Культура рязано-окских могильников. Результаты изу

Гаврилов Александр Петрович1
Семёнов Александр Сергеевич2

1 Российская академия Естествознания, Россия
Москва, ул.Садовая-Спасская, дом 21/1
Профессор по секции «Исторические науки»
Заведующий отделом «Краеведческий музей» (Муниципальное учреждение культуры «Музейный историко-культурный комплекс» муниципального образования – Шиловский муниципальный район Рязанской области)
E-mail: museum2008@rambler.ru
2 Проект «ДНК-история России», Россия
Кандидат физико-математических наук
E-mail: semyonov1980@mail.ru

Аннотация. Изучение Культуры рязано-окских могильников, или как чаще её стали именовать в последнее время рязано-окской культуры насчитывает уже боле 100 лет. Основной её ареал - это Среднее Поочье, с существенной тенденцией доминирования в Волго-окском междуречье со первых веков нашей эры и до 60-х годов седьмого века нашей эры. Настоящая работа первая по изучению ДНК рязано-окцев в контексте миграционных и этнических процессов. Авторский коллектив ставит перед собой задачу поиска механизма применения ДНК-исследований в археологии, и корреляции этнических процессов отрезка истории нашей страны.

Введение.
В поисках механизма взаимодействия этнических процессов взаимодействия археологических культур и материалов в статье используется подход «импульса» для изучения историческо-миграционных процессов. В статье он применен для изучения древностей культуры рязано-окских могильников. Импульс (культурный) понимается как суммарный кумулятивный эффект движения системы в той или иной среде. Выбран именно этот подход, поскольку направление миграций не всегда совпадает с движением отдельных типов предметов, которые перемещаются и благодаря торговле, воинским набегам, культурой экспансии.
Миграционная картина известная по археологическим материалам
Термин «Рязано-окский импульс» впервые применил Владимир Ставицкий [1]. Находки и публикации последних лет показали высокую степень вовлеченности Рязано-окцев в культурные и исторические процессы, происходящие в восточной Европе, в период Великого Переселения Народов [2].
Перелом в изучении культуры Рязано-Окских могильников наступил, когда было доказано что в числе их предков - люди оставившие памятники типа Андреевского кургана, найденного в Среднем Поволжье [3]. В.В. Гришаков и С.Э. Зубов пришли к выводу, что грунтовые погребения Андреевского кургана были оставлены зауральской (угорско-иранской) группой носителей саргатской культуры, состоящей в основном из мужчин-воинов, впитавших пьяноборские традиции (в погребениях Андреевского кургана «первого поколения»). По мнению С.Э. Зубова – это «военные выплески», источником которых могло быть пограничье Татарии и Башкирии, где в настоящий момент изучается более ранний памятник II-I вв. до н.э. – Кипчаковский могильник, в материалах которого представлено множество прототипов андреевско-писеральских древностей [4]. Последующие погребения, по их мнению, иллюстрируют процесс «растворения» пришельцев в местной (городецкой) этнокультурной среде [5].
В это время, ряд городецких городищ прекращает существование, что маркируется двушипными наконечниками стрел и дротиков. А.В. Арциховский сравнивал их со стрелами из римских лагерей Дунайского лимеса 1-3 вв. н.э. Они имеют множественные находки на памятниках городецкой и дьяковской культуры. Принципиально важно, что эти наконечники появляются в Поочье одновременно с носителями культуры Рязано-Окских могильников. Чаще всего, эти наконечники найдены во рвах и на валах. Ряд авторов склонен связать их присутствие со значимым для средней Оки событием, 1-3 вв. н.э. – собственно, самим появлением культуры рязано-окских могильников [6].
Первоначально на городецких и дьяковских городищах появляются трёхпёрые малые наконечники стрел с небольшим количеством втульчатых, двушипных. Затем прокатывается волна с массивными втульчатыми и черешковыми стрелами, а последней стали городища уже с инвентарём близким кошибеевскому могильнику, с погибшими от пластинчатых, двушипных наконечников, как бы вырубленных из листа. Городецкое население Рязанщины было в кратчайшие сроки ассимилировано пришельцами.
Важным элементом материальной культуры Андреевского могильника и началом рязано-окского импульса стали фибулы типа «Avcissa», которые являлись символом римских солдат-ауксилариев составляющих Ауксилии (лат. auxilia) – вспомогательные войска древнеримской армии, набиравшиеся из чужеземцев. В этих войсках, вероятно и служили первоначально андреевцы, а затем и рязано-окцы.
По мнению К.Ф. Смирнова в первые века нашей эры происходит контакт, установления коммуникаций между финно-угорским населением и сарматоязычными «аорсами». Как сообщает Страбон, «те аорсы, которые жили между Меотидой и Каспийским морем, были беглецы из среды ныне живущих выше народов», т.е. выходцы из каких-то более отдаленных «северных» земель» [7].
Это не противоречит саргатским корням, но отчасти говорит о меотском участии в сложении предков рязано-окского населения, среди которого так же бытовали двушипные дротики [8].
Имя Аорсов созвучно с Арсами, жителями Арсании или Артании, как возможно именовалось государство, возникшее чуть позже на Средней Оке. (или по всему пути их следования). Интересно созвучие с именем скандинавских «Асов» которые, по мнению исследователя Тура Хейердала вышли в качестве народа Одина, из-под Азова [9]. Что в контексте созвучия имени аорсов с «росами» или «русами» в результате дальнейших исследований поможет расширить наши знания о происхождении и русской народности.
Л.Н. Гумилев говорил о продвижении сибирских народов через всю Евразию на север Европы, что, по сути, и привело к появлению финно-угров на территории современной Финляндии и вызвало к жизни движение готов на юг.
Суммарный анализ накопленных материалов последних лет свидетельствует, что непосредственно рязано-окский импульс на Рязанщине проходил в несколько этапов.
