Яркеево

                Были сборы недолги....

   Полночь. Не спится. Валяться не люблю. Через пару дней двину к морю. Пока не решил, на Кавказ или в Крым? Сроки ограничены отпуском жены, всего две недели. В девяностых позволял себе обретаться с августа по октябрь у родных в Крыму, пока были живы, да и про санатории не забывал вплоть до Абхазии.
   Пока доставал пляжную обувь, наткнулся на журнал "Октябрь" издания 1991 года, номер один, январский. Советикус.
   Решил взять с собой на курорт. Стал просматривать, и увлёкся рассказом Валентина Ерашова.
   Рассказ натолкнул на мысль написать своё из пятидесятых. Автор описывает события в Татарии 1942 года. У меня же послевоенное, от детского сада Пятидесятых годов.
   Помню себя с трёх лет. В то время я жил с матерью в Дзержинске Горьковской области в коммунальной двухкомнатной квартире. Мать, будучи медиком, окончила медицинское училище в Бобруйске в 1945 году, где познакомилась с отцом-фронтовиком, тоже медиком, военфельдшером, который служил в военном госпитале.
   Дело молодое, отцу в сорок пятом было двадцать три, а маме семнадцать. Отец мамы возглавлял управление НКВД, и со слов своего отца, которого я разыскал через сорок пять лет в Могилёвской области, Василий Григорьевич Овчинников был недоволен таким браком и увёз беременную дочь, Октябрину, в Литву, куда был переведён по службе для борьбы с лесными братьями-литовскими националистами.
   Я был рождён в Тельшяе Литовской ССР 2 мая 1946 года, в день, когда Красная Армия взяла Берлин, и красные знамёна развевались над Рейхстагом до развала Советского Союза.
   
   Восьмого марта 1991 года я приехал в Елизово на Березине, тогда служил в инженерных войсках, в звании подполковника, возвращаясь из санатория под Калининградом к месту службы в Каменец-Подольский.
   Как рассказали сёстры, они знали обо мне. Видимо отец не скрывал от семьи своё прошлое, находясь во втором браке.
   Отец, конечно, был шокирован моим появлением, когда я вышел из машины. Его я нашёл через паспортный стол в Осиповичах.

   Итак мне шёл четвёртый год. В Дзержинске были пленные немцы, я видел расконвоированных, они были заняты на строительстве в городе. Пленные немцы строили высотки в Москве и в Московской области, о чём я узнал в 90-х годах и воочию увидел эти дома в Видном.
   После детского сада мать брала меня с собой во время обхода жителей своего участка и делала своё дело. Запомнилось одно посещение больной на дому, которой мать делала перевязку шеи. Когда мать сняла старую повязку, я увидел рваную кровяную рану. Как оказалось, на эту женщину напала немецкая овчарка и покусала её.
   Вчера, 26 июля 2023 года сообщили, что овчарка Байдена Джо, в Белом доме покусала охранников.

   Однажды в марте 1949-го года я самостоятельно возвращался домой по улице. Шёл вдоль высокой металлической ограды, а не по тротуару. Между домами напротив ограды была большая лужа, и проходя краем лужи я поскользнулся, и упал в воду. День был солнечный, одет был в новый вельветовый костюм. Вода оказалась ледяной, я вымок. Никого рядом не было. Перешёл дорогу под арку дома. С меня текло и я не знал что делать. Что скажет мать, придя с работы? Делать нечего, продолжил путь домой. Мать пришла с работы, и нашла меня заболевшим от простуды. Уложила в постель, уснуть я не мог: у меня начался жар. Ночью ухо стреляло, до сих пор помню и ощущаю, и от боли я не спал. Наутро мать ушла на работу, а я маялся в пустой квартире не выходя из дома. Время будто застыло, я томился в ожидании возвращения матери. Помню горчишники, банки, которые причиняли боль спине. Уколы не помню, наверняка мать колола меня. Но больше всего помню острую боль в ухе, какую переносил в зрелом возрасте в Крыму после купания, вероятно от инфекции полученной в воде во время шторма. Потом, приехав в Домодедово, мне промывали ухо от засохшей грязи в поликлинике. А врач в Старом Крыму не оказал мне надлежащую помощь, и в пути, управляя машиной, пришлось переносить болезнь, не мог ни пить, ни есть.

   Я помню как мать писала письма отцу, он платил алименты до моего совершеннолетия, на листе бумаги обводила мою детскую кисть, и отправляла в Белоруссию. В десятом классе мать отправила меня на почту получить денежный перевод на сумму 18 рублей, там я прочёл и запомнил обратный адрес. Перевод был из города Осиповичи. Я хорошо запомнил его, туда-то я и приехал 8 марта 1991 года.
   В шестнадцать лет мать мне дала Свидетельство о рождении для получения паспорта. Это свидетельство я храню по сей день: в нём графы по-русски и по-литовски.

