Валерий Голофаст в 20 лет. Память и предвидение

Я познакомился с Валерием Борисовичем Голофастом (1941-2004) году в 1973-м или 1974-м, и с 1975 года до моего отъезда в Америку в 1994 году мы работали в соседних секторах академической организации, многократно менявшей свое название и сейчас именуемой Социологическим институтом РАН. Но лишь из приводимого ниже фрагмента его письма от 11 июля 2003 г. я узнал, что в юности Валерий писал стихи. Для меня это сообщение оказалось в высшей степени значимым, лишь после него я начал понимать истоки того, что про себя многие годы называл стилем Голофаста. Речь идет не только о языке, хотя стиль во многом и задается им, но о логике видения мира.


Все произошло случайно: я спросил Валерия, не знал ли он, обучаясь на филологическом факультете, Сергея Довлатова, и в ответе среди прочего прочел: «На филфаке я учился в 1960-65. Когда я приехал в Л-д, у меня еще был поэтический период. В 60-61 годах я знал всех, кто был активен в студиях, на вечерах в кафе, сам выступал в них и в кинотеатрах. Но потом резко ушел из этой среды. Может быть, ты слышал про Костю Кузьминского (он теперь в США), мы были приятелями, и я частенько ночевал у него дома на бульваре Профсоюзов.
Ушел по личным мотивам – меня завалили по языку – а это было хана пребыванию в Л-де. Пришлось мобилизоваться».


Для меня Голофаст всегда был социологом, но когда я начал изучать его биографию, понял, что смогу понять его как личнoсть и как социолога, только если углублюсь в его поэтические годы. Так, уже более 15 лет я мысленно веду с ним разговор; и несколько текстов о нем размещено на портале проза.ру [1].
С Валерием мы были ровесниками и встретились, когда только-только перевалили за 30 лет, он уже был кандидатом наук, защитив диссертацию по характеру изменения американской семьи. Чтобы представить, каким он был десятилетием раньше и какими были его стихи, обратимся к воспоминаниям Константина Кузьминского, лучшего знатока андеграундной поэзии 60-х годов [2]:
В переписке с ленинградским / петербургским прозаиком Владимиром Лапенковым Кузьминский характеризует Голофаста философом и мощнейшим поэтом 1959-1962 гг., не напечатавшим ни строчки. Но есть и значительно более полный портрет Валерия:


«... для Наденьки [БД: Надежда Михайловна Полякова – поэт, прозаик, переводчик] Голофаст был открытием. Родом из Днепропетровска, Валерий Голофаст был, как и я, 40-го года рождения. Стихи, с которыми он пришел, были - уже - написаны мастером. Блестящий классический стиль, философичность – вот  философичность-то, по-моему, Голофаста и подкосила. Его стихи стали переходить в прозу, в философское размышление. Стихи его восхищенная Наденька потащила в "Неву" Всеволоду Рождественскому. Рождественский восхищение разделял, но печатать отказывался.
<…>   Kонечно, хорошо, что Голофаста не напечатали. Тогда ему было бы еще хуже. Человек он был серьезный, положительный, и в своем процессе становления советским писателем – дошел бы до полного самоотрицания. А так - хоть подышал. Но судьбу Голофаста я тоже на Советы записываю. Счетик им предстоит - за многих. И на Израиль. Рукописи Голофаста утеряны нынешней израильской гражданкой Эстер Вейнгер, и то, что привожу я здесь, осталось - чудом - в моей памяти.
<…> И сейчас мне грустно: какого поэта я потерял, или он - потерял сам себя? Кто теперь скажет? <…> Читал я на память только то, что мне нравилось, текста четыре. Остальные оценил - сегодня, 20 лет спустя. Когда печатал игривую статью "ЗУБ", вдруг, в напряге, вспомнил разом наизусть, всю "Балладу, написанную в дороге", которую не особо и любил. И уж не перечитывал – лет 19.


