Глава 16. Последнее лето в Чебаках

Черный дьявол, или Хакасские хроники
Книга 1. Шесть пудов золота
Глава 16. Последнее лето в Чебаках

1879 год

Короткое сибирское лето семьдесят девятого года Захарий Михайлович Цибульский уже седьмой раз подряд проводил на озере Шира-Куль, занимаясь грязе- и водолечением. Благодаря тщательно продуманной рекламной акции с раненной собакой, популярность Шира медленно, но неуклонно росла. С каждым годом на его берега съезжалось все больше и больше страждущих, чудесным образом исцелявшихся здесь от любых недугов, начиная ожирением и заканчивая сифилисом, а попутно приносящих неплохую прибыль предприимчивому арендатору озера. И в прошлом году Цибульский официально объявил об открытии на Шира целебного курорта. Для привлечения отдыхающих он соорудил на берегу летние юрты и поставил купальни, с навесами для переодевания. Захарий Михайлович организовал даже танцевальный зал с буфетом, где по вечерам играли музыканты, специально привезенные из Чебаков. А для себя и своих родственников золотопромышленник выстроил целый улус из бревенчатых юрт. Но, приехав сюда этим летом, он невольно задумался о том, что нынешний сезон, скорее всего, станет для него последним. Ведь за каких-то полгода жизнь Захария Михайловича очень круто переменилась И в один из теплых июльских дней он пригласил к себе коллег-золотопромышленников и местных чиновников на пикник, чтобы отметить окончание совместной деятельности. А в ожидании гостей Цибульский плескался в прогретой летним солнцем водичке, и вспоминал ту длинную цепочку событий, которая привела в итоге к весьма значительным переменам в его жизни.

