе снимаем. Давай, проходи… ты как раз вовремя, скоро суп будет.

— Нет, спасибо, — повторила Кэти. — Слушай, не суетись, ладно? Я только хотела тебе показать одну… хотела у тебя спросить, в последнее время…

Но в горле у неё вдруг страшно пересохло, так что пришлось откашляться и начать сначала:

— Я только хотела узнать, ты ничего… странного не замечал… в последнее время?

И, не дожидаясь, пока её обзовут помешанной, она показала на ладони Луну. Тилль посмотрел на неё и нахмурился, а потом тихо спросил:

— Ты где была? В Туннеле, да?

— И в Туннеле, и на кладбище, и в училище. Мне её вернула Старая Дама.

Тилль быстро поднял на неё глаза, и она поняла: он помнит, кто такая Старая Дама. Он всё помнит.

— Подожди минутку, я куртку надену.

Вскоре они уже стояли друг напротив друга на лестничной площадке. Кэти чувствовала себя неловко оттого, что он такой высокий, а в этой драной куртке с заклёпками ещё и похож на Нэта. Тилль сперва молчал. Он был очень серьёзен.

— Пошли пройдёмся немного. Поговорим, как в старые добрые.

Она согласно кивнула, и они спустились по лестнице во двор. В ветках яблонек и черёмухи шумел ветер, и заметно похолодало. На солнце набежали тучи. Чёрный пёс дожидался их у подъезда. При виде Тилля он встал и молча шевельнул хвостом. Тилль посмотрел на него пристально, но ничего не спросил, а заговорил о другом:

— Ну что, как теперь живёшь? Давно ничего про тебя не слышно.

Кэти пожала плечами (игнорируя пять волосатых физиономий, с живейшим любопытством выглядывающих в кухонное окно), но на этот раз отделываться официальной версией не стала.

— Никак не живу. В смысле — живу никак. Учусь. Ем. Сплю. Давай лучше про тебя? У тебя вон сколько всего… как ты и хотел, да? Группа… Кстати, на афишах ты без очков.

Тилль засмеялся.

— Не вписываются в имидж. На концертах ношу линзы, но у меня от них глаза чешутся. Мой очкастый вариант — только для друзей.

Кэти быстро взглянула на него, но не решилась уточнить про друзей.

— А я думала, ты теперь совсем крутой мужик. Вон как вымахал… и в ширину. Что, действует твоё айкидо?

— А, я его лет пять как бросил. Когда первый зуб выбили.

Пёс проводил их до пустых качелей, а там отстал и деловито потрусил в обратную сторону.

— А это не тот же самый? — задумчиво сказал Тилль, провожая его глазами. — Который охранял нас тогда… от Башни и до старика Риза…

— Очень даже может быть, — буркнула Кэти. — Такой же наглющий…

— А ты почему ко мне раньше не заходила?

Кэти опешила. Тилль смотрел на неё в упор.

— Нашёл тоже… а кто первый! Вон куда переехал, откуда мне было знать?

— Ну ведь нашла же вот…

— А сам-то почему? Я-то никуда не переезжала, так и живу у тётушки.

Тилль шумно вздохнул и опустил глаза. А потом сказал напрямик:

— Да я всё боялся. Много раз думал: позвоню тебе, а вдруг ты теперь вроде Роззи или генерального директора Клайвенса Кассона… а про Ярви и не помнишь совсем.

— Ты, значит, виделся с ними? С Клайви и Роззи?

— Угу, виделся. Столько сюрпризов, скажи.

— Вот уж точно. Думаешь, они СОВСЕМ про Расмуса забыли?

Тилль промолчал, но и так всё было ясно. И тогда Кэти набралась духу задать самый страшный вопрос:

— Но ведь если ты всё ещё помнишь — если МЫ всё ещё помним про Ярви и Маури… Почему он не отзывается, когда я зову?

*
Наутро Кэти собралась-таки на пары. Свинья-копилка стояла как новенькая, покрытая лаком, с опущенной внутрь и задорно звякающей монеткой. Кэти была успокоенная, точнее — смирившаяся с перспективой сумасшествия.

Впервые за недели беспросветной хмари утро выдалось славное: солнышко, птички чирикают вовсю, а у подъезда на скамейке сидит, сгорбившись и сунув руки в карманы, парень в толстовке с капюшоном.

При виде Кэти он вздрогнул всем телом и уставился на неё.

