Дети в Беломор-канал лагере

   
   Когда я впервые прочитал  рассказ Ивана Солоневича «Девочка со льдом», он потряс меня  до глубины души.

 С виду совсем  простой рассказ, но такой трогательный всем происходящим.

 Рассказ не выходил  у меня из  головы целую  неделю. 

Чтобы было понятно о чем речь, привожу оригинал  с небольшими  политическими  сокращениями  текста.

На рассвете, перед уходом заключённых на работы, и вечером, во время обеда, перед нашими палатками маячили десятки оборванных крестьянских ребятишек,  выпрашивавших всякие съедобные отбросы.

    Странно было смотреть на этих детей «вольного населения», более нищего, чем даже мы, каторжники.
Так как свои полтора фунта хлеба мы получали каждый день, а крестьяне и этих полутора фунтов не имели.

   Нашим продовольствием заведовал Юра.
 
 Он ходил за хлебом и за обедом. 

Он же играл роль распределителя лагерных объедков среди детворы.

 У нас была огромная, литров на десять, алюминиевая кастрюля, которая была участницей уже двух наших попыток побега, а впоследствии участвовала и в третьей.

В эту кастрюлю Юра собирал то, что оставалось от лагерных щей во всей нашей палатке. 
 
Щи эти обычно варились из гнилой капусты и селёдочных головок — я так и не узнал, куда девались селёдки от этих головок...

 Немногие из лагерников отваживались есть эти щи, и они попадали детям.

  Впрочем, многие из лагерников урывали кое-что из своего хлебного пайка.

Когда однажды я вырвался сработы , чтобы пройтись — хотя бы за обедом, — я обнаружил, что моя кастрюля, стоявшая под нарами, была полна до краёв и  содержимое её превратилось в глыбу сплошного льда.

 Я решил занести кастрюлю на кухню, поставить её на плиту и, когда лёд слегка оттает, выкинуть всю эту глыбу вон и в пустую кастрюлю получить свою порцию каши.

Я взял кастрюлю и вышел из палатки. Была почти уже ночь.

 Пронзительный морозный ветер выл в телеграфных проводах и засыпал глаза снежной пылью.
 У палаток не было никого.

 Стайки детей, которые в обеденную пору шныряли здесь, уже разошлись.

 Вдруг какая-то неясная фигурка метнулась ко мне из-за сугроба и хриплый, застуженный детский голосок пропищал:

— Дяденька, дяденька, может, что осталось, дяденька, дай!..

Это была девочка, лет, вероятно, одиннадцати.

 Её глаза под спутанными космами волос блестели голодным блеском.

 А голосок автоматически, привычно, без всякого выражения, продолжал скулить:

— Дяденька, да-а-а-ай!

— А тут только лед.

— От щей, дяденька?

— От щей.

— Ничего, дяденька, ты только дай...

Я его сейчас, ей-Богу, сейчас... Отогрею...

Он сейчас вытряхнется... Ты только дай!

В голосе девочки была суетливость, жадность и боязнь отказа.

 Я соображал как-то очень туго и стоял в нерешительности.
 Девочка почти вырвала кастрюлю из моих рук...
 
   Потом она распахнула рваный зипунишко, под которым не было ничего — только торчали голые острые ребра, прижала кастрюлю к своему голому тельцу, словно своего ребенка, запахнула зипунишко и села на снег.

Я находился в состоянии такой отупелости, что даже не попытался найти объяснения тому, что эта девочка собиралась делать.

 Только мелькнула ассоциация о ребенке, о материнском инстинкте, который каким-то чудом живёт ещё в этом иссохшем тельце...

 Я пошел в палатку отыскивать другую посуду для каши своей насущной.

В жизни каждого человека бывают минуты великого унижения.

 Такую минуту пережил я, когда, ползая под нарами в поисках какой-нибудь посуды.

 я сообразил, что эта девочка собирается теплом изголодавшегося своего тела растопить эту полупудовую глыбу замёрзшей, отвратительной, свиной — но все же пищи.
 И что во всём этом скелетике тепла не хватит и на четверть этой глыбы.

Я очень больно ударился головой о какую-то перекладину под нарами и, почти оглушенный от удара, отвращения и ярости, выбежал из палатки.

 Девочка все еще сидела на том же месте, и её нижняя челюсть дрожала мелкой, частой дрожью.

— Дяденька, не отбирай! — завизжала она.

Я схватил её вместе с кастрюлей и потащил в палатку.

 В голове мелькали какие-то сумасшедшие мысли.

 Я что-то, помню, говорил, но думаю, что и мои слова пахли сумасшедшим домом.

