Сказка про Калошу и Примус

[Глава Первая. О том, как Примус появился на свет и попал в чулан]

Примус был очень горд тем, что его зовут Примус. Когда он произносил вслух свое имя, немного растягивая звук “и” – Прии-и-и-мус – его воображение рисовало большое, бескрайнее поле, в середине которого гордо и величественно возвышалось что-то огромное и удивительное. Что-то такое, мимо чего нельзя было пройти просто так, не сказав при этом: “Ничего себе!”, или “Ого-го!”, или “Вот это да!”, или еще что-нибудь в том же роде.

Когда Примус только появился на свет, он удивил своих родителей тем, что совершенно не кричал, как обыкновенно кричат дети, когда появляются на свет. Некоторые дети кричат “Верни меня обратно!”, другие просто орут от испуга, третьи надрываются изо всех сил, чтобы заранее дать знать своим родителям, мол – смотрите какой я грозный, если что – я вам покажу! Примус же был важен и молчалив. Впрочем, как и другие примусы, которые медленно плыли по сборочной ленте вместе с ним, чинно ожидая своего появления на свет.

Пока они ехали по этой ленте, которая называется конвейер, к ним протягивались заботливые руки людей. Они прикрепляли к ним части, из которых примусы обычно состоят. Вначале к резервуару, похожему на большую круглую консервную банку, крепили три длинных вертикальных стержня. Нижняя часть стержня была ножкой Примуса, три стержня – три ножки. А верхняя, которая возвышалась на резервуаром, как будто рука, поднятая на головой, служила подставкой. Таких рук у примуса было тоже три. А три руки, как известно, лучше, чем две.

Вот если бы у человека было три руки – представляешь, как много дел можно было бы делать одновременно. Дюша, например, мог бы одной рукой писать Кумон, а двумя другими – играть на пианино. А если бы он тремя руками сразу играл на пианино – то, наверное, звучал бы, как настоящий оркестр. Если бы у мамы было три руки, она бы никогда не жаловалась на то, что приходится мыть посуду. Ну представь себе – две руки моют посуду, а третья сразу подливает моющее средство, или помешивает что-нибудь такое, что жарится на сковородке, или грозит кулаком Феде. Это же так весело и экономит уйму времени!

Примус сразу понял свое превосходство над обычными людьми, даже еще когда не целиком появился на свет. Он с некоторым сочувствием и жалостью посматривал на эти руки, которые к нему протягивали люди, чтобы прикрепить какую-нибудь деталь – воздушный поршневой насос, трубчатую горелку, форсунку для горелки, штуцер для форсунки, съемную конфорку. Ты, наверное, даже не знаешь всех этих слов. Да их никто не знает. Все вокруг нас и мы сами состоим из деталей, которые называются сложными словами. Но мы, обычно, не любим их учить, потому что и без них все прекрасно работает. Вот ты, например, наверняка не знаешь, что такое печень и где она находится. Но это не мешает тебе с удовольствием кушать (а ведь именно для этого печень и нужна). Так и Примус. Он понятия не имел, что за детали к нему протягивают, зачем… Он только чувствовал, что с каждой новой деталью, закрепленной на его теле, он становится все лучше и лучше. И когда он полностью родился на свет и в него залили керосин – он понял, что работает прекрасно и его зовут Примусом не просто так.

Примус бережно перевезли с завода в магазин хозяйственных товаров, чтобы кому-нибудь продать. Ему было все равно. Он еще находился в плену мыслей о своем собственном величии и мало обращал внимание на то, что происходило вокруг. Когда он ехал на грузовике с завода, он лежал как царь на перине в деревянном ящике на мягкой подушке из стружек. Он лежал, задумчиво поглядывая на доски ящика, но мысли его были далеко – где-то там, в середине большущего поля, там, где возносилось высоко в небо что-то вели… Впрочем, об этом я уже рассказывал. Примус шевелил губами - то растягивал их, чтобы произнести звук “и-и-и”, то сворачивал в трубочку и выпячивал вперед, чтобы произнести “у-у-у-у”. За этим занятием он и не заметил, как его вытащили из ящика и поставили на полку в магазине – и эта была самая важная полка, такая, которая бросается в глаза покупателям сразу, когда они входят.