   Точно не помню когда переехала семья в Яркеево. Это было до смерти Сталина, значит 1953-й год. В этом году я учился в первом классе. Кочевая жизнь была связана с переменой места службы отца матери. Сначала мы жили в центре села в одноэтажном деревянном доме недалеко от райисполкома. Водопровода не было и мы ходили за водой на родник на краю села с бабушкой, которую я всю жизнь называл мамой, ибо моя мать жила отдельно, работая в больнице, и в татарской деревне в шести километрах от Яркеева. Татары тогда болели трахомой и был распространён лишай. Мать однажды летом взяла меня в эту деревню, где ходила по дворам с участковым милиционером, выявляла больных, так как татары прятали больных в чуланах: им мулла не разрешал лечиться.
   Я тогда не знал татарского, мне было скучно одному у хозяйки, а уйти в Яркеево было опасно, потому что по степи рыскали волки. Потом через пару лет я самостоятельно доходил до этой деревни по берегу реки Базы в поисках рыбного места, и доходил до водяной мельницы. Быба ходила стаями в чистой воде, но на удочку не клевала, и я промышлял пескарей в ручье за окраиной села. Там же и купался: глубина была небольшой, по колено, а вода тёплая и чистая.
   Несколько раз я проезжал Яркеево, и только однажды возвращаясь из Чебаркуля домой в Подмосковье, ещё была жива моя мать, в начале 21-го века заехал в село через центр по направлению к Нижнему Яркеево, и остановился у гастронома, чтобы местных жителей спросить, где эта улица, где этот дом. Ничего толком добиться не смог, времени было в обрез, и я поспешил на Казань. Чтобы обойти село, надо было ночевать в Яркееве, а это в мои планы не входило. Реку Базу проехал по высоководному мосту. Она уже не та бурная, глубокая, как в пятидесятых годах. Будто зачахла. А в те годы сносила мосты в половодье, и я ходил смотреть, как строился новый  деревянный мост на бурлящей реке, а рабочие били сваи бабой вчетвером вручную.
   Тогда в деревне в первый день, когда мать ушла обходить больных, случилась беда. Хозяйка не проверила перед растопкой самовар, и он распаялся. Беда. Так она причитала, и я чувствовал себя виноватым, будто я слил воду, а я к нему и не подходил. Хозяйка отправила меня с куском хозяйственного мыла к кузнецу, чтобы он в обмен дал угли для пайки самовара.
   С детства я был наблюдательным, меня всё интересовало в постижении мира. Так я заметил, что рядом с уборной висит медный кувшин. Для чего? В поле зрения попала татарка, вышедшая из деревянного сортира, и стала подмываться. Без слов понятно. В детском саду после отсидки на горшке няньки мыли нас. При отсутствии в то время туалетной бумаги подтираться приходилось мятой бумагой. Многие годы даже в дороге приучен к водным процедурам.
   Через пару дней, проснувшись я обнаружил в доме на полу, вне спальни постель, а в ней молодого мужчину, Анатолия, любовника моей матери. Так я познакомился с инженером-нефтяником из Уфы, работавшем по поиску и бурению скважин для добычи нефти. Когда мать пришла с обхода больных, Анатолий увёз меня на мотоцикле к себе в другое село. Он жил в большой новой избе. В его отсутствие мне было скучно: я был вне семьи и часто в незнакомой обстановке мне было неуютно.
   Настала осень я пошёл во второй класс и поскольку произошёл очередной переезд семьи в Благовар, я остался с матерью и мы жили квартирантами в небольшой комнате-спальне у татар. Мать к тому времени снова вернулась в райбольницу. Хозяин-фронтовик был туберкулёзник, занимался подшивкой валенок на дому. В январе 1954-го года мать неожиданно родила мальчика, Евгения. Прожил он недолго, две недели, оказался шестимесячным, а такой был милый младенец.
   Помню мать принесла маленький гробик, уложила в него ребёнка, и с подругой отправилась на кладбище недалеко от средней школы. Было морозно, гробик несли попеременно, то мать, то её подруга. Я шёл рядом. Это были первые похороны в моей жизни. На кладбище я ни разу не был. Быть может мать ходила? Теперь не спросишь. 
   Весной мы перебрались к новым хозяевам. Хозяин, дядя Ганий работал конюхом в ветлечебнице которая была на выезде из села в Нижнее Яркеево. Он тоже был туберкулёзником, всё время кашлял. Жена его, приветливая полная татарка, занята была по дому. Двор просторный с навесом и сараем, широкие ворота. Изба с печью посредине, от входа-кухня, и одна просторная комната. Уроки я готовил за обеденным столом. Тут же были кровати, Ганий спал на печи.
   В свободное время я приходил на конюшню и постигал труд конюха. Летом я ездил верхом на водопой, сначала на коне по кличке Борька. Трудяга, спокойный к нему я быстро привык, подводил его к телеге или к забору, и таким образом садился верхом и ехал поить Борьку к роднику, на который я прежде ходил с бабушкой за водой.