Захарий Михайлович начал заниматься благотворительностью еще в далеком 1846 году, будучи наивным тридцатилетним купцом второй гильдии, ввязавшимся в авантюру со вступлением в обремененное огромными долгами наследство покойного тестя. Именно тогда он, и его супруга Федосья Емельяновна впервые пожертвовали по сто рублей на строительство Троицкого кафедрального собора в Томске. А год спустя молодой купец уже стал директором Томского губернского тюремного комитета и был избран почетным старшиной Мариинского детского приюта, обязавшись вносить на его содержание по сто рублей в год. По причине своего бедственного положения Цибульский в то время не мог тратить значительных сумм на благотворительность, но всегда считал себя обязанным изыскивать для этой цели деньги, пусть даже и скромные. Ну а когда Захарий Михайлович с помощью Хайдара разбогател и получил возможность оперировать действительно серьезными суммами, он стал одним из крупнейших в Томске благотворителей.
Цибульскому казалось всегда как-то само собой разумеющимся, направлять значительную часть получаемой прибыли на богоугодные дела. Он и сам себе не мог объяснить, почему так поступает, считая подобную деятельность естественной и, более того, необходимой для любого богатого человека обязанностью. И он, конечно, был далеко не одинок в своих начинаниях. Ведь практически все серьезные общественные проекты в Томске претворялись в жизнь по инициативе и за счет богатых горожан — купцов и предпринимателей.
Например, тот самый Мариинский детский приют, почётным старшиной которого был когда-то избран Захарий Михайлович, открылся в 1844 году за счет средств наследного капитала известных золотопромышленников Андрея и Федота Поповых. С 1859 года попечительство над приютом взял на себя не менее знаменитый Иван Дмитриевич Асташев, выстроивший для него каменное двухэтажное здание, и за пятнадцать лет внесший на его содержание сто тысяч рублей. А с 1875 года попечителем Мариинского детского приюта стал и сам Цибульский, вложивший в него еще сто сорок тысяч, и пожалованный за образцовое содержание заведения орденом Св. Станислава II степени.
Другой известнейший Томский купец первой гильдии, Евграф Иванович Королев, вместе с братом Всеволодом, учредил детский приют для мальчиков, подарил ему трехэтажное каменное здание с участком земли, и стал его попечителем. Евграф Иванович пожертвовал два дома и тридцать пять тысяч рублей на устройство в городе ремесленного училища, построил две церкви, основал и содержал за свой счет богадельню, был директором Томского губернского о тюрьмах комитета, почётным блюстителем Владимирского приходского училища. А в течение двух сроков Королев занимал пост городского головы и исполнял множество других общественных обязанностей.
Не менее известный в Томске предприниматель, Петр Иванович Макушин, открыл первый в городе книжный магазин и типографию, основал частную публичную библиотеку, поддерживал материально начальные школы и обеспечивал их литературой. Макушин внес 30 тысяч рублей на открытие сельских читален, пожертвовал 100 тысяч на создание Народного университета. С 1875 года Петр Иванович был бессменным гласным городской думы, и на этом посту сделал очень много для развития просвещения и образования в Томске.
Еще один томский купец, Петр Васильевич Михайлов, три четырехлетия занимавший пост городского головы, на паях с Захарием Михайловичем построил кирпичный завод для обеспечения строительства Императорского Томского университета. Он исполнял множество общественных обязанностей, щедро жертвовал на церковные нужды. Михайлов одно время даже был председателем Комитета по постройке Троицкого кафедрального собора и внёс на его строительство 2,2 миллиона кирпичей стоимостью более 27 тыс. рублей.
И примеров подобной благотворительности и меценатства со стороны горожан, можно было назвать очень много. Немчинов, Гадалов, Карнаков, Кухтерины, Некрасовы, Ереневы… Да всех и не перечислить! Хотя, конечно, существовали примеры и совсем другого толка. Захарий Михайлович до сих пор с недоумением и презрением вспоминал так называемого «томского герцога» Философа Горохова. Тот, получая со своих приисков по сто пудов золота за сезон, и имея пятьсот тысяч годового дохода, умудрился полностью спустить не только собственные капиталы, но и еще и остался должен три миллиона. А ведь он легко мог преобразить Томск до неузнаваемости, нисколько не стесняя себя! Да что тут говорить, сам Цибульский обладал едва ли пятой частью доходов бывшего «герцога», однако такой суммы вполне хватало ему на роскошную жизнь, щедрую благотворительность и немалое меценатство. Но Горохов предпочел пустить все свои деньги на ветер. Поэтому и самого Философа Александровича, и других подобных ему людей Захарий Михайлович никогда не понимал, и не уважал.
Разумеется, Мариинский приют стал далеко не единственным детищем Цибульского. Кроме храма в Чебаках, золотопромышленник построил еще две церкви — Св. Александра Невского при Исправительном отделении арестантской роты, и Христа Спасителя при центральной пересыльной тюрьме (за что был пожалован орденом Св. Анны II степени). Он пожертвовал 15 тысяч на перестройку и расширение каменного здания Алексеевского реального училища, где сейчас обучался его племянник Костя, дал 20 тысяч на приобретение судов для российского флота… И это, не считая бесчисленных мелких пожертвований от пятисот до пяти тысяч рублей, вроде помощи погорельцам или раненым воинам Турецкой войны.
Но апофеозом меценатской деятельности Цибульского стало, конечно, его решение о жертвовании в 1876 году ста тысяч на строительство в Томске Императорского Сибирского университета. Позже он добавил к этой сумме еще сорок тысяч на скорейшую закладку фундамента для будущего храма науки, и восемнадцать тысяч на стипендии его студентам. Причем, когда томский губернатор, Андрей Петрович Супруненко шепнул Захарию Михайловичу, что ходатайствовал о награждении его орденом, за столь крупный вклад в общественное дело, то Цибульский очень рассердился. Он весьма резко ответил чиновнику, что если хотел бы купить себе еще один орден, то ограничился бы суммой в десять, а не в сто тысяч, и потребовал от Андрея Петровича немедленно отозвать письмо. Но губернатор не мог, конечно, оставить без внимания такое крупное пожертвование. И за свой вклад золотопромышленник был пожалован орденом Равноапостольного князя Св. Владимира III степени, самым высоким по иерархии из всех имеющихся у него наград.
Активная благотворительная деятельность Захария Михайловича не прошла и мимо внимания местных властей. В июле 1878 года на заседании Томской городской Думы практически единодушным мнением гласных — двадцать один голос против трех — было решено ходатайствовать о предоставлении Цибульскому звания почетного гражданина. И он первым в городе получил это высокое звание!
В 1879 году Захария Михайловича избрали думским гласным на следующее четырехлетие. А в январе, на установочном заседании новой Думы, и произошло то самое событие, которое полностью перевернуло весь привычный уклад жизни золотопромышленника. Гласные выдвинули его кандидатуру на пост городского головы. И Цибульский, неожиданно для самого себя, был избран на эту должность, с большим перевесом обойдя остальных пятерых кандидатов — за него подали 54 голоса из 67 возможных. Захарию Михайловичу, конечно, очень не хотелось на старости лет взваливать на себя лишние, и совсем не нужные ему хлопоты и обязанности. Но на заседании Думы он услышал просто невероятное количество теплых слов о своей персоне. Гласные единодушно заверили его в том, что никто другой, кроме него, не сможет переменить к лучшему обстановку в Томске, и золотопромышленник не смог отказаться от предложенного поста.
Впрочем, имелась и еще одна причина, по которой он согласился стать городским головой. В мае 1878 года Государственный совет принял, наконец, долгожданное решение об открытии Императорского Сибирского университета в городе Томске. И Цибульский, по своему положению, непременно должен был стать членом вновь создаваемого Комитета по строительству нового храма науки. Захарий Михайлович приложил уйму усилий для того, чтобы местом возведения университета стал именно Томск, а не Омск, как первоначально планировалось в Петербурге. И теперь новоиспеченный городской голова хотел принять непосредственное участие в организации строительства, с помощью своего служебного положения и личных капиталов устраняя все возможные препоны, возникающие на этом пути.
Заступив на свой пост в Думе, Цибульский сразу же отказался от положенного ему ежегодного жалования в пятнадцать тысяч рублей. А потом с головой окунулся в многочисленные проблемы Томска, не жалея времени и личных средств для наведения порядка в городских делах. Перво-наперво требовалось как-то решить вопрос с вездесущей и непролазной грязью, которая заливала по колено даже центральные улицы города, не говоря уж о второстепенных. Потом нужно было придумать способ утилизации огромного количества вырабатываемых жителями нечистот, и устроить в Томске ночное освещение, для начала хотя-бы на Миллионной улице. Ну и разобраться еще с тысячей проблем помельче.
Заваленный множеством дел, новоиспеченный городской голова только в июне смог ненадолго вырваться из Томска и приехать в родные его сердцу Чебаки. И сейчас, купаясь в озере и предаваясь воспоминаниям, Захарий Михайлович все отчетливее понимал, что текущий сезон на Шира-Куль станет для него последним. Служебные обязанности требовали его неотлучного нахождения в Томске, и в период четырехлетнего думского срока, о поездках в Чебаки ему придется забыть. Но Цибульский не особенно надеялся прожить еще четыре года. Даже несколько месяцев, проведенных в хлопотах о городском хозяйстве, и те сильно отразились на его здоровье, что уж тут говорить о целых четырех годах. Поэтому золотопромышленник и решил собрать сегодня на пикник окрестных купцов и чиновников, и, на всякий случай, попрощаться с ними.