Первоначально в процессе придвижения сарматских племён происходит небольшой приток пьяноборских и римских вещей на городецкие памятники Среднего Поочья. Затем происходит процесс сложение Кошибеевской культуры, в 4 веке приходит население, тесно контактирующие с готами, хотя возможно хронология не до конца точна, и это событие трудно отделимо от событий пятого века, когда какая-то часть очень высоко милитаризованного населения вновь приходит сюда уже с «гунскими» элементами в своей культуре. Волна этого импульса начинает доминировать в Волго-окском междуречье [2]. Подобно маятнику в 4 веке она качнулась в сторону Прикамья, что в Поволжье привело к закреплению некой фратрии, приведшей к возникновению марийцев, имеющих полный набор культурных индикаторов рязано-окского типа, и продвижению на левый берег Волги балтских топонимов [10]. Благодаря находке рязано-окских вещей в Волго-окском междуречье фиксируется активность рязано-окцев в направлении регионов верхнего Поочья, Москворечья и Волго-Клязьминского междуречья в конце IV – начале V вв. и во второй половине V в. н.э. Начало же этого процесса, судя по всему, относится еще к рубежу III-IV вв., когда отдельные коллективы рязано-окского населения достигают районов Суздальского Ополья. Имеются они и в районе Тулы. Судя по всему, вплоть до середины VII в. рязано-окцы занимали доминирующее положение в системе культур этого района Центральной России [11; 12; 13; 14].
Новые изменения происходят в 5 веке. И.В. Белоцерковская выделяет горизонт захоронений погибших людей в 5 веке, ставших жертвами военных столкновений во второй половине V века [15]. «Вернувшийся» рязано-окский импульс впитал в себя множество гуннских импортов. События этого времени, вероятно, отражены в Гетике Иордана, где упоминаться народы «мордва» и «меря» в Мещере [16]. Вероятно, завершился этот процесс сложением Варварского королевства на Средней Оке. Этот процесс сопровождается появлением центрально-европейских импортов (поясные гарнитуры, элементы упряжи, крестовидные диадемы, мода ношения парных мечей и пр.), все они включаться в местную моду и окончательно формируют облик рязано-окской культуры на её пике существования. И.Р. Ахмедов и М.М Казанский считают это началом серьёзных этнических изменений и появлением инокультурных групп населения, пришедших с территории центральной Европы [17]. Что в итоге привело ее к доминирующему положению в системе культур Центральной России [11; 13; 14].
На рубеже VI – первой половины VII в. начинает возрастать пассионарность рязано-окского импульса в «домашнем регионе» Волго-окского междуречья. Сохраняются связи с Северным Причерноморьем (Крымскими готами) и Северным Кавказом, находившимися в сфере византийского влияния. Поясные наборы приобретают на первый взгляд тенденции характерные для Поволжья и Приуралья, с выделением статусных индикаторов, общих для всего кочевнического мира [18]. Однако вкупе с находками мечей с Р-видными скобами и иранскими (сасанидскими) шлемами это говорит о связях, уходящих в зарождающийся арабский мир и гибнущий мир Персидской империи, через тюрок и авар. Присутствие в Волго-окском междуречье позволяло контролировать, течение Оки и контакты Европы сначала с персидским, а затем с арабским миром (транзит серебра, мехов).

Описание основных «импортов» комплекса и объекта Ундрих
Могильник был открыт в 1895 году Городцовым В.А., отметившим значительные разрушения. В 1929 году осматривался Шиловским краеведом Кленовым Л.А. Около 35 лет тому назад поверхность дюны была засажена лесом. Лесонасаждение сопровождалось интенсивным перепахиванием верхних горизонтов почвы: культурный слой на поселении Борок-10 полностью перемешан, а наиболее мелкие могилы, прежде всего, детские, были разрушены. Вновь памятник был обнаружен А.Н. Гавриловым в 1976 году, благодаря информации, полученной от жителей села Борок Евгения Захаркина и Юрия Климова. Памятник находиться в междуречье р.Пара и р.Тырница, правых притоков р. Ока, и представляет из себя уникальную археологическую зону (Рис.1), включающую в себя поселения, городище, крепость, два святилища и несколько могильников.
С районом дюны Ундрих у жителей Борка связано много народных поверий, но для полного понимания причин, приведших к разрушению памятника, важно отметить следующее. Во-первых, с Ундрихом связана местная легенда о сокровищах, найти которые время от времени делались и делаются попытки. Во-вторых, бытует мнение, что если выкопать здесь яму, прожечь ее костром, а затем устроить в этой яме лежку, то можно излечиться от ревматизма, радикулита и подобных заболеваний. Ундрих всегда считался чудодейственным местом, где «и песок особый, и необыкновенные чудодейственные корни растут». Видимо, именно эти причины привели к тому, что район могильника посещается с различными целями большим количеством людей, в основном – жителей окрестных сел. В результате таких посещений уже к 1978 году на северной оконечности могильника насчитывалось до 40 ям разных размеров и конфигурации. В 1978 году могильник осматривался
А.Н. Гавриловым. Была составлена подробная докладная записка в областное отделение ВООПИК о состоянии памятника. Ямы, грозившие разрушением могильнику, были засыпаны.
В 1979 году на могильнике и поселении Борок-X исследования были продолжены. Произведена фотосъемка, топосъемка, сделана зачистка обнажения, собран подъемный материал. По материалам разведки составлен паспорт.
В том же 1979 году начаты раскопки могильника экспедицией Рязанского историко-архитектурного музея-заповедника (автор раскопок – Макаров М.М.). Вскрыта площадь в 130 кв. м., найдено 20 погребений.
В 1981 году раскопки могильника Макаровым М.М. были продолжены: на площади около 187 кв. м. вскрыто еще 27 погребений.