Кэти замерла на пороге, повременив отпускать дверь. Столкновение с каким-нибудь обкурившимся отморозком в её ближайшие планы не входило. А может, паранойя просто уже? Может, никакой он и не отморозок, самый обычный парень…

Но тут он вскочил с криком:

— Кэти!

Крикни он что другое, Кэти уже была бы такова. Но она поневоле остановилась, отступив на всякий случай назад в подъезд.

Парень спохватился и успокаивающе вскинул руки.

— Постой… пожалуйста, не убегай, выслушай меня! Дай мне минуту, хорошо? Смотри, я не приближаюсь к тебе. Идёт?

И он даже попятился.

Во всяком случае, Кэти могла в любую секунду укрыться в подъезде.

— Ты кто? — спросила она. — Чего тебе надо?

Парень неуверенно улыбнулся.

— Я… Ярви. Это я, серьёзно, я просто… стал старше.

Сердце у Кэти в груди пустилось в галоп. Она покрепче взялась за дверную ручку и сказала очень взвешенно:

— Не знаю ни одного Ярви. Что это вообще за имя?

Парень медленно опустил руки. Кровь отхлынула у него от лица.

— Это… моё имя. Ты не помнишь? Помнишь ведь, а то ты меня бы не видела и не… Кэти, только не уходи!

Ей и хотелось бы, но это было не так-то просто.

— Что ещё за «Кэти»? Меня так с десяти лет никто не зовёт. Откуда ты узнал?

Он пожал плечами.

— Ты мне сама сказала, когда мы познакомились. Это уж ты точно помнишь — ты же носишь моё кольцо.


Кольцо. Глава 18
1995 год

Кэти проснулась утром. Кроме Ярви, в комнате больше никого не было. Вид у него был грустный, и сочувственный, и укоризненный. Он сидел на стуле задом наперёд.

— Чего? — хмуро спросила она, и он вздохнул.

— Балда ты.

Она не удивилась и не обиделась. Только сбросила плед и убрала чёлку со лба.

— Это с чего ещё?

— Сама знаешь. Устроила тут сцену… похлеще, чем в «Там Лине».

— А что мне было, молчать? Когда они… когда он…

— Я что, дурак? Понимаю я всё, — Ярви вздохнул и опустил подбородок на руки.

Кэти прислушалась к доносящимся в комнату голосам. Они были тихие — наверное, с кухни.

— Опять говорят, какая я сумасшедшая.

— Дура ты настоящая, — рассердился Ярви. — Ревела тут… а потом дрыхнуть наладилась. А они весь день над тобой просидели, и всю ночь потом, и не разговаривали даже, чтобы тебя не разбудить.

— И за ручки держались, ага, — ядовито ввернула Кэти.

— Ну и держались. Что с того?

И правда, подумала Кэти с уколом стыда.

Она посидела немного, опустив голову. Затем встала одним решительным движением и обеими руками взлохматила волосы. Ярви исподлобья следил за ней.

— Опять скандалить примешься?

— Не примусь. Ты, пожалуйста, не ходи за мной.

Тётя и дядя (с тех пор она всегда думала о них вот так, об обоих сразу) сидели на кухне за столом, бледные и грустные. Кэти остановилась на пороге и сразу извинилась. Это было непросто. В общем и целом она чувствовала себя как сломанная пополам кукла, и её больше мучило сильнейшее чувство голода, чем дальнейшая судьба.

Тем более что не так уж много и изменилось. Разве что она перестала ругаться с тётушкой. И разговаривать по душам с дядей Яном.

Кроме Ярви она больше ни с кем не разговаривала по душам.

*
Уже наступили первые ноябрьские заморозки, и приходилось носить шапку, шарф, перчатки, тёплые сапоги — в общем, полную зимнюю амуницию, когда у Роззи появилось наконец свободное время, и Кэти уговорила её пойти на шахматный турнир болеть за Тилля.

Вроде бы, за столько времени встретиться втроём — им бы идти и радоваться. Но только с самого начала поход не задался. Сперва они чуть не поссорились, потому что Роззи не хотела соглашаться вообще ехать смотреть турнир. Потом Минна долго-долго её причёсывала и одевала. Потом она потребовала своё любимое клетчатое пальто, и непременно его, и Кэти прождала добрых двадцать минут, прежде чем его извлекли с антресолей, свёрнутое и пахнущее лавандой. В итоге когда девочки вышли на улицу, они уже опаздывали и были очень недовольны друг другом.