Но многое и не помню. Не помню его блестящих “трехстиший”, а были они у него - только в пропавшей рукописи. Иные стихи, я по молодому нахальству, перепечатывая – правил. Посему и не знаю, кому принадлежат разночтения в тексте “Когда ты слаб..." Печать моя. Может, уже тогда - печатал по памяти, я помню? Помещаю, однако, и текст, и “разночтения”, иллюстрации, что ли, для.
И ведь о Голофасте, даже когда был знаком, дружен был - не удосужился узнать ничего. Описывать же - я не мастак. Зрительной памяти у меня нет. Только стихи и помню. По полицейским приметам - росту он был чуть выше среднего, голова с чуть раскосыми бровями и украинским носом с горбинкой, подбородок острый, но сильный. Наблюдалась некоторая угловатость в лице, причем голова, при сильном же туловище, выглядела как-то тяжелее. Какая-то птичьесть наблюдалась в нем, особенно, когда встретил его 15 лет спустя, голодноватого и в поношенном костюме. Как-то кости все обострились. Волосы были темно-русые, усов не носил, бороду брил. Прическу имел вроде как кок, но затылок не стриженый. Я все пытаюсь представить его, вижу, но описать не берусь. Не мое амплуа это. Говорил он с легким южно-русским акцентом, поскольку был из Днепропетровска. Учился на философском, знал французский язык, это я точно помню. В 62-м году писатель Л.В.Успенский выбросил на помойку кучу книг, в том числе французских, и я все искал Голофаста, чтоб разобрать. Не нашел. В общежитии я у него никогда не был, встречались в ЛИТО и у меня. Казался он мне почему-то гораздо старше, может, потому что сам я был щенком? Но ощущение большего знания - у меня осталось надолго. Был он умнее всех нас.
Что стало с человеком? Куда и почему он пошел? И сколько таких, много же? Я ничего не знаю» [3].


В одном поправлю Кузьминского и в одном уточню: Голофаст учился не на философском, а на французском отделении филологического факультета ЛГУ, при этом считал, что английский он знает лучше; к моменту нашего знакомства южно-русский акцент ушел. Философией он всегда интересовался, знал многое и по окончании университета стал социологом.


Из стихов Валерия, которые запомнил Кузьминский, приведу лишь одно:

Я не приду к тебе, ты знаешь, не приду
Так что ж ты светишь маяком окна упорно?
Зачем же снова я по улицам бреду,
И клены шепчут, будто бы в бреду:
"Спеши, шуршат, мольбой в ушах,
Остался шаг, последний шаг..."
Я не приду, я не приду!
А клены всё шуршат...
Все пальцы улиц тянутся к запястью,
Но все равно понять я не смогу –
Что значит счастье, что такое - счастье?
Я не отвечу, если не солгу.
Хоть знаю: ждешь, и мучишься, и маешься,
И в темноту отчаянно глядишь,
И сердце бьет с навязчивостью маятника,
И воздух ходит холодом в груди.
Так что же думать мне, так что же мне выдумывать?
Но я опять по улицам бреду,
И клены шепчут, будто бы в бреду:
Я не приду, я не приду...
А может быть, приду!

Оно, датированное 1959 годом, есть и в подборке, присланной мне дочерью Валерия – Оксаной Голофаст. Несколько стихов из этой коллекции были опубликованы в петербургском социологическом журнале «Телескоп» в 2018 году. Я сопроводил их кратким вводным текстом, который завершался словами: «В приводимых стихах видна молодость, поиск, переживания и высокая поэтическая культура. Стихи открыли мне многое в Валерии Голофасте. Уверен, по-новому его увидят и те, прежде всего, петербургские социологи, которые помнят его. И допускаю, что, ознакомившись с Голофастом-поэтом, захотят лучше узнать Голофаста-социолога» [4].
Недавно вдруг всплыл в памяти короткий разговор с Голофастом, состоявшийся в преддверии или сразу после Дня Победы в 1985 году, когда отмечалось сорокалетие окончания войны. Я пару лет был редактором стенной газеты Института социально-экономических проблем АН СССР, где мы вместе работали. Праздничный выпуск был заполнен военными стихами: «Враги сожгли родную хату...», «Я знаю, никакой моей вины...», «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины», «Бьется в тесной печурке огонь...», были строфы из Ахматовой и Берггольц, было драматическое стихотворение Бориса Слуцкого «Лошади в океане», заканчивающееся словами:
Кони шли на дно и ржали, ржали, Все на дно покуда не пошли.
Вот и всё. А всё-таки мне жаль их — Рыжих, не увидевших земли.