Раскопки привлекли внимание не только жителей окрестных сел, но и коллекционеров древности из Рязани, Шилова. С 1982 года в районное отделение ВООПИК и Шиловский краеведческий музей стали поступать сведения о участившихся случаях самовольных раскопок. В мае-июне 1983 года памятник подвергся особенно сильным разрушениям, причем кладоискательские ямы вскрыли могилы, расположенные за пределами той ориентировочной границы могильника, которая была намечена по работам Гаврилова А.Н. и Макарова М.М. Гаврилов А.Н. обратился в областное отделение ВООПИК с предложениями по организации охранных раскопок могильника. По плану, поддержанному М.М. Макаровым, работы должны были производиться Гавриловым А.Н. на средства ВООПИК. Однако, предложения эти были отклонены, и Гаврилову А.Н. было предложено ограничиться разведкой могильника (Рис.2.) и наметить участки, пригодные для проведения раскопок в 1984 г. В ходе разведки шурфом был вскрыт небольшой участок, расширивший представления о размере могильника (Рис.3).  В силу комплексного подхода автора разведки к исследованию объекта, была собрана подборка антропологических образцов, послужившая материалом для наших исследований. Далее дадим их краткое описание.

Яма 3.
В комплексе мужского погребения ямы 3 (Рис. 4) присутствует сильно прогнутая шпора (Рис. 4.4). Подобные шпоры относятся к позднеримским, максимально распространенным в IV веке [19]. Присутствуют наконечник ремня постсарматского типа (Рис.4.6), а также рязано-окская крестовидная фибула (Рис. 4.3.), которая традиционно относиться рядом авторов к этническим и статусным предметом культуры рязано-окских могильников [20], в совокупности с фрагментом ремня, шириной 3 см, с круглыми умбоновидными бляшками. По краю умбона – насечки. Бляшки крепятся при помощи штифтиков. По совокупности «импортов» ареал деятельности носителя этого очерчивается как Причерноморье-Центральная Европа-Прикаспий.

Яма 30
Основной набор погребения характерен для средне-окских захоронений финно-угорского круга, исключение составляет серьга (Рис. 5.8) с гладким и недекорированным многогранником в форме куба со скошенными шестнадцатью гранями, длина которых невелика и не превышает 0,7 см. Многогранник выполнен с четкими и прямыми гранями, острыми ребрами. Размеры кольца от 1,7х1,8 до 3,4х3,7 см. Самые ранние серьги этого варианта были обнаружены на могильнике Лучистое, в склепе 41, а также в Алонии, на Боспоре, в Заморском, Сиреневой бухте, Старожилово I, Танаисе и Фанагории. Найденные в закрытых комплексах они достаточно точно датируются первой половиной V века. Второй половиной этого столетия датируются серьги с литым многогранником из Лучистого. К первой половине VI века относятся серьги из могильника Карши-Баир I и II из склепа 110 в Лучистом. В первом случае серьги выявлены вместе с фибулами-брошами в форме цикады второй половины V – первой половины VI вв. и пряжкой с овальным кольцом и щитком первой половины VI столетия. В Лучистом рассматриваемые изделия были датированы через овальную массивную пряжку, бытовавшую в Западной Европе в государстве Меровингов в 470/480-520/530 гг. и у жителей Подунавья в конце V – первой половине VI вв.
Серьги варианта этого типа делали из золота, серебра и бронзы. Золотые серьги найдены только в комплексах первой половины V в., выявленных на территории Боспорского царства. По наблюдению И.А. Сапрыкиной, золотые серьги с многогранником из Фанагории изготовлены литьем в составной форме с последующей ковкой. После отливки заготовка дорабатывалась зубильцем, которым с боковых участков многогранника под углом срезались небольшие треугольные грани. Литая проволочная дужка серьги перед выгибанием ковалась. Место перехода от многогранника к дужке серьги обрабатывалось резцом. Золото, из которого сделаны серьги, характеризуется большой вариабельностью содержания серебра, что во многом объясняется использованием переплавленного лома ювелирных украшений. Интересно, что почти половина серег с многогранником из боспорских погребений V в. выполнена из золота. Остальные боспорские серьги этого времени сделаны, в основном, из серебра. Пара серег первой половины V в. из Керчи отлита из серебра и позолочена. Однотипные украшения второй половины V – VI вв. изготовлены из бронзы. Происходящие из Юго-Западного Крыма серьги этого варианта выполнены из серебра и бронзы [21].
Данный предмет импорта, свидетельствует о широких культурных связях, рязано-окцев на юге восточной Европы, и возможно причастность погребенной к группе мигрантов V века.
Яма 31
Яма (рис. 6) содержала несколько разрушенных погребений. Мужское погребение из этой ямы, вероятно, относилось к элите рязано-окского общества первого социального круга («вождь»). Помимо прочих находок достаточно отметить В-образные вставные петли и зооморфные зажимы от псалий уздечного набора (Рис. 6.а). Общий облик изображений животных (лошадей, лосей или драконов?) представляет собой упрощённый вариант зооморфных изображений из погребения Apahida, погребения 1782 в Krefeld-Gellep, погребения короля Хильдерика, погребения 319 в Lavoye [22; 23]. Эти наборы не являются единичными предметами западного импорта в Центральной России. Существует целый пласт находок, и в первую очередь относящихся к предметам воинского обихода, второй половины V – начала VI в., свидетельствующий о вовлечённости этого региона в события эпохи распада гуннской державы и образования «варварских» королевств [24]. Что довольно точно маркирует центрально-европейский импульс. Так в погребении 31 (которое входит в большой родовой ряд с погребением 33) яма, вероятно разрушила семейную группу, и поэтому уместно упомянуть происходящую из неё подвеску ведёрковидной формы (Рис.6.б). Из материалов более чем 3000 изученных погребений носителей культуры рязано-окских могильников, их известно всего 6 находок. Две происходят из материалов погребений Кораблино 16 и Заречье 99 [15], три найдено на этом же могильнике Ундрих, и одна подвеска происходит из случайных сборов с могильника 2 у с. Борок. Эти подвески появляются на памятниках Северного Причерноморья с конца II–I вв. до н.э. [25; 26]. Известны они и на территории вельбарской и пшеворской культур [26]. Близкие по форме подвески получили широкое распространение в черняховских могильниках Долиняны, Ружичанка, Данчены, Косаново, Оселивка, Горошевцы, Лохвицком, Ромашки, Соснова и др. [27; 28; 29]. Миграцией откуда их и следует считать. И.Р. Ахмедов, проанализировав весь массив ныне сделанных находок, допускает их длительное использование в ойкумене как реликтов, в 1-й пол. – сер. V в. до сер. – 3-й четв. VII в. [12].