Они ещё могли успеть, пройдя напрямик через рельсы, но Роззи, конечно, капризничала и здесь, и тогда Кэти просто перестала с ней спорить. И повезла напрямик.

В одиночку с коляской оказалось справиться очень непросто. Кэти кое-как втащила её на насыпь, а там и через первые пути, и почти… но на вторых путях коляска застряла. Колесо угодило прямо между прогнившей шпалой и вздыбившимся рельсом, и намертво. Кэти дёргала её, дёргала, и тащила, и толкала, но коляска не поддавалась.

— Ну что ты там, Кэти, правда, — с дрожью в голосе воскликнула Роззи. Она вжималась в коляску что было сил. — Давай же скорей, пожалуйста…

— Да я стараюсь, — пыхтела Кэти, но ничего не выходило. Руки у неё так одеревенели от холода и напряжения, что совсем ничего не чувствовали. Она подышала на них, но это не помогло.

— Кэти, ну пожалуйста, — попросила Роззи. — Толкни посильнее…

Она готова была расплакаться, и Кэти пожалела, что вообще потащила её сюда. Ну и опоздали бы на этот дурацкий турнир… кому он нужен… а так всё равно опоздают… и вон какой тут ветер злющий!

— Сейчас, — остервенело цедила Кэти, растирая окоченевшие руки. — У меня пальцы ничего не делают, а коляска холодная вся…

— Ты же была в перчатках!

— Была! Забыла их у тебя дома, когда мы торопились.

— Возьми скорее мои… они тёплые.

Роззи поспешно стянула пушистые белые перчатки.

— Вот, пожалуйста… ой!

Ветер подхватил правую, как птичку, и сбросил по грязной насыпи.

— Я мигом подниму, — сердито сказала Кэти.

— Не надо лучше, Кэти…

Но она не обратила внимания. Галька зашуршала из-под ног, Кэти нагнулась за перчаткой, и в этот миг всё и произошло. Она услышала за спиной пронзительный визг, а потом грохот. Она крутнулась на месте, но там, где стояла коляска с Роззи, были только мелькающие чёрные вагоны.

Она чуть с ума не сошла от страха. Закрыла локтем лицо. А когда решилась посмотреть, поезда уже было не видно, а Роззи в своей коляске сидела как ни в чём не бывало. Целёхонькая! Только моргает потерянно, словно только что очнулась от глубокого обморока.

— Роззи! — заорала Кэти и, спотыкаясь, бросилась к ней. — Роззи! ты как? С тобой ничего?

— Да… что? — Роззи обвела железную дорогу затуманенным взглядом. — Всё в порядке, не беспокойся, пожалуйста. Со мной это бывает ещё. Мне просто на секундочку показалось…

Она не договорила, только беззвучно шевельнула губами. Кэти стояла, окаменев, вся в холодном поту под курткой, а ветер необитаемо гудел в проводах и доносил из дальней дали запах гудрона и разогретого железа.

— Ты что, Роззи?

Роззи слегка встрепенулась.

— Что? Наверное, просто заснула на секундочку. Извини, Кэти, мы теперь совсем опаздываем, да? Ой… а где мои перчатки?

— Вот. Держи. Я сейчас тебя вытащу.

У Кэти не хватило духу заговорить про поезд. Но когда она снова ступила на рельсы, её заколотила неудержимая дрожь. А что, если опять… прямо сейчас…

Но коляска поддалась, спуск по насыпи прошёл гладко, и спустя десять минут они благополучно добрались до школы, где проходил шахматный турнир. И пропустили совсем немного, и смотрели, стоя в волнующейся толпе, как Тилль разделывает противника под орех. А как он обрадовался, когда, сияющий, с медалью на тощей шее, заметил их! На обратном пути они зашли в кондитерскую за заварными пирожными и отправились все втроём к Роззи. Совсем как в старые добрые времена! Тилль улыбался во весь рот, а все его наперебой нахваливали. И только Роззи была весь вечер какая-то вялая. Маргарете озабоченно трогала ей лоб, а Минна ворчала, как бы она не подхватила простуду. Они разошлись, условившись встретиться назавтра.

А назавтра утром у Кэти в комнате появился Расмус и сообщил, что Роззи заболела. Когда Кэти услышала это, у неё упало сердце. Она и так всю ночь боялась глаза сомкнуть — сразу виделся этот кошмарный поезд и звенел в ушах отчаянный визг.

