Карима

       Я тогда была еще совсем маленькой худенькой девочкой с раскосыми миндалевидными глазами, рыжими веснушками и длинной косой, но и тогда своим полудетским восприятием, я отмечала удивительную красоту моей Каримы неней,  ее необыкновенный профиль с прямым носом, добрый мягкий взгляд, дугу бровей вразлет, будто взмах крыльев свободных птиц, улыбчивые пухлые губы, небольшие ямочки на розовых щечках. Я любовалась ее длинными черными , как смоль, волосами без единого седого волоса, заплетенными в две нетолстые , как две дороги, косы, на кончиках которых поблескивали крупные тяжелые серебряные монеты.
Статная, сильная, прямая, большегрудая, она казалась мне царицей, когда надевала калфак, расшитый блестящим бисером, а на цветастое платье с воланами надевала комзол, вышитый растительными узорами и украшенный разноцветными каменьями.  Иногда я видела ее в нагруднике, сшитом по тому времени из самых дорогих тканей, которые сочетались меж собой по особому национальному колориту, а по праздникам носила необыкновенно звенящую монисту, на которой были аккуратно нашиты старинные монеты разной национальной принадлежности и стоимости.
Однажды, открыв свой заветный сундук, в котором хранились самые дорогие ее сердцу вещи, она позвала меня и сказала, - Вот, посмотри, внучка, какое красивое платье, нравится? Видишь, как переливается металлическая нить, вплетенная в шелковую светлую ткань? Это подарок моего жениха Фуата. Я сшила это подвенечное платье сама и была в нем на никахе.  Все гости восхищались нами, нашей молодостью и красотой. А мне было горько - не любила я его, да и он, наверное, тоже. Просто обычай был такой - пришли, сосватали и увезли, нельзя было долго в девках засиживаться - кому нужен в доме лишний рот?  На никахе было много народу. Я сидела, опустив глаза, полные слез. И вдруг неожиданно ко мне подошла незнакомая женщина с закрученной косой на затылке, в черном платье с крупными красными цветами и простроченными воланами на юбке, невесть откуда появившаяся в наших краях, и сказала, - Недолго продлится твое счастье, милая, через год он оставит тебя...
Жили мы в соседней деревне, жили спокойно, но безрадостно, детей у нас не было. Не было ни чувств, ни любви, ни привязанности...Фуат был сыном муллы - и часто, прячась от людских глаз, молился, о чем - то просил   Аллаха и тихо плакал...Бывало, придет с работы (он работал в сельской школе учителем), ляжет ничком на подушку и пролежит молча весь вечер… Он говорил, что боится моей красоты, ревновал меня, никуда не пускал, и, бывало, чтоб никто меня не видел, сам, торопливо взяв ведра и коромысло, бежал к речке за водой.
Шло время, вернее сказать – тянулось, как резиновые калоши, которым нет износа.  И ровно через год муж сказал мне, - Прости, Карима, я не могу так больше жить, давай какое-то время поживем врозь - и отвез меня в родную деревню, к моему старшему брату, который оставался мне и двум моим сестрам за место отца родного и матери.
Молча вступила я на порог отчего дома, тяжело было принять свое полное одиночество.  Но жить в семье брата, у которого было шестеро маленьких детей, я, конечно же, не могла.  Поэтому пришла к своей старшей незамужней сестре, которая жила на краю деревни. Она жила очень бедно, была инвалидом - не было одного глаза, она стеснялась себя и жила как-то обособленно от людей. Возможно, поэтому она была молчаливая, угрюмая, злая...Она не приняла меня как родного человека, но деваться было некуда, и мне приходилось терпеть любой ее каприз.
Правда была у меня еще и младшая сестра Шарифа, которая со своей большой семьей жила в соседней деревне Аташево.   Но и она не отличалась добрым нравом, хотя была умна, образованна, читала молитву. Сильная, властная, в округе ее уважали, но и побаивались за ее крутой нрав и сварливый характер.   
Так и жила я у Гильминур. От зари до позднего вечера я работала в поле. Дома старалась ни в чем ее не стеснять. Но в сестре не было ни капли добра ко мне, и это угнетало меня. Зарабатывала трудодни - в лютые морозы без рукавиц и валенок, в сношенных лаптях приходилось с односельчанами ходить за ветками в лес. Взамен председатель колхоза привез нам немного дров, как одиноким женщинам, оставшимся без кормильца-мужика. Но даже в долгие холодные вечера сестра не разрешала топить печку - экономила. И поэтому, когда меня однажды пришли сватать, я, недолго думая, дала согласие, лишь бы скорее покинуть этот холодный дом.
