Про Электросталь... и не только продолжение

Про Электросталь... и не только

Глава 6. Скручивая табличку…

Еще не начался официально мой первый рабочий день в мэрии (это было 14 марта 2005 года), а помощник Главы города Раиса Пантелеевна Петрова, вечный работник торговли, вызвалась показать мне моё новое место работы – тесный кабинетик на третьем этаже. Я не сопротивлялся (хотя уже знал это место и неоднократно бывал здесь у прежнего пресс-секретаря Нины Финагиной) и пошел вслед за провожатой, у которой в руках была … отвёртка. Назначение слесарного инструмента в женских руках стало понятным у входа в кабинет: с его помощью помглавы стала скручивать табличку с фамилией и должностью прежнего хозяина, точнее – хозяйки. Я вызвался помочь, но Петрова не позволила, и через минуту дело было сделано.

– Нужно заказать новую, для Вас, – озвучила она свою мысль. – Распоряжусь сразу после оперативки…

Вскоре не менее красивая табличка висела на месте прежней. А я подумал о том, что придёт день, когда и её скрутят в угоду новому обитателю кабинета. А я, Бог даст, займусь другой работой, перееду в другой кабинет, где на двери кто-то скрутит прежнюю табличку и заменит её новой…

Казалось бы, смена дверных табличек – операция сама по себе рутинная. Смена деятельности, очередной жизненный этап. Однако, с другой стороны, это видимый дубликат очередной записи в трудовой книжке, которая в отличие от золотистой таблички никому не видна – кроме отдела кадров и самого её обладателя, да и то в редкие моменты, в моменты смены работы. По надписям на табличке, как и отметкам в трудовой, легко определить, куда направлен вектор движения – по нарастающей или вниз…
 
Вглядываясь сейчас в это фото, кто-то одобрительно скажет: молодец какой, защитил кандидатскую, стал доцентом, дослужился до завкафедрой! Не стану отрицать: за скупыми фразами стоят годы напряженной работы – и научной, и практической, и учебной. Кто-то добивается большего, защищает докторскую, получает звания профессора или академика РАН.
 
Но не дает покоя мысль, точнее сказать – воспоминание о наивных детских мечтаниях, к которым в последнее время возвращаешься всё чаще. Действительно, то, чем сейчас занимаюсь и чем занимался прежде, в большинстве своём мне нравится. Но о том ли были детские мечты?


Мечты, мечты… Какая сладость!

А был ли мальчик? В смысле, была ли мечта? Конечно, была. Да еще какая! Наверное, мало кто в шесть лет (именно тогда я прочитал книжку «Капитан Крокус» Ф. Кнорре) совершенно осознанно способен выбрать будущую профессию. Раньше дети в таком возрасте хотели быть летчиками, космонавтами, милиционерами (теперь – риэлторами, юристами, госслужащими). Уважаемый Виктор Иванович Моисеев, бывший директор ЭПИ МИСиС, вспоминал:

– В детстве я всем говорил, что стану доктором. Потому что так хотели мои родители. И я в самом деле стал доктором. Доктором технических наук…

Ну, а я для себя твердо решил: когда стану взрослым, обязательно изобрету ни много, ни мало – эликсир бессмертия, чтоб люди жили вечно. А для этого, твердо решил я, надо хорошо учиться и обязательно изучать химию в школе и в институте. Родители не по возрасту здравые мысли мои поддержали, и я начал практически воплощать свою мечту с отличных оценок сначала в школе, потом в институте (школу окончил с одной четверкой по физике, институт – с красным дипломом). Были успехи и по химии: иногда, когда разбираю ящик с книгами, натыкаюсь на толстенный немецкий справочник, который мне за победу на олимпиаде на первом курсе вручил сам Николай Петрович Костромин, зав. кафедрой химии, выпускник МГУ…

Пожалуй, у каждого из нас бывают в жизни моменты, когда особенно отчетливо отдаешь себе отчет в тленности окружающего мира, причем применительно к самому себе, любимому. Несколько таких, откровенно говоря, тяжелых психологически моментов было и у меня – помнится, в двенадцать, шестнадцать лет и сразу после свадьбы. Стоило их пережить, передумать, и на душе становилось легче. И отношение к повседневным проблемам изменялось к разумному, лучшему. И всплывали из глубины души те наивные детские мечты о бессмертии. Но в отличие от детской поры, когда я был уверен в ее осуществимости (просто надо хорошо учиться и знать химию), на каждом последующем этапе уже присутствовала абсолютная уверенность в обратном. Но, как ни странно, безнадежность одновременно рождала чувство нормального (если такое определение здесь уместно) отношения к жизни и небытию.