 Девочка вырвалась в истерии у меня из рук и бросилась к выходу из палатки. Я поймал её и посадил на нары.

 Лихорадочно, дрожащими руками я стал шарить на полках, под нарами.

  Нашел чьи-то объедки,   пол-пайка  Юриного хлеба и что-то ещё.

   Девочка не ожидала, чтобы я протянул ей их.

  Она судорожно схватила огрызок хлеба и стала запихивать себе в рот.

 По ее грязному личику катились слёзы ещё не остывшего испуга.

Я стоял перед нею пришибленный и растерянный, полный великого отвращения ко всему в мире, в том числе и к себе самому.

 Как это мы, взрослые люди России, тридцать миллионов взрослых мужчин, могли допустить до этого детей нашей страны?

 Как это мы не додрались до конца. 

 А вот все эти безымянные мальчики и девочки?..

 О них мы должны были помнить,  прежде всего — ибо они будущее нашей страны...

 А вот — не вспомнили...

И вот на костях этого маленького скелетика — миллионов таких скелетиков — будет строиться социалистический рай.

Вспоминался карамазовский вопрос о билете в жизнь...

 Нет, ежели бы им и удалось построить этот рай — на этих скелетиках, — я такого рая не хочу.

  Вспомнилась и фотография Ленина в позе Христа, окруженного детьми: «Не мешайте детям приходить ко мне...».

   Какая подлость.

    Какая лицемерная подлость!..

Много вещей видал я на советских просторах — вещей намного хуже этой девочки с кастрюлей льда.

И многое как-то уже забывается.
 
    А девочка не забудется никогда.

Она для меня стала каким-то символом — символом того, что сделалось с Россией.

 Этот  рассказ,  про девочку  с кастрюлей льда, так тронул меня потому, что я сам пишу тексты, каждый раз осмысляя слово, подходит оно или нет.

 Для меня нет просто слов, слова есть образы и мысли, которые явно представляешь себе.
Мой рассказ он, возможно  в противовес суровому рассказу, который так тронул  меня  до глубины души.
 
И засел в моей голове на долго.

 Так бывает, человек  не произвольно  персонифицирует события  на себя или  кого то из  близких. 
Тут  я  невольно представила  себе  на месте  этой несчастной, голодной девочки, свою  внучку.

       И  сразу  эта история  пробила  меня  до глубины души.

    Прошло шесть дней,  а  она и  сейчас у меня перед  глазами.

 В  2017, когда я впервые прочитал  этот рассказ, внучка лазила по мебели, и повторяла  себе, «не упади, не упади», это я ей так говорил,  видя  ее приключения.

 Читая, я  мысленно представил  себе эту девочку с кастрюлей,  но в образе внучки.
 И меня  пробило так, что еще целый месяц  эта девочка была у меня  словно перед глазами.
 И тогда в противовес суровому рассказу, который так тронул  меня  до глубины души.
 
 Я дописал продолжение  о той девочке. 
  Она была дочерью священника, его посадили, а она осталась  одна.
         
 Юра Солоневич  взял над  девочкой,  можно сказать шефство,  утром он оставлял ей  каши и хлеб, после обеда  щи и хлеб.

Иван Солоневич  все же выпросил  у начальства  дополнительный  паек  и  укороченный  рабочий  день  для спортсменов.

 И особенно для борцов,  аргументируя тем, что борьба тощих скелетов мало понравится начальству лагерей.

Теперь будущие  спортсмены  поучали  утром белый хлеб и иногда кусочек масла, а в обед еще мясные  котлеты.

Для занятий борцам отдали клуб, а вместо матов  положили матрацы.

Среди будущих спортсменов были и охранники.

 Один из них увидев  нашу девочку, пожалел ее и предложил  взять  ее уборщице в зале, и само собой официально поставить на довольствие.

  Еще спортсменам  выдали лыжные  костюмы из толстой байки  с начесом.

 Куртку от Юриного лыжного костюма мы отдали девочке, ушив  плечи, а рукава подвернули, на вырост.

  Куртка эта очень смешно смотрелась на девочке, она была ей как платье  почти до пяток, ее тоже немного подшили.

 Девочку все спортсмены  полюбили, она была ласковая, жалела  спортсменов, когда им было больно, выполняла все их просьбы, типа принести  воды, или постирать спортивную форму. 
 
 Но особенно  ее  уважал охранник, возможно она напоминала ему дочь, которая осталась с матерью  в Ленинграде.

   Так вот, он даже приносил  ей  иногда кусочки сахара.

  Жила девочка теперь в клубе.