— Сильно заболела? — спросила она Расмуса, задержав дыхание.

Он пожал плечами, и ей почудилось, будто он смотрит на неё  осуждающе и ждёт объяснений. Она трусливо отвела глаза и схватила со стула носки.

— Я сейчас приду.

Но к Роззи её не пустили. Минна говорила с ней в сумрачной, как пустой театр, гостиной. Фортепиано стояло закрытое наглухо, а свет сквозь тёмные шторы был тусклый и строгий. У Минны покраснели глаза. Из комнаты Роззи доносился тихий разговор, а Расмус молча стоял возле старинного дивана, как привидение.

— Мне очень жаль, — говорила Минна, и по ней было видно, что ей правда жаль, — но я не могу тебя сейчас впустить. У Розы доктор Йоргас. Он… старается как может.

Доктор Йоргас мог что угодно! Но всё-таки Роззи лежала без памяти и никого не узнавала.

Кэти ушла, терзаемая страхом и совестью, и весь день просидела у себя в комнате, забившись в неё, как в нору. Она знала, что должна рассказать Расмусу, Тиллю и остальным про чёрный поезд — но ещё она знала, что тогда непременно умрёт со стыда. Кто потащил Роззи на эти проклятые рельсы? А ведь она не хотела туда идти…

Так она корчилась и вторую ночь подряд, и только под утро заснула, свернувшись в клубок.

В понедельник у Кэти были уроки, но она была так подавлена и невнимательна, что ничего не видела и не слышала. Сделав ей пять замечаний подряд, старенькая географичка потеряла терпение и отправила её к классной руководительнице.

В тот миг Кэти было так худо, что она бы даже порадовалась нагоняю. Но никакого нагоняя не было. Их классная руководительница, госпожа Штерн, была совсем не то что Клавдия. Добрая. И справедливая. Она отвела Кэти в учительскую, посмотрела хорошенько ей в лицо и сказала:

— Катарина, посмотри-ка, до чего ты бледная. Ты сегодня завтракала?

Кэти ответила:

— Да.

— И хорошо спала?

Кэти опять ответила:

— Да.

— Ты не заболела?

Она сказала:

— Нет, — и почувствовала, что губы дрожат.

Тогда госпожа Штерн заставила её съесть маленькую плитку шоколада, а потом отпустила домой.

Должно быть, это шоколад так подействовал, но Кэти охватил приступ надежды. Из гимназии она бежала со всех ног, и сразу к Роззи. Минна открыла ей, ничего не спрашивая, и пропустила в гостиную. Тилль уже сидел там у стола. Он сразу обернулся со своим по-индейски спокойным лицом.

Кэти не осмелилась сразу к нему подойти.

— А я думала, ты не придёшь. Ты что, не пошёл на шахматы?

Тилль отмахнулся и сгорбился на стуле.

— Я их бросил. Совсем. Ну их.

Они сидели так весь вечер, в уголке, чтобы не мешать, тихо, как мыши. Смотрели, как тускнеет свет за окнами и до рези в ушах вслушивались в голоса взрослых. Слов они не разбирали, но и так всё было ясно: Роззи не просыпалась, и доктор Йоргас был в настоящем отчаянии. Маргарете бегала на кухню и в ванную за свежими компрессами и звонила по телефону, чтобы вызвать к Роззи отца. Когда она положила трубку на рычаг, то долго стояла, прижавшись лбом к стене, и Кэти с Тиллем поняли, что она плачет. Одна только Минна держала себя в руках.

Во вторник пришли другие врачи, незнакомые. Все шептались на кухне, а ходили так тихо и с такими мрачными лицами, точно в доме умирающий. Впервые показался в гостиной доктор Йоргас. Он был бледный как смерть и опирался на трость куда тяжелее обычного.

Прежде чем уйти, Тилль и Кэти осмелились спросить у него, что с Роззи. Доктор Йоргас положил Кэти на голову сухую руку и проговорил:

— Ах, голубушка, если бы я знал… если бы я знал…

У него задрожали губы, и он отвернулся.

Когда они пришли в среду, то узнали, что Роззи забрали в больницу. Минна заперла дверь, и они остались стоять в стылой подъездной тишине.

— Ну ладно, — начал было Тилль, и тогда Кэти выдавила:

— Мне надо вам кое-что рассказать.

