Эра Мармелада

Понедельник

Пасхи ждёшь целый год, а когда она наконец приходит — становится муторно и тревожно. В понедельник мы с Маринкой так и не придумали, чем заняться. Без работы непривычно: руки болтаются плетями, словно лишние. Весь день просидели на детской площадке, у песочницы. Погода стояла тихая, безветренная; небо, как всегда, отливало мягким оранжевым цветом.

К обеду явился Антон, точнее приятель прикатил его на тележке. У Антона левая нога почти не выросла, да и на руках кистей нет — инвалид. Ребятам удалось достать трёхлитровый бидон красного пива старой марки «Залп-М». Бог знает, из чего его варят, но красное оно, говорят, от марганцовки, а для бодрости туда витаминов подмешивают. Мне как раз полезно: кости в последнее время что-то хрупкие стали — оступишься, и уже перелом. За это меня прозвали Хромоножкой. Настоящее имя — Ева давно забыто.

Ходить приходится много. Мы с Маринкой работаем на кондитерской фабрике: она рубщица, я отвальщица. Я подталкиваю на плаху мармеладную колбасу, а она нарезает из неё ровные, аккуратные кубики.

Пока мы тянули пиво, на площадку вкатили фуру с ядерным пеплом. Теперь им песок заменяют. Я выгребла из кармана остатки сахара и сунула в пасть одному из впряжённых в повозку мутантов. Он урчал довольно смешно, пускал слюну. Кожа у мутантов розовая, бархатная, теплая. Люблю их гладить.

К вечеру пришла слепая бабулька с двумя внуками. Дети щеголяли в комбинезонах химзащиты — дешево, модно, патриотично. Говорят, такие теперь в школах выдают по талонам.

Мы с Маринкой попытались вспомнить хоть какую-нибудь песню. Но в голове было пусто. Мозги последнее время не варят. На душе стало тоскливо.

Вторник

Возила Антона на тележке в центр. Постоянно оборачивалась заглянуть ему в глаза и умилялась, столько в них смирения и нежности.

Главная площадь стояла пустая. Её заново покрывали мраморной плиткой — блестящей, холодной. Мрамор пилили голые по пояс слепые зеки, вручную, тонким стальным тросом.

Неподалёку громоздились штабели золотых кирпичей, укрытых рубероидом. Золото привозили ежегодно с Чёрного моря, из южной колонии олигархов. Этими кирпичами подновляли статую Несравненного Прадеда. Она стояла перед нами — громадная, грозная. Рука с деревянным мечом указывала на запад. Самое высокое сооружение нашей эпохи, нашей Эры Мармелада, как её теперь официально именуют в законах и молитвах.

Я смотрела вверх, и из глаз у меня потекли тихие слезы радости. В тот миг казалось: вот оно, непостижимое счастье человеческой общности.

Наставники рассказывали, что раньше люди были другими: беспокойными, разъединёнными, полными ненависти. Кипела злоба, не давала ни есть, ни работать, ни спать. Говорят, исступленные толпы патриотов шатались по площадям и в ярости кусали друг друга за конечности. И тогда самые мудрые из предков решились — термоядерные ракеты взмыли в небо. Благодаря смелости предков мы выжили, а Америка и Европа превратились в прах. Земля покрыта ядерным пеплом, который теперь высыпают в детские песочницы. Есть ещё обугленные кости врагов, захороненные в подножии главного монумента столицы.

У статуи потихоньку собиралась очередь: слепые старухи и усталые женщины с зашитыми суровой ниткой веками, все они, держась за плечи впереди идущего, вереницей двигались к статуе. Существует поверье: если в последний день Пасхи коснуться золотой пяты памятника, исполнится заветное желание. Но всё это, конечно, невозможно — солдаты, вооружённые секирами, стояли рядом и не подпускали никого ближе, запросто могли и руку секирой отхватить.
 
Старухи и пожилые женщины почти все слепые: церковники выжгли им глаза или зашили веки за чтение вредных книг. Мужчинам глаза не трогают, иначе они не смогут служить в солдатах. Теперь уже вредных книг нет, давно изъяли до последней страницы, но иногда в пыли на свалках встречаются клочки, обрывки, фантики. Я собираю их, храню, словно осколки прошлого, и сама не знаю, зачем. За это могут строго наказать.

Среда

Нас выстроили ровной шеренгой у фабричных стен и прочли традиционную пасхальную лекцию о международном положении. Трудно сразу поверить, трудно вместить в сознание — ведь теперь вся планета принадлежит нам! Дух захватывает от этого, сердце бьётся так, что готово выпрыгнуть наружу. Нет больше стран, нет границ, нет разногласий — одно единое «мы», уходящее за горизонт, в выжженную ядерной энергией бесконечность. Об этом мечтал Несравненный Прадед, исполненный кипучей волей к власти, к этому вел свой покорный народ.