Примечательно, что в силу высокой сакральности этих подвесок в рязанских находках, вернее предположить их распространение вместе с носителями черняховской или же мощинской культуры, нежели как предмет заимствования.

Яма 33
Погребенный мужчина (рис.7) относиться к элите рязано-окского общества  по своему уровню  дифференциации и почти наверняка относился к жреческому сословию, по включению в него «даров» в берестяном туеске [30].
Наиболее типичной в погребении является Х-видная медная накладка (рис.7.9), ставшая прародителем целой серии подобных накладок с орлиными головами на Рязанщине. Литые и прессованные из фольги аналогичные накладки известны в сборах на территории могильника Ундрих, Борок 2 и т.д. Все эти подражания, возможно, имеют местное происхождение (о чём свидетельствует находка матрицы для их штампованного производства, на городище  Белые Бугры), условно мы их относим к типам 5, 6, 7. В то же время, по внешнему облику бляшка из погребения 33 близка к накладкам из погребения 525 могильника Борок 2, их отличает наличие клювовидных выступов на уплощенных окончаниях. Эти бляшки могут быть дальнейшим развитием накладок гуннского времени, относимых исследователями к типу «Копуловка», широко распространенных в Восточной Европе и имитирующих образцы римского производства к которой вероятно относиться и накладка из 33 ямы (например: Сент-Ирине, Трапейн-Ло и др.). Сводка этих находок была опубликована в 1993 г. М.М. Казанским [31]. И. Р. Ахмедов считает, что, судя по всему, появление этих элементов поясного набора осуществлялось через продвинувшихся в Верхнее Поочье носителей центрально-европейских традиций[18]. Интереснейшей находкой этого погребения являются остатки берестяного туеска (Рис. 7 к.) со знаками [32]. Предварительная корреляция знаков показала, что знаки находятся на предметах в погребениях, связанных с миграционными процессами и предварительно были отнесены к ранней группе готских рун [33].
Заметим, что внутри туеска был положен комплект женских украшений, а рядом с погребенным мужчиной было второе женское  захоронение (то есть его жены). Что позволяет предположить сакральный характер элементов женского костюма в мужском погребении. Историографически – это, так называемые, погребения с дарами [34].
Уместно вспомнить этнографическую аналогию Рязанщины 19-20-го века, где колдовство было прерогативой женщин, но для мужчин существовала возможность «поколдовать» одев женскую одежду. Поясная гарнитура, и уздечные пряжки так же имеют множественные центрально-европейские аналоги.
Погребение 49
Инвентарь этого погребения  типичен для женского захоронения  IV века (Рис.8). Внешне  погребальный обряд этого комплекса  несёт в себе пережиток  ранних миграционных процессов культуры рязано-окских могильников, так как  это всадническое погребение с уздой. Выбивающейся чертой из женского комплекса является глиняный сосуд  в ногах погребенного, что обычно характерно для мужских комплексов. Объяснение этому дали  исследования ДНК образца из этой могилы, которые показали, что погребенный в пг. 49  был мужчиной. Подобный биритуализм известен в материалах культуры рязано-окских могильников[30].  Не исключено что это явление своими корнями уходит в «саргатское прошлое» части предков рязано-окской культуры. Так  В.А. Могильников, отметил однообразие погребального инвентаря, которое «затрудняет половое  разграничение погребенных» [35] Не исключено что данное захоронение отражает процесс «перехода» жреческих функцый в рязано-окской среде от женщины к мужчине, известного по сходным процессам у сармат в III веке нашей эры [36]. Там этот процесс наглядно рассмотрен на примере помещения сперва в женские, а потом и мужские захоронения, ритуальных треножников. Отметим, что треножники и факелы имеют место в материалах культуры рязано-окских могильников из находок на могильниках Ундрих, Городищенском [37], и Тереховском городище.  Не исключено что на примере этого погребения мы видим переход жреческих функций от женщин к мужчинам,  приведший уже в V веке (на примере опубликованного здесь же  погребении  с берестяным туеском, Ундрих 83, яма 33) так называемого погребения «с дарами»  которые представляют из себя рабочую жреческую одежду [30].  Примечательно, что, входя в одну родовую группу, погребение 49 и мужское захоронение из 33 ямы хронологически  структурированы, так что погребение  49 явно на поколение или более, ранее захоронения из 33 ямы. Это являет нам развитие жреческой традиции, от более матриархального облика  полной имитации женского костюма в IV веке, до более патриархального биритуального погребального набора в V-VI веках. 
Отметим, что в  засыпке погребения присутствовали фрагменты разбитого сосуда из прозрачного стекла с синими глазками (Рис.8.1а). Они традиционно связаны в Восточной Европе с материалами черняховской культуры, в материалах которой найдены не только сосуды и кубки, но и шлакированное стекло, свидетельствующие о возможном готском производстве, а не только о римских и германских импортах [38].
Фрагменты стекла можно отнести к сосудам типа конических кубков (иногда их определяют как лампы) с синими налепами. Такие сосуды известны по всей Европе и в Средиземноморье в гуннское время и несколько позднее (обзор дискуссии на эту тему см. [39]). Ближайшей же аналогией коническому кубку из Брута являются сосуды из погребения 10 могильника Лермонтовская скала 2 [40] и из могилы 2 могильника Гиляч [41], где они зафиксированы вместе с материалами не ранее середины V в.