Сейчас в хозяйственных магазинах примусы уже не стоят на самом видном месте. Чтобы найти примус, приходится идти в самый дальний угол, да еще расспрашивать по дороге продавцов-консультантов – не знают ли они, где стоят примусы. А всё это потому, то мы стали пользоваться ими очень редко. Да и зачем они нам нужны, если дома есть электрическая или газовая плита, и можно согреть себе чаю или пожарить яичницу без всякого примуса. Но в то время, когда появился на свет наш Примус, все было иначе. Электрических приборов было мало, люди часто грели еду на печках. Печки занимали много места, были большие и грязные. Примус же был небольшой и чистый. Когда нужно было приготовить еду, пользы от одного маленького Примуса было больше, чем от одной большой печки. Наверное, именно поэтому наш Примус, несмотря на свой небольшой размер, ощущал свое великое предназначенье и вместе с керосином, который заливали в его резервуар, переполнялся чувством собственного величия и важной значимости.

Люди, которые его купили, относились к нему бережно и внимательно. Он попал в семью, где было много детей. Детям было строжайше запрещено доставать его с полки в шкафу на кухне. Один глупый мальчик не послушался своих родителей, достал его и открутил горелку, чтобы посмотреть, из чего она состоит. Когда это увидела его мама, она так сильно накричала на своего оборванца, что Примус даже поморщился от звона в ушах. Но ему было приятно, что его так оберегают от посягательств этих глупых мальчишек.

Иногда, презрительно посматривая на них сверху вниз со своей полки, он даже показывал им язык.

Вскоре в городе, в котором жил Примус, началась война. За окном шумели сирены, все время где-то что-то ухало и взрывалось. Примус забеспокоился, что какая-нибудь глупая бомба может запросто свалиться ему на голову. Но ему не пришлось долго нервничать. Его хозяйка бережно сняла его с полки, обернула в газету и положила в какой-то ящик с другими вещами. Долгое время Примус ничего не видел. В этом ящике было темно, да и лежать было не удобно, потому что не было мягких стружек. Он только чувствовал тряску, звук мотора, потом его коробку стали передавать куда-то с рук на руки – и наконец все успокоилось. Только откуда-то издалека продолжало доносится уханье и буханье – но было уже не так страшно.

Когда его вытащили из коробки, он обнаружил, что находится в плохо освещенном подвале, здесь было грязно и пыльно, а вокруг сидело много детей. Сначала Примус испугался, что сейчас эти балбесы его распотрошат, как намеревался тот глупый мальчик, но ничего такого не происходило. Какой-то взрослый поджог его горелку, и Примус с удивлением увидел, как эти глупые дети протягивают к нему свои руки, чтобы согреться. “Вот!” – с явным удовольствием проговорил Примус, - “Теперь тоже будете уважать Примуса!”, и подумал про себя, что все-таки война - это хорошо. Но вслух решил этого не говорить.

Война закончилась. Примус поставили обратно на его законное место в шкафу на кухне. Ему казалось, что теперь все будет, как раньше. Но что-то изменилось. Он стал замечать, что хозяйка все реже и реже снимает его с полки и поджигает горелку. А хозяин уже не приглашает его в гостиную, где он обычно стоял на столе и кипятил чайник, а вокруг визжали барышни, они жались к мужчинам в солдатской форме, и было весело, и пьяный горлопан играл на баяне, и Примус чувствовал себя центром этого веселья…

Нет, он уж и забыл, когда в последний раз участвовал в таких посиделках. Один день сменялся другим, другой третьим и ничего не происходило. Вдруг на кухне появился очень подозрительный пацан. Примус где-то его уже видел… только тот мальчик был ниже и без этого злого блеска в глазах. Парень протянул к нему свою руку… сердце Примуса похолодело и он потерял сознание. Когда он очнулся… О лучше бы он так и оставался в беспамятстве и без сознания. С отвинченной горелкой, вырванным поршнем, отломанной ножкой… Штуцер, форсунка, конфорка – все незнакомые слова, до которых раньше Примусу не было дела, стали проноситься у него в голове, причиняя неимоверную боль. Примусу мнилось, что он протягивает свои руки к каждому такому слову, пытается схватить его, прижать к себе, ввинтить, ввернуть, поставить на место – но все было бесполезно. Слово – это только воздух, и если места, куда его положить, больше нет, оно приносит только страдание.