Они вчетвером вышли на детскую площадку и расселись, Тилль и Маури с Ярви на качелях, а Кэти на деревянном бортике песочницы. Она уперлась локтями в колени и просипела, глядя прямо под ноги:

— Я знаю, что случилось с Роззи. Я видела. Это я виновата.

Никто не издал ни звука, и тогда она рассказала всё как было: как они спорили, и как она потащила Роззи через рельсы, как застряла коляска.

— Это всё из-за меня, — сказала Кэти, зажмурившись и до боли вцепившись в волосы. — Если бы не я, всё было бы хорошо. Это я виновата.

— Ты не виновата, — быстро сказала Маури, а Тилль подхватил:

— Никто не виноват.

— Если бы я…

— Это не случайность, — сказал Ярви, и все посмотрели на него. — Такие штуки случайно не происходят. Хорошо, что ты рассказала, Кэти.

— Значит, ты знаешь, что это за болезнь?

Ярви заколебался. Они переглянулись с Маури.

— Я не уверен. Но я боюсь, что дело плохо. Ваши врачи это не вылечат.

— У нас хорошая клиника, — горячо возразил Тилль. — Самая лучшая! А доктор Йоргас попросит своих друзей…

— Никакие врачи это не вылечат. Надо поговорить с Расмусом. А кроме него никто не скажет, что случилось.

В четверг они не пошли на уроки (Тилля отпросила мама, а Кэти тётушка), а поехали в больницу на машине Родригеса. В палату к Роззи их всё равно не пустили, а можно было только смотреть через стекло, как она лежит там, будто хорошенькая восковая кукла.

Расмус сидел в коридоре рядом. Коридор был пуст, и они вчетвером подошли к нему. Сперва он ничего не хотел отвечать, но потом сдался.

— Её зацепил тот поезд, — сказал он, ни на кого не глядя. — Поезд НЕ ОТСЮДА. Как крючком. И тянет теперь за собой. Вытягивает душу из тела, пока связь между ними не истончится.

— И что тогда будет?

— Она умрёт. Станет как мы… невидимой.

— Должен же быть способ! — прошептал Ярви, и Расмус ответил:

— Способ есть.

— Ну? Какой?

— Я не скажу.

— Что значит — не скажешь? Что надо сделать? Ну ты же видишь, что нельзя больше тянуть!

Тогда Расмус ушёл через стену к Роззи в палату, а суровая медсестра отчитала Кэти за крики в коридоре.

*
Ночью Роззи впала в кому. Кэти сказал об этом Расмус, который возник у неё в комнате в два часа. Она зажгла ночник и испугалась. Потому что с Расмусом и самим было плохо. Его силуэт искажался и рассыпался, как изображение в дешёвом телевизоре, а голос был слабый и далёкий.

— Способ только один, — с горем пополам разобрала Кэти. — Надо разрушить наш с ней Договор. Вам надо вернуться в Вертящийся Замок.
 
Наутро Кэти и Тилль прогуляли школу и встретились возле яблоневого сада. Чтобы попасть в Замок, нужен был Ключ. А Ключ был зарыт в саду. Они посмотрели друг другу в глаза. Им было страшно. Лезть к старику Ризу средь бела дня — это было самоубийство. Но Роззи делалось всё хуже, неизвестно, сколько оставалось времени. У них не было выбора.

Как же неудобно было карабкаться через забор в куртках! Как же страшно было пробираться к раздвоенной яблоне, ожидая, что вот-вот раздастся лай и бросится погоня! А когда старик Риз действительно закричал что-то про недоносков и про ружьё с солью, у Кэти сердце остановилось. Они сидели под деревом на коленях, а Коробка всё ещё в земле!

И опять у Тилля стало это индейское лицо.

— Я отвлеку его, — прошептал он. — Беги скорее, одна. Удачи!

И побежал со всех ног старику наперерез. Кэти выкопала Коробку, обдирая ногти, и удрала в другую сторону.

Вот так и оказались они возле водонапорной башни с Ярви вдвоём. Буйные лопуховые заросли засохли, багровые кирпичи дышали холодом. А так всё было по-прежнему, включая замок, болтающийся в скобах. Кэти открыла грязную Коробку, достала Ключ, вставила в замок — но он не повернулся.

— Он не подходит, — со слезами воскликнула Кэти. — Он не подходит! Может… может, они просто сменили замок?