Погребение 50
Погребение воина, всадника (Рис.9) впервые аннотировано и опубликовано И.Р. Ахмедовым в 2007 году [11], который относит его к периоду 3А, выделяя его по комплексам в следующую группу (Погребение 75 из могильника Кошибеево, Погребение 50 – Ундрих, 265 – Борок 2). [11]
В погребении найден двулезвийный меч (Рис. 9.17), плоский в сечении. Черешок – брусковидный, со штифтиком для крепления рукоятки. Длина меча – 89,5 см.
Данный меч находит близкие аналоги среди мечей третьего типа, по классификации А. П. Гаврилова, из рязанско-окских могильников Борок 2 и Ундрих. Все эти мечи имеют четко очерченный черешок с выразительными плечиками при переходе к клинку, уплощенное в сечении лезвие с практически параллельными гранями по большей части его длины, которые резко сужаются у окончания. Длина клинков рязанских мечей в рабочей части составляет около 70 см, а общая длина – порядка 85 – 100 см при ширине лезвия у основания 4,5 см.
Рядом находилась развалившаяся крупная бусина-привеска из черного непрозрачного стекла. Бусины вместе с мечами – обычное явление для Восточной Европы IV-VI века. Так, например, в Азелинском могильнике стеклянные или халцедоновые бусины обнаружены в 11 погребениях (44% от всех находок мечей). Обычно бытует версия использования бусины в качестве темлячной подвески. Что отличает их от крупных уплощённых янтарных реже бронзовых бусин на бронзовом штифте, которые могли использоваться и как навершия [42]. В Европе IV-VI века эти бусы являются устойчивой принадлежностью фурнитуры меча.
Традиция использовать в гарнитуре портупей мечей крупные бусины-подвески известна в степной зоне Восточной Европы с середины II в. и, в целом, восходит к азиатской традиции, где мечи с портупеями этих конструкций используются вплоть до VII–VIII вв. [43].
Хочется отметь меч со схожими бусинами из Кошибеевского могильника раскопок 1901 года [44], который отчасти свидетельствует о распространении этой традиции в Европу из варварского постсарматского мира.
В составе комплекса присутствовала деревянная чаша или предмет с бронзовыми накладками (Рис.9.1), наконечниками ремней (Рис.9.10), выполненными в виде коробочки, обувные наборы с пряжками со слегка выступающим двускатным язычком. Близкие появляется в финале фазы С3 и становятся ведущими типами фазы D1 в памятниках южной Польши, Чехии и Словакии по общеевропейской хронологии [45; 46].
Пряжки, аналогичные пряжкам пг.50 (Рис.9.9), ровно как, и поясные наконечники происходят из богатого погребения в Муслюмово в Башкирии [47].
Совокупность инвентаря позволяет датировать комплекс рубежом IV–V вв. [11], что соответствует сведениям письменных источников о крупном походе гуннов в Закавказье в 395 г., возможно, затронувшем и восточно-иранские провинции. Эти данные позволяют предположить, что поволжское население было вовлечено в эти события, а погребения этого горизонта являются репером внутри периода 3А [11], который в целом соответствует фазе D1 по Я. Тейралу (370–410 гг.).
Приложение. Предварительный ДНК-анализ захоронения
Работа по определению Y-гаплогруппы индивидуумов из могильника Ундрих была проведена в ООО «ДНК-наследие» в 2018-2021 годах, и была оформлена единым договором №ДНК-Ла/02-22 от 01.02.2022 ТЗ №3 от 01.03.2022. Ввиду малого количества костного материала и высокой степени деградации ДНК было получено лишь подмножество Y-STR маркеров. Для определения гаплогруппы использовались авторские интерпретации (Семенов А.С.)
ДНК была извлечена методом колонки SiO2. Полученную ДНК анализировали с помощью стандартных молекулярно-генетических методов, включая ПЦР в реальном времени на оборудовании AB7500. Измерение концентрации выделенной ДНК проводили на флуориметре Qubitv2.
На исследования были взяты следующие образцы:
Образец № 1 – фаланга.  Обработана в 2018 г. Яма 3.
Образец № 2 – зуб «вождя» или «жреца».  Обработан в 2018 г. Яма 33
Образец № 3 – фрагмент кости. Обработан в 2019 г. Погребение 50.
Образец № 4 – зуб «вождя».  Обработан в 2019 г. Яма 31.
Образец № 5 – фрагмент кости черепа «жреца». Обработан в 2019 году. Погребение 49.
Промер концентрации ДНК и определение ее качества (соотношение концентраций L-длинных, S-коротких и Y-Y-хромосомных фрагментов) осуществлялся с помощью набора QuantifilerTMTrio (Thermo Fisher Scientific).
Фрагментный анализ по 27 STR локусам Y-хромосомы осуществлялся с помощью набора реагентов YfilerTM Plus PCR Amplification Kit (Thermo Fisher Scientific) на секвенаторе AB3500xl.
Гаплогруппы определены по результатам фрагментного анализа по предиктору nevgen.org (по состоянию на 29.06.2022), с учетом авторских соображений. Данные приведены в формате YFiler+ (таблица 1). В условиях высокой степени поврежденности ДНК данные выводы могут считаться предварительными и подвергнуться корректировке при повторном анализе.
Таблица 1.
