У куста сирени

               

                Это было у моря, где ажурная пена,
                Где встречается редко городской экипаж…
                Королева играла — в башне замка — Шопена,
                И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
                И. Северянин.



Это было в занюханной обыкновенной
Прифабричной пельменной, где без жен и тревог
Собираются люди пропустить после смены
Перед тем как проделать финальный рывок.

В этот день некий слесарь по имени Гена
Костеря и профком, и советскую власть 
Засветил прямо в фейс одному джентльмену
Что вообще не по делу попался под масть.

Джентльмен оказался не робкой породы
И как вдруг прояснилось, был с боксом знаком.
Он ответил на вызов крутым апперкотом
Гена лязгнул зубами и рухнул ничком

Мордобой в общепите - такое не ново
Зауряднейший быт, суета из сует.
Так сказал Соломон, гений мудрого слова.
Он был царь и еврей, и вдобавок поэт.

Генка не был поэтом, простым слесарюгой,
Чтоб прочухался и напитался бы чувств,
Оттащили его, взяв под белые руки,
На пленэр, подышать, под сиреневый куст.

И увидела эту картину с балкона
Одинокая дама, что рядом живет.
А была она даже умней Соломона.
И подумала: счастье-то в руки плывет.

В ее полной груди заиграли гормоны
Зазвучали альты и запела труба.
И она, что была поумней Соломона,
Поняла: подает ей сигналы судьба.
 
Отыскать мужичка, тут профком не поможет.
И помчалась туда, где лежал у куста
Ей подарок судьбы, не красавец, но, все же.
У мужчины совсем не в лице красота.

И внимая дыханью его, как антенна,
И ловя жизни блеск из-под сомкнутых век,
Она сладко пропела, как птица-сирена:
«Тут лежать не положено, мил человек»
 
И рукой заводила повыше колена,
Проверяя, как можно его оживить.
Школу жизни прошла. Мужика непременно
Ловят ловкостью рук. Такова селяви.
 
Приоткрыл он глаза и увидел: о боже!
Раз такое узришь и бери бюллетень.
Это чья же такая потертая рожа?!
Впрочем, главное в бабе совсем не мордень.

Он лежал, размышляя, что главное в бабе.
Что сильней возбуждает бурленье в крови?
И поток его мысли был груб и похабен
Как в журнале «Плейбой». Такова селяви   

Он поднялся, пошел опираясь на это
Что как будто бы баба, а вроде и нет
Разберемся потом. Жизнь подносит сюжеты
Что порой не поймут романист и поэт.
 
 А она его можно сказать, что тащила.
Словно та медсестра, что в пехотном полку.
В ней такая проснулась великая сила,
Прикажи – остановит коня на скаку.
 
Ведь каким бы он ни был мужик толстокожим,
Он с подругой узнает блаженство, покой.
Оживет, расцветет, и неясно прохожим,
Почему это вдруг он веселый такой.
 
В окнах свет голубой разливался с экранов.
Изворотливый Штирлиц фашистов дурил.
И не видели граждане с  мягких диванов,
Как Эрот над посадкой сирени парил.

Нет, совсем не у моря с жемчужною пеной.
Над простым палисадником реял Эрот.
И никто не играл в башне замка Шопена
Лишь в пельменной по-прежнему квасил народ.