Глава 4. Чиновник и купец

Черный дьявол, или Хакасские хроники
Книга 1. Шесть пудов золота
Глава 4. Чиновник и купец

Костя, конечно, не успел познакомиться с Асташовым, ведь тот умер, когда Иваницкому не исполнилось и шести лет. Однако, его личность была прекрасно известна Константину Ивановичу, как и любому другому томичу. Многие годы действительный статский советник Иван Дмитриевич Асташев, получивший за свои заслуги дворянское звание, считался самым влиятельным и богатым жителем Томска. Жил он в собственном доме на Миллионной улице, а усадьба его занимала целый квартал в центре города. Известен был Асташов и своей щедрой благотворительностью. Он выделил деньги на строительство каменного дома для Мариинского детского приюта, и ежегодно перечислял по 3-4 тысячи на его содержание, занимал пост почетного попечителя Томской губернской гимназии, а также принимал активное участие в возведении Троицкого кафедрального собора. Иван Дмитриевич входил в комитет по строительству храма, пожертвовал на него кирпич, стоимостью в 24 тысячи рублей, и решал множество организационных вопросов, возникающих в ходе постройки. Но, когда летом 1850 года в одночасье рухнул незавершенный купол собора, похоронив под собой несколько человек, Асташов охладел к своему детищу. В конце жизни он, правда, обещал за свой счет достроить храм, но так и не успел этого сделать. А сам обвалившийся собор, по верху которого проросли приличной величины березки, уже больше тридцати лет стоял посреди Миллионной улицы на заваленном мусором и кирпичом пустыре, носящем громкое имя Ново-соборной площади.
— Мы ведь с Иваном Дмитриевичем в одном возрасте служить начали, — усмехнулся Захарий Михайлович, — только он на двадцать лет раньше родился, ну и высот в отличие от меня достиг небывалых. Тринадцатилетним мальчишкой он на службу попал, в Томское губернское правление, а уже в шестнадцать свой первый чин получил! Потом по собственной инициативе уехал в Петербург, где безо всяких связей сделал карьеру в канцелярии военного ведомства и даже завоевал расположение самого министра. А спустя какое-то время, с рекомендацией столичного покровителя, Асташев вернулся в Сибирь. Послужил в Бийске, в Кузнецке, и снова очутился в Томске, сперва на должности начальника отделения в губернском правлении, а потом советника в суде. Здесь то он и завел дружбу с известным тебе Федотом Ивановичем Поповым.
Костя ахнул. Он почему-то сразу подумал, что ничем хорошим для Рязанова эта дружба купца и чиновника не закончится. Так оно и оказалось.
— Разумеется, Асташев по своему служебному положению был в курсе открытия Воскресенского прииска, — добавил дядюшка. — Он то, я думаю, и предложил Попову подать заявки на разведанные Аникой Терентьевичем отводы.
— Ух ты! — невольно восхитился Иваницкий подобной бесцеремонностью, — неужели так можно?
— Нет конечно, — невозмутимо сказал Цибульский, — однако, если предприимчивому человеку чего-то делать нельзя, но очень хочется, то можно! Такие конфликты, Костя, возникали на каждом шагу. Стоило лишь золотопромышленникам пронюхать, что их конкуренты вдруг напали на богатые россыпи, как они всеми правдами и неправдами стремились отбить у противников добычу. Чего только не делали! Уже установленные заявочные столбы ломали, а потом свои ставили. Разведчиков чужих подкупали, чтобы те им доносили о найденных россыпях. И даже гонцов, везущих заявки от конкурентов в земской суд, к себе заманивали и поили до беспамятства. А пока те пьяные валялись, их письма от своего имени переписывали и поскорее сами отвозили, стараясь хоть на денек пораньше заявку в шнуровую книгу записать! Ведь кто первый, тот и прав!
— Но Асташев-то в этом случае первым никак быть не мог! — резонно заметил Костя, — Рязанов, наверняка, раньше него подал заявку в земской суд!
— Конечно, гораздо раньше, — согласился Захарий Михайлович, — но не забывай, Константин Иванович, Асташев тогда служил на хорошей должности в Томской губернии, имел серьезные связи в Петербурге, да и Федот Попов, хоть и пришлый, однако в Томске к тому времени основательно обжился, и все его здесь считали своим. А вот Рязанов для местных был чужаком. Да и еще один интересный момент там имелся, я тебе не сказал раньше, но и сам Аника Терентьевич, и его дядя Яким Меркурьевич, оба принадлежали к старообрядцам. Ходили даже слухи, будто о богатых россыпях они и узнавали от местных крестьян-староверов. А к подобным людям в Петербурге относились, скажем так, с большим предубеждением. Кстати, несколько лет спустя, когда Анику Терентьевича избрали городским головой Екатеринбурга, его, по команде из столицы, не утвердили на этом посту, как раз из-за принадлежности к старообрядчеству. Пришлось потом Рязановым даже отказаться от своих убеждений и к единоверию примкнуть! А господин Асташев подобные нюансы прекрасно чувствовал и понимал, а значит попытать счастья ему явно стоило. Скорее всего он и подговорил Попова подать еще одну заявку на Кундустуюль. А там уж пусть Бог рассудит, кто прав, а кто виноват…
— И кто из них оказался прав? — нетерпеливо спросил Иваницкий.