“Ох ты ж наказание Господне, и что с тобой делать!” – печально проговорила Хозяйка, покачивая головой и с укоризной глядя на своего повзрослевшего сына, который засовывал какую-то гадость в валенки своему младшему брату. Она подняла с пола то, что осталось от Примуса, бережно обернула его в кусок тряпки и положила на полку в кладовку. Так Примус оказался в чулане.

[Глава Вторая. О том, как Калоша появилась на свет и попала в чулан]

Как только на свет появляется одна Калоша – тут же появляется и вторая. Это Закон Природы. Ты не знаешь, что такое закон Природы? Мне сложно это объяснить. Я уже большой, и я привык думать, что я все знаю. Когда меня спрашивают, почему я знаю это так, а не иначе, - я всегда отвечаю, что просто все, что я знаю – это Закон Природы. Например, я точно знаю, что мальчики не должны бить девочек, и это Закон Природы, который нельзя нарушать. Я не знаю почему, мне никогда не приходило в голову задумываться об этом. Когда я вижу мальчика, который бьет девочку, я понимаю, что это не только плохо со стороны мальчика, но что этот мальчик нарушает Закон Природы. А когда кто-нибудь нарушает Закон Природы – от этого плохо становится всем, всем на свете. Даже если все на свете этого не замечают. Но я всегда замечаю.

Калоша не может быть одна. У нее всегда есть пара, то есть Вторая Калоша. Это Закон Природы. Когда наша Калоша появилась на свет – она тут же осмотрелась по сторонам, чтобы увидеть свою пару. Она не задавалась вопросом – почему, зачем. Просто, она не могла иначе. Вторая Калоша была рядом. И они улыбались друг другу.

Они всегда улыбались. Когда шел дождь, они весело чавкали, по очереди, одна за другой погружаясь в грязную лужу, а затем выныривали из нее, одна за другой. Одна вниз – другая вверх, одна вверх - другая вниз. Одна вперед – другая назад. “Смотри, я сейчас нырну!” – кричала Калоша своей паре. – “Смотри!...” – отвечала ей эхом Вторая Калоша, и они опять улыбались, хохотали и брызгали по сторонам грязной веселой кашей, которая лежала на дне лужи и с большим недовольством смотрела на этих двух глупых веселых хохотушек. “Оставьте меня в покое и перестаньте меня разбрызгивать!” – грозно кричала грязь со дна лужи, но калоши не обращали на нее никакого внимания.

А сколько калошам выпало счастья, когда пошел снег! Это было удивительно и немножко страшно - задержав дыхание, нырять глубоко в сугроб, туда, в пушистую темноту, где не видно своей пары. А потом они бежали по обледенелой дорожке, весело скользили вперед и вниз, никогда не останавливались, всегда улыбались и хохотали. В таком веселье проходил день за днем. Но однажды, когда они опять прыгали в сугроб, Вторая Калоша соскочила с валнека и осталась лежать под снегом. Первая сначала этого не заметила. Она продолжала хохотать, улыбаться, она куда-то бежала, прыгала, фыркала снежной пылью и радостно жмурилась зимнему солнышку. И только вернувшись домой осознала, что Вторая Калоша пропала и ее больше нет.

Сначал Первая Калоша не могла в это поверить. Она не могла себе представить, что Второй Калоши может не быть – ведь это было не только странно, но и нарушало Закон Природы. Она подумала, что Вторая Калоша просто решила над ней подшутить. Эта мысль сильно ее рассмешила. Она звонко засмеялась и начала вращать глазами по сторонам, ожидая высмотреть свою хитрую подружку. “Может быть она забралась под эту полосатую половицу... Нет. Ага, я знаю! - ты прячешься за батареей!” Но и за батареей было пусто. Второй Калоши нигде не было.