— Нет, это навряд ли…

— Надо… сбить его чем-нибудь. Я видела, ломиком… Давай, помоги мне… поищем здесь какую-нибудь железяку…

— Погоди ты, Кэти, ПОСЛУШАЙ МЕНЯ. Это бесполезно. Если бы Замок ждал, как в прошлый раз… Но этот путь закрыт.

— Но что нам тогда делать? Если Ключ не работает, если…

— Тихо! Дай мне подумать.

Кэти часто заморгала, стараясь не разреветься. А потом вспомнила.

— Старая Дама, Ярви! Это она мне рассказала, как попасть в Вертящийся Замок! И ещё она сказала, что если двери будут закрыты, можно и без них! Как в той считалочке: «По ступенькам от крыльца, ни начала, ни конца, промахнёшься — полетишь, на помойку угодишь…» Ярви, Ярви, я помню её целиком!

— Что помнишь?

— Считалку! «От помойки до ворот прыгай задом наперёд. Не успеешь – пропадёшь, к Чудо-Башне попадёшь. Стены вертятся кругом»… Ты разве не понял? Это про Вертящийся Замок! И это всё по правде, я сама видела, как та девочка провалилась сквозь пол!

— Какая девочка? Ты про что?

— Девочка с Пустыря! Ярви, я знаю дорогу!

Прежде, чем проникнуть на Пустырь, они постояли молча. Кэти прижимала к себе Коробку. Она старалась изо всех сил, вспоминая тот день, когда они пришли сюда с Клайви, то ощущение, которое захватило их тогда. Ощущение от земли, от низкого неба, от огромности и пустоты.

— Идём.

Они пробрались через заросли кустов прямо к ручью. Сели на корточки. Кэти положила Коробку на камень, опустила руки в ледяную воду. А когда подняла глаза, поняла, что у неё получилось. Они попали ТУДА, КУДА НУЖНО.

Пустырь был огромен. Не было поблизости никаких шумных дорог, никаких высоких крыш. Небо в сизых и пепельных облаках ползло над самой головой. Ручью не видно ни начала, ни конца. А за ним — ступени из розового ракушечника. Они вели вверх, туда, где порой появлялся сотканный из света и бликов то ли дворец, то ли храм с широким крыльцом.

Они поднялись по лестнице, разглядывая вырезанные под ногами треугольники, круги, квадраты, звёзды. Наверху сегодня было хмуро и сильный ветер, и никого.

— Сперва мы должны написать имена, — просипела Кэти. У неё страшно пересохло в горле.

Они написали внутри очерченного на холодном песке круга:

ЯРВИ

А ниже:

КЭТИ

Потом встали плечом к плечу на краю верхней ступеньки.

— Делай как я, — велела Кэти. — А когда дёрну тебя, прыгай.

Он кивнул.

Кэти набрала полную грудь воздуха и заговорила, ритмично хлопая в ладоши:

— По ступенькам от крыльца —
ни начала, ни конца…

Ветер выл и рвал концы шарфа. Коробка, втиснутая в карман, впивалась уголком в бедро. Но ритм слов уже захватывал их, и пути назад не было.

Считалка закончилась и началась заново.
 
— По ступенькам от крыльца —
ни начала, ни конца.
Промахнёшься — полетишь,
на помойку угодишь!
От помойки до ворот
прыгай задом наперёд.
Не успеешь — пропадёшь…

Кэти схватила Ярви за руку — на ЭТОМ Пустыре это было просто — и выкрикнула последнюю:

— …к Чудо-Башне попадёшь!

И они прыгнули. Пола под ногами не оказалось. Розовая лестница ухнула ввысь, желудок скрутило от внезапного падения, а в следующий миг земля ударила их по ногам. Кэти непременно шлёпнулась бы, но Ярви её удержал.

Небо опять изменило цвет и стало ещё ниже. Гнусное багровое небо с чёрной рванью облаков. Ни луны, ни звёзд, ничего, только свет, как от адской топки на церковных фресках. Башни Замка торчали, как скрюченные пальцы, как обломанные зубы, как наконечники копий, распарывая шпилями облака.

— Нечего здесь ждать, — прошептал Ярви. — Бежим!

Он схватил Кэти за руку, она схватилась за карман, чтобы не вывалилась Коробка, и они помчались к этой гнусной, натужно скрипящей громадине Замка. Ещё миг — и знакомый светлый коридор обступил их со всех сторон. Коридор, поворачивающий в обе стороны, с великим множеством дверей.

Они отдышались немного. Затем пошли налево. Минуты тянулись в молчании. Замок был тих, как сладко дремлющее чудовище, сожравшее двух беспечных путников.