Карима неней как-то неожиданно прервала свой рассказ, перебирая в памяти те далекие, давно минувшие дни молодости, и немного задумавшись, добавила, - Вскоре, месяц спустя после моего отъезда из дома муллы, я прослышала, что Фуат покинул этот бренный мир. Аминь!
Итак, я вышла замуж! Новая жизнь оказалась для меня на редкость счастливой, - продолжала она, доставая и показывая мне белое атласное платье, на котором были разбросаны яркие полевые цветы. Мой любимый привез мне этот материал из Истамбула. Неней развернула его и легко набросила на себя. Как я тебе? - лукаво спросила она меня. Очень нарядное, - восхитилась я. Так ты стала богатой невестой? Да, улыбаясь, ответила она.
Мой Мухтарулла был вдовец, у него был пятилетний сын Сагит.  Он жил в большом красивом доме, у него было большое хозяйство, своя земля, большое поголовье скота, пасека… Конечно, при таком хозяйстве нельзя было обойтись без наемных работников, мой Мухтарулла никогда их не обижал, всегда платил им и продуктами, и деньгами. Он был на редкость щедрым, добрым, трудолюбивым и уважаемым человеком во всей округе. И очень любил меня. Я с ним была безмерно счастлива!
От зари и до зари мы вместе с работниками работали в поле. В то утро я тоже собиралась на работу, хотя была уже на сносях. Но муж, предупредив соседку-повитуху, отправился в поле без меня. Как только он скрылся за поворотом, я все - таки пошла в поле и работала до обеда... А в обед я родила твою маму прямо в золотой ржи. И она, улыбнувшись, ласково обняла меня.
Но счастье наше было недолгим. Твоей маме не было и сорока дней, как пришли вояки-большевики с ружьями и раскулачили наше кровное хозяйство. Кулаки! - орали они, - Ишь, как красиво живете! Делитеся типерича с неимущими, всем жить хотца. И забрали все: дом, коров, лошадей, гусей, уток… Дедушку твоего отправили в Сибирь. Больше о нем никто и никогда не слышал.
В глазах Каримы неней блеснули слезы, но быстро смахнув их уголком платка, она продолжила.
Первое время мы с маленькой дочкой Лябибой и сыном Сагитом жили в бане. Жили впроголодь, спасибо добрым соседям - они приносили еду, воду…Вскоре наступили холода. Осенний ветер играл с едва закрепленными ставнями, они сильно стучали, пугая меня и моих детей. Из крошечного окна было видно, как улетают птицы в теплые края, как порывистый ветер несет куда-то ворох осенних листьев, они улетают…Я тихо плакала оттого, что ничего не могла изменить в своей судьбе, понимала, что нам не выжить, молила Аллаха, чтобы он услышал мою просьбу и помог.
Рано утром раздался стук. Я соскочила с полога и распахнула настежь дверь. В дверях стоял счетовод, - Ты вот что, девка, загляни в сельсовет, председатель колхоза требует. - А что случилось то? - испуганно спросила я. – Не боись, улыбаясь ответил дед Муса, - мальчонку тваво забирають  в детский дом, в Ташкент, там тепло и хлеба мноого ,- многозначительно протянул он. Я вдруг горько заплакала - то ли от счастья за сыночка, то ли от боли разлуки, и не переставала благодарить Аллаха,  что он услышал мои молитвы.
Так я осталась без мужа, без сына, без крова… Мне снова пришлось вернуться к сестре Гильминур, теперь уже и с ребенком на руках.
Начались тяжелые дни холода и голода. В один из таких суровых зимних дней, когда сестра моя ушла к соседке за солью, я горько расплакалась, глядя на нетопленую печь, которая слабо освещалась единственной свечкой... Язык пламени то возгорался, то почти затухал, придавая уныние нашей безрадостной жизни.
Я взяла в руки маленькую дочку и заголосила навзрыд, - О, Аллах! Помоги мне и моей маленькой дочке выжить эту зиму, измени нашу жизнь. Я согласна на все твои условия, я бы сегодня же покинула этот кров, вышла бы замуж за любого человека, даже с пятью детьми, только не оставь нас, помоги нам вырваться из этой холодной избы...