Первая Калоша поняла, что Второй больше нет. Но если бы вы посмотрели на Первую калошу со стороны, вы бы, наверное, подумали, что она почему-то продолжает улыбаться, хотя это улыбка уже не имела никакого смысла, ведь на душе у Калоши было скверно. Так случается с некоторыми вещами. Когда они привыкают к чему-то одному – им сложно научиться делать что-то другое. И если они вынуждены делать что-то другое – то сначала они делают это неправильно.

Калоша продолжала улыбаться, но ей было очень-очень грустно от того, что она потеряла свою подружку. Она опустила глаза, и улыбка на ее мордочке стала печальной. Она вспоминала, какое замечательное время провела со своей подружкой, она улыбалась этим воспоминаниям и одновременно плакала от того, что больше не увидит ее никогда.

Когда Хозяйка заглянула в прихожую - ее взгляд упал на Калошу. Хозяйка поняла, что Второй Калоши нет, взмахнула руками и запричитала – “Что ж вы за охламоны эдакие! Да когда же это закончится!” Калоша не поняла, что должно закончится и когда, только по привычке заметила про себя, что слово “охламоны” очень смешное, но смеяться уже не стала. Хозяйка взяла Калошу в руки, обтерла ее от растаявшего снега и положила на полку в чулан. Так Калоша очутилась в кладовке.

[Глава Третья. О том, как Примус познакомился с Калошей и они пошли вместе гулять по Приморскому Бульвару]

В кладовке всегда было тихо и пыльно. Днем из-под щели между дверью и полом сюда попадал свет, и абсолютная темнота сменялась полумраком, так, что можно было разглядеть какие-то вещи. Калоша лежала и пылилась на нижней полке. Но она считала, что ей повезло больше, чем остальным вещам – ведь она была внизу, у самой щели, там, где света было больше всего. А она любила свет. Свет был слабый и совсем не резал глаз так, как он режет глаза, когда ты смотришь на солнце. Но Калоша все равно щурилась, представляя себе, что она смотрит на солнце, и улыбалась. Еще ей очень хотелось с кем-нибудь поболтать – ведь она не привыкла быть одна, но вокруг, как назло, не было вещей, которые могли бы разговаривать.

Однажды через дверную щель в кладовку влетел Моль. Это был очень важный Моль. Во всем доме не было такого шкафа, а в каждом из этих шкафов не было такой одежды, которую бы этот Моль не попробовал на зуб. Он считал себя хозяином этого дома и полагал, что все остальные вещи являются его подчиненными. Ну то есть, что они обязаны давать ему себя кушать, а не то... На этом мысль Моля обычно обрывалась. Он толком не знал, что произойдет, если кто-то откажется давать ему себя кушать, и поэтому считал такое развитие событий невероятным. Когда он подлетал к какой-нибудь новой вещи, которую хотел попробовать на зуб, то всегда грозно выкрикивал: “Смотри! Я тебя сейчас съем, а не то!!!!!...” То ли он был так грозен, что его все боялись, то ли он был так мал, что его никто толком не замечал, – но никто и никогда ему не отказывал.

Вот и на этот раз он влетел в кладовку и грозно крикнул – “А не то!” Ему уже было лень произносить свою заветную фразу целиком, поэтому он выкрикивал только ее окончание, считая, что все понятно и так.

Калоша страшно обрадовалась, когда увидела Моль. “Привет!” - крикнула она Молю и улыбнулась. Моль посмотрел на Клошу, попорхал над ней и опустился на кончик ее носа. “Ну что ж,” – скзал Моль, “будем тебя есть!” – “Приятного аппетита!” – ответила Калоша и заморгала. “Скажи мне, Калоша, в каком месте ты самая вкусная.” – “Я не знаю. Наверное, в подошве, там где пятка, она самая толстая”. Моль быстренько пополз к пятке Калоши, и Калоша начала хихикать. “Почему ты смеешься?” – удивился Моль. – “Потому, что ты щекочешься.” Моль добрался до пятки, остановился, шевельнул усиками, взмахнул крылышками, открыл рот и погрузил свои зубищи в резиновую подошву Калоши.

