Кощеевы чары. Ольга Ланская

Долго искала я логово Кощея. Ни к чему бы оно человеку простому православному, с нечистью не шашкающемуся ни по каким поводам. А, вот, тут, глянь, зациклило меня. Шаг сделаю – путы на ногах, да такие, что хоть по земле от боли катайся, а скинуть никак! И, что важненько-то, невидимые они, путы эти.

Услышала я про путы эти Кощеевы от тетеньки знакомой из Гаврилов Яма. Была у нас такая в большой нашей коммуналке. Звали ее все Афанасьевна, а имени, наверное, никто уже и не помнит. В Ленинград она молодухой попала во времена доисторические для нас с вами, в году так 1932-м, с оргнабором.

С мужем ей не повезло – за белочкой всё гонялся, выгнала она его, чтобы на сыночка порча эта не перешла. И сейчас скажу, что правильно сделала, потому как сын вырос добрым человеком, семейным и работящим. А мать почитал без слов лишних, но во всем.

И сказала мне как-то Афанасьевна, что как почувствуешь, что вьется вокруг тебя что-то тяжелое да невидимое, помни – это Кощей зацепить решил. Тебя ли, деток ли, мужа – всех подберёт. Никого не упустит, коль приглянулись ему. Весь род изведет, и – на Дерево. А после того лет пять его не видно–не слышно. Пока не проголодается…

– Зачем это ему? – спрашиваю. – Зачем людей изводить?

– А он счастьем чужим питается.

– Это как? – спрашиваю.

Замолчала моя Афанасьевна, в пробирочку аптечную жидкости какой-то прозрачной из таинственных пузырьков накапала, выпила, не спеша, и говорит:
– Его почему Бессмертным кличут, знаешь?

– Сказку-то кто не знает! – смеюсь я.

– А я тебе не про сказку, а про жизнь. Запомни, девонька, ходит он среди людей вроде как обычный человек, но если набычится, глянет исподлобья на кого, всё, пиши пропало. Изведет. И его, и родню всю. Да так намучает, что некоторые готовы на себя руки наложить, лишь бы от Кощеевых чар избавиться.

– Да зачем ему это? Зачем людей-то мучить? – спрашиваю.

– Так Кощей он! Вурдалак, если не по-нашему. Слыхала? Есть такие. По деревням, в основном, селятся. У коров за ночь всю кровь высасывают, особенно перед отелом. Сразу двоих жизни лишает.

…За окном ночь зимняя, ленинградская. У Афанасьевны шторы цветные на окне, задернуты плотно, а сквозь них – свет точечками трассирующими, словно комарики покусали.

Проследила она за моим взглядом и говорит негромко так:
– И не смотри, доченька! Война скоро будет.

– Какая еще война?! – возмущаюсь я.

– А ты что, не слышишь взрывов–то? Смотри, вон по горизонту бои идут! И уже не первую ночь. Я потому и позвала тебя, со мной посидеть, страшно мне. А тут еще и Барабашка поселился…

– Где? – спрашиваю я.
– Да здесь, у меня под кроватью. Он после полуночи шалит. Опустишь во сне руку, а он тут как тут. Мягонький. Ласкается, да еще и лизнет! Страшно…

– И свет поэтому не включаете? – спрашиваю.

– А зачем он, свет-то? Смотри, зарево какое, сквозь шторы бьет.

– Афанасьевна, шторы просто старенькие, посеклись. Вот и стали, как марля трижды стиранная! А Барабашка не барабашка вовсе а котяра теть-Катин! Вы дверь-то на ночь не прикрываете, вот он к вам в гости и шастает, когда мышей не ловит.
– Точно! – смеется Афанасьевна. – Я и забыла про него! Вурдалак рыжий, напугал-то как!

И мы обе смеемся, и не так уж темно в занавешенной комнатке Афанасьевны, сломавшей недавно ногу под окном на троллейбусной остановке – оступилась, да так неудачно, что уложили ее врачи в постель и велели из пузырьков, которые медсестра из аптеки приносит капельки пить. Пока ходить не начнет. Сын ее приезжает, петрушку отваривает, не забывает мать.

Ну, думаю, полегчало Афанасьевне, побегу я. Дел не впроворот! А она вдруг снова заговорила:
– Не всех мучает-то он…

– Кто, Афанасьевна?