— А вот слушай, — ответил Цибульский. — Специально приехавший в 1831 году в Томск чиновник от горного правления, целый год занимался решением спора между Поповыми и Рязановыми. Помнишь, я тебе говорил, что первый свой прииск на Берикуле Федот Иванович заявил в двадцать восьмом году, а отвод ему оформили лишь в тридцать втором? Так вот, задержка вышла именно по причине спора. И только когда купцы между собой договорились, тогда чиновник и начал выделять им территории. И за тридцать второй год он оформил всем заинтересованным сторонам аж 65 отводов! Да то ли по ошибке, то ли от излишнего усердия, между делом отвел Поповым десять приисков на кабинетских дачах, находящихся в управлении Колывано-Воскресенских заводов, что было строжайше запрещено!
— Бедненький, — с нескрываемым сарказмом в голосе сказал Костя, сразу догадавшийся о причине такого необычного рвения, — умаялся же он за тот год.
— Наверное, — усмехнулся Захарий Михайлович, — но я всей правды, конечно, не знаю. Однако, мне известно другое: в итоге спорную территорию Кундустуюля разделили между собой Поповы и Рязановы. Крайним же сделали писаря земского суда, который якобы неправильно оформил в книге их заявки. А небольшая часть лакомой россыпи досталась и Асташеву. Ведь как раз в феврале тридцать второго Иван Дмитриевич создал на паях с Федотом Ивановичем золотопромышленную компанию, куда Попов вложил 40 тысяч рублей, а Асташов свое усердие.
— Уделал Иван Дмитриевич чужаков! — сказал весьма довольный таким раскладом Иваницкий.
— Ты знаешь, Костя, — задумчиво проговорил Цибульский, — а я так не считаю. Подобные схватки между купцами случались постоянно. Здесь Рязановых обвели вокруг пальца, но я отлично помню, как и сам Аника Терентьевич поступал с конкурентами аналогичным образом. Нет в нашем деле ни правых, ни виноватых. Если в одной заводи собираются несколько хищных рыб, тут не до сантиментов… Кто кого съест, тот и прав. И ты, Константин Иванович, заруби себе это на носу, а иначе сам никогда не станешь хищником.
Костя выпрямился на стуле во весь рост, надул щеки и принял суровый вид, показывая, что уж его то не съест никто. А потом спросил:
— Захарий Михайлович, а каким образом Попову сошло с рук занятие заводских дач под прииски? Ведь это уголовное преступление! Тем более, он за подобные вещи один раз уже чуть не угодил на каторгу.
— А получилось так, — ответил Цибульский. — Производивший отводы чиновник уверял, будто произошла ошибка — в связи с внезапными холодами и выпавшим снегом, он не смог провести детального обследования местности, и определить, куда впадает речка, на которой он отвел прииски. Чиновник решил, что в Кожух, но оказалось потом, что в Тайдон. Ну а все притоки Томи, в том числе и Тайдон, относились к заводским дачам, и были запрещены для частной золотодобычи. В свою очередь, руководство Колывано-Воскресенских заводов настаивало не на ошибке, а на заведомо неправильном выделении приисков. Дело рассматривал Комитет министров, и в итоге, в 1833 году все неверно отведенные площади он безвозмездно передал Попову. А чиновнику велел объявить строгое замечание, однако дальнейших разбирательств и взысканий приказал по данному делу не чинить.
— Ну и ну! — восхитился Костя, — не иначе и здесь Иван Дмитриевич руку приложил.
— Этого мне не ведомо, — улыбнулся Захарий Михайлович, — но он, конечно, прекрасно знал, что Колывано-Воскресенские заводы еще в тридцатом году Кабинет его Величества, отдал в аренду Комитету Министров. И если у тебя в Петербурге имеются хорошие связи в министерствах, то почему бы и не уговорить чиновника из горного правления немножко ошибиться?
Костя только развел руками, в очередной раз подивившись хитрости и изворотливости Асташева, незримой тенью маячившего за спиной актеров, и очень умело дергающего в нужный момент за необходимые ниточки, а дядюшка тем временем продолжал.