Калоша не видела, что происходит, потому что у нее не было глаз сзади. Она скосила глаза в одну сторону – как могла – ей было очень интересно посмотреть, как Моль будет ее есть. “Ну как дела?” – спросила Калоша. Но в ответ услышала какое-то непонятное ворчание, мычание и бухтение. Моль упирался своими лапками в подошву, пытаясь вытащить зубы, которые завязли в резине. “Я вкусная?” – опять спросила Калоша, но услышала только “уу–ыыы-ааа-гг-рр-ай....”. Наконец Молю удалось высвободиться и он взлетел вверх.

Калоше не терпелось услышать от Моли, какая она - вкусная или невкусная? Она увидела, как он порхает в воздухе и запрыгала от радости. “Ну что, ну как?” – кричала она Молю. Моль решил не подавать вида, что у него ничего не вышло. Он напустил на себя важности, с некоторым снисхождением посмотрел на Калошу и ответил: “Так себе.” Калоша заморгала глазами и опять спросила – “Так – это как? Cебе – это кому?” – “Ты задаешь слишком много вопросов, глупая Калоша. Посмотрим, есть ли тут еще чем поживиться на верхних полках.” – и тут взгляд Моля упал на Примус.

Примус давно ни с кем не разговаривал. Обычно, он лежал в полудреме, укутавшись тряпкой, и воображал бескрайнее поле... Ну, дальше ты уже знаешь. Делал ли он что-нибудь НЕ обычно? Пожалуй, нет. Разговаривать ему было не с кем и не о чем – он считал себя выше и образованнее других вещей. Ведь это ему, а не им, довелось потереться в высших кругах человеческого общества. Наверное, ты и не догадываешься, что означает это человеческое общество, и что это за круги, в которых нужно тереться. Сам Примус тоже этого не знал, он просто привык так думать.

А значит это то, что раньше люди очень любили водить хороводы. Они собирались вместе, то есть в общество, брали друг-друга за руки так, что получались длинные цепочки из людей. Эти цепочки извивались, кружились, закручивались в круги, и те, которые стояли в более узком кругу цепочки, терлись спинами об тех, кто стоял в более широком. Те же счастливцы, которым удавалось протиснуться в самый узкий круг, объявлялись победителями. Этот круг получал звание высшего – и ему все завидовали. На этом игра заканчивалась и все расходились по домам.

Люди уже давно не собираются вместе, чтобы водить хороводы, но выражение – “тереться в высших кругах” - осталось, ведь победителям хороводов, по правилам, все должны завидовать. Примус всегда считал, что завидовать должны ему. Правда с тех пор, как он стал калекой, эти мысли вызывали у него горечь и обиду. Где-то глубоко внутри, там, куда когда-то заливали керосин, он понимал, что уже никто и никогда не будет ему завидовать. Но он не умел думать по-другому. Точнее, он боялся, что если ему перестанут завидовать – то над ним начнут смеяться.

Примус взглянул на Моль и уже хотел было отвернуться, как заметил, что выражение лица Моли было далеко от насмешливого. Смеяться явно не входило в его планы. Моль никогда раньше не видел Примуса. Он был озадачен. Снизу на него смотрела Калоша. Сейчас она отдала бы все на свете, чтобы взлететь на верхнюю полку и посмотреть, что же там происходит. Но она ничего не могла отдать – потому что у нее ничего не было.

Моль сделал о-о-очень грозный вид, нахмурил брови – так, что они стали казаться пышнее, чем на самом деле – и хмуро спросил: “Ты кто?”

- Я Примус.

- Ага-а! – грозно рявкнул Моль, стараясь как можно длиннее протянуть звук “А”. Ощутив важность и грозность момента, Моль решил произнести свою заветную фразу целиком – чтобы у незнакомца не возникло недопонимания. И он страшно грохнул:
- Я тебя сейчас съем! А не...
- Да ты сдурел, – ответил Примус.