– Да Кощей-то Бессмертный. Не всех. Выбирает. Чистых да счастливых. Вот вы все светитесь, все у вас ладненько. Не дай, Бог, заметит…

Пошелестела пузырьками аптечными, установила их в определенном порядке. Велено ей по капельке принимать, да не по ней это.

– Видишь, что Бессмертный он, все говорят, а почему – помалкивают. А я скажу тебе и ты запомни. Бессмертье свое он, Кощей, чужим счастьем кормит!

Поговорили, да забыли. Да и сколько с той поры воды утекло! Сколько людей пылинками сквозь ситечко в бездну провалилось! Да только пришлось мне про чары-то Кощеевы вспомнить.

Права была Афанасьевна – жила наша семья, беды не чуяла. Все смешком да ладком, словно солнышко в доме незакатное. Поселилось и греет, ласкает да нежит. Не было в семье нашей ни ссор, ни раздоров. Всё ладом. Вот и детки уже подросли, старшие семьями обзавелись…
И летели годы наши на лебединых крыльях, и не было для нас ни плохой погоды, ни дурного человека. Миновало.

Но однажды так хрустнуло позади нас, словно оказались мы все волшебным образом не в Граде Питере в родном доме на берегу Фонтанки, а на таёжной тропе. И будто шел зверь за нами. Большой и косматый. Да непросто шел – спешил.

И не медведь то был, потому что медведь за человеком не ходит. Он избегает встреч с людьми, все это знают. А этот… Однажды путь нам к Фонтанке перегородил.

Зимой да осенью ночи на Фонтанке черные, с цветной подсветочкой, людьми устроенной.
А тут у спуска к воде напротив дома нашего вдруг кто-то огромный безмерно, словно из густого тумана сотканный, спустился с макушек Козерожьего моста, повис перед нами и путь к ступенькам перегородил… Мы посмеялись, перешли на другую сторону и пошли себе.

Только вот с той поры пошло у нас всё шиворот навыворот. И люди из семьи исчезать стали. Один за одним…

Не буду об этом, больно говорить о горе безмерном. Только, когда осталась я одна, и уже нечего у меня взять больше – всё дорогое отобрано, сама я, видимо, понадобилась. А как бабу за какой бок прихватишь, если все бока ее из дома и состоят, а дом этот и не дом вовсе, а душами ушедших изваян, как крепость неприступная, и приблизиться к такой страшно! Потому, что все знают – нет и не будет ничего сильнее силы святой.
Все знают, а бесы ещё и боятся.

Но Кощей! Не предупредила меня Афанасьевна, что придурковат он. И средства от этого не сказала. Или забыла я?

И вот, настал теплый июльский денек лета 2023. Намыла я окна в доме, стирку провела, уморилась и заснула. Ночи стоят белые, все сутки твои – крои, как хочешь! Потому, как мы в сговоре с ленинградской ночью. Она нам в помощь дни наши темные да туманные в свет продляет.

Разбудил меня звонок. И потому разбудил, что телефон наш верещал не своим голосом.
Какой-то хромающий, захлебывающийся — типа мужской — голосок торопливо верещал:
– Это вы…?
– Ну, – говорю. – Сплю я.

И нажала кнопку.

Опять завопил телефон:
– Я по поводу Гуляева. Мне допросить вас надо.

Обалдела я совершенно. Села и думаю. О чем этот мужичок? Но очень уж нервничает, припекло его, видно, беда какая, может. А он в это время:

– По поводу Гуляева. Вы к нам обращались.
– Куда это к вам? – спрашиваю.
– На Мытнинскую, 3 – говорит.

Да таким тоном, будто адрес Кремля называет. И голосок окреп.

– Вот врать не надо, – говорю. – К вам я не обращалась.

И отключила трубку. В этот миг зазвонили еще два телефона. Беру старенький стационарный. Голос соседки, всегда торжественно спокойный, говорит неспешно:

– Тут у нас по дому двое каких-то ходят. Всех обзванивают. Никому не открывайте, если ломиться будут.

– Уже! – говорю. – По всем телефонам звонят.

– Не открывайте! – говорит моя Татьяна Федоровна. – А если что, звоните, я приду. Без меня ни с кем не говорите даже.

…Я вот сейчас думаю, как она поняла, что непростые люди на дом наш наткнулись, что хотят они он нас чего-то особого, незаконного. Спокойная, ничем не сдвинешь, а тут…

И снова звонок. Голосом ласковым, словно на меду настоянном говорит дядечка:
– Это из Прокуратуры Центрального района вас беспокоят. Впустите вы опера с Мытнинской, ему очень нужно.