№ Индивидуаль-ный код образца Концентрация ДНК L/S/Y, нг/мкл Гаплогруппа (предсказанная) Наименование и аллели STR локусов
393 390 19 391 385 a 385 b 439 389 I 392 389 II 458 437 448 449
1 3 (-) /0.0019/0.0030 J2a-PF5008 24 9 9 12 22
2 33 (-) /0.044/0,041 N-Z4908>> FT128965                16
3 50 0.00029/0.025/0.31 R1a-CTS3402 13 16
4 31 0.073/0.0018/ (-) N-Z4908>> FT128965 13 11 10 14 16 14
5 49 0.00031/0.0050/0.0010 N-Y3037>P43>Y3195> Y23785 9               

№ Яма погребения Концентрация ДНК L/S/Y, нг/мкл Гаплогруппа (предсказанная) Наименование и аллели STR локусов
460 Y-GATA-H4 456 576 570 438 481 533 635 627 518 F387S1 a F387S1 b
1 3 (-) /0.0019/0.0030 J2a-PF5008 21 24
2 33 (-) /0.044/0,041 N-Z4908>> FT128965 14 16 19 22
3 50 0.00029/0.025/0.31 R1a-CTS3402 10 20               
4 31 0.073/0.0018/ (-) N-Z4908>> FT128965 11 14 16 19 14
5 49 0.00031/0.0050/0.0010 N-Y3037>P43>Y3195> Y23785 14 18 21 14

Для образца №1 значение маркера DYS385b=9 не учитывалось в силу пренебрежимо малой вероятности этого значения (В отличие от DYS385a=9, который встречается для ряда древних и современных образцов), что говорит о случайном характере столь низкого значения маркера.
Ввиду совпадения 4-х маркеров у образца 2 и образца 4 делается вывод о высокой вероятности родственной связи между ними, учитывая вождеский, элитный, характер захоронений. Гаплотип 2 в силу меньшего количества сохранившихся маркеров отдельно не рассматривался. Вместо него, наряду с гаплотипом 4, рассматривался объединеный гаплотип 2+4, полученный объединением всех маркеров от обоих гаплотипов.
Значение маркера DYS533=14 также очень редко, и может считаться случайной мутацией. В процессе предикции данное значение также не учитывалось.
Процесс и выводы сведены в таблицу 2.
Таблица 2. Выводы по отнесению результатов по Y-гаплогруппам

№
Захоронение Предсказание nevgen.org Уточнение субклада по nevgen.org Комментарии
1 Яма 3 J  (P=63%) J2-Z6048(Z6050) (P=63%) или J2-PF5008 (P=25%) Согласно YFull, распространение  J- Z6050 – Южная Европа и Ближний Восток. Для J-PF5008 характерно присутствие среди татар. Исходя из географических соображений, второй вариант принимаем в качестве предпочтительного.
3 Погребение 50 R1a (P=34,5) R1a-YP1272    (P=37%),
R1a-M458        (P=16%),
R1a-CTS3402 (P=10,5%) Исходя из малого числа локусов и неопределенности, однозначное заключение затруднительно. Однако ввиду редкости и архаичности R1a-YP1272 (имеются считанные носители)  и наличие носителей-совпаденцев из села Борок  и ряда других, отнесенных к субкладу CTS3402, в качестве базовой версии принимаем CTS3402
Субклад R1a-M458 согласно YFull характерен для Центральной Европы, тогда как CTS3402 встречается и в восточной, в том числе и у татар и других народов волго-окского региона


4 Яма 31 N1 (P=76%) N-Z4908>> FT128965 (P=96%) Данная версия может быть принята безоговорочно.
2+4 Объединенный гаплотип родственных захоронений их ям 31, 33 N1 (P=86,5%) N-Z4908>> FT128965 (P=96%)
5 Погребение 49 NO (P=60%) N-Y3037>P43>Y3195>Y23785 (по другому обозначен Z35076) (P=53%) Вероятность данного результата может считаться высокой

Исследование ДНК позволяет дать следующую предварительную интерпретацию
1. Субклад J2a-PF5008 связан с гаплогруппой J2a, имеющей эпицентр распространения на Ближнем Востоке и Кавказе, однако в настоящее время, встречающийся и у мордвы-мокши и у поволжских татар. Вероятнее всего мы имеем дело с признаками миграции со стороны Причерноморья,  например, аорсов, или меотов.
2. Субклад N-Z4908>>FT128965, определенный у образцов 2 и 4 говорит о восточно-балтийской гипотезе происхождения элиты рязано-окцев, что ставит вопрос о путях и предыстории миграции населения европейского Северо-Запада в зону сложения культуры. Следует отметить, что ветвь N-Z4908 исторически предшествует L550, которая присутствует у многих потомков элиты Древней Руси, включая Рюриковичей и Гедиминовичей, и, вполне возможно, что два рязано-окских образца принадлежат данному субкладу. Ввиду высокой важности для понимания формирования Древней Руси, целесообразно вести дополнительные исследования данных захоронений. В случае обнаружения субклада L550 целесообразно ставить вопрос о возможности происхождения дружинной знати Древней Руси от военной элиты эпохи Великого Переселения Народов.
3. Образец 3 принадлежит с наиболее высокой вероятностью к субкладу R1a-CTS3402 (балто-карпатскому), характерному для балто-славянских групп. Скорее всего, мы имеем признаки миграции из районов Центральной Европы, о чем говорят и археологические данные.
4. Образец 5 принадлежит к сибиро-пермской ветви N-Y3037>P43>Y3195>Y23785, которая характерна для финно-угорских народов Приуралья и отдельных тюркских народов Сибири. Это как раз может свидетельствовать о саргатском импульсе в формировании культуры рязано-окских могильников.
Заключение
Ввиду малой степени сохранности останков, доступных для секвенирования в рамках представленной работы, предоставленная интерпретация ДНК-данных носит характер авторского предположения, и по мере изучения культуры рязано-окских могильников может быть улучшена или скорректирована. Тем не менее, полученные данные приводят к следующим соображениям.
1. Присутствие сибиро-пермской ветви в погребении 49 дает свидетельство в пользу «саргатского» фактора в сложении культуры рязано-окских могильников. Архаичность жреческих аксессуаров в могиле, отсылающая к универсальным культам поклонения женскому началу, также свидетельствует в пользу этого. Присутствие этого субклада также является фактором в пользу гипотезы о финно-угорском языке хотя бы части населения культуры.
