Задержанный по разнарядке

             Задержанный по разнарядке

       Они шли по темному коридору, молодой мужчина в незамысловатом пиджачке на распашку, и за ним уже не молодой конвоир. Оба были уставшие и как бы равнодушные ко всему происходящему. Была ночь, и только редкие блики от уличного фонаря, просвечивали в зарешеченное окно коридора. Гулко раздавались шаги по деревянному полу. Михаил сразу понял, что это школа. Сил не было даже порадоваться этому обстоятельству, после того подвальчика, где он провел трое суток. Голова гудела, в ней каруселью вертелись, задаваемые ему, казалось, бесконечные вопросы:  - "Где ты с ним познакомился?"  - "Что он от тебя хотел?"  - "Где вы договаривались встретиться?"  - "Расскажи сам, лучше будет, он уже во всем сознался".  - "Мы за тобой месяц наблюдаем, вот фотографии у его дома, это же ты на них". Самое страшное, что Михаил никак не мог понять, что от него хотят. Они говорили, словно на разных языках.  - "Да, это я на фотографии, но ведь я живу за углом и шел домой. Этого человека я не знаю, никогда с ним не встречался", - отвечал совсем сбитый с толку задержанный. И опять те же вопросы  - "Где ты с ним познакомился?"
Но вот конвоир, оттолкнув Михаила в сторону, открыл угловую дверь. Блеснул луч  фонарика и на мгновение осветил большое помещение, множество, лежащих на полу людей и свободный угол недалеко от двери.  - "Проходи", - последовал приказ и дверь закрылась. Под высоким потолком  горела одна маленькая лампочка, едва освещая помещение. Словно в густых сумерках он увидел у стены гимнастическую лестницу и понял - это спортивный зал.  Переступая через спящих людей, Михаил вдруг наткнулся на протянутую ему руку, с помощью которой вскоре оказался на своем месте.  - "Ложись, сынок, пристраивайся, тут не дует" - услышал он старческий шепот. Михаил лег, снял свои парусиновые туфли и положил их под голову. Мысли суетились в голове подобно назойливым мухам. Что случилось, как он здесь оказался, что с Леной. Ведь его взяли на улице, недалеко от дома три дня назад. Что она подумает, как будет жить с годовалым сынишкой на руках.  - "Ну что сынок, били тебя?" - услышал он тот же приглушенный  голос. Присмотрелся. Рядом с ним лежал дед самый настоящий с бородой, верхняя губа у него была разбита.  - "Нет, дедуль не били, но обещали, и орали по сумасшедшему. Я ничего не понял, бред какой-то".  - "Хорошо, что не били, очень хорошо. Значит, не уверены в своих обвинениях. У них, видать план на задержания. Отдыхай. Здесь у нас вроде отстойника. Худо, когда ночью вызывают, иногда и не возвращаются".
Михаил закрыл глаза, но сна и близко не было. На ум стали приходить события прошлых лет, в которых он пытался отыскать хоть какую-нибудь связь со своим нынешним положением. Вспомнил себя мальчишкой в новеньком красном стихарике с отцом Николаем на Пасху, и большой подаренный ему куль с куличами и крашенками, который он после службы принес матери. Вспомнил ее радостное в слезах лицо, своих маленьких братишек, тянувших ручки к кулю. Вспомнил себя и подростком, уже бездомным сиротой, беспризорником, детскую коммуну, приютившую его, рабфак, институт. Вспомнил, как однажды, будучи комсомольцем,  участвовал в сборе каких-то налогов у крестьян в деревне. Вошел в хату - там детей куча, кругом, хоть шаром покати. Хозяйка плачет: "Да где ж я вам возьму все это, сами голодаем, хозяина призвали". А напарник кричит: " Все вы прикидываетесь, саботажники проклятые, детями прикрываешься, а у самой, небось, всего по припрятано. Вон, какое одеяло пуховое на лавке. Выгоним из хаты, если через два дня не сдашь все, что положено". Он взял тогда со стола нож и подошел к одеялу, собираясь его распороть.  - "Ты что, Федор сдурел? Она же солдатка многодетная" - и Михаил перехватил его руку,  подтолкнув к двери. Так споря и ругаясь, они дошли до своего начальства. Кончилось тем, что через два дня к той хате подъехала телега, и Михаил с тем же напарником сгрузили какие-то пакеты с продуктами со словами: "Вот тебе, мать, Советская власть дает". Вспомнил, как однажды стоял в сквере на улице Ворошилова и с болью в сердце смотрел, как сбивают с белокаменного храма купола. Говорили, что колокольный звон мешает гимназисткам заниматься. Плакали тогда многие и старики и женщины. И сам он еле сдерживал слезы. Потом встретил ее, Лену, совсем молоденькую девушку. Сынок родился. Работа хорошая. И вот чуть ли не врагом народа объявили.  - "Сынок, ты не спишь? Нет, понятно. Ну а сам кто - комсомолец, небось, или партииц?"  - " Да, деда, был комсомолец, вырос, а до партии не дорос еще".  - "Значит не верующий", - прошептал старик.  -"А ты сам, дедуля, кто?", - как бы, не расслышав вопрос, спросил Михаил.  - "Я поп".  - "Батюшка? А как ты сюда попал?"  - "С поезда сняли, сынок. Сказали за контрагитацию в вагоне".  - "А у меня, смотри, и крестик есть", - припав к уху священника, прошептал Михаил, извлекая из какой-то складки пиджачка шнурочек.  - "Спаси тебя Господи", - так же одними губами прошептал старичок.  - "Как звать то тебя?"  - " Михаил, у меня скоро и день рождения и Ангела будет. Я как раз на Михаила и родился". Батюшка перекрестился.  - "Вот значит как", - сказал он и снова перекрестился.  - "Так слушай меня, старика. Выпустят тебя. Раз не били, ничего за тобой серьезного не нашли. Да и по служебному твоему списку придраться не к чему. А главное, Архангел Михаил  тебя не даст в обиду, снимет оковы".  Сердце у Михаила впервые за эти дни радостно вздрогнуло.  - "Ох, как бы и вправду, отец".  - "Вправду, вправду, вот увидишь. Не задержишься".  Михаил в темноте нащупал руку священника и по давней, но еще не забытой привычке алтарника, горячо приложился к ней.
      Он проснулся  от громкого окрика. Конвоир у распахнутой двери выкрикивал уже несколько раз его фамилию. Снова коридор, только теперь было светло, утро или день, он не знал. Уже другой конвоир вел его. На встречу шли тоже два человека. Михаил сразу узнал батюшку. На нем была старая темно-серая ряса, а сверху старенькая черная кофта. Он словно повис на руке конвоира, идти ему было очень трудно. Поравнявшись, конвоиры, расступаясь, чуть замедлили шаг. Священник, тоже увидел Михаила. Губы его дрогнули в улыбке, а рука приподнялась для благословения. Долго не мешкая, все разошлись, каждый в свою сторону.  В тот же день Михаил был дома.
    А дальше была война, саперный батальон, госпиталь. Уже после войны Михаил ни одного храма не проходил мимо, куда бы его не забрасывало по командировочным делам. Правда, храмов тогда так мало осталось на Кубани. А он  все хотел "деда" встретить и сокрушался, что имени его не спросил.
И вот, спустя  лет  десять, пятнадцать, проходя мимо Троицкого Собора, он увидел небольшую толпу людей, горячо что-то обсуждавшую. И ему показалось, что там стоит его "дед" в той же рясе. Михаил бросился в толпу. Нет, это был другой старик с бородой в длинном темном плаще. Со стороны Собора шел запах какой-то кислятины, гнили.  - "Что же делается, что делается", -  громко, никого не боясь, причитала одна пожилая женщина,  - Бога не боятся, в храм опять капусту  завезли. Мало им там бочек и так все провоняло".  - "Ой, лишеньки, - откликнулась другая старушка, - анчихристи, ей анчихристи, ведь и кресты посымали, окаянные".  Из Собора вышел какой-то мужчина, направляясь к стоящей у обочины машине.  - "Шли бы вы, товарищи, домой, нечего тут базар устраивать. Советская власть о вас же думает. Что это ей что ли капуста с огурцами нужна, вам же на прилавок отдадут. Ох и народ...", -  страдальчески закончил он свою речь и, махнув рукой, сел в машину.
Прошло еще столько же лет, может чуть больше. И снова Михаил был около того же Собора, и снова оглядывался, уже правда больше по привычке, чем надеясь увидеть своего благодетеля, сам уже став дедушкой. Повод задержаться был радостный. На купола Троицкого Собора устанавливали горящие золотом Кресты.  - "Наконец- то, Господи, слава Тебе", - со слезами на глазах произнес ветеран войны Михаил Николаевич и широко перекрестился.