 Понятно идею спартакиады Иван Солоневич  придумал  для поддержания  сил, готовясь  к побегу.
 Думаю, как и питание, от которого  конечно кое что, копилось  для будущего побега.

 Через  4 месяца  девочку  было уже не узнать, в ее детских  глазах впервые  появился  блеск радости. 

  Среди спортсменов  был один болгарин Станок, Коминтерновец,  попал  по нелепости, как он говорил.

    Во время инспекции  Красного креста, он подал  прошение.
  Надежды было мало,  но иногда  зеков  освобождали.

 К ним даже приезжали родственники, особенно из Ленинграда,  который был  ближе других городов.

 Летом пришел приказ об освобождении, к  Станку  приехал НКВдешник, и они долго беседовали. 
  В результате он отправлялся  в Болгарию,  как  разведчик.

   Вот тогда он попросил удочерить девочку, как  бы для конспирации.

  Ну, скажите, какой шпион будет брать с собой девочку, в чужую  страну, язык которой она  не знает.

Вот так мы оказались  в Болгарии, на родине Станко.

  Как  грамотный интеллигент,  Иван Солоневич  работал  в Уре,  учете  и распределение заключенных.
  Тут пришел приказ,  выделить два вагона  заключенных  для работы на  БАМе.

  А это уже Сибирь, от туда не убежать,  значит сейчас или никогда.
 
И через 5 дней  Юра  и Иван Солоневич  совершили  побег, где и помогли  собранные булки, сахар  и каша.   

  Да была встреча  в  Болгарии в 1938году,  весьма при странных обстоятельствах.
    Он готовил  к изданию свою книгу.

  Вот рассказ девочки.

  Дома я случайно услышала  разговор приемного отца с его связным.

 В разговоре  связной  упомянул о готовящемся  уничтожении Ивана Солоневича, и просил  не высовываться пока.

  Мой приемный отец спросил, Что так власть  взялась  за него, все равно его книги  в России не издают, и значит никто их не читает. 

  Не знаю, это решение верхушки. 

  Я решила предупредить его, написав записку печатными буквами левой рукой  (конспирация).

  Записку хотела подсунуть  под дверь его комнаты, но  встретила  его на улице он выходил из дома.

 Я специально  повязала  платок, узлом  на затылке, как ходила в лагере, чтоб было проще узнать.
Он меня  узнал, заулыбался и сказал  « я так рад тебя видеть, прошло лет 5 или 4?».
 Ты стала такая  взрослая  и симпатичная.

  По дороге  я сунула  ему  в карман записку, со словами  «прочтете позже, когда я уйду». 
 А он достал из портфеля пахнущую  свежей краской  отпечатанную  книгу  и улыбнувшись протяну ее мне со словами , « И  ты прочитаешь  позже дома, когда будешь одна».
 Может моя записка задержала его, не знаю, но в издательство он пришел  позже положенного.

 Его  не было в издательстве,  когда взорвали его жену и  легко  ранили сына.
Мне было уже лет 16, я подрабатывала  в госпитале  медсестрой.

Юра оказался  в больнице на перевязке, ее поручили  сделать мне.

 Пришел и Иван, увидев меня, произнес,-" « Очевидно,ты спасла меня,эта бомба явно мне предназначалась».
 
 Он открыл кожаный, видавший виды  портфель, и протянул мне, еще пахнущую  свежей краской отпечатанную  книгу. 

 И улыбнувшись произнес ,- « Ты прочитаешь позже дома,когда будешь одна».

Позже стало известно, НКВД было решено, что бомба будет вмонтирована в муляж двухтомника издательства ACADEMIA  в подарочном варианте,  в картонном футляре, теснённом золотом.

  При вскрытии пакета специальное устройство,  реагирующее на свет, активизирует взрыватель.
 Разработчики теракта рассчитывали на библиофильские интересы Ивана Солоневича,  на то,  что он сам вскроет посылку.

 В 11 часов в редакцию газеты «Голос России»  пришёл секретарь Николай Михайлов  и по заведённому порядку взялся за разборку почты.
Тамара помогала.

 Он стал вскрывать  подарок, и сразу  произошел взрыв, от которого погибла жена  Ивана   Солоневича и секретарь  Н. Михайлов.
Больше мы не виделись.
 
  Потом война, партизанский  отряд «Црвена звезда», затем  Греция, снова партизанский  отряд.
  Мой  приемный отец Стенко  погиб  в  пещерах,  под обстрелом  фашистов.
  ПОЗЖЕ  я написал  еще один  рассказ более гуманный.

            Как продолжение «Стальная  касюля».
 
     Он есть на моей странице в напечатанных.