Бог всегда помогает тем, кто его просит. Это я уже потом поняла, - задумчиво проговорила Карима неней. Главное - надо уметь просить.
Зима оказалась наредкость суровой. Колючий ветер шатал стекла окон старенького накренившегося домика. К вечеру вьюга завывала, как одинокий голодный волк, от безысходности воющий на луну.
Однажды под вечер неожиданно раздался  стук в дверях. Соседка Халима занесла кувшин молока, краюшку хлеба и полено для топки и так, как бы случайно, проронила, - Тебе, девка, замуж нужно выйти, чтобы ребенка вырастить. У людей то мужья есть, кой-какое хозяйство...У вас же - ничего. Пойдешь замуж? - неожиданно спросила она. Пойду, - решительно ответила я и прижала к себе дочку. Он, правда, вдовец, не молод уже и у него пятеро сыновей. Пойдешь? - переспросила она еще раз. - Да, - теперь уже тихо промолвила я,- Иншалла!!! Аллах услышал мои молитвы!- и безутешно заплакала...
Я взглянула на ненейку, в ее глазах  снова появились слезы. Легко смахнув их, она с трудом достала третье платье - из пам-бархата. На нежном, будто паутина, шелке были выбиты бордовые и лиловые розы с темными и светло-зелеными листьями. Платье смотрелось потрясающе красиво и дорого. Это подарок моего третьего - последнего мужа. Он был вдовцом, у него было шестеро детей-мальчиков, но последний умер во время родов, как и его жена. Работал он председателем ОСОВИАХИМА. Много читал, слыл в округе очень грамотным и суровым человеком.
Жених приехал за мной на тройке лошадей, запряженных в сани, с подарками и гостинцами для зевак - соседей. Увидев меня, стройную красивую, жених мой ахнул и, подбежав к крыльцу, накинул на мои худые плечи каракулекую шубу и, взяв мою руку, надел на безымянный палец серебряное кольцо с аметистом. Носи, моя красавица! - сказал он и нежно обнял меня. В это время я случайно обронила взгляд на свою дочь. У ее ног тоже стоял подарок -  белые валенки с вышитыми на них полевыми цветами. Я улыбнулась дочери. Все происходило как в доброй сказке. Тут же набежали соседи, прощались, плакали...Они искренне радовались за меня. У меня же на душе ничего, кроме страха перед новой жизнью, не было - все-таки пять сыновей! А моя дочь - шестая. Справлюсь ли?
Когда мы уселись в сани, Халима осторожно подала мне ребенка и сказала на ушко, - За тебя, красавицу, мне хороший подарок перепал от жениха. Будь счастлива, не забывай нас… И сани тронулись.
Прошло три года. Поначалу, казалось, все шло гладко, - продолжала Карима неней. Я старалась угодить всем, не беспокоила мужа понапрасну. Он занимался своими делами, а все большое хозяйство было на мне. Пятеро моих сыновей-красавцев целыми днями дрались, отбирая друг у друга игрушки, не было никаких сил разнять их. Дочь мою они постоянно обижали, поэтому приходилось всюду брать ее с собой, даже в сарай, чтобы подоить корову. Пожаловаться мужу на трудности нельзя было - он был очень далек от житейской суеты, но был строг и требователен ко всем в доме - дети при нем по струнке ходили. Любил чистоту, порядок, покой, уют, свою работу и, конечно, себя. Каждый день мыл волосы, ухаживал за лицом, тщательно корректировал усы, бороду, носил темную шляпу. Он никогда не заглядывал в мои заплаканные глаза, никогда не спрашивал,- Как ты, женушка? Нужно ли чего? Бывало, за целый день так намаешься - ноги не держат. А ведь надо было быть и женой для мужа...
Вскоре я родила  двойняшек, Мейсера и Мейсеру. Через несколько дней сына Мейсера не стало. Долго я оплакивала моего мальчика, а потом решила, что Аллаху виднее, раз он забрал его...Может, меня пожалел? С появлением еще одной дочери, забот  поприбавилось. Малышка плакала все ночи напролет, не давая мужу выспаться. По утрам он был уставший, злой и волком глядел на меня. Я решила отправить свою старшую дочь Лабибу к той самой сестре, чтобы хоть одним ртом было меньше в доме. Мне казалось, что это изменит настроение мужа, которому не то что чужие, свои то дети не нужны были.
