Глава 4. Служить бы рад, прислуживаться тошно

В ноябре 1828 г., когда Михаилу Бакунину было четырнадцать лет, отец увез его в Петербург, где год спустя, осенью, мальчик выдержал экзамен в первое в России артиллерийское училище (позже, после смерти великого князя Михаила Павловича в 1849 году переименованное в Михайловское).
Артиллерийское училище было открыто в Санкт-Петербурге 25 ноября 1820 года по инициативе генерал-фельдцейхмейстера великого князя Михаила Павловича. Прекрасно оборудованное и выстроенное с учетом последних достижений образовательной и военной науки училище имело целью подготовку офицеров для службы в строевых частях артиллерии, а также позже служило подготовительным заведением для Михайловской артиллерийской академии. Изначально училище было рассчитано на 120 штатных и 28 сверхштатных учащихся и предусматривало 5-летний курс обучения. После кончины его основателя, училище получило название Михайловского. Первый официальный выпуск юнкерских классов, состоялся в феврале 1823 года, офицерских классов — в 1825 году (11 января было выпущено 38 офицеров). Училище было расформировано 6 ноября 1917 года, а фактически — реорганизовано в 1-е Советские артиллерийские Петроградские командные курсы. Всего за своё более чем 90-летнее существование, училище выпустило свыше 5 тысяч артиллерийских офицеров.
Михаил Бакунин тяготился военной дисциплиной, а поведения был определенно неудовлетворительного.
В юнкерские годы Бакунин еще не отличался политическим вольнодумством. В этом смысле он был «как все»; подобно другим воспитанникам училища пылал страстью к Николаю I; с восторгом стремился к нему навстречу во время визитов последнего в училище, вместе со всеми испытывая «невыразимый восторг» при словах: «государь едет!».
20 сентября 1831 года, в одном из писем к родителям Бакунин напишет: «Но нет! Русские — не французы, они любят свое отечество и обожают своего государя, его воля для них — закон, и между ними не найдется ни одного, который поколебался бы пожертвовать самыми дорогими своими интересами и даже жизнью для его блага и для блага родины».
Через пять лет, в 1833 г. Бакунин из юнкерских классов перешел в офицерские.
Годы, проведенные в артиллерийском училище и офицерских классах, в значительной степени выветрили из мятежной головы Бакунина преклонение перед русской обрядностью и христианскими традициями, доставшимися от семейного воспитания, и, получив большую свободу, молодой офицер попытался окунуться в светские удовольствия — но нашел в них «ужасную пустоту». Балы да танцы, развлечения и удовольствия — вот все, что составляло любимое занятие высокопоставленной молодежи. Однако Бакунину хотелось чего-то иного, более серьезного и даже великого и, спасаясь от пустоты, вдруг раскрывшейся перед ним, он обращается к чтению и спонтанным занятиям.
Жив анекдотический рассказ, что одетый не по форме, Бакунин встретился как-то с начальником училища, генералом Сухозанетом, который грубо заметил Бакунину:
«Уж если надел ливрею, — носи ее, как полагается». Бакунин вспылил и отрезал начальству, что ливреи никогда не надевал, да и надевать не намерен. В результате столь дерзкого ответа, а вероятнее всего вследствие плохих успехов в обучении, Бакунин вскоре очутился в глухом местечке Западного Края, в одной из квартировавших там артиллерийских бригад. В книге «Бывших воспитанников Михайловской артиллерийской академии и училища», выпущенной к 50-летию Академии в 1870 году, в десятом выпуске из офицерских классов за 1834 год за №467 указана фамилия Михаила Бакунина, с пометкой «выпущен не окончившим офицерского курса».
«Бывши в первом офицерском классе, влюбился, сбился с толку, перестал учиться, выдержал экзамен самым постыдным образом или лучше сказать совсем не выдержал его, —  писал Бакунин, — а за это был отправлен служить в Литву с определением, чтоб в продолженьи трех лет меня обходили чином и до подпорудчичьего чина ни в отставку, ни в отпуск не отпускали. Таким образом моя служебная карьера испортилась в самом начале, моею собственною виною и несмотря на истинно отеческое попечение обо мне Михаила Михайловича Кованьки, бывшего тогда командиром Артиллерийского Училища».