Вдруг Ярви остановился.

— Вытяни руку.

— Зачем?

— Надо. Жалко, что ли?

Она подставила руку, и Ярви положил ей на ладонь колечко, свёрнутое из проволоки.

Недоумение Кэти сменилось неловкостью.

— Надеюсь, это не такое, как дядя Ян на помолвку тётушке подарил? — мрачно пошутила она, но Ярви не засмеялся.

— Это лучше. Это не просто кольцо. Кэти, надень его, ладно? И всегда носи.

Вид у него был отчаянный, и Кэти забеспокоилась.

— Да зачем?

— Оно… особенное. Оно поможет тебе меня найти, если будет надо.

— Я и так могу тебя найти, потому что Договор.

Ярви запнулся, когда отвечал:

— Без… Даже если без Договора, но с кольцом, ты будешь меня видеть.

— Что значит «без Договора»? — взволновалась она совсем. — Мы же не наш собираемся разорвать!

— Мало ли… — пробормотал Ярви.

— Что? Ну а если и… мы же дружили ещё до Договора!

— Я тогда был… привязан к другой оболочке. А теперь…

— Что? Что бывает, если разрушается Договор?

Ярви нахмурился. Ему явно не хотелось отвечать.

— Люди забывают. И тогда мы… перестаём существовать.

У Кэти по спине поползли мурашки.

— Вы умираете?

— Нет. Просто… нас больше не видят и не слышат, и не помнят о нас. Нас как будто… вообще нет.

Прежде чем до Кэти дошёл смысл его слов, загудело под полом, стены дрогнули, сдвинулись, завертелись — а когда замерли опять, перед ними была дверь со скворечником.

— Подожди-ка. Про Договор…

Ярви схватил её за локоть и втащил вместе с собой в дверь. Внутри было тихо, как в прошлый раз, и пахло по-домашнему, и уютная лампочка горела над головой, и уютный бабушкин голос спросил:

— Кто это там пришёл?

Кэти вырвалась.

— Да стой же! Если мы разорвём Договор, мы больше никогда не увидим Расмуса?!

— Зато Роззи поправится, — тихо сказал Ярви. — Другого пути нет.

— ДОЛЖЕН БЫТЬ! Так… нельзя!

— Мы с Маури и Расмусом уже всё решили. Если кольцо подействует… а если нет, прости меня, пожалуйста.

Кэти ещё ничего не поняла, а Ярви уже выхватил у неё из кармана Коробку и закричал:

— Мы — Кэти и Ярви, мы — Роззи и Расмус, мы — Тилль и Маури! Мы хотим разорвать Договор!

И он швырнул Коробку на пол. Она разлетелась, как стеклянная, засверкав в темноте; какая-то сила вышвырнула их в коридор Замка, а дверь вдруг скомкалась и исчезла, и всё исчезло.

*
Кэти скорчилась на земле и плакала. Чувство было страшное: будто умер кто-то самый близкий, будто у неё была ещё одна рука, а теперь отнялась, будто… что-то внутри замолкло. Она больше не чувствовала присутствия Ярви, как раньше, но Ярви был рядом, судя по лицу — испуганный не на шутку. Стоял рядом с ней на коленях и звал:

— Кэти! Кэти!

Она села и огляделась. Вокруг желтели лопухи. Рядом стояла башня. Всё вернулось на свои места. Кроме Коробки.

Кэти вскочила на ноги, Ярви следом.

— Где та дверь?

— Она для нас больше не откроется. Нельзя дважды заключить один и тот же Договор.

И тут Кэти рассвирепела.

— Ты что, совсем больной?! Зачем ты это сделал?

— Избавил вас двоих от опасности, вот зачем! А ты думаешь, тот поезд… просто так? Если они добрались до Роззи, то и до тебя добрались бы. Ну не злись, так ведь вышло даже лучше, оно подействовало…

Кэти поспешно надела кольцо.

Грязная, измотанная,  с порванным карманом и проволочным кольцом на пальце, она явилась в больницу к Роззи. В холле на первом этаже к ней сразу бросился Тилль.

— А я знаю, у тебя получилось! Угадай что? Роззи очнулась! Она с врачом говорит! Я хотел сказать Расмусу, но его нигде нет, и ещё… Кэти, у тебя не было такого противного чувства… Кэти, ты что? Ну не плачь…

— Почему я зову Ярви, а он не отзывается?