Как-то вечером, значительно после времени окончания работы, я спускаюсь с нашего третьего этажа на второй, где вывешена стенгазета, и вижу читающего Голофаста, подхожу, и он начал разбирать этот стих Слуцкого. Мне бы обратить внимание на его анализ, возможно, Валерий «раскрылся» бы, хотя бы намекнул на свои юношеские поэтические устремления. Но мы стали говорить о чем-то сегодняшнем и пошли вместе к недалеко расположенной станции метро «Чернышевская».
И вот, вспомнив эту обыденную историю, я решил снова посмотреть стихи, присланные мне Оксаной Голофаст, но не все подряд, а поискать относящееся к войне, т.е. как бы продолжить разговор много десятилетней давности. Думаю, если бы не тот давний «завод» на войну, не делал бы такого поиска. С чего это вдруг на рубеже 50-х – 60-х двадцатилетний человек будет писать о войне? А именно тогда и в таком возрасте Валерий писал стихи. Но, с другой стороны, когда он их писал, после войны прошло лишь полтора десятка лет.


Обнаружил два стихотворения и хокку - «трехстишие»:

Мы косвенно затронуты войною.
Мы прямо изувечены потом.
Нас исправляли нищенской сумою,
Очередями, лестью и трудом.

Мы шли вперёд с закрытыми глазами.
Мы привыкали лгать и умирать.
И тайными горючими слезами
Нас по ночам оплакивала мать.

И всё-таки, из пепла и из кала,
Которым обливали нас потом,
История нас к будущему звала
Своим изорванным и гневным ртом.

И всё-таки, пока на полигонах
Гуляли смерчи и горел песок,
О нас легенды в мчащихся вагонах
Рассказывал немолчный шепоток.

Мы не исчезнем. Как бы нас не гнали.
Из ям, из шахт, с расстрелов – мы придем.
И мы расскажем всё, что мы узнали.
После войны, в которой мы умрём.


Мир есть. И нет войны. Пока.
Она придет и все разрушит,
Она покроет пеплом души
И юноши и старика.
Она. А почему она?
Так непохоже – женский образ.
Богини вечно юный возраст.
Тысячелетия – война.
Возьми историю – одни
В ней раны, смерти и бои.
Один и тот же вечный смех
Над прахом всех, над прахом всех.
Не знаю, как мне это звать.
Мы так похожи на зверей,
Когда уходим на заре,
Когда уходим воевать.
Мы не вернемся – вот и все.
Мир есть. И нет войны. Еще.


Когда люди лежат
На улицах –
Это война.


Первые два – заставили меня задуматься, а на третьем – споткнулся. Откуда такая образность, такая концентрированная картина войны?


Смотрю архив электронной переписки с Оксаной Голофаст, последнее письмо было получено от нее 19 июля 2018 года, а сейчас на календаре – 21 июля 2023 года. Прошло пять лет, сохранился ли ее электронный адрес письмо? Пишу: «Дорогая Оксана, как ты?…продолжаю беседовать с папой, знаешь, не отпускает…приложил книгу, в которой, наряду с очерками о серьезных социологах, включен очерк и нем…у меня есть вопрос, ты не знаешь, во время ВОВ папа был в Днепропетровске (в Украине) или в эвакуации?»


Два дня ожиданий и вот: «Борис, добрый день, рада Вашему письму, как хорошо, что мир восстанавливает связи и у вас, надеюсь , все в порядке! Папа родился в Днепропетровске в марте 41, и они были в оккупации, ютились “в щели” так мама говорит, видимо не в квартирах, его тетя нашла канистру с подсолнечным маслом, этим и подкармливали малыша. Ещё рассказывали, что яйца удавалось найти, и это тоже было лакомство. Потом он подрос и имел возможность пообщаться с пленными немцами, они были вполне из мирных профессий, и один нарисовал портрет маме и мальчику, т.е. не было страха. Папа его дошел до Берлина, танкистом был, приехал обратно на трофейном Студебекере, потом его отобрали... Тётку, ту что канистру нашла могли угнать на работу в Германию, но она удрала с поезда...»
Сообщено немного, но есть то, что надо. Да, совсем ребенком Валерий пережил войну, жил в «щели», видимо – землянке, говорил с пленными немцами, наверное, переселив страх. Скорее всего, гордился отцом, который не просто вернулся с войны, но с редким трофеем.