Захарий Михайлович очнулся от накативших на него мыслей, вылез из воды, переоделся, и пошел встречать первого гостя — своего соседа, арендатора Солгонских приисков, молодого человека лет двадцати, Ивана Васильевича Кулаева.
— Здравствуйте, здравствуйте, Захарий Михайлович, сколько лет, сколько зим! — воскликнул Иван Васильевич, подходя к Цибульскому с распростертыми объятиями. — С Рождества ведь с Вами не виделись! Совсем забыли Вы и про соседей, и про Чебаки свои любимые.
— Не говори, Иван, — пробурчал золотопромышленник, обнимаясь с гостем, — взвалил себе на плечи ношу под старость лет, а теперь мучаюсь, но тащу ее, куда деваться.
— Да уж, — согласился Кулаев. — Вам бы сейчас у самовара на даче сидеть, да мемуары писать, а на посту головы, наверное, и чаю то нет времени попить, когда уж тут творчеству предаваться!
— Это точно, — усмехнулся Цибульский, — я вон даже сейчас, прямо с озера, письмо поверенному в Петербург пишу. Чтобы тот узнал, какие там современные фонари для освещения улиц продаются, да где можно подешевле пару пожарных машин приобрести. Ну а мемуары ты лучше сам потом напиши, когда до моего возраста доберёшься. А в них и про меня с Федосьей Емельяновной, и про Ивана Матвеевича с Костей черкни пару строчек. Ну а коли не захочешь, то я и не обижусь. Ничего, достойного бумаги, в моей жизни не происходило.
— Да по вашей биографии целый роман можно написать! — запротестовал Иван Васильевич, который не раз заезжал к соседу-золотопромышленнику в гости, и с огромным интересом слушал обстоятельные и неторопливые рассказы о его нелегкой купеческой судьбе, — а как же восемнадцать лет борьбы с кредиторами, а поездка в коробе под снегом, а ваш Веселый ключик, наконец? Я с превеликим удовольствием обо всем напишу, и про Вас, и про Чебаки, и про охоту… Если, конечно, к старости все не позабуду, и не перевру!
Цибульский с Кулаевым расхохотались, а отсмеявшись, Захарий Михайлович покачал головой и уже серьезным голосом сказал:
— Эх, Иван, даже не напоминай мне про охоту. Вообще не представляю, как я теперь жить без нее буду.
— Да не печальтесь Вы так, Захарий Михайлович, — беспечно махнул рукой Кулаев, — отслужите в Томске положенный срок, да потом снова к привычному укладу жизни вернетесь. Никуда ваши козы с маралами за четыре года не убегут.
Но Цибульский только искоса посмотрел на своего молодого товарища, который совершенно не мог понять его переживаний, и ничего не ответил.
А тем временем на пикник начали подтягиваться и остальные гости. Заиграли музыканты, привезенные на Шира из Чебаков, публика рассаживалась за накрытыми под навесом столами, буфетчик доставал изо льда запотевшие бутылки, а лакей в белых перчатках открывал шампанское. Ну а Захарий Михайлович с грустью посмотрел на голубую гладь озера, и отчетливо понял, что проводит последние дни в этом прекрасном и полюбившемся ему за три десятка лет краю. И уехав через две недели в Томск, он никогда уже сюда не вернется.