Моль выпучил глаза, последние буквы его фразы зависли у него во рту так, что если прислушаться, можно было разобрать, как он тихо повторяет - “то-то-то-то-то-то-то-то-то....” Что делать дальше, Моль не знал. Наконец, он пришел в себя, сказал “Тьфу!” и улетел в соседний чулан доедать прошлогоднюю шубу.

Калоша вся извелась, пока стояла внизу, вслушиваясь, что происходит там, в темноте наверху. Она точно поняла, что там есть кто-то, кто может разговаривать. И она крикнула в темноту: “Эй, привет, меня зовут Калоша!”

- Очень приятно, – кисло пробурчал Примус.

Калоша начала прыгать от радости! Ведь она так соскучилась, пока лежала в одиночестве на полке.

- И мне очень, очень приятно! А давайте пойдем вместе гулять!

Странно, что эта мысль никогда не приходила ей в голову. Она могла бы и раньше пойти гулять одна... Но в том-то и дело, что одна Калоша не могла сделать ничего. Ведь когда Калоша одна - она даже не может думать по-настоящему.

Примус посмотрел вниз на Калошу. Сначала он хотел отказаться и отвернуться, но передумал. Он вдруг понял, что ему порядком надоело его бескрайнее поле, что он долго лежит в одиночестве и это скучно, и что, наверное, не стоит слишком сильно опасаться, что над ним будут смеяться, когда мир вокруг состоит из таких идиотов, как этот Моль.

Он спрыгнул вниз со своей полки. Рядом с ним что-то звякнуло. Он наклонился и увидел, что это упала трубка отломанного поршня, которую Хозяйка бережно завернула вместе с ним в тряпку, в надежде, что кто-нибудь его починит. Он начал ощупывать себя, чтобы найти место, куда вставить этот поршень – но вдруг передумал. Отшвырнул трубку в сторону и пошел гулять вместе с Калошей на Приморский Бульвар.

[Глава Четвертая, в которой Примус заступился за Калошу]

Никогда раньше Примус не выходил на улицу. Он всегда или работал, или думал. Он не знал, что на свете существуют птицы, деревья, скамейки, мусорные урны, кусты и лужи. На все эти вещи он смотрел с недоумением. Он даже решил, что должен поставить пару таких же воображаемых скамеек на его бескрайнее поле, о котором он постоянно фантазировал, когда лежал в одиночестве на полке в чулане.

Калоша просто ошалела от счастья. Она прыгала, бегала, залезала на скамейки, совала свой нос в мусорные баки, и конечно же ныряла в лужи. Брызги летели в разные стороны, они иногда попадали на Примус, но Примусу это даже нравилось. Он ведь не знал до этого дня, что такое брызги – но обратил внимание, что они не пахнут так противно, как керосин. Люди, которые проходили мимо, грозно кричали Примусу – “Успокойте свою взбесившуюся Калошу!” Он пожимал плечами в ответ и говорил – “И вовсе она не моя, что вы такое говорите?” А Калоша смеялась и сияла от счастья. Чем дольше Примус гулял с Калошей, тем больше она ему нравилась. Сначала ему казалось странным, что Калоша не боялась выглядеть смешной и глупой, и он старался держаться от нее на расстоянии. Но потом он передумал. В самом деле, почему он должен страдать от боязни, что над ним кто-то будет смеяться, если над глупой Калошей, которая вытворяла Бог весть что и не боялась ничего, никто не смеялся. Как раз наоборот – глядя на нее, все угрюмо морщились и ругались. “Вот ведь дураки!” – решил Примус. Когда в следующий раз какая-то тетка рявкнула на Примуса с требованием утихомирить его Калошу, он ответил ей, чтобы она не совала свой нос не в свои дела, и чем лезть к чужим калошам – пусть сначала… Да ничего не пусть. “Просто отвали!” – сказал Примус этой тетке - и засмеялся первый раз в жизни.