Всю ночь я проплакала, представляла себе, как будет спокойно моей дочери в доме одинокой сестры. Я надеялась, что Гульминур смилостливится, станет добрее, что в ней проснется материнский инстинкт, ведь не чужая она мне, а сестра - родная кровь.
Еще на заре, подоив корову, я вышла со двора с двумя моими крошками в дальний путь и по хрустящему снегу отправилась в соседнюю деревню, к спасительнице-сестре. Одна дочь - в одной руке, а пятилетняя Лябиба, крепко держала меня за вторую руку, боялась отпустить, будто чувствовала, что нас ждет долгая разлука.
Февральская метель остервенело кружила в чистом поле, как будто хотела отплясаться за всю долгую зиму. Она завывала и, кружась, поднимала вверх снежные столбы. Успокаиваясь, разбрасывала снег по всему полю, накрывая его солнечным блеском, от которого темнело в глазах.
Когда узкая тропинка потерялась в глубоком сугробе, я взяла и вторую дочь на руки. Встречный ветер слепил глаза, но я шла, не оглядываясь, потому что знала - обратной дороги для моей старшей дочери туда больше нет. Я шла и шла, все сильнее прижимая к себе детей. Ноги мои, обутые в большие латаные валенки, давно уже намокли и стали еще тяжелее. Они вязли в сугробе, наполняясь сверху снегом. Порой, в минуты отчаяния, казалось, что уже никогда мне не выбраться на проселочную дорогу, которая вела в родную деревню. Но Аллах милостлив, он всегда с нами, и дарует нуждающемуся неизмеримую силу в минуту острой нужды. Вот и мне помог - ветер изменил направление и теперь уже, как бы подталкивал меня с бесценным грузом вперед. Я шла, погрузившись в свои думы.
Легкий звон колокольчика пробудил мое сознание. В кружащейся метели я увидела лошадей, запряженных в сани. Это был дед Хасан-председатель сельсовета. Он издалека махал мне руками и кого-то очень ругал.
Вскоре сани поравнялись с нами, но выбраться на дорогу у меня не было уж сил, дед подбежал к нам со словами, - Что ж ты, девка, задумала? Погибнете ведь, мороз то какой!
Сани легко скользили по снежной дороге. Дети, укрытые тяжелым тулупом, крепко спали. А я все думала о своей старшей дочери, о ее нелегко сложившейся судьбе.
Оставив свою старшую дочь Лябибу на попечении своей старшей сестры Гильминур, я с Мейсерой вернулась домой. Шло время. Сыновья росли крепкими здоровыми, потихоньку они начали помогать по хозяйству. Маленькая дочь боялась их дружной шумной толпы и обычно пряталась под кровать - там было безопаснее. Бывало, целыми днями просидит там, пока я, хватившись, не вытащу ее оттуда. Муж, как и прежде, был суров и неприступен. Никогда не забывал попрекнуть куском хлеба... Его безразличие ко мне, к своим детям вынудило меня бежать в город Уфу на заработки. Доведенная до отчаяния, я уехала, оставив дома свою маленькую дочь-кровиночку.
В Уфе с трудом устроилась на рыбный завод, но через неделю меня воротило от запаха рыбы, я поняла, что беременна. Пришлось вновь вернуться в родную деревню, к своей сестре Гильминур. Ох, как же было трудно и больно осознавать свое бессилие и, перешагнув через себя, вновь окунуться в постылую, унылую и безрадостную жизнь.
Вскоре родилась еще одна дочурка Халида. На сей раз сестра как могла помогала мне, видя как я разрываюсь. Я ходила на колхозные работы: то на ферму попросят коров подоить, то за ветками в лес, то в поле…
Тем временем мой муж стал чаще наведывать свою маленькую дочь и каждый раз уговаривал вернуться домой, к детям. Говорил, что без меня ему очень тяжело, что он просто не может так больше жить…и я вернулась к нему, надеясь, что все изменится.   Действительно, многое изменилось за эти полгода. Дети подросли, стали самостоятельными, каждый из них старался мне помочь по хозяйству… (Продолжение следует).