Оно

Оно металось, прыгало, билось об стенки тела (настолько живого, что казалось абсолютно замершим, погибшим на секунду). Оно было внутри, но мысленной работой этого тела время от времени вырывалось наружу: то словом, действием, а то и идеей, направленной туда, куда в данный момент тяготело это Оно. У этого Оно не было формы: шар, куб, конус, цилиндр – это всё было не про него. Но нельзя было сказать, что Оно есть ничто. Нет, Оно всё же было чем-то, но чем… ни Оно, ни тело, в котором происходили метания, сказать не могло.

Но что было совершенно точно – важность этой неспокойной частицы для тела, которое могло называться человеком только с ней. Хоть внешних различий между трупом и телом, в котором Оно достигло экстаза, не могло быть замечено рядовым взглядом; всё же второе есть человек, а первое… первое – действительно, просто тело (тело неживое, хотя стремящееся к исчезновению, к полному истлению).

Оно могло быть разным: разной силы, продолжительности, мощи, совокупности идей и смыслов. Но каждый, в ком Оно однажды появилось, кто ощутил это Оно, мог называть себя человеком. И с этого момента Оно становилось неотъемлемой частью самого индивида, уже не забывалось.

От этой маленькой, ничтожной по своему размеру (коего описать никак нельзя, ибо его просто не было; форма является фигуральной, дабы немного представить невозможное для процесса воображения) частицы зависели наши горечи и радости, восприятия побед и невезений; вся наша человеческая мыслительная и чувственная деятельность становилась опосредованной этим Оно. Этот невыразимый атом даровал нам любовь, счастье, спасение от страха, греха, горечи, но он же двигал нас на грех, заставлял чувствовать раскаяние, потом горечь, гнев, зависть. Мы казались такими ничтожными, когда Оно хотело чего-то (это не выразить буквами – чего-то такого, о чём ты и думать боялся, но чего так тебе хотелось; чего-то гениального, совершенного, высшего): мы просто никто при ней, нём, здесь, там, в это время, завтра, вчера; и желание было сильней нас, если вообще допустимо соизмерять нас и это желание.

А казалось бы… всё так просто, и Оно диктует невозможно понятные, обыденные вещи. Стало быть мы – никто даже перед обыденностью? Но нет! нет! Этого не может быть, но это было, или же сие нам только казалось.

Оно невероятно аморфно, его невозможно понять разумом; лишь духовное слияние нас с этим Оно давало нам возможность осознать его значение, смысл, стать ближе к этому (наверное, высшему смыслу, но в какой системе координат…). Но прикоснись к Оно хоть частью своей души, как почувствуешь всё: это боль, страх, счастье, грусть, любовь – разгон жизненной энергии достигал невероятных значений, от чего ветер души дул в лицо, наши волосы развивались по ветру, но ветер усиливался и уже бил по лицу жестокими плетями – грубо, невыносимо обидно, ужасно.

И это Оно – не душа. Душа – это что-то более жидкое, как бы обволакивающее этот сгусток Оно. Но ведь душа жидкая, следовательно, она может растекаться, оттекать от Оно… да, это действительно так. Случается так, что Оно, теряя свой вес, теряет душу как свой панцирь, пудовую защиту. И тогда мы перестаём его ощущать, ибо объект, грохочущий внутри становится ничтожно мал, мы затвердеваем.

И теперь мы снова хотим, чтобы Оно стало больше, тяжелее, значительней. Хотим, но не можем получить желаемого. И, по иронии судьбы (которая и была Оно или же его тенью), в самый неподходящий момент (как думает наш окостеневший мозг) душа врывается в Оно, расширяя его. Мы снова чувствуем, но нам снова больно. Мы снова не мастодонты; мы – мельчайшие детали того, чего сами не в силах понять. Мы снова чувствуем высшую истину, но то ли боимся, то ли не можем и вовсе понять её.

А она есть. И это – Оно.