Теперь легче понять, откуда такая сила трехстишия, это – живая память. Не обязательно он видел трупы на улице, но мог. А могли взрослые что-то говорить, объяснять. Но это навсегда осталось в Голофасте и проявлялось непосредственно – в хокку, и пропитанное раздумьями и обобщениями – в стихах.
Мне кажется, что начальная и финальная строки: «Мир есть. И нет войны. Пока» и «Мир есть. И нет войны. Еще» не могли бы появиться у человека в 18-20 лет, не видевшего, не знающего, что такое война. К тому же, он и открыто указывал на это: «Мы косвенно затронуты войною».


А утверждение:
«Мы не исчезнем.... с расстрелов – мы придем.
И мы расскажем всё, что мы узнали.
После войны, в которой мы умрём».
История распорядилась так, что подобные слова произнесут нынешние 20-летние жители Днепра (раньше - Днепропетровска), если останутся жить после сегодняшней войны.
Невозможно представить, что шесть десятилетий назад Голофаст предвидел события, начавшиеся в Украине весной 2022 года. Однако трудно закрыть глаза на сказанное им, не заметить их.


Давно, 2 сентября 2011 года по одной из статей о Голофасте меня нашла его одноклассница Нина Ларсен, много лет живущая в Дании. Завязалась переписка, Нина не только рассказала мне о Валерии, но – она занималась с ним в одной Литстудии при Дворце пионеров – вспомнила ряд его юношеских стихов. Вся эта история описана в нашей совместной статье [5]. Уже тогда обсуждение с Ниной Ларсен позволило утверждать: «Допускаю существование многих объяснений того, что творческая, в том числе — научная деятельность человека, не ставшего профессиональным поэтом, но рано погрузившегося в поэзию и привыкшего к дисциплине текста, на протяжении всей его жизни заметно обусловлена этим его ранним опытом. По А. Шюцу, жизнь человека развивается во множестве миров, каждому из которых присущ определенный «когнитивный стиль», т. е. особая форма вовлеченности личности в активную деятельность. Эти миры автономны, но не антагонистичны. Сформировавшаяся в молодом человеке методология поэтического постижения и отражения мира автономны, но не антагонистичны. Сформировавшаяся в молодом человеке методология поэтического постижения и отражения мира каким-то образом универсализируется и позже используется им при построении научной картины мира. В частности, если говорить о творчестве Валерии Голофаста, в его социологических исследованиях».


Последние годы жизни Голофаста были наполнены теоретическими и эмпирическими исследованиями автобиографий. В моем пониманием, подобная направленность его научной (социологической) деятельности возникла не на пустом месте. Она – прямое продолжение его ранних поэтических поисков. Ведь поэзия – особая форма автобиографического нарратива.

1. Докторов Б.: «В. Голофаст, К. Кузьминский, лирическая социология» http://proza.ru/2022/08/17/333; «В Голофасте навсегда засела дисциплина текста» http://proza.ru/2021/12/11/1700; «Валерий Голофаст тосковал по свободе» http://proza.ru/2022/03/24/171.
2.   Докторов Б. «KKK. Моя антология это моя автобиография» http://proza.ru/2021/09/08/244.
3. Кузьминский К.К., Ковалев Г.Л. Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны. В 5 томах. https://kkk-bluelagoon.ru/tom5a/zub_golofast.htm.
4. Валерий Голофаст. «... и чудо сделал я». Стихи, хокку // Телескоп / №3 (129) / 2018. 5. Докторов Б.З., Ларсен Н. В нем всегда присутствовала «дисциплина текста», присущая людям поэзии // Социология вчера, сегодня, завтра.- СПб. 2012. http://socinst.ru/sites/default/files/books/GR_2011_5.pdf.