Тайна старого моря. Часть I. Университет. Глава 20

Глава 20
ЗАЩИТА ДИПЛОМА

Наконец настал тот момент, к которому я шла долгие пять лет учебы в университете, – защита диплома. Из всего, что запомнилось мне в тот день, это одно сплошное волнение, а когда испытание успешно закончилось, – облегчение и яркая вспышка эйфории, цветы от Шурки – тяжелые бордовые розы. Честно признаться, никогда не любила такой цвет, но от Морозова было приятно все. Слышала когда-то, что цветы говорят о многом: например, белые – о нежности, а красные – о страсти, «чтоб не продинамила», как выражалась Маша Архипова. А что означал бордовый цвет, я так и не захотела узнавать, решив оставить это загадкой и связать исключительно с Шуркой.
В то предзащитное утро, поднявшись на третий этаж, я прямиком направилась к родной кафедре русской литературы XX века. Там меня ждала Татьяна Сергеевна Куликова – прямая и решительная, и еще несколько моих однокурсниц, которые тоже писали у нее диплом. Мы поздоровались, и Татьяна Сергеевна еще раз попросила у меня защитное слово, которое я накануне должна была немного доработать.
– Рецензента своего ты знаешь, – утвердительно произнесла Куликова, деловито дымя сигаретой в окно. – Встречалась вчера с Любовь Михалной?
– Да, она сейчас подойдет, – ответила я.
Любовь Михайловна Веденяпина была аспирантом нашей кафедры и впервые в жизни выступала в роли рецензента дипломной работы. Девушка была чуть постарше меня и очень волновалась.
Дверь кафедры со скрипом приоткрылась, и, тихо, по-кошачьи ступая, вошла Люба. Круглое очень красивое лицо и тяжелая темно-русая коса, закрученная в несколько рядов на затылке, казалась непосильной ношей на ее тонкой белой шее.
– Здравствуйте, Наталья. Я могу еще раз посмотреть ваше защитное слово? – Любины щеки от волнения вспыхнули румянцем, и от этого она еще сильнее стала напоминать русскую красавицу.
Мне казалось, что Любовь Михайловна волнуется больше меня.
– Так, девочки мои, – тяжело и уверенно прохаживалась по кафедре Куликова, разминая в пальцах новую сигарету. – Через полчаса у нас защита.
Дипломницы с готовностью поднялись, а Люба продолжала спешно дочитывать мои записи, шевеля пухлыми губами.
Мы направились к аудитории, где заканчивалась первая очередь защиты.
– Внимание, девочки! Мы сейчас заходим, не дрейфить! – Татьяна Сергеевна взмахнула руками, привлекая наше внимание, в роскошной шифоновой блузе она напоминала крупную птицу, охраняющую свой выводок. – В комиссии сидят Мельников, Кац и Петерсон. Также должен подойти Иван Алексеевич.
Пресловутый Карл Людвигович Петерсон и наш декан Иван Алексеевич Сидоров – мужчина, приятный во всех отношениях, несильно смущали меня. Но преподавательница теории литературы Мария Ефимовна Кац и Владимир Петрович Мельников – профессор нашей кафедры, заметно снизили настроение. Кац всегда любила задавать умные вопросы, а Мельников, наоборот, задавал глупые и просто мог все испортить.
Я защищалась после Гали Подыминогиной и поэтому могла немного прийти в себя и оглядеться. Галя, бледная как полотно, готовая вот-вот расплакаться, взошла за кафедру и дрожащими руками расправила лист бумаги – она писала по Твардовскому. Галя долго и сбивчиво читала.
Мельников, скрестив руки на выдающемся животе, отсутствующе считал за окном трамвайчики – его вид не предвещал ничего плохого, даже наоборот – казалось, что профессор пришел сюда просто расслабиться. Владимир Петрович специализировался на литературе Серебряного века и прослыл своей непредсказуемостью – мог рьяно завалить студента, а с гнева перейти на беззаботный смех. Несмотря на все это, мы всегда потешались над его витиеватыми выражениями, а некоторые студенты даже записывали их в блокнот для истории.
Кац и Петерсон расположились в конце аудитории. Карл Людвигович, как всегда, спал. А Кац острым взглядом из-под очков «расстреливала» присутствующих, стараясь контролировать каждую деталь. Любовь Михайловна,  широко распахнув свои прекрасные, как лесные озера, глаза, сосредоточенно грызла авторучку.
Татьяна Сергеевна широкой спиной заслоняла своих дипломниц. Защита Гали прошла без особых мучений, если не считать того, что она потом чуть не упала, подвернув ногу на ровном месте.
– Защитное слово предоставляется Беляшовой Наталье Юрьевне. Тема диплома – «Поэтика цвета в романе В. Набокова «Дар», – металлическим голосом объявила Кац.
В это время, как назло, профессору Мельникову наскучили трамваи и он просветленно посмотрел в мою сторону.
Я протараторила свою выученную наизусть речь. И когда пришла очередь задавать вопросы, Мельников окончательно очнулся:
– Наталья Юрьевна, вы говорите, что в текстах Набокова встречаются простые и сложные адъективы, субстантивы и вербативы. А как насчет де-вербативов?
Владимир Петрович задорно подмигнул, или это был просто нервный тик профессора, и я приготовилась к «интеллектуальной» игре под названием «Что? Где? Когда?». В профессоре проснулся озорной садизм. Я начала усиленно переводить перечисленную им терминологию с латыни на русский язык, страшно проклиная тех, кто его постоянно засоряет. Неужели нельзя просто сказать по-русски «глаголы» или «существительные, образованные от глаголов»?!
– Да, отглагольные существительные Набоков тоже использует в своих описаниях, – нашлась я. – Писатель обладал невероятным цветным слухом…
– Постойте, постойте! – Мельников натянуто хохотнул. – Ведь первоначальное цветовое представление у Набокова возникает как позыв на звучание!
В моей голове начало все путаться, как при высокой температуре. Во взгляде Куликовой, направленном на профессора, застыли ненависть и недоумение. Но, к сожалению, выступать на защите своих студентов руководители дипломов не могли.
– Именно позыв! – нетерпеливо заерзал Мельников.
Незабываемый словарный запас профессора привел меня в чувства, и я еле сдержала нервный смех:
– Вы имеете в виду фоносемантику?
Владимир Петрович внезапно обрадовался, подпрыгнул и театрально зааплодировал:
– Браво! Если к концу пятого курса наши студенты знают такие слова, я страшно горд за свой факультет!
Раскрасневшийся профессор взбил пятерней седую шевелюру, снова сложил руки на животе и заскучал.
– Слово предоставляется рецензенту! – рявкнула Кац, а Карл Людвигович вздрогнул, растерянно открыв глаза.
Люба быстро и с придыханием излила свой восторг по поводу моей работы и выразила благодарность за мой вклад в отечественное литературоведение. Татьяна Сергеевна торжествующе взглянула на меня, а Кац небрежно объявила нового дипломника, желая скорей завершить с нашей командой…
Я была счастлива, что так все закончилось. Когда мы вышли из аудитории, Татьяна Сергеевна обняла нас по очереди и побежала в курилку. Несколько секунд я стояла в приятной растерянности, пока не разглядела, что по коридору навстречу мне бежит Морозов с двумя большими букетами – пионами и розами. Про пионы я его заранее попросила – к защите, а вот розы я не заказывала.
– Натаха! Привет! – выдохнул запыхавшийся Шурка. – Держи – этот твоему руководителю, а этот тебе!
– Шурка-а-а-а! Спаси-и-ибо!! – поцеловав Морозова, я побежала с пионами к Куликовой.
– Как я тронута, Наталья! – благодарно посмотрела на меня Татьяна Сергеевна, выплывая из курилки. – Я так тронута!..
Моя наставница, ставшая нам за годы учебы практически второй мамой, еще раз обняла меня.
– Удачи! Удачи, Наташка! – Куликова, прижав к груди букет, поплыла на кафедру взращивать новые поколения студентов...