— А в конце тридцать первого года с Федотом Ивановичем случилось большое несчастье — в одной из поисковых экспедиций Попов провалился под лед реки, чудом не утонул, и очень сильно простудился. От болезни он уже не оправился, в апреле следующего года умер, и был похоронен на своей томской заимке, в Басандайке.
— Жалко его… — искренне сказал Костя. Слушая дядюшкин рассказ, он невольно проникся симпатией к купцу, который мог спокойно жить за границей на проценты с миллионного капитала. Но он упорно вкладывал все свои силы и огромные деньги в, казалось бы, безнадежное предприятие, пять долгих лет шел к призрачной цели и сумел добиться успеха!
— Да, хороший был человек, — кивнул Захарий Михайлович, — вот только ушел из жизни очень рано, жаль, не успел я познакомиться с ним лично.
— Кстати, дядюшка, — спросил Иваницкий, — а разве Асташев, как чиновник губернского правления имел право заниматься золотодобычей? И зачем вообще Попов создал с ним на пару компанию? Или те сорок тысяч, что Федот Иванович вложил в дело, стали платой Ивану Дмитриевичу за успешное разрешение споров с Рязановыми, и за незаконно выделенные на заводских дачах отводы?
— Мне про отношения Асташева с Поповым ничего не известно, — отрезал дядюшка, — но Ивану Дмитриевичу, как и любому Томскому губернскому чиновнику, добывать золото на территории Восточной Сибири было запрещено. И пришлось ему в 1833 году написать прошение об отставке, по состоянию здоровья. Он получил при увольнении чин коллежского советника, и поступил поверенным в фирму Поповых. А еще год спустя умер и дядя Федота Ивановича, Андрей Яковлевич. Но, впрочем, я тебе уже говорил —участия в местных делах он и не принимал, так как последние годы сильно болел, и из Петербурга никуда не выезжал. А все наследство дяди и племянника Поповых досталось брату Федота Ивановича, Степану, и его сестре Татьяне. Степан в основном занимался винными и соляными откупами, а руководство приисковыми делами возложил на Асташева. И тот, неожиданно оказавшись у руля крупнейшей золотопромышленной компании, дела эти повел, надо признать, весьма умело.
— Повезло ему — оказаться в нужное время, да в нужном месте, — с некоторой завистью сказал Костя.
— Одного везения мало, тут надобно еще и голову на плечах иметь, — ответил Цибульский, — а она у Ивана Дмитриевича и на самом деле была светлая. За свои успехи он даже именной бриллиантовый перстень получил от Кабинета Его Величества, как сейчас помню, с формулировкой «в пример другим золотопромышленникам Сибири». А потом и дворянское звание заслужил, не говоря уже об огромном богатстве. Но все это было позже, в сороковых годах. А к середине тридцатых поисковые партии золотопромышленников истоптали всю Томскую губернию, прошлись по Ачинскому и Минусинскому округам, и двинулись дальше, на север Енисейской Сибири. А там, Константин Иванович, наткнулись они на такие богатейшие россыпи, на такое Эльдорадо, что по сравнению с ним и томские и ачинские прииски мгновенно в тень ушли! Но о страстях, которые в Енисейской Сибири кипели, я тебе даже рассказывать не буду, иначе до сути дела вообще не доберусь! Возьми-ка ты лучше у меня в библиотеке книжку «Заметки золотопромышленника» господина Скарятина, и сам обо всем узнаешь, когда ее прочтешь.
— Да я бы Вас слушал и слушал, хоть целыми сутками, — восхитился Иваницкий, — так интересно Вы рассказываете, столько событий помните и имен!
— Да, пока еще не забыл, — согласился Захарий Михайлович, — тело меня уже плохо слушается, однако память, слава Богу, осталась. Да и со многими участниками тех событий я лично знаком был, а в компании у Рязановых даже и послужить успел!
— Да Вы что, неужели правда? — изумился Костя.
— Конечно, но об этом я тебе уже завтра расскажу, — ответил дядюшка, бросив взгляд на часы.
Тут в дверь постучали, и в кабинет заглянул все тот-же Тихон Иванович. Захарий Михайлович покосился на него и сказал:
— Зови!
Дворецкий исчез за дверью, а Цибульский поднял глаза на Костю и произнес:
— Поверенный мой явился, Жилль. Дело одно срочное надо с ним обсудить. Ты иди пока, Константин Иванович в свою комнату, а завтра возвращайся, и продолжим наш разговор секретный. Да не забудь взять в библиотеке книжку господина Скарятина, и почитай ее вечером!
Он подмигнул вмиг погрустневшему Косте, прекрасно зная, что его племянник не шибко любит предаваться чтению, а потом тяжело поднялся с кресла, подошел к столу и спрятал бутылочку с настойкой обратно в шкаф.