Наука теоретическая и прикладная

Так уж сложилось, но научной работой мне действительно довелось заниматься достаточно много. Причем не только химией (даже можно сказать, химией в значительно меньшей степени). Самый первый выбор делать пришлось после восьмого класса: одновременно я окончил музыкальную, и Анатолий Макарович Андреенко (супруг моего преподавателя и будущего директора ДМШ-1 Жанны Ильиничны) настойчиво уговаривал поступать в только что открывшееся в Электростали на Восточной стороне областное музучилище:

– У тебя прекрасные данные, – говорил он мне в коридоре перед выпускным. – Окончишь три курса и будешь гастролировать по Союзу!

Я молчал. Видя мою нерешимость, Анатолий Макарович спросил:

– А ты где хотел бы учиться?

– Где-нибудь в техническом (в 1974 году открывался набор в только что отстроенный филиал МИСиС на Первомайской).

– В «техническом» …, – передразнил, уловив моё занудство, педагог и потерял ко мне, кажется, дальнейший интерес.

Итак, новенькое здание института, построенное по инициативе Ильи Андреевича Татина и при поддержке городских предприятий (ради которых и создавался институт), появилось незадолго до получения аттестата, поэтому вопросов, куда поступать, не возникало. Некоторые знакомые, отдавшие предпочтение столичным ВУЗам, тратили на дорогу до альма-матер только в один конец два с половиной – три часа. Мне же хватало десяти минут. А полученные знания (я это оценил позднее) были не хуже, чем в Москве.

Ближе к окончанию ВУЗа стало ясно, что сумма полученных оценок давала мне право выбора места будущей работы: «на линии» (проще говоря, на стройке) или в науке. Я выбрал второе, разумеется, не только из-за детской мечты, а скорее по причине принадлежности ЦНИСЛ института «Оргстройпроект» Минсредмашу, у организаций которого была бронь от армии.

Действительность не обманула ожиданий. В последующие двенадцать лет я занимался серьезной строительной наукой, ставил эксперименты, публиковался в союзном журнале «Строительные материалы», получал авторские свидетельства на изобретения, внедрял теоретические разработки во время бесконечных командировок. Параллельно учился в заочной аспирантуре МИСИ имени В.В. Куйбышева, где моим научным руководителем был доктор технических наук, профессор, лауреат Ленинской премии Александр Васильевич Волженский.

Кроме того, судьба уготовила мне на этой работе знакомство с Ириной, которая стала моей женой и родила в 1983 году сына Александра. Правда, именно после этого значимого события меня все же призвали на полтора года в армию, ради «неслужбы» в которой я и выбрал в свое время научную деятельность…


Вдали от детской мечты

Итак, я увлекся наукой, хотя и не той, о которой мечтал в детстве. В новой деятельности мне нравилось всё, однако иногда нет-нет да и возникали вопросы: а зачем я изучал в институте теормех, сопромат, строительную механику и другие технические дисциплины, если мне понадобилась лишь одна - «Строительные материалы»? И то она была на втором курсе, и мы с ребятами часто вместо лекций ходили пить пиво в «Автомат» на Советской, т. к. занятия вел наш куратор, интеллигентный и мягкий Виктор Николаевич Лапардин, который в любом случае поставит нам пятерки на зачете и экзамене.

«Белые пятна» в институтском изучении стройматериалов пришлось ликвидировать уже на ходу, работая с августа 1981-го в ЦНИСЛе. Мне поручили тему поиска путей утилизации фосфогипса – многотоннажного (25 млн. тонн в год!) отхода от производства фосфорной кислоты и удобрений. Тогда же зам. начальника по научной работе Валерий Александрович Приходько познакомил меня с Волженским, который предложил:

– Отрежьте кусок толстой трубы, обмотайте ТЭНами. Загрузите внутрь сырой фосфогипс, который после термообработки потеряет полторы молекулы гидратной влаги, и получится обычное гипсовое вяжущее!

Надо сказать, идей у мудрейшего Александра Васильевича было множество. Всю жизнь он посвятил изучению теории твердения цемента, но и гипс оставался любимым «ребенком». В 50-е годы он сумел соединить ранее никак не хотевшие прежде объединяться цемент и гипс, получив при помощи активной минеральной добавки ГЦПВ – гипсоцементнопуццолановое вяжущее, которое объединило преимущества цемента и гипса и нивелировало их недостатки.

– Благодаря внедрению этого изобретения я не зря, получается, прожил жизнь. Ведь миллионы людей смогли справить большую и малую нужду в комфортных условиях, – шутил академик, имея в виду массовый выпуск сантехкабин, производившихся именно из ГЦПВ.

Идею А.В. Волженского о всего лишь нагреваемом куске трубы удалось реализовать на практике (кто бы сомневался!). Причем от первых опытов в лаборатории до первого дня работы завода (точнее, опытно-промышленной линии) по выпуску стеновых блоков для малоэтажного строительства на основе вяжущего из фосфогипса прошло всего-то четыре года! У профильных научных институтов Министерства стройматериалов СССР и близко не было таких результатов, зато были сотни, если не тысячи, диссертаций, так и оставшихся на полках библиотек.
 