2. Признаки субклада J2a в захоронении 3 говорят в пользу возможной причерноморской компоненты в сложении культуры, в частности и о переселение племени с именем «аорсы», «арсы».
3. Достаточно надежно устанавливаемые субклады R1a-CTS3402 и N1a-VL29 указывают на мощную северо-западную компоненту в составе культуры, возможно с ней в область культуры рязано-окских могильников пришли как балтийские топонимы,  так и предметы центрально-европейского обихода.
4. Выявленная ситуация может оказаться очень важной для понимания генезиса древнерусского дружинного сообщества. Элитные захоронения из ям 31 и 33 демонстрируют принадлежность к субкладу N-Z4908, предшествующему N-L550, типичному для балтийских аристократических родов Высокого средневековья (Рюриковичи, Гедиминовичи), а захоронение из ямы 3 может относиться к племени «аорсы» или «арсы». Тогда культура рязано-окских могильников могла быть тем центром, где этноним «Русь» мог быть передан от кочевников южнорусских степей формирующимся дружинным сообществам Балтики и русского северо-запада. Этноним «аорс» мог сохраняться вплоть до эпохи Высокого средневековья. Известен и описан каменный крест, стоявший на берегу реки Большой Егорлык около села Преградного Ставропольского края (ныне в Ставропольском краевом музее). На нем имеется русская надпись: «Помяни господи душу раба своего»; а в конце XVIII века еще читались имя «Аорус» и дата 1041 г.»
5. Субклады R1a-CTS3402 и N1a-Z4908 позволяют выдвигать гипотезы и о балто-(прото)славянском характере языка части носителей культуры рязано-окских могильников.
6. Приоритетным направлением в части поиска новых аргументов в пользу связи культуры рязано-окских могильников с формирующимся древнерусским обществом может стать дальнейшее выявление носителей N1a-Z4908 и N1a-L550 среди рязано-окцев, четкое определение их дочерних ветвей и понимание их географии, поиск аналогов в древнерусских и прибалтийских захоронениях.

Литература
1. Ставицкий В.В. Абрамовский могильник: Погребение с чернолощёной керамикой // NovaInfo.Ru. 2017 г. № 59. С.17.
2. Гавритухин И.О. Заключение. РАН ИА Восточная Европа в середине I тысячелетия н.э. / И.О. Гавритухин, А.М. Обломский. М.: 2007. С.391.
3. Ахмедов И.Р. О начальной дате рязано-окских могильников / И.Р. Ахмедов, И.В. Белоцерковская. М.: Тр. ГИМ. 1998. Вып. 96.
4. Зубов С.Э. К проблеме этнокультурной интерпретации памятников андреевско-писеральского тина // Исследования П.Д. Степанова и этнокультурные процессы древности и современности. Материалы международной научной конференции, посвященной 100-летию П.Д.Степанова. Саранск, 1998.
5. Гришаков В.В. Андреевский курган в системе археологических культур раннего железного века Восточной Европы / В.В. Гришаков, С.Э. Зубов // Казань, 2009. С. 93-94.
6. Kazanski, M. Contribution a I'etude des temoignages archeologiques des Goths en Europe Orientale a I'epoque des Crandes Migrations: la chronologie de la culture de Cernjachow recente / M. Kazanski, R Legoux // Archeologie Medievale. 1988. T.XVIII.
7. Смирнов К.Ф. Сарматы и утверждение их политического господства в Скифии. М.: 1984. С.16.
8. Марченко И.И. Меотские дротики из памятников правобережья Кубани / И.И. Марченко, Н.Ю. Лимберис // Проблемы археологии Кавказа. Сухум, 2011. С. 132 – 133. рис. 1, 12, 13.
9. Хейердал Т. В погоне за Одином. По следам нашего прошлого. М.: Издательский дом: Менеджер. 2008г.
10. Гришаков В. В. Условия и факторы формирования локальных традиций в древнемордовской культуре // Археология Восточноевропейской лесостепи: Сборник материалов II Международной научной конференции, посвященной 100-летию М.Р. Полесских. / Пенза: Пензенский государственный краеведческий музей. 2008, Вып.2. Т. II, С. 101-102.
11. Ахмедов И.Р. Культура рязано-окских могильников. Инвентарь мужских погребений // Восточная Европа в середине I тысячелетия н.э. М.: РСМ. Вып. 9., 2007. С. 137-185.
12. Ахмедов И.Р На одно крыло - серебряная, На другое - золотая... // Сборник статей памяти Светланы Рябцевой. Кишенев 2020. С.158.
13. Ахмедов И.Р. 2012. Окские крестовидные фибулы как индикаторы этнокультурных процессов в центральной России эпохи великого переселения народов // Вояджер: мир и человек: теоретический и научно-методический журнал. № 3. Спецвыпуск к 50-летию А.В. Богачева. Самара: Самарский государственный технический университет.
14. Макаров Н.А., Красникова А.М., Зайцева И.Е. Финские древности первой половины – середины I тыс. н.э. в Суздальском ополье / Макаров Н.А., Красникова А.М., Зайцева И.Е. // Историко-культурное наследие и духовные ценности России. Программа фундаментальных исследований Президиума Российской академии наук. М.: РОССПЭН, 2012.
15. Белоцерковская И.В. О предметах черняховской культуры в женском инвентаре рязано-окских могильников // Евразия в скифо-сарматское время. Памяти И.И. Гущиной. М., 2012. Тр. Гос. ист. музея; Вып. 191. С.60.
16. Ярцев С.В. Еще раз о списке народов Эрманариха // Серия История. Политология. Экономика. Информатика. 2014. № 21(192). Вып.32.
17. Ахмедов И.Р. После Аттилы. Киевский клад и его культурно-исторический контекст / И.Р. Ахмедов, М.М. Казанский // Культурные трансформации и взаимовлияния в Днепровском регионе на исходе римского времени и в раннем средневековье (доклады научной конференции). / Санкт-Петербург. 2004. 