Кэти настоящая. Глава 19 и последняя
2003 год

— Умный такой, да! — бушевала Кэти, и плевать ей было с колокольни, что эти вопли перебудят половину соседей. — Кольцо у него подействовало, ага! Недолго же оно действовало! Хоть предупредил бы, прежде чем исчезнуть!

— Не мог я предупредить…

— Не мог! Я тебя звала, звала, весь день, и много дней, а ты не откликался! А потом мне исполнилось одиннадцать, и всё, что было за лето, спуталось в голове, и я тогда взяла дневник и стала писать всё, что помню… а когда память кончилась, стала просто писать, обо всём подряд, ПИСЬМА ТЕБЕ!

— Прости! — воскликнул Ярви, отменно виноватый. — Но они нас с Маури заперли. Не навсегда, а только пока вы нас не забудете. Ты продержалась дольше всех, писала и не снимала кольцо… а потом перестала писать, и кольцо носить тоже.

— ЯСЕН ПЕНЬ! — заорала Кэти. — Мне же было шестнадцать, я школу закончила! Что мне было больше делать?! Вот и убедила себя, что это всё детский бред, и из дневника вырвала все страницы, кроме первой и последней… и всё забыла.

— Только не по-настоящему. Иначе ты бы про меня больше никогда не вспомнила. Но ОНИ думали, что по-настоящему, и отпустили меня. Сказали: иди, полюбуйся, попробуй докричаться до неё… ну и я пробовал. Один год, второй. А ты знала, что я здесь, потому что сразу менялась. В общем, я понял, что сам ничего не смогу. Тогда я пошёл к Игроку. Ну, он и… тоже делал, что мог. Ты ему с детства нравишься. Он и игрушку свою послал приглядывать за тобой — видела этого пса? Он смог пробиться в твои сны. И поезд… сам-то он давно не ездит, только Игрок его починил. А пёс его однажды стащил у тебя зонтик из сумки, когда ты на скамейке обедала. Мы знали, что ты за новым полезешь в кладовку. А уж когда ты нашла Кольцо, мы поняли, что всё путём. И тут ты со страху начала по Граням скакать…

Пауза была долгой. Кэти уже не злилась. Она смотрела на Ярви, поражаясь, каким он выглядит… настоящим. Кажется, можно просто потянуться и пальцем ткнуть.

Её охватывало странное чувство, отчасти болезненное. Будто раньше у неё была ещё одна рука, а потом отнялась, и теперь возвращает чувствительность.
 
— Кэти, — умоляюще сказал Ярви, — прости меня, а? Когда я разрывал Договоры, я не думал…

— Хорошо хоть про кольцо подумал, — буркнула Кэти. И посвежевшим взглядом окинула яблоньки у подъезда. — Слушай, а ОНИ не узнают? Не запрут тебя опять?

Ярви впервые улыбнулся.

— От тебя-то? Ты же куда хочешь можешь попадать!

— Не хочу я попадать никуда. Я жить хочу. Слушай, а ты что трясёшься?

— Холодно, — удивлённо ответил Ярви и вдруг вытаращил глаза. — Холодно! Понимаешь, я холод чувствую! Ох, смотри!

Что-то обожгло Кэти палец, и она, опустив взгляд, увидела, что проволочки кольца будто сплавились в гладкую сталь. Кэти перевела дух и поняла, что непривычное чувство, охватившее её, — это спокойствие. Впервые за долгое-долгое время всё встало на свои места.

— Ну что, — деловито сказала она. — Пошли, что ли? Есть чай с имбирём. Ну и надо придумать, как объясним твоё загадочное появление широкой общественности…

Она ещё договаривала, когда заметила краем глаза приближающуюся пару. Мужчина был худой и рыжий, а женщина с волной чудесных волос.

— Дядя? Тётя? — удивилась Кэти.

Дядя Ян поднял в приветствии кулак, а тётушка поцеловала Кэти в щёку.

— Извини, что без предупреждения, дорогая. Нам повезло, что мы тебя застали.

— Да, я как раз домой… возвращалась. Сегодня же не выходной, случилось что-нибудь?

— Нет-нет. Просто ты такая грустная в последнее время, и Ян говорит, голос у тебя по телефону был… — тётушка деликатно откашлялась и вдруг покосилась в сторону Ярви. — Так что извини нас за внезапное вторжение. Катарина, а молодого человека ты нам не представишь?