В Литве (современной Белоруссии) он попал в армейскую среду, с водкой, картами и прочими спутниками армейского быта и извечной невыносимой скукой в придачу. Осенью 1834 года бригаду, в которой служил Бакунин, перевели в Гродненскую губернию.
Бакунин тяготился службой, тосковал от бездействия, клял судьбу и настойчиво просил отца похлопотать и выручить его из литовской глуши, но консервативный и упрямый старик-отец медлил, вероятно надеясь на «исправление» неудержимого чада.   Воспользовавшись случаем, Бакунин выбрался в отцовское имение Прямухино — с поручением от бригады по хозяйственной части. Очутившись дома — отчетливо осознал, что у него нет ни моральных сил, ни желанья возвращаться на службу.
В итоге отец пустил в ход свои связи и Бакунину разрешили подать в отставку, что означало переход на гражданскую службу и обретение желанной свободы.
С. А. Венгеров в примечаниях к сочинению Белинского характеризует Бакунина до его знакомства со Станкевичем, т.е. около 1835 года как «молоденького артиллерийского поручика (в то время Бакунину шел 22-й год), который вышел в отставку и не знал, что с собою делать». А. А. Корнилов, — один из самых обстоятельных исследователей жизни Бакунина, с этим решительно не согласен. По его мнению, Бакунин уже в это время был «идейно настроенный, очень самонадеянный и честолюбивый юноша, который сознательно пренебрегал всякой обыденной житейской карьерой, при его способностях и связях для него вовсе не трудной, ради выполнения своего назначения, представлявшегося ему в чрезвычайно возвышенном виде». К мнению Корнилова всецело присоединяется М. Стеклов, добавляя, что Бакунин был при этом «довольно начитанным» и «много продумавшим молодым человеком». По многочисленным источникам, несмотря на начитанность, идейность и иные бесспорные качества Бакунина, ни во время его пребывания в Москве, ни в эпоху его появления в Европе, не было ни стойкого мировоззрения, ни основательных знаний, ни определенных целей деятельности. Его переписка, опубликованная А. Корниловым, его признания в «Исповеди» (которые мы обсудим позднее) оставляют на этот счет никаких сомнений.
Служение отчеству в традициях русского дворянства если не на военном, так на гражданском поприще молодого Бакунина также не привлекало. Бакунину предстояла блестящая карьера в Твери, начиная с должности чиновника по особым поручениям при графе Толстом — Тверском губернаторе, куда определил его отец.
Несмотря на доброжелательную, консервативно-идиллическую обстановку в семье, время от времени Бакунина «прорывало» и в тех же письмах, в которых им расписывалось великолепие «фихтеанской» религиозной философии, он вдруг неожиданно заявлял, что не может жить в семье, что ему как воздух нужна «личная свобода». Эта потребность в свободе, непременно абсолютной, обязательно неограниченной, на иной он не хотел мириться, — была как бы обратным следствием того тягостного подчинения и строгости, в котором держал Михаила Бакунина его отец.
Сначала, желая только вырваться на волю, Бакунин согласился на гражданскую службу, но потом осознал: и она внушает ему такое же отвращение, как и военная. Бросить науку, к которой тянулся Бакунин во имя гражданской службы казалось делом невозможным. «Жить и не знать, — писал он отцу, — для меня в тысячу раз хуже, чем умереть». 
Между переломными для Бакунина 1835 —1836 годами и его отъездом в 1840 году Европу прошло целых пять лет напряженной умственной работы, тесного общения с университетской молодежью в Москве, изучения философских трудов Фихте и Гегеля.
В письме сестре Татьяне, написанном в 1839 году, Бакунин с отчаянием сообщал, что, если его поездка в Берлин для обучения в университете не состоится, то ему предстоит «тихое и постепенное опошление», он готов бросить все свои книги и занятия, вновь надеть военный мундир и отправиться на Кавказ: «Там по крайней мере нашел бы я живую деятельность и живое движение жизни».