– А где он? – спрашиваю.
– Да у вас под дверью!
– Чего-о? – удивилась я.
А сама проснуться никак не могу.

Подошла к двери. В глазок заглянула. Стоит мужичок у перил. Маленький такой, сантиметра 3, не больше. В брючках и еще в чем-то смутном…

– Вы кто? – спрашиваю.

– Я опер из ОБЭП Центрального района, – говорит. – Мне допрос с вас снять надо.

– Чего снять? – удивилась я.

– Допрос. Про Гуляева.

– Про какого Гуляева? Вора, что ли? Так он за границу убежал, там его ищите. Я это хамло за последние полвека раза три и видела. Он нашу квартиру на себя переписал и исчез. К жене его идите. Чего вы к нам ломитесь?

– Допрос, – снова заныл дядька. – Допрос мне с вас надо.

– Надо, так повесткой вызывайте! Я не знаю, кто вы. Ни формы на вас, ни документов.

Он засунул куда-то руку, вытащил какую-то корочку и прижал к дверному глазку.

– Ничего не видно, – говорю.

А он рыкнул как-то не по-человечьи и фонарик к глазку приставил.

А глазок этот высоко, мне надо на цыпочки вставать.

Гляжу я, как этот «опер» под моей дверью развлекается, а тут опять звонок.

И тот, второй, с медовым голосом, опять канючит:
– Я из Прокуратуры Центрального района. Впустите вы опера!

– Послушайте, – говорю я. – Вас я даже не вижу! Почему я должна верить вам? У нас ребята из нашего отдела полиции недавно всех предупреждали о мошенниках. Не открою я дверь. Повесткой пусть вызывает.

А он опять своё… И тут поняла я, что не слышат они меня. Другая задача у них. Позвонила соседке. Та говорит:
– Сейчас приду. Без меня двери не открывайте.

И вот, сидим мы в гостиной. Он за столом в центре. Мы на расстоянии по бокам.

У мужичка под руками всё бумажки стопочкой, кривым наоборотным таким почерком исписанные, плотно-плотно.

Сидит он, глаз от них не отрывает. То ли читает их про себя, то ли делает вид, что еще что-то пишет… Голова вниз, одна макушка лысеющая видна. Даже глаз не поднимает.
– А как ваша фамилия? – спрашивает моя соседка.

Тот как сидел подбородком в листки исписанные уткнувшись, головы не поднял. А только глаза исподлобья, как рак, выдернул и буркнул невнятно в столешницу:
–Тимофеев.

И снова глаза спрятал.

– Как фамилия? – переспросила соседка.

Но тот промолчал, словно не слышал ничего и не видел.

А я, как увидела этот взгляд исподлобья, так и обмерла. Про Афанасьевну вспомнила и про Кощеевы путы. Столько лютой злобы и ненависти было в этом взгляде, словно обе мы были мотыльками перед ним, и предстояло ему только языком махнуть, как не стало бы нас больше на белом свете.

Ушел он быстро. Ничего слышать не хотел, заставил только всюду росписей понаставить. И стало мне с тех пор плохо. Куда сила вся подевалась? Словно меня как котенка в жернова мельничные сбросили, а достать забыли.

И почти неделю ломает меня боль страшная, крутит ломит, ни ходить, ни лежать, ни жить невозможно.

Но зато узнала я теперь, где логово Кощея, откуда давит на меня злая необузданная вражда, и где его яйцо Кощеево запрятано, и какой иглой он людей уморяет, вурдалак коровий.

Много лет шла я по его следу, пытаясь дом свой, души родных моих от него отбить, да понять не могла, в каком месте паутины притих, притаился он, гуляевский полюбовник.

И понятно мне стало, отчего меня не слышно, и правда моя как из ватного кокона кричит.

До Москвы чудом доходит, а в Питере глохнет где-то, словно ее кто топориком, как гвоздик, по самую макушку в пол вбивает. А кто и где — не понять было.
А тут он сам заявился. Что-то заставило его меня найти…

Нашла я гнездо Кощеево, а что дальше-то? И вспомнила я, как Афанасьевна всё приговаривала:
– Без Бога ни до порога!
Вот он, рецептик-то её от нечисти. Не забыла, значит, нам оставить.

Очнулась я. Засветила лампадку, взяла святой воды, окропила ею все окна-двери. И ладанную свечечку зажгла. Помоги, Господи!

Санкт-Петербург
2023, июль

Фото А. Переверзевой