18. Ахмедов. И.Р. Некоторые индикаторы культурных взаимодействий в древностях рязано-окских финнов второйполовины V – начала VI вв. Проблемы взаимодействия населения Восточной Европы в эпоху Великого переселения народов / Раннеславянский мир 15, 2014, С. 164.
19. Ebert М. Reallexicon der Vorgenshichtte. Band XII. // Berlin. 1926. Tafel 90. 11. P. 356-357.
20. Ахмедов И.Р. Поздние рязано-окские крестовидные фибулы и их роль в системе социально-иерархических маркеров // КСИА. 244, 2016, С. 232.
21. Хайрединова Э. А. Хронология серег с многогранником из Крыма // XV Боспорские чтения. Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и средневековья. Актуальные проблемы хронологии. Керчь, 2014. С. 421-424.
22. P;rin P. Les tombes de «chefs» du d;but de l’;poque m;rovingienne: Datation et interpr;tation historique // La noblesse romaine et les chefs barbares du IIIe au VIIe si;cle. Tome IX des m;moires publi;es par A.F.A.M. Conde-sur-Noireau. (36/37), 1995.
23. L’Or des princes barbares, L’Or des princes barbares: Du Caucase ; la Gaule Ve si;cle apr;s J.С. Paris, 2000.
24. Казанский М.М. О балтах в лесной зоне России в эпоху Великого переселения народов // Археологические вести, 1999, №6.
25. Котигорошко В. Г., Жертвенник III–IV вв. н.э. у села Солонцы // Советская археология, 1987, №2
26. Бажан И.А. Об одной категории украшений-амулетов римского времени в Восточной Европе / И.А. Бажан, С.Ю. Каргопольцев // Советский археолог, 1989, №3.
27. Бажан И.А. Относительная хронология могильников черняховской культуры / И.А. Бажан, О.А. Гей // Проблемы хронологии эпохи латена и римского времени / СПб.: 1992.
28. Шаров О.В. Хронология могильников Ружичанка, Косаново, Данчены и проблема датировки черняховской керамики // Проблемы хронологии эпохи латена и римского времени / СПб.: 1992.
29. Родинкова В.Е.. Система женского раннесредневекового убора Среднего Поднепровья (ретроспективный анализ) // Восточная Европа в середине I тысячелетия н.э. Раннеславянский мир. 2007, Вып. 9.
30. Гаврилов А.П.  Женское погребение с особым «большим» головным убором  культуры Рязано-окских могильников пятого века н.э.  Издание ИА РАН 2022 (в печати).
31. Kazanski M. Les objets orientaux de l’;poque des Grandes Migrations d;couverts dans le couloirs rhodanien // Antiquit;s Nationales, 25.Saint-Germain-en-Laye. 1993.
32. Гаврилов А.Н. Работы в Шиловском, Путятинском и Чучковском районах Рязанской области // Археологические открытия 1983. М.: 1985. С. 50 - 51.
33. Гаврилов А.П. Знаки на предметах археологической культуры рязано-окских могильников // Российская Академия наук. Институт всеобщей истории, Университет Д. Пожарского. Древнейшие государства Европы. 2017–2018.
34. Белоцерковская И.В. Погребения с дарами из могильника Кораблино (по материалам раскопок 1986-1991 гг.) // Археологический сборник. Погребальный обряд. Труды Государственного исторического музея. Вып. 93 / Отв. ред. И.В. Белоцерковская. М.: ГИМ, 1997. С. 20-28.
35. Могильников В.А. Саргатская культура // Степная полоса азиатской части СССР в скифо-сарматское время. – М.: Наука, 1992. – С. 292–312. – (Археология СССР).
36. Шевченко, Н.Ф. "Сарматские жрицы", или еще раз к вопросу о материнском роде у сарматов // Вестник древней истории, 2006. - № 1 (255). - С. 141-154.
37. Гаврилов А.П., Конов В.Д. 2020. Новый могильник рязано-окских финнов // Археология Волго-Окского региона. Сборник тезисов круглого стола 28–29 апреля 2020 г., к юбилею И.В. Белоцерковской. / Ред. Н.А. Биркина и др. М.: ГИМ – ИА РАН. С. 60–67.
38. Сымонович Э.А. Стеклянные кубки III-IV вв. н.э. из Журавки // КСИА, 1963, вып. 94, С. 80 – 83
39. Гавритухин И.О. К вопросу о верхней дате городища Зилги // Три четверти века. Д.В. Деопику – друзья и ученики. М.: 2007.
40. Рунич А.П. Захоронение вождя эпохи раннего средневековья из Кисловодской котловины // Советский археолог, 1976, № 3.
41. Минаева Т.М. Раскопки святилища и могильника возле городища Гиляч в 1965 г. // Древности эпохи Великого переселения народов V – VIII веков. М.: 1982.
42. Голдина Е.В., Липина Л.И. Бусы в захоронениях воинов (по материалам Тарасовского могильника) // Ижевск: Удмуртский государственный университет, 2015.
43. Безуглов С.И. Позднесарматские мечи (по материалам Подонья) // Сарматы и их соседи на Дону. Ростов-на-Дону: 2000.
44. Mastykova, A Class Deads an Frcheological Soure. Craft Specalization: Seguentes and Beyond fn Ravenna 1997. ИФК: 1998, Fig.4.
45. Tejral, J. Fremde Einflsse und kulturelleVernderungen nrdlichder mittleren Donau zu Beginn der Vlkerwanderunszeit // Peregrinatio Gothica (Archaeologia Baltica. VII). ;;d;: 1986.
46. Tejral, J. Neue Aspekte der Frchvlkerwanderungszeitlichen Chronologie im Mitteldonauraum // Neue Beitrge zur Erforschung der Sptantike im mitteltren Donauraum. Brno: 1997а.
47. Засецкая И.П. Культура кочевников южнорусских степей в гуннскую эпоху (конец IV–V вв.) / СПБ.: 1994.