– Может, к Эмиру сходим? – предложил мне Шурка, когда я самозабвенно любовалась своим букетом.
– Куда это? – вопросительно посмотрела я на него.
– В редакцию он пригласил – устроился работать в желтую прессу, – пояснил Шурка. – То ли «Табель» какой-то, то ли «Бабель» называется газета.
– «Вечерняя табуляграмма»? – вспомнила я популярное в городе издание, специализирующееся на громких сплетнях.
– Точно! – кивнул Морозов.
Я подхватила с одной стороны Шурку, а с другой – букет, и мы, счастливые, полетели к Алимову. На самом деле нам было без разницы, куда идти, ведь теперь мы были свободные люди.
На выходе из альма матер нам навстречу попался Миша Филин – мы столкнулись почти лоб в лоб. Он нес небольшой букет ромашек.
– Целый день сегодня искал! – протянул мне букет Миша, игнорируя остановившегося рядом Шурку. – Купил у бабушки. Нравится?
Я пожала плечами и приняла цветы.
– Поздравляю! – смущенно произнес Филин. – Как защита прошла?
– Нормально, – сдержанно ответила я. – Защитила на отлично.
– А я в пятницу защищаюсь, – приободрился Миша. – Надо только в лаборатории все доделать – шеф просил. Внести кое-какие данные в исследование.
Филин часами пропадал в физической лаборатории под руководством своего любимого научного руководителя, который тоже души не чаял в своем прилежном ученике.
 – Придешь ко мне на день рождения? – тихо спросил Миша. – Будут только родственники.
Я посмотрела на Шурку – он стоял чуть поодаль, опершись плечом о колонну, и курил.
– Не знаю, Миша, может, приду, – неопределенно ответила я, представив неприятную встречу с Евой Ароновной.
Миша исподлобья взглянул на Морозова и на прощание дотронулся до моей руки, сжимавшей ромашки. В другой я держала розы.
– Так завтра в шесть у меня? – в Мишиных глазах затеплилась надежда.
– Позвоню, – мне хотелось скорее закончить этот напряженный разговор.
Филин развернулся и быстро зашагал прочь.
– Что предлагал этот тип? – полюбопытствовал Шурка.
– На день рождения звал.
– Пойдешь?
– А что мне там делать?
– Конечно, на хрена тебе этот мажор! – возмутился Морозов, настойчиво притянув меня к себе за талию.
Продолжение следует