Запомнились нескончаемые командировки в город Лермонтов на Ставропольщине, что в районе Кавминвод. Там работало ГХРУ (горно-химическое рудоуправление), где были фосфогипс и экспериментальное отделение Бориса Анатольевича Важенина, которому поручили помогать внедрять результаты наших лабораторных исследований. Постепенно росли масштабы опытной линии – с 10-ти килограммов в час на гипсоварочном котле в Электростали до 80-100 кг у Важенина.
 
Затем удалось отдельной 2-комнатной квартирой заманить в Лермонтов из соседнего Черкеска профессионального гипсовика Василия Ивановича Корнева. Изучив ситуацию, он предложил соединить наши прежние разработки с его результатами, полученными на термообработке природного гипсового камня. Результатом стал тот самый завод, на который в 1987-м году заехал тогдашний министр среднего машиностроения Ефим Павлович Славский, соратник Буденного по гражданской. Досконально всё осмотрев, он прямо тут же, на капоте «Волги», набросал приказ о тиражировании нашей технологии на предприятиях Минсредмаша.

И дело пошло! А тут еще подоспел Борис Ануфриев со своим кооперативом, и мы с удвоенной энергией стали предлагать технологию всем советским предприятиям, где был фосфогипс. На первом этапе шло проектирование, затем – внедрение. Успели запустить технологии на нескольких заводах – в Балакове, Коканде, Уварове…


В Штаты!

В 1991-м году мне позвонил профессор Волженский и сообщил, что ему пришло приглашение на IV Международный симпозиум по проблемам фосфогипса из института Майами, штат Флорида.
 
– Ну, куда уж ехать мне, 90-летнему? – вопрошал Александр Васильевич. – Обратно привезут мешок с костями…

И предложил мне планировать поездку, готовить доклад. Оказалось, что американцы уже тогда отслеживали всю информацию, издававшуюся в научных журналах во всем мире в отношении фосфогипса (у них у самих были огромные проблемы с утилизацией этого отхода, они не придумали ничего лучше, чем топить его в Мексиканском заливе). В журнале «Строительные материалы» тогда буквально за короткий срок вышло четыре наших совместных материала, потому и поступило от организаторов симпозиума любезное приглашение. Понятно, что на имя Волженского – самого титулованного из всей нашей команды.

Я сделал всё, что требовалось. Но в результате в Штаты поехали другие: директор Лермонтовского комбината Химченко, мой шеф Приходько, Борис Ануфриев и переводчик. А на меня в Министерстве не нашлось, как объяснили, валюты, такие были времена…

Но я не расстроился, а был страшно доволен тем, что шеф привез с симпозиума три тома докладов со всего мира по данной проблеме. О чем еще может мечтать исследователь? Мы быстренько всё перевели с английского и поняли, что находимся на передовых позициях по вопросам утилизации фосфогипса. Это вдохновило, но через пару лет в науке началось безвременье, которое продолжается до сих пор. А те три тома с докладами так и лежат у меня в шкафу вместе с другими материалами и даже гранулами в колбе, полученными почти тридцать лет назад на опытной линии в Лермонтове.
 

Двадцать лет спустя…

Не предполагал, что придется к фосфогипсу еще вернуться. Но вот в 2013 году губернатор объявил конкурс в нескольких номинациях на премию своего имени. Что-то вроде: а что ты можешь предложить полезного городам и весям Московской области? И я подумал, что наша полузабытая технология могла бы быть полезной для Воскресенска с его огромной фосфогипсовой горой над Москва-рекой и не менее крупным цемзаводом.

Изложил свои соображения, отправил на конкурс и неожиданно (абсолютно искренне!) получил второе место в научной номинации. А с ним 50 тысяч рублей. Что особенно радует, тот первый конкурс был по-настоящему деловым, в последующие годы стало больше прожектов, чем проектов.


Вместо послесловия

Так что «в сухом остатке»? А ничего. Хорошо, что была детская мечта, которая грела и мотивировала. Хорошо, что судьба подарила мне возможность заниматься серьезной наукой в области строительных материалов. Это, в свою очередь, позволило познакомиться и работать бок о бок с удивительными людьми, настоящими учеными – Волженским, Иваницким, Приходько, Эвенчиком, Терсиным, Стонисом, Ферронской. Считать по праву себя их учеником.
 
Не случись катаклизма в государственном масштабе в начале 90-х, возможно, защитил бы уже и докторскую, возглавлял бы родную ЦНИСЛ, занимался бы серьезной наукой, делал бы открытия в области теории твердения цемента.
 
Или работал бы в таком же родном институте, возглавлял кафедру ПГС, учил и выпускал студентов, помогал им в трудоустройстве.
 
В принципе, я и теперь на жизнь не жалуюсь. Хотя и без науки, но приземленная практика, ремонт, реконструкция, технические обследования. Но опять же всё на научной базе, которая научила планированию, дисциплине, ответственности за сроки и результат и еще многому чему.
 
Vivat, наука!