Примус стал гулять с Калошей каждый день. Он не мог прыгать и бегать так же, как она – потому что хромал, ведь у него была сломана одна нога. Но он всегда позволял делать Калоше все, что она хотела. Когда Колоша уставала, она подходила к Примусу, брала его под руку, и они спокойно проходили по Приморскому бульвару от самого Пушкина до Ришелье. Затем спускались вниз по лестнице в Лунный сквер и подолгу сидели там на скамейке, глядели в морскую даль, вдыхали ветер, слушали крики чаек и корабельный скрип. Иногда Примус впадал в оцепенение. Он слишком долго прожил в одиночестве. Но когда до них долетал неожиданный гудок из Каботажной гавани, он вздрагивал, приходил в себя и начинал рассказывать Калоше бесконечные истории про завод, про войну, про глупых детей и даже про свое бескрайнее поле. Тогда она сжимала его руку, опускала голову на его плечо, и с печальной улыбкой, которая никогда не сходила с ее лица, внимательно слушала его рассказы.

[Глава Пятая и последняя, в которой с Калошей и Примусом случилось такое, чего от них никто не ожидал]

Постепенно люди привыкли, что по городу, в котором они живут, разгуливают, взявшись под руку, важный Примус и бешеная Калоша. Все меньше стало раздаваться злобных криков и ругани. Но на смену им пришли насмешки. Проходя мимо этой парочки, люди отворачивались и шушукались: “О, посмотрите, да где это видано, чтобы Примус жил с Калошей! Какой срам! Какой стыд! Ха Ха! Из этого не может получиться ничего хорошего”.

Но Примус и Калоша не обращали на это никакого внимания. Весь день они гуляли по городу, а вечером возвращались в свой чулан. Примус давно перебрался на полку к Калоше. Иногда к ним залетал поболтать Моль, с которым они подружились. Он расспрашивал их о том, что они видели в городе. Иногда они приносили ему пожевать что-нибудь новенькое и вкусненькое из мусорных баков, которые попадались им в городе. Сам Моль боялся вылететь на улицу, поскольку не без оснований считал, что его сдует ветром и унесет в море. Ведь он был совсем крохотный.

Примус был доволен своей жизнью с Калошей и полагал, что все должно оставаться так, как есть. Да и что могло измениться? Он уж и забыл, когда в последний раз в него заливали керосин. Отломанная горелка продолжала лежать на верхней полке вместе со штуцером и форсункой, но Примусу даже не приходило в голову себя чинить.

Я тебе уже говорил, что есть Законы Природы. Примус хоть и был очень умным и многое повидал в жизни, но он не знал, что существует Закон Природы, согласно которому ничто и никогда не может оставаться так как есть. Все меняется – к лучшему, к худшему и обратно – и так до бесконечности. А еще этот Закон Природы говорит, что если две вещи долго живут на одной полке и очень нежно любят друг друга, у них обязательно заведутся маленькие вещички.

Вот и сейчас, когда Примус очнется, он увидит нечто такое, что он считал всю свою жизнь невозможным. Он верил, что ничего на свете не может быть величественнее, чем его имя – Примус. Он давно не растягивал звуки своего имени, чтобы придать им большей важности, но в душе также считал себя великим При-и-и-имусом, и время от времени уносился на крыльях фантазии в свое бескрайнее поле, на котором уже стояли скамейки с Приморского Бульвара и даже были лужи, а в центре этого поля от земли до самых небес возвышалось его ИМЯ, и не было ничего выше и благороднее этого имени.

Так что же он увидит рядом с собой? А увидит он двух… Каломусов. Каломусы лежали по бокам от Калоши. Они уже не спали. Каждый из них выпячивал вперед округленные губы и гудел, важно растягивая звук “o” –

“Кал-о-о-о-о-мус!”

И каждый Каломус уже фантазировал себе бескрайнее синее море, на берегу которого стояло что-то такое невероятно большое и высокое, такое, что ни один корабль не мог просто так проплыть мимо, чтобы удивленно не прогудеть: “Ого-го!”, “Ничего-о себе!”, “Вот это да!!!”

А под боком у самого Примуса лежала маленькая Прилоша. Она еще спала, но уже дергалась и пихала его своей коленкой. Примус посмотрел на нее и подумал, что насмешки людей с Приморского Бульвара скоро опять сменятся руганью.

КОНЕЦ