Последним, как говорили, сдался Китай. Он целый век униженно просился войти в состав Чечни, но ему отказали, и остатки этого странного народа, разбрелись по Африке. А там только песок и сухой ветер, борщевик не растёт. Говорят ещё, будто где-то существует дружественная Эритрея, но её уже полвека никто не может отыскать — словно она стала призраком, миражом на карте, недостижимым оазисом для усталых разведчиков.

Наши корабли плывут по океанам — хрупкие, деревянные, со скрипучими мачтами, они стремятся во все концы света. Многие из них тонут героически: хорошего корабельного дерева больше не водится. Один старик, бродяга с желтыми глазами, рассказывал будто в Эпоху Ненависти корабли строили железными. Но ему никто не верил: железо слишком тяжёлое, каждая школьница знает — оно должно сразу уходить на дно. Старик всё же не унимался и выдумывал новые басни: дескать, были даже железные дирижабли. Какая нелепость! Ведь дирижабль делают легче воздуха, иначе он упадёт с небес, как камень.

Теперь дирижабли — роскошь, их шьют из прочной кожи мутантов, надувают метаном, и летать на них могут лишь олигархи — да и то только по большим праздникам, когда небо открыто для их безмятежных забав.

Главное, что планета целиком наша. Нет больше ни озабоченности, ни разобщённости, ни прежних распрей между Востоком и Западом. Теперь над миром — тишина и покорность народа, и кажется, что сама земля, обугленная и бесплодная, дышит в унисон с мудростью государства.

Четверг

Начался сильный ветер, и в воздухе закружилась тёмная пыль, песчаная буря свирепствовала над городом. Пришлось остаться дома, лежать тихо, слушая, как фанера личного ящика откликается скрипом на каждое дыхание бури. Наши жилища — простые коробки, сваленные в беспорядке за проволочной оградой, словно детские гробики, упавшие с товарного поезда. Я свою коробку обклеила изнутри бумажками, теми обрывками, что удалось собрать по городу; мне кажется, это красиво, ни у кого такого нет. Большинство довольствуются черными стенами, пропитанными гудроном. Если человек умирает, и его хоронят прямо в этом ящике, то эта липкая чернота навсегда остаётся с ним.

Внутри всегда пахнет керосином, которым травят клопов. Клопы от радиации стали свирепыми: если кусают, рана горит неделю, словно под кожей пылает уголь.

Маринка принесла весть: Антона забирают в солдаты. Как же так? Неужели эти черствые души в комиссии забыли про инвалидность? Но, может быть, и вправду уже некому служить — здоровых мужчин ведь почти не осталось. Я тревожусь не только за Антона, но и за годовой план фабрики: ведь наш мармелад «Эра-М» любят по всей планете, он стал символом праздника, сладостным эхом великой эпохи. Однако борщевик в этом году не взошёл, дожди не выпали, и заготовки мармеладной колбасы иссякли.

Руководство фабрики решило запечатывать пустые коробочки и отсылать к Пасхе. Люди получат, откроют, и всё равно им будет радостно, ведь важно не содержимое, а символика общности. Сладость же у каждого имеется в достатке, потому что сахар выдают по талонам — тридцать граммов в месяц.

Пятница

Вот тебе и праздник! Видимо, Господь отвернул лицо своё, и на долю нашу выпало знамение. Откуда ни возьмись, на фабрику упала одна из тех громадных ракет, что были выпущены ещё в Эпоху Ненависти, когда люди пытались направить свою неукротимую злобу в холодные глубины космоса. Ракета кружила над Землёй много десятилетий, медленно, как уставшая комета, и вдруг, сбившись с пути, рухнула вниз, прожигая ночь спиралями света.

Ядерный заряд в ней давно распался, но остатков топлива всё же хватило, чтобы выжечь дотла цеха — наши конвейеры, наши формы для мармеладной колбасы.
Ракета оказалась отечественной — в этом, сказали нам, можно усмотреть утешение: ведь если бы она была американской, позор для коллектива был бы несмываемым. Нам пообещали построить новую фабрику, правда, в другом месте, сразу за Мусорным перевалом, где воздух густой и горький, так что работать там придётся в противогазах.

После Пасхи нас временно привлекут к почётной службе: убирать бесхозные трупы с площадей, чтобы хищные птицы зря не клевали человеческое мясо — ценный продукт. Известно, что занятие это полезное, возвышающее дух, почти праздничное, ибо каждый собранный килограмм мяса идет в общий котел весенней похлебки для откорма свиного стада.

Суббота

Сегодня день скорби, кушать нельзя, потому что трапеза считалась бы предательством. На Главной площади, под оранжевым небом, идёт запись в Номерную Колонну. Это древнейшая из традиций, чьи корни уходят ещё в Эпоху Ненависти. Легенда гласит, что в незапамятные времена, всех плохих, ненадёжных, сомнительных людей заносили в особый список, называемый «колонной». Каждой колонне присваивали номер, начиная почему-то не с первого, а с пятого — и никто уже не помнит, почему так вышло. Потом цифры отменили.

Так проходила великая фильтрация общества. С тех пор, утверждают наставники, мир очистился, и в Эру Мармелада остались лишь хорошие и честные люди. Но священную традицию решено было хранить — каждый год объявляют запись. Добровольцем может стать каждый, кто чувствует в себе внутреннюю трещину, малейший изъян характера, хотя порой на площадь отправляют и по разнарядке — передовиков производства, активную молодежь.

Всех участников Номерной Колонны кладут в личные фанерные коробки и закапывают в землю. Тяжёлыми катками трамбуют поверхность, чтобы она походила на дорогу в светлое будущее. Толпа скорбящих замирает в «Минуте» молчания. «Минута» длится сутки — и к её завершению стоны из-под земли уже смолкают.
Когда тьма сгущается, поджигают бочки с гудроном: пламя вспыхивает и поднимается к небу как салют тихой скорби, и ветер носит черный дым по улицам.
Антон не решился записаться в Номерную Колонну. Я боюсь, что его осудят за это, выведут перед строем и будут стыдить, ведь стыд часто страшнее смерти.


Воскресенье

С самого утра, когда солнце поднимается над мраморными фасадами Дворца Правительства и его оранжевые лучи пронизывают серую пыль горизонта, на Главной площади начинаются парад. Все жители города, что могут ходить или ползать, умещаются на трибунах, окружающих площадь, собираются в едином порыве благоговения.

Первыми, медленно и торжественно, появляются Святые Старцы — они приехали из пещер Мусорного перевала, где без противогаза не выживешь ни часа. Кожа на лицах Старцев отливает благородной синевой. Они встают в шеренгу и читают хором молитву на древнем, забытом языке, в котором больше гортанных звуков, чем смысла. Их крики, тяжёлые и монотонные, текут над площадью.

Толпа на трибунах склоняет головы в томительном восторге. Начинается песнопение во здравие Правителей Мира - оно похоже на протяжный стон.

Затем с тяжёлым скрипом проходят боевые фуры, запряжённые отборными розовыми мутантами. Следом идут солдаты с деревянными мечами, поднятыми ввысь, а по клинкам течёт ритуальная свиная кровь. Каждый воин знает — смерть врагам отечества неминуема, других знаний солдату иметь не положено. Далее с хриплым рычанием ковыляют голые по пояс слепые зеки, и толпа замирает, потому что это самое грозное войско государства.

После короткого антракта на площадь выходит группа тех, кто решил закончить земной путь именно в этот день, на глазах у публики. Это старики и старухи, почти все слепые, многие — на тележках, которых толкают родственники. В руках у них развернут транспарант с девизом: «Нет истины, кроме правды!». Полчище веселых смертников щерится беззубыми ртами. Впереди их ждёт величайшая честь: торжественные похороны и венки от Правителей Мира.

Вскоре небо становится розовым от десятков медленно плывущих кожаных дирижаблей. Из плетёных люлек выглядывают смеющиеся олигархи, они склоняются к народу и бросают вниз слитки золота. Считается великой удачей, если слиток ударит прямо в голову. Но золото всё равно придётся сдать в казну, потому что еду без талонов не купишь.

К полудню площадь начинает готовиться к великому пиру. Со всего света свозят кипящие котлы с кусками мяса отборных свиней. Народ любуется с трибун, жадно вдыхает запахи, пока Правители Мира вкушают, смеются и рыгают. И только к утру, когда элита удаляется в свои замки, объедки и кости будут розданы толпе.

И вот в самый разгар торжества ко мне подходит служитель празднества в элегантном смокинге. Меня приглашают проследовать под навес, где на белом полотне выведен красный крест.

Я знала своё предназначение с самого детства — только год был скрыт, но вот он настал. Тело отзывается нервной дрожью, душа наполнена смирением. Четыреста девственниц каждую весну должны отдать свою кровь, чтобы создать Эликсир, что продлит жизнь высших чинов государства. Нас уложат в ящики, вонзят тонкие трубочки в вены, и мы заснём мирным вечным сном.

Наши души вознесутся в рай. Нет большего счастья, нет